Covid 19/ 2029 ujl

   Взбунтовавшаяся система - отомстила. Она методично извергала из своего воспаленного тектоническими судорогами чрева, сонмища микроскопических убийц. Год за годом, невидимые твари бездушно вгрызались в иммунную систему организмов, пробивали брешь в выставленной человеком обороне, и продолжали губительное шествие. Оставляя после себя изъеденную болезнью оболочку умерших, выхолощенное кошмаром происходящего сознание выживших. Планета стыла в ожидании новых витков роковых событий.

Пережив первые атаки, люди перешли в активное наступление, лихорадочно вырабатывая способы борьбы с пандемиями. Но поветрие, впитав в себя многотысячелетний опыт борьбы за выживание, мутировало быстрее, и шло на крохотный шаг впереди своих жертв.
Смерть стала привычной частью жизни. Специальные службы равнодушно копались в сотнях, предназначенных на утилизацию, безликих тел, словно мясник, бесстрастно отбрасывающий в зловонный бак протухшие птичьи тушки, непригодные на корм даже одичавшим псам.

Ресурсы человечества иссякали. Активность вирусов нарастала. Впереди, в возможно обозримом будущем, замаячила грозная тень апокалипсиса. Начался предсказуемый исход людей из мегаполисов.



...Ника подошла к кровати, прислушалась. Мама дышала прерывисто, глубоко, без, ставших уже привычными, всхлипов и приступов удушающего кашля. Девушка облегченно вздохнула, вымученно улыбнулась: похоже произошло то, на что она так надеялась. Кризис миновал, и мама останется с нею…

Ника поправила сползшее одеяло, осторожно прилегла на краю. Подтянула под голову сбитую в комок подушечку, уперлась животом в горячие ступни матери и закрыла глаза.

Сон пришел к ней сразу: окутал плотным покрывалом небытия, впуская в бездну непредсказуемых сновидений, или просто, в мгновенно пролетающую пустоту, граничащую с провалом памяти. Засыпая, Ника успела подумать о том, что у них с мамой все будет хорошо. Хотя она понимала, жизнь уже никогда не будет такой как прежде. Но Ника упрямо отогнала от себя эту мысль, стараясь выйти из ставшей страшной и непонятной реальности: все равно, что то будет, и пусть это станет хорошим. Просто – обязано…

*****

«Ника, девочка! Просыпайся! Мы с папой уже уходим!– голос мамы звучал ласково, но настойчиво. Ужасно хотелось поваляться в постели, чуть-чуть, самую капельку. Но Ника знала, что в этом случае мамин голос изменится и в нем появятся нетерпение и требовательные нотки.

— Завтрак на столе! – продолжала мама: — Не притворяйся, ты уже большая девочка! Не опоздай в школу! – и вышла из комнаты.

— Доча! Пока! До вечера! – над ней склонился отец, клюнул носом в теплую щеку, и, оглянувшись на дверь, украдкой сунул в ладошку дочери свернутую в квадратик денежку: — Это тебе! Мы сегодня вернемся поздно. Зайди в кафе, или – еще куда…Всё! - дочь вяло улыбнулась в ответ, зарылась в мягкое тепло подушки.

— Бегу-у! – отозвался папа на зов мамы и собрался уходить.

Но Ника, вместо обычного прощания, вдруг ухватила отца за руку, и потянула к себе. Ей почему то стало очень страшно. Она все крепче прижимала к груди папину ладонь, и в охватившем ее ужасе почти кричала, молила: – «Папа… не уходи-и!».

Но отец таинственно улыбнулся, прижал палец к губам: — Тс-с! Мне пора… Слышишь? Мама зовет!"

******

…Ника проснулась. Сердце бешено ухало в груди, не хватало воздуха. Девушка с трудом возвращалась в реальность, слепо осмотрелась по сторонам. Уже было совсем темно. Через окно виднелось мутное небо с редкими проблесками звезд. Где-то далеко, тишину разорвал резкий, электрический звук «мигалки» скорой помощи, и оборвался. Заунывно ухала сирена полицейской машины. Город жил, болел, умирал, разбойничал...

Ника, с трудом сдерживая подкативший под горло комок ужаса, медленно поползла вверх по кровати, склонилась над лицом мамы. Мама лежала тихо и спокойно, обострившиеся в болезнь черты ее лица разгладились, только глаза, почему то углубились. Запали темными кругами под неестественно белым лбом. Ника смотрела на неподвижные веки, и на нее начала обваливаться гнетущая тишина, такая, какой она не слышала никогда в жизни. И только четко и ясно, метрономом с папиного рабочего стола, стучал маятник часов: тик-так, тик-так.

«Откуда часы? – подумала Ника: — У нас нет таких часов!» Но невидимые ходики звучали мерно и гулко. Девушка безотчетно осмотрелась по стенам, потолку. Часы продолжали тикать, неумолимо вколачивали в неё безысходность ледяного страха. Ника почувствовала: это стучит ее сердце…

…Она не помнила, как долго просидела у кровати на которой крепко спала мама. Но это был не тот сон, которым спит живой человек: это был другой, ненужный и неправильный….

Девушка занемела, сжалась в тугой комочек, крепко обняв острые коленки прятала в них заплаканное лицо. В темноте послышался невнятный шорох. Ника подняла глаза, осмотрелась. От двери к маминой кровати проплыла легкая тень.

— Папа? – с внезапной надеждой окликнула пустоту Ника.

Шорох повторился, и она поняла: это тень от портьеры, которую через раскрытую балконную дверь вдувал в комнату поднявшийся ветерок. Легкая ткань взлетала под порывами сквозняка, легко, невесомо и бесшумно, словно призрачно голубая тень из мира сказок добрых фей…

Стало холодно и страшно. Ника стянула с кресла плед, укуталась в него с головой и тихонько заскулила…

******

…На рассвете она умыла и причесала маму, укрыла ее чистой, пахнущей свежестью простыней. Тихонько, на цыпочках, вышла из спальни. Прошла в свою комнату, достала из шкафа большую сумку, и стала бросать в нее свои вещи, не выбирая, все подряд, что попалось под руку. Взяла мамину шкатулку: в ней было пара колец, и недорогие золотые цепочки, которые дарил ей папа.

Положила на стол мамины документы. Прошла на кухню, осмотрелась: газ выключен, свет тоже. Тихо заурчал холодильник. Ника сложила в пакет остатки продуктов. В последнее время она плохо питалась, было не до еды, и поэтому особых припасов у них с мамой не было.

На минуту присела на стул: так делал папа, когда уезжал в командировки. Посидит, потом поднимается, целует своих девочек, и уходит. Но он всегда возвращался к ним…

Сглатывая комки слез, Ника быстро бежала вниз по гулкой лестнице. Квартиру закрывать не стала – зачем? Сейчас в городе много, вот таких, незапертых дверей. Некоторые из них опечатывала полиция, а некоторые, стояли просто так, нараспашку. Проводив своих хозяев они застыли в ожидании их возвращения, или, чего-то другого. Того что будет…

Уже на улице Ника позвонила в полицию, назвала свой адрес. Села в папину машину. Достала из укромного места документы и доверенность на свое имя. Вжикнул стартер, мотор приглушенно заурчал, машина послушно тронулась с места.

…Улицы города были почти пустые. Фонари уже давно погасли. По тротуарам спешили редкие прохожие: укутанные в маски лица обезличивали их, делали похожими друг на друга. Впрочем, за последние годы город сам стал безликим. Исчезла былая яркость кипучей жизни и красок. Давно немытые проспекты пылили мини смерчиками из мусора. Даже редкие деревья, которым не было дела до людских проблем, впали в уныние, сиротливо повесили над тротуарами жесткую листву. Исчезли голуби. И только черное воронье летало среди заоблачных высоток, гадко каркало на куполах церквей, пятнало белым пометом ограды парков и детские площадки.

У храма Богородицы толпилась кучка разномастного народа, в основном женщины. Стариков в городе осталось мало. Они стали излюбленной пищей для взбесившегося вируса, и почти вымерли еще в первые неблагополучные годы. Ника притормозила, нажала на копку. Боковое стекло бесшумно плыло вниз, впуская в салон свежий воздух, ветер и шумы.

Люди покопошились, выстроились в редкую колонну, прошли за ограду. Небо рвал колокол, печально и страшно: тень...тень...тень... Впереди шагал не старый священник, протяжно пел псалмы. Ветер развевал длиннополую ризу, глушил слова, заталкивал их назад под бороду.

Высоко, над крестами куполов, медленно кружилось воронье. Вика не слышала их карканья, как не слышала и того, о чем поют идущие прихожане. Ветер и шум проснувшегося города забивал слова и мелодию назад, в беззвучно раскрытые провалы ртов ходоков. Над строгими, сосредоточенными и отрешенными лицами людей, колыхались скорбные лики святых.

Ника смотрела на них, но видела только тени. Вирус не прощал ошибок, врывался в скопление живого человеческого мяса, вырывал оттуда свои очередные жертвы. Ей казалось, что под платками и натянутыми шапками, уже нет лиц, есть только одноликая маска смерти. Неужели они не знают, что уже почти мертвы? А если знают, и сами, добровольно, решили прервать затянувшийся кошмар ожидания и борьбу за жизнь? Девчонке стало страшно. Она с надеждой смотрела на небо. Ей казалось что тот, кому предназначена это действие, оценит величину самопожертвования, и облака рассеются. На нем появится красивое, печальное лицо, которое вернет отчаявшимся людям что они теряют: жизнь, и веру в ее продолжение.

Но ничего не случилось. А люди шли,шли,шли...

Нику охватил озноб, на нее пахнуло не понятным, и от этого страшным. Словно ожившее средневековье, которое таинственным способом сошло с полотен ретро картин, и перенеслось в её жизнь, корёжа, ломая временные рамки прошлого и настоящего. Нике хотелось резко надавить на педаль газа, но похоже, процессия решила пересечь улицу в том же месте, что нужно было и ей. Девушка решила объехать эту жуть дворами. Несмотря на грозное предупреждение «знака – кирпича», свернула в большой двор спального района, увернулась от резко остановившегося человека и въехала во двор.

Там было тихо, безветренно. Вдоль тротуаров тянулись длинные вереницы застывших в неподвижности машин, и было непонятно, брошенные они, или оставлены под присмотром запершихся в квартирах владельцев.

Взрослых не было, зато на детских площадках копошилось довольно много детей. Малышня, оставшись без привычных школ и садиков, всеми средствами старалась покинуть надоевшие дома, и некоторые родители уступали их просьбам и нытью. Дети играли группками, по двое, реже по трое: копались в песочницах, раскачивали качели. Обычная детская жизнь, если бы не маски на маленьких личиках, и, ставшие уже привычно-обязательными, тонкие перчатки на ручках.

Вика остановила машину, долго смотрела на детей: глядела так, словно эта детвора была из другого, спокойного и незлого мира, который по какой-то нелепой ошибке или случайности, остался в этом тихом дворике. И поэтому, что-то, или кто-то, обязательно должно было нарушить эту иллюзию, бывшую вечность назад обычной и неприметной обыденностью. Вика словно напророчила…

Во двор въехала патрульная машина. Полицейские медленно объезжали двор. Дети вскинули головы, наблюдали за их передвижениями.

«Маленькие граждане! Просим вас соблюдать санитарные нормы и разойтись по домам!» Усиленный динамиком мегафона голос разнесся далеко. Несознательные граждане побросали ведерки, лопаточки, нехотя побежали в подъезды: там, их встречали затаившиеся взрослые.

Один мальчуган остановился, прицелился в полицейскую машину из пистолетика: бабах, бабах… Офицер погрозил вояке пальцем, тот проворно засеменил к дверям.

Патрульные уехали. И сразу, к брошенным игрушкам снова потянулись маленькие, но уже более осмотрительные, граждане. Ника смотрела на них сквозь слезы. Больше всего хотелось чтобы эти дети жили всегда и долго, не опасались красной коронованной твари, не боялись людей. И что бы у них было будущее, папы и мамы, и им повезло больше чем ей…

**********

…Вытирая злые слезы въехала на восточное шоссе. Она думала о том, что может быть именно сейчас, одетые в шуршащий защитный пластик люди, выносят из квартиры ее маму. Ника не чувствовала угрызений совести, в последние месяцы все привыкли к этому; так поступали многие. Некоторые, сами выносили тела умерших на улицу, и они лежали там в длинных, наглухо застегнутых пакетах, с вложенными внутрь документами. Все равно, власть не допускала родственников к захоронению: единственно, приходило сообщение о месте упокоения праха или тела.Но что это давало? Если кладбища закрыты для родных. Они открывались только перед мертвыми...

Живые, по разному смотрели на усопших: кто спокойно и даже, равнодушно. Кто то торопливо пробегал мимо, пригибался к тротуару, содрогаясь от ужаса и страха, представлял себя вот таким, тихим и неподвижным, в черном пластиковом саване. Но тем не менее, проходили мимо мертвых: иначе было нельзя. Шла седьмая волна вируса, под странным названием COVID – 19. Только он уже давно сменил свой персональный номер на цифру 29. Красная тварь мутировала в ритме времени, успешно и неуклонно меняя номер, но не меняя того, что несла под своим страшным кодом пока еще живым людям…

******

...Нике было лет десять, когда мир заговорил о китайском городе Ухане. Она толком не помнила того что там было: в памяти остались только затянувшиеся школьные каникулы, внезапно умершая бабушка, и нудное сидение дома. Выходить на улицу почему-то было запрещено.Потом, повзрослевшая девочка узнала, что именно там, в далеком городке заворочалось, впервые вырвалось наружу то, что обозначили малопонятным словом - пандемия.

Тогда народ отделался довольно легко. Вирус прошелся по миру везде без исключения, но его воздействие оценивалось по разному. Меньше всех пострадали те страны, которые вовремя приняли жесткие карантинные меры. Но все равно, по официальным данным смерть унесла около двух миллионов жизней. Хотя это было довольно спорным вопросом: на пестрой планете хватало мест где уровень жизни людей был настолько низок, что высокая смертность считалась явлением граничащим с обыденностью. И кто считал там жертвы пандемии? Кому и зачем это было нужно…

Пандемия собирала свой черный урожай почти год, но люди вышли из нее сохранив население, города и действующую экономику. Страшное прошлое начинало забываться, но через год все повторилось.

Как ни странно, в этот раз очагом распространения мутировавшего вируса явилась благополучная на внешний вид Европа: старушка продолжала пожинать плоды своей неумеренной толерантности. Прошенные, и не совсем желанные гости из других стран, цинично отнесенных к категории третьего мира, в маниакальном стремлении к лучшей жизни заполонили ее города.

Переродившийся вирус, обозначенный датой года второго бедствия — COVID 22, влился в волну миграции и начал новый, на этот раз более опустошительный набег на человека. И снова, страны надолго заперлись в своих границах: пролилась первая кровь, ломались изгороди не только рубежей но и сознания. Миллионы отчаявшихся людей, оставленных на волю рока и событий, готовы были перейти в режим вседозволенности и анархии…

Вика снова перестала ходить в школу, обучение шло дистанционно. Бесконтактно работала и мама. Только папа постоянно ходил на работу, приносил продукты, мелкие подарки, свежесть дня и новости. Жизнь семьи постепенно ограничилась узкими рамками квартиры: мир невероятно сузился до размеров экранов телевизоров и компьютеров, отсекая от себя всяческое прямое общение выживающих людей. Это было очень тяжело, но все-же закончилось...

После второй и третьей волн пандемии люди и города сильно изменились. Ника сразу сумела это отметить. Детское сознание реагирует на события иначе чем у взрослых, гораздо эмоциональнее, дети умеют смотреть на мир и людей более доверчиво и открыто. И правдивее взрослых.

Одни стали суровыми и недоверчивыми. Другие, напротив, приветливо улыбались. Но в основном, жизнь брала свое, и люди оттаивали усталой душой, тянулись друг к другу, искали опору в ставшем невероятно хрупком и изменчивым мире. Свыкаясь с постоянной угрозой не уходящего поветрия.

*******

…Подросшая Ника готовилась к выпускному школьному тестированию, когда вернулось то, чего никто не хотел вспоминать. Шел 2029 года, и в нем, ранней весной снова взорвалась пандемия, почти таже самая, но под другим номером: казалось, что упертый COVID был страшно раздражен сопротивлением людей, и на этот раз обрушил на них все свои силы и скрытые возможности.

В это пришествие вируса строгие карантинные меры применять не стали. Ника помнила, как за ужином папа раздраженно говорил о том что экономика страны не выдержит новых ограничений. Вирус поставил государства перед страшным выбором: борьба с пандемией или голод и развал жизни после победы. «Если она произойдет!» - мрачно сыронизировал тогда папа…

…Он умер первым, и это было очень странно. Папа работал на водоочистной станции, где предпринимались жесткие ограничительные меры, но, тем не менее произошло непоправимое. Ника с мамой даже не сумели увидеть его в последний раз. Отца увезли в клинику прямо с работы. И всё, только короткое сообщение о месте и номере захоронения…

Это было ужасно и неожиданно. Впрочем, все плохое, как и хорошее, чаще всего в жизни случается неожиданно. Разве что поводы к радости или слезам, разные…

Через месяц заболела мама. Больницы и клиники были переполнены. Ника прекрасно понимала что у нее нет никаких шансов и средств на устройство мамы для курса лечения: люди тысячами умирали в своих квартирах. Смерть стала настолько обычным явлением, что к ней начинал вырабатываться стойкий душевный иммунитет. Люди больше общались через средства связи. И старательно обходили тему смертей знакомых и близких. Лишь иногда, когда в разговоре всплывало чье-то имя, человек умолкал. И его собеседник ясно понимал причину внезапного молчания и тяжелого вздоха.

Народ жил и работал стараясь не думать о возможном невезении. Снова закрылось многое: школы, ВУЗы, рестораны. Люди внезапно осознали что в их прежней жизни было очень много лишнего. Того, что еще вчера было необходимым, и оказалось совершенно не нужным сегодня. И было даже удивительно, вспоминать о прошлых годах прожитых в погоне за ничего не значащими мелочами в многослойной, дорогостоящей обертке, в которую многие старались завернуть свою, по сути – единственную и неповторимую, жизнь…

Хорошо что большинство людей восприняло происходящее бедствие вполне адекватно и трезво. Находясь в рамках ограничений, они также как и всегда, ели, пили, ссорились и мирились. Работали и отдыхали, женились, разводились. Хранили верность или изменяли своим женам или мужьям. Рождались и умирали: оплакивали ушедших, и радовались новым жизням…

Правительство жестко контролировало общество, и как ни странно, почти никто, за исключением состарившихся либералов, не воспринимал это как ограничение личностных прав и ущемление свободы. Политика отступала перед всеобщей бедой. Зачем вся эта наносная демагогия, когда остается простой и незатейливый выбор: жить, для того что бы выжить…

Менялось многое, но не менялось главное – сама природа человека. Растерявшихся трясло в поисках личностного спасения. Древнее прошлое не ушло, оно дрыхло по затхлым чуланам сознания, ждало своего времени, чтобы выродить сонмище вещунов, знахарей и юродивых, которые изрыгали из своих переполненных суевериями мозгов единственную истину или зловещие пророчества. Вещали от имени бога, забыв, что он становится раздробленным на кучу кусков, как крест спасителя. И странно, но люди тянулись к ним, словно мотыльки летящие на огонь. Хотя совсем не сложно было понять всю бесполезность и дикость таких проявления. Суеверия плодились с невероятной быстротой, успешно конкурируя с самим вирусом. Отрицались вековые стереотипы, они задыхались под тяжкими пластами нечистой, порой смердящей идеологии. Пандемия сознания накрывала общество, и было сложно понять, что хуже, настоящий вирус, или абстрактный. Но дело делалось: люди разобщались на группы по убеждениям, становясь злее и непримиримее к оппонентам и критикам своей панацеи. Вера размазывалась по сознанию подобно прогорклому маргарину на заплесневелом куске хлеба, делая себя ядовитой и несъедобной. Но всякий мечтал откусить побольше. Разум менял свои границы. Милосердие сменило устойчивое равнодушие. Однако, явственно ощущалось, что внешнее безразличие было чем-то напускным, несвойственным человеку. Оно въедалось в живых на уровне самосохранения сознания, чтобы не позволить ему опуститься до крайней точки отчаяния. Люди были просто напуганы.

То что происходило с каждым в отдельности, как правило оставалось в сокровенных глубинах его души. Каждый переживал все как мог, насколько ему позволяли внутренние силы и воля. Но особенно тяжело было тогда, когда безысходность уносила самое дорогое – родных, и настоящих друзей…

******

…Ника гнала машину и ревела в голос. Размазывала рукой по лицу слезы и сопли. Выла… Отчаянно, взахлеб… И ей становилось легче, словно она выплакивала, выталкивала из сердца страх и отчаяние от одиночества. Самое страшное что может происходить с человеком, понимать свое одиночество среди сотен миллионов людей…

У АЗС скопилась очередь машин. Ника перевела дух, привела себя в порядок. Успела съесть кусок колбасы и выпить теплой, противной минералки. Залила в бензобак положенный лимит в двадцать литров, и снова вырулила на довольно оживленный проспект. И только тогда, поняла, что ей некуда ехать, как и некуда возвращаться. И снова, решительно тронула машину с места…

*******

Ника стала бояться темноты. Ей казалось что с заходом солнца в мир вползает огромное живое существо. Оно тянется бесчисленными щупальцами к отчаянно пульсирующим в вышине звездам, ко всему живому что населяло больную планету. И не каждому было суждено пережить тягучую, липко смолистую ночь.
Мимо проскакивали горящие глаза автомобилей. Иногда высвечивались колонны грузовиков, как правило под охраной: вероятно, это были фуры с продуктами и медикаментами, самыми дорогими вещам, которыми теперь отмеривался отрезок жизни человека.

Ника вертела головой, выискивала место для стоянки. Мысленно отругала себя за опрометчивость. Самое лучшее, было заночевать у оживленного перекрестка, который она проехала больше часа назад. Там стояло много машин, АЗС, кемпинги и магазины. Вряд ли бы она сумела устроиться в гостиницу, денег на карточке оставалось совсем немного, но главное – там была безопасность. А теперь, перед ней тянулась только дорога, и навигатор упрямо указывал еще как минимум на два часа езды до первых признаков жилья. Ника очень устала. Охватившее с утра эмоциональное напряжение уступало естеству организма.

Ее обогнал черный, похожий на квадратный танк, внедорожник. Сравнявшийся «танк» сбавил скорость, опустил окно, и на Нику уставился здоровенный парень. Лениво просверлил ее пустым взглядом, что то сказал сидевшему за рулем напарнику, и сделал в сторону девушки неоднозначный жест. Жирные щеки расплылись в ухмылке, выпуклые глаза ожили, с любопытством ждали реакции на намек.

Ника даже поперхнулась от такой наглости, и машинально надавила на тормоза.

— Уроды! – процедила она, с облегчением увидев, что внедорожник не стал останавливаться, прибавил скорости и исчез за перелеском, скрывающим плавный поворот дороги: — Убила бы суку! Размажу тварь, и в асфальт закатаю!

Девушка внутренне содрогалась от гадливого ужаса. Только сейчас она оценила свою беззащитность на почти пустой дороге. Остановила машину, покопалась в багажнике. Завернула в попавшуюся ветошь баллонный ключ, положила его рядом на пассажирское сидение.

Девушкой она была привлекательной, и даже красивой. Ладная фигурка делала ее похожей на крепкого мальчишку. Правильное лицо, короткая стрижка. Светлый топик, джинсы, хорошо подчеркивали еще не совсем развившиеся формы тела. Когда то, Нике даже нравилось ловить на себе откровенные взгляды парней и мужчин, но это было в той, прежней жизни. А сейчас…

— Что теперь, паранджу наматывать? – негодовала Ника, но ей все равно было страшно. Все оказалось хуже, чем она предполагала.

Когда они еще сидели взаперти дома, по городу пошли слухи о бандах подростков. Выпавшие по разным причинам из под контроля родителей, они объединялись в стаи. Безжалостные, цинично беспощадные ко всему что попадало на глаза. Порой они совершали бессмысленные по сути преступления, занимали опустевшие квартиры. Жестко истязали одиноких стариков, женщин, и даже детей. Ника видела в сети видеоролики, которые выставляли юные отморозки, хлебнувшие пьянящей вседозволенности: ничего кроме омерзения эти видео не вызывали. Но город погружался в страх. За каждым доставщиком заказанной пиццы или чего другого, могли ворваться наглые, удивительно жестокие подростки, и даже дети.

Государство изменило уголовное законодательство, вернуло смертную казнь. Но это не помогало: не знающие жизни подростки не ведали страха за себя самих, и были равнодушны к чужим мукам. Напротив, они вершили такие дела, на которые вряд ли пошел бы самый отмороженный маньяк.

«Моральные дебилы! – коротко охарактеризовал их папа: — Изуродованное поколение, как в девяностых. Только, теперь они – дети "КОРОНЫ!». Что было в девяностых, Ника не знала. Но для сравнения ей хватало понимания сегодняшней ситуации.

За свалившимися на нее бедами Ника забыла о многом, чего нельзя забывать, иначе не выживешь. Или сам, станешь тем поддонком, которого еще вчера презирал и осуждал. Страх, стремление к жизни, убивают в слабых разумом людях человека. Иногда сознание меняется настолько быстро и радикально, что это невозможно осмыслить. Толпа покорна до первой жертвы и крови. Преступив внутренний закон, человек способен перерождаться в злобное, опасное животное, которое может убить любого, просто так, по ходу, не замечая. С замиранием сердца вглядываясь в конвульсии жертвы, как ребенок, с любопытством изучающий дергающегося жука с оторванными лапками.

******

…По дороге ей попадались стоявшие на обочине машины, но через тонированные стекла не был видно их владельцев и пассажиров. После ухмыляющейся рожи, Ника стала осторожней. Но усталость все сильнее наваливалась на ее плечи. Монотонная езда навязывала дрему. Ника клюнула носом в руль. Ошалело помотала головой, включила радио. Но бормотание дикторов, музыка, убаюкивали еще больше.

Ника даже не заметила, как провалилась в глубокий сон. Очнулась от морока тогда, когда её резко затормозившая «Хонда» взвизгнула протекторами по асфальту и остановилась. Девушка больно ударилась грудью об руль. Ей показалось что спала очень долго, но на самом деле она отключилась на две-три секунды, и лишь обостренные чувства на неведомом автопилоте вовремя остановили машину на повороте у самого откоса.

Ника тяжело перевела дух, откинулась на подголовник. Страха она не испытывала, не успела, но и приятных ощущений произошедшее не принесло. Выпила воды, покосилась на завернутый в тряпку ключ.

Неподалеку от нее стоял старенький «Форд», длинный, легкомысленно бордового цвета. И это почему то успокоило Нику: вряд ли, наглая крутизна станет раскатывать на таком ржавом корыте. Тут, наверняка, живет народ попроще. «Хотя, береженного — бог бережет!», подумала Ника и вышла на дорогу.

Дорога плавно уходила вдаль, петляла среди березовых лесов. Асфальт отсвечивал темно розовым. Солнце почти ушло. Монотонно гудел лес, плакучие березы свесились зелеными гирляндами роскошной зелени, шевелились под ветерком. Пахло солнцем и зеленью. По лазурно багровому небу плыли равнодушные ко всему облака. Закат лил свои краски в тихий вечер.

Стекла «Форда» были тонированные. И он, почему-то слегка покачивался. Ника осторожно подошла к машине, заглянула в приспущенное стекло задней дверки: увидев то, что происходило в салоне, покраснела и отпрянула в сторону.

Присела у багажника машины, подставила лицо под тепло заката, устало прикрыла глаза. «Ну и черт со мной! Будь что будет! – решила она: — Все равно идти некуда!».

В салоне притихло, послышался девичий смех. Раскрылась дверка, выскочил парень в трусах. Встал спиной к Нике, сладко закряхтел, зажурчал в придорожный куст струей. Потом медленно повернулся. Ника поднялась, оперлась спиной на машину.

— Ты кто? – вытаращился испуганный парень, отскочил в сторону, и тут же, предупреждающе выкинул перед собой ладошки обеих руки: — Не подходи! Стой где стоишь!

Ника замерла, не знала как себя вести.

— Ты откуда взялась? – снова спросил парень. Он уже отошел от испуга, осмотрелся по сторонам, увидел машину Ники.

— Саш! Кто там? – из салона «Форда» выглянула глазастая, разлохмаченная девушка, наверное, одного возраста с Никой: — Нифига, себе! – присвистнула девушка.

В отличие от парня она смотрела на гостью с любопытством.

— Ты кто? – спросила она.

— Ника, — пролепетала смущенная девушка, и поправилась: — Вероника! Никой меня папа прозвал…

— Значит, папина доча? – протянула незнакомка..

Не стесняясь наготы, вышла из машины, сладко потянулась.

— Давно ты тут? – спросила она, натягивая на себя одежду.

— Нет, недавно! – Нике было стыдно что она подсмотрела за ними, и умоляюще пояснила: — Не сердитесь на меня, ребята! Я нечаянно…

— За такое бьют отчаянно! Знаешь? – парень выташил из салона брюки, майку: — Ладно! Скажи, ты не заразная? Ну… Я в смысле вируса?

— Вроде нет! – честно ответила Ника.

— Ладно тебе, Сашка! – неожиданно вступилась за нее девчонка, и дружелюбно протянула Вике ладошку: — Я Юлька! Не переживай, от судьбы не уйдешь… Все мы сейчас, или больные или уже переболели. А может, еще пока здоровы! – и вызывающе вскинула подбородок вверх: — Что теперь, по кустам прятаться? Так?

— Наверное! – Ника, с благодарностью смотрела на независимую девушку: — Не знаю…

— Тоже мне, незнайка! – фыркнула Юля: — Саша, мне нужно срочно искупаться, я вся пропотела!

Девушка повернулась к Нике и лукаво подмигнула ей.

— Ладно! Тут съезд должен быть! А там, речка недалеко! Садись, поедем. Все равно на ночевку надо становиться! – нехотя проворчал парень, пошел к своей машине.

Юлька плюхнулась рядом с ним на продавленное сидение. «Форд» дернулся, зашелестел движком. Саша переключил скорость. Ника растерянно отошла в сторону.

— Погоди! – остановила друга Юля, и высунулась из дверки: — Эй, незнайка! Ты чё, с нами? Или как?

Вика не стала тратить время на благодарности. Метнулась к своей машине, пристроилась к покатившему «форду» в корму. Боже, как она ждала этих слов!

******

Мягко продавливая песчаные ямки машины проехали через светлый березняк по едва видной, поросшей травой дороге. Через десять минут блеснула река.

Едва остановились, как Юля кубарем выкатилась из машины. Побежала к реке, вытянула к небу руки и радостно завопила:

— Эй! Вы!Там, на небе! Вы слышите меня? Я пришла… Я живая…

Эхо разбросало голос по зеркалу теплой воды и затерялось на другом берегу. Срывая на ходу одежду бежала по неостывшему песку. Под ее ногами светлыми пузырьками забурлила волна. Юлька радостно взвизгнула, и вбросила в речку свое узкое тело.

— Эй, вы где? – речка была неширокой. Юлька призывно махала рукой почти на середине.Счастливая, качается поплавком прямо в месяце.

— Малахольная! – пробормотал Саша. Но не выдержал и тоже начал раздеваться. Обернулся к Нике: — А ты чего стоишь?

— Я-я, — смутилась Ника.

Убегая из дома она в спешке нашвыряла в сумку что попало под руку, и была не уверенна что там есть купальник.

— Ясно! – кивнул Саша, и добавил, легко и просто: — Зря стесняешься. А не хочешь раздеваться ныряй в чем есть… Заодно и простираешься. Кто тут тебя видит?

Ника снова растерялась, а потом, даже немного разозлилась. Видать парень уже сделал в ее отношении какие то выводы, раз смотрит на нее не как на девушку, а как на…

Но дальше думать, а тем более сердиться, Ника не стала. Вода манила, Юлька дразнила, соблазняла. Разделась до белья, тихонько вошла в замутненную ребятами воду.

Плавала она хорошо, и в этом опять была папина заслуга. Мама говорила, что он сначала даже огорчился, узнав что у них будет дочка. Но потом смирился, и стал воспитывать ее по своему: когда подросла, часто брал ее с собой на реку или озера. Папа был страстный рыбак, и научил дочку всему что умел сам. Мама воспитывала дочь по своему: вот и выросло из Ники то, что выросло. И мальчишка, и девчонка. Но Нику это не тяготило: слава богу, не Европа, где размышляют над новорожденным, что ему отрезать, а что вшить. Конечно, она девушка! Только, папу зачем огорчать?

Из-за родительского разногласия так и нарекли – Ника! И папе, и маме! Всем поровну…

Ника заплыла на глубину, перевернулась на спину. Течения почти не было, так, покачивало чуть-чуть и все. «Мамочки, как же хорошо!" – думала Ника. Небо темнело, через сумерки прорастали первые, еще блеклые звездочки. Над лесом завис громадный, рогатый месяц. Тенькнула в кустах пичуга, и умолкла. Тихо, тепло! На краю неба ярким фонарем разгорался лохматый Марс. Он угрюмо плыл над землей, багровый и круглый, как фотоснимок проклятого коронавируса…

*******

Ника вздрогнула, встала на ноги. Река даже на середине была мелкая, едва доходила до её маленьких грудей. Девушка осмотрелась. Неподалеку, в самом центре лунной дорожки, в воде стояли ее случайные друзья. Они тесно прижались друг к дружке, волны медленно покачивали их тела.

Ника усмехнулась. Это не волна, это Юля, обхватив Сашу за шею, отбросив голову назад, равномерно приподнималась и опускалась над водой. Ника словно зачарованная, смотрела на эту фантастическую сцену: река, лунный свет и сплетенная страстью пара. Ей не было стыдно, напротив: девушке до жути захотелось тоже, вот так, как Юлька, подниматься над волнами, упоительно впитывать в себя весь мир, который и есть — то, что стало таким ценным, и в тоже время непрочным. Мир это – жизнь! И ее надо торопливо пить, жадно, крупными глотками – хап, хап, хап… Кислую, горькую, сладкую, да хоть ядовитую. Пить такую, какая она есть…

Ника отвернулась. Стало прохладно. Юля уже вышла из воды, стояла на берегу тонкая, стройная, вся облитая месяцем и звездами. Туго вытянулась грудью вперед, плечи облепили мокрые пряди волос. На голубоватом теле искорками поблескивали капельки воды. Словно русалка, вышедшая из фантастического анабиоза веков, растревоженная ото сна нечаянными гостями…

Ника подошла к ней, и встала рядом, нисколько не смущаясь тонкого, тесно обрисовавшего конуры тела, мокрого белья.

— Ну вы даете, девоньки! – Саша замотал головой, растряхивал из волос влагу: — Русалки, блин! Гоголь отдыхает! Что вам, гребешки серебреные подать? Только у меня их нету! Чешитесь лапками, как кошки!

А им было хоть бы что! Стоят, смелые, красивые до жути. Вызывающе смотрят вокруг себя. «Вот они, мы!» — говорили шальные искорки их глаз: - Смотрите! Любуйтесь, Сколько хотите! Нам нечего прятать!»

*****

…Девчонки натаскали из леска хвороста. Разгорелся костерок. На закопченной треножке закипала в котелке вода. Саша приволок к огню длинное, трухлявое бревнышко.

— Сойдет! Не первой свежести, но сидеть можно. И на дрова сгодится. Кто картошку чистит? Умеешь? – протянул Нике складной нож.

— Конечно! – торопливо подскочила Ника. Ей очень хотелось отблагодарить таких славных ребят: — Вы сидите, я все сама сделаю. Я умею…

Она быстро почистила желтые клубни, покрошила, посмотрела на Сашу. Тот возился с консервной банкой: зажал ее ступнями ног, еще одним ножом пилил твердую жесть крышки.

— Откуда их выкопали? – говорил он, рассматривая плотную баночку на свет костра: — Точно! Смотрите, тут написано «Пищепром СССР» …И знак ОТК! Ни фига себе! Наверное, военные запасы, не иначе?

— Не потравимся? – встревожилась Юля, засунув нос в содержимое банки.

Саша понюхал, подцепил ножом кусочек облитого жиром и желе мяса. Пожевал, прислушался к себе.

— Ум-м! Вкуснотища! Настоящее мясо! Вот делали, чуть не на века!

Вывалил тушенку в котелок, следом пошла картошка.

— В инете видел, мамонтенка нашли в мерзлоте. Говорят, хоть щас, жарь и ешь! Наверное, биологи заначку у неандертальцев стырили! Вот хохма! – сладко облизывая ложку балагурил Саша.

…В последнее время с продуктами в стране стало туговато, но карточную систему пока не вводили. А на черных рынках, стали выплывать вот такие, мастодонты пищепрома давно убитой страны. Видимо, где то на затерянных складах еще хранилось наследие Союза. Наверное, дела пошли совсем плохо, раз стали доедать последнее, что осталось от великого государства.

Ника принесла свои продукты. Саша взял колбасу, консервы вернул назад.

— Оставь себе, сгодятся! А колбаска уже припахивает, но есть можно! Давайте ее пожарим?

…Ника разложила шипящие от жара кружочки на тонко порезанный хлеб. Юлька впилась крепкими зубками в бутерброд.

— Ой, как вкусно! – она смешно слизывала с запястья потекший жир: — Как у тебя так хорошо получается? Я так не умею!

— Папа научил! Он часто брал меня с собой на рыбалку…

Ребята затихли. Жадно ели.

— А он живой? – внезапно спросила Юля.

— Кто? – не поняла Ника.

— Твой папа! И вообще, у тебя кто-то есть?

— Нет! – качнулась Ника: — Никого нет! Давно, когда еще начиналось, и я была маленькой, умерла бабушка! В этот раз умер папа. А этой ночью… ночью – мама…

Ника, неожиданно для себя, начала говорить. Быстро, захлебываясь словами и слезами. Про свою жизнь, как убежала из пустого дома. Про черный джип – танк, так напугавший ее на дороге. Она говорила, и чувствовала, ей становится легче. И слезы теперь были не злые, не обидные, а другие, какие то — тихие, и даже легкие…

Юля присела к ней, обняла. Ника уткнулась ей в майку, плакала как в детстве, когда потерялась их любимая кошка Киса…

— Ладно, девчонки! – Саша резко поднялся: — Вечер воспоминаний объявляю закрытым! Будем жить, не время ныть! Где ваши ложки?

— Правда, Ник! – сказала Юля, хлюпнула носом, вытерла глаза: — Саша прав! Им, тем кто ушел – будет хорошо… Там, высоко-высоко! – девушка посмотрела на звезды: — А нам тут, тоже, хорошо! Главное, мы – живы…

******

…После горячей еды у Ники слиплись веки. Она клевала носом в колени, боролась с нахально приставучей дремой. Саша ушел в машину, включил радио. Юля мыла котелок.

— Что там в миру? – крикнула она.

— По разному! – пожал плечами Саша: — Европа больше всех вымирает: странно, вроде уровень жизни, медицина, всё лучше нашего, а смертность выше…

— У них стариков много, вот и мрут, как мухи на морозе! – Юлька раздраженно выплеснула воду в костер. Огонь притих, едко зачадили зашипевшие головешки.

— Зачем ты так? Нельзя! Огонь беречь надо! – встрепенулась Ника.

— Что, папа научил? – внезапно озлобилась Юлька: — Для чего беречь? Для кого? Что ты понимаешь?

— То, что мы все умрем! – отрешенно произнесла Ника: — Все!

Звякнул о песок котелок. Это, Юля, выронила его от неожиданности, ошеломленная тихим голосом девушки.

— В городе видела крестный ход, — продолжила Ника, незряче глядела в огонь: — Идут, что-то поют. Несут святых, надеются, молятся! А лиц нет, нет глаз. Представляете, идут люди и словно мертвые. Они не живые… И вороны это знают, кружат, ждут...Только святые, с глазами...Огромными...Скорбными...Может они все про нас знают?

— Ну, положим, православие и без вируса религия не для веселых! — обронил Саша, недовольно поглядывая на нахохлившуюся девчонку: — Она вся настроена на жизнь, только – посмертную…

— Злой ты, Сашка! – вмешалась пришедшая в себя Юля: — Ходят, и пусть себе ходят! Может им так легче! Кому от этого хуже? Сейчас каждый сам по себе решает как жить, как умирать.

— Это так! – отпарировал Саша: — Но я предпочитаю, более открыто смотреть на вещи. Честнее, что ли…

— Перед кем, честнее? – язвительно прервала его Юлька: — Что бы героически пасть в бою с открытым забралом? Ты чего, юношеской литературы начитался? Тоже мне, рыцарь из комиксов! У тебя, кажется, был недавно шанс на подвиг, пасть во имя чести дамы сердца, чего ты им не воспользовался?

Ника с непониманием уставилась на парня, но тот только усмехнулся, спорить не стал. Юля напротив, раскраснелась, глаза ее лихорадочно заблестели.

— Искры из глазок прибери! – насмешливо подначил подружку Саша: — А то пожар устроишь!

— Дурак! – выдохнула Юлька, обернулась к занемевшей Нике: — И ты, тоже дура, только не ангелами, а кошмаром набитая! Заныла: умрем, умрем… Чего ты так решила?

Но Ника не обиделась. Она спокойно смотрела на сердитую девушку, глаза ее просветлели, непонятной пока внутренней чистотой и печалью.

— Я вспомнила, — мерно заговорила она: — Еще лет сорок назад, какая то слепая бабушка все про нас увидела. И теперь, ее слова сбываются: много людей погибнет… и земля опустеет без нас…

— Это ты про Вангу! – почему то с облегчением, догадался Саша: — И ты веришь в эту чушь?

— Почему чушь? Ведь все совпадает!

— Ерунда! – отмахнулся парень: — Любое пророчество при желании можно подогнать в реальности. Или притянуть за уши! Если бы ей верили на все сто, думаешь вляпались бы в это коронное дерьмо? Не думала об этом? И потом: сейчас этих гадалок да предсказателей, сектантов, юродивых, верунов, развелось больше чем ворон на небе! Точно я сказал! – обрадовался Саша: — Они как вороны над падалью: летают, галдят, выклевывают легковерным паникерам мозги, и денежки собирают… Почему люди так глупы, что верят в разную дребедень? Верить надо в другое!Правда, Юль?

— Точно! – Юлька решительно тряхнула волосами: — Мы не умрем! Будем жить долго, очень долго. Назло всем и всему. Особенно - вирусу. Бр-р! Противная тварь. Сожрет и не узнаешь! Так что, я за вечность! Кто против?

— Вечно? – усмехнулась Ника. Она уже пришла в себя от нахлынувшей тоски.

— Зачем вечно? – удивилась Юля, и прижалась к другу: — Я пошутила! Будем жить пока не надоест!

— Это как? – теперь пришла очередь удивляться Нике.

— А так! Я хочу жить, пока не наживусь! А потом скажу: «все, сеструха, приехали! Слазь, Юлька с поезда, освобождай жизненное пространство для других! Не все же тебе одной достанется! Я не хочу быть седой и старой, и стать добычей вируса! – притворно закапризничала девчонка: — Он какой то извращенец, лопает старых, потресканных! Правда, Саша?

Юля внезапно повалила парня на песок, весело смеялась, прижималась к нему гибким телом.

********

— Уф-ф! – выдохнул раскрасневшийся Саша, освободившись от цепких рук подруги: — Не думал, что вы, юные девы - и мудрые философы! Все, Юля! Хватит трепаться, пора спать! Подождите, я быстро!

Саша вынес из машины кольцо палатки, хлопнул им об землю. Кольца послушно развернулись в маленький, похожий на кибитку, домик. Накачал насосом матрас. Юля принесла подушки и одеяла, постелила постель.

— У нас все свое! – с гордостью сказала она: — Мы уже опытные путешественники. Все что надо, у нас есть! Идем, Ника! Саш, ты как? Уляжешься в машине? А мы с Никой в палатку. Не сердишься? Хорошо? Как она будет спать одна, незнайка папина!

Юля застегнула молнию домика. Прихлопнула назойливого комара. Девчонки улеглись. Смотрели сквозь тонкие стенки на темный силуэт Саши и свет костра. Пламя взвилось вверх, наверное Саша подбросил хвороста. Сон почему то пропал.

— Юль? – позвала Ника: — А ты давно с Сашей?

— Давно! – сонно отозвалась та: — Целых три месяца. Я его у гостиницы, на дороге нашла…

— А что ты там делала?

— Где? У гостиницы? Путанить пыталась, что еще?

— Как это? – не поняла Ника.

— Ночной бабочкой была. Проституткой, так понятнее? Только, не долго… помешали, прервали мою карьеру.

Юля поворочалась, села. Охватилась за коленки. Поблескивала сухими звездочками глаз, узкими, вытянутых как у египетской мумии.

— Полгода назад умер папа! Тут мама и запила! – нехотя стала говорить Юля: — Она и раньше на пробку наступала, а как умер отец так прорвало ее, совсем с катушек съехала. А нас двое. Брата младшего бабушка забрала. Даже не знаю, что с ними сейчас, как они? А я с мамой осталась, жалко было ее. Пропадет, думаю! Только ничего у меня не получилось. Все равно она умерла, то ли от болезни, то ли от водки паленой. А какая разница? Только, оказалось, пока пила, успела подписать кому-то документы на квартиру. И осталась я на улице: ни хаты, ни денег, ни работы… Вот и пошла в шлюхи…

— Что, по другому никак?

— Никак! Подумай, кому мы нужны? Пособие получать – прописки нет, мама ее пропила. На работу не берут – безработица повальная. Вот и пошла. Три дня продержалась. Думала, с ума сойду! Знаешь, как противно? Купят, и делают с тобой что хотят! А платят копейки! Ладно, хоть накормят. Забеднели мужики, а трахаться хотят. А тут Саша…

— Он тебя купил? – Ника округлила глаза. Ей не верилось, что Саша мог так поступить с девушкой.

— Нет! Я сама его обманула! Вижу, парень нормальный, вроде при деньгах. Вот я и попросила его, типа подвезти девочку до дома, потерялась мол… Он и купился, повез! Машина у него хорошая была, не то что эта! – Юля кивнула в сторону стоявших поодаль машин: — Продали мы ее, после того случая…

— Какого случая?

— В общем так! – решительно выдохнула Юля: — Не хотелось, но влезла ты мне в душу… Слушай! Не долго мы с ним ехали. Остановили нас, такие вот, как в твоем танке катили…

— Он не мой…

— Твой, мой, какая разница чей! Наш, расейский! И отморозки в нем ехали, тоже наши, не турки.

— И что было?

— Нормально было: повеселились со мной ребятки. Научили жизни, показали как надо родину и народ любить, и какими местами тела…

— А Саша где был?

— Смотрел! А может не смотрел, притворялся что видит…

— Ужас! Как смотрел? – прошептала вздрагивающая от страха Ника.

— Глазами, как еще? – психанула Юля: — Что ему было делать? Получил разок другой по морде, взяли его под локотки, и все! А как ты хотела, что бы он погиб, спасая девичью честь? Откуда вы такие правильные беретесь? Где вас плодят – выводят? – девушка зло и смачно выругалась: — Посмотри вокруг, сколько этой чести на дорогах за жратву продается! Дура ты! Они бы его убили! Просто так, как я комара – хлоп, и нету Саши… Был и нету! Зато честь моя спасена, что бы снова было что продавать.

Юля успокоилась. Замолчала. Ника уже жалела что завела этот разговор

— Как ты? – спросила она.

— Нормально! Поболела, поохала, пережила…

— Я бы, наверное, не смогла!

— Слушай, подруга! – Юлька засверкала глазами, подпрыгнула на матрасе. ударилась головой в палатку: — Ты чё из себя строишь? Святая? И никто тебя не драл, не пользовался тобой? Не разводил как лохушку на бабки или секс?

Ника сжалась в комок. К палатке подошел Саша.

— Вы чего там? Что случилось?

— Отвали! – зло крикнула Юля: — Не видишь, девушки беседуют?

Саша потоптался и ушел в машину. Сердито хлопнула дверка.

— Зачем ты так с ним? – спросила Ника.

— Не облезет, переживет! Пусть не думает, если кормит – возит, я ему ноги лизать не буду! Еще неизвестно, кто кого воспитывает, я его, или он меня! – Юля помолчала, и вдруг прыснула смехом: — Вот дура я! Дура, тупая! Разошлась на ночь глядя! А все ты… Что, как? – Юлька шутливо, но больно, ткнула девчонку кулачком в бок: — Хватит болтать, а то подеремся! Давай спать!

Девчонки невесело засмеялись. Потом притихли. Легли на матрас, укрылись одеялом. Но Ника чувствовала, что Юля не спит.

— Ты не думай, что все так просто! – вдруг заговорила она: — Знаешь, как было хреново! Я ведь тогда о чем подумала? Подумала, а ведь так вся жизнь может пройти, где попало, под кем попало. И рано или поздно, прибьют и выкинут. Зачем она мне тогда, жизнь эта? Но только, думать легко, а жить хочется! Ты говоришь – не пережила бы? Нет! Еще как, пережила б! Жить захочешь все стерпишь! А я уже не хотела жить. Если бы не Сашка, давно бы, где нибудь гнило бы мое юное тело! Тело, утратившее веру в людей! – с наигранным пафосом продекламировала Юля, но Ника чувствовала, как ей тяжело все вспоминать. Она плотно обняла подружку. Та, ответно потянулась к ней.

— Сашка не бросил! Долго я отходила, а он рядом был! Я убегала от него, а он меня ловил. Ругала его, даже побила один раз, а он не уходит.

— Ты любишь его? – догадалась Ника.

— Не знаю! Наверное – да! Нам хорошо вместе.

— Счастливые! – задумчиво прошептала Ника.

— Да уж! Прямо, полным полно счастья! Через край хлещет! Бери себе, раз его так много! Отливай, не жалко… Я сегодня щедрая!

— Я не шучу! А куда вы с Сашей едете?

— А никуда! Едем и едем! Главное, не останавливаться. Еще вопросы будут?

Ника не отозвалась. Снова замолчали. Думали о своем, и незаметно уснули.

******

«…То ли бутерброды с несвежей колбасой были слишком солеными, то ли еще что, но ночью Ника сильно захотела пить. Поднялась, и на ощупь, в полной темноте, пошла вперед. Странно, но ей показалось что она идет по своему дому, только стена, по которой она для уверенности вела рукой, была совсем голой: нет зеркала, нет громадной щучьей головы, которой папа любил удивлять гостей. Есть только свет впереди, а на кухне гудят голоса.

Ника вошла и удивилась: от кухни осталась половина! Та, где стояли горка с посудой, газовая плита и стол. Остального не было, оно резко обрывалось в темную пустоту, за которой не было ничего, ни света города, ни блеска звезд. Жуткая и немая бездна, поглотившая не только часть кухни, но и почти весь привычный мир.

За столом вместе с незнакомым стариком сидел папа. На тощем теле деда обвисли серый пиджак и рубаха из пожелтевшей бязи. И самое удивительное, они пили водку, которая стояла среди тарелок с едой. Это было так не похоже на папу, что Ника застыла как вкопанная, не зная что сказать, а тем более думать.

— Нет, Степан Авдеич, ты мне скажи? Что ты о жизни знаешь, а-а? – наседал папа на плохо выбритого старика: — Молчишь? И я не знаю! То-то…

— А ты не дави на меня! – рассердился старик: — Больно вы умны, молодые! Вы поживите с наше, хлебните, что мы хлебали — тогда и задавайте вопросы! А так, задним умом все хороши! Давай, лучше, наливай! Водка стынет…

Папа взял бутылку и разлил по стопкам. Глухо тенькнулись посудинками, выпили.

— И все же! – похоже, папа не собирался сдаваться: — Вот ты сам, чего от жизни хотел? Ведь ты ее, жизнь эту, как черт ладана боялся! Я, дед Степан, все помню, хоть и молодой был! – папа погрозил хмурому старику пальцем, макнул им в солонку, и сладко облизнул.

— И чё ты можешь помнить, сопля малая? Сколь тебе годов было, когда я помер? Годов двадцать?

— Помню, помню, дед! Ты как вышел на пенсию сразу заболел! Было дело? Было! А потом? Потом ты в церковь рванул, да так, как будто пятки салом смазал! А почему? Потому что забоялся ты… вот почему!

— Глупости говоришь! – старик насупился еще больше, шевельнул длинными, желтыми от старости усами: — Причем тут болезнь? Это вера, во мне проснулась. Позвала!

— А чего же она тебя раньше не звала? – папа пьяненько захихикал, и убежденно заявил: — Это не вера, а болезнь тебя пнула. Она, сука — бац тебя в ухо, и прояснение пришло! Сразу! Испугался ты: позади жизнь грешная, а впереди — не знай что! Так, дед? Сознавайся!

— Ну так! – вспылил дед: — Тебе какое до меня дело? Прижмет, так навоз жрать станешь! А тут дело серьезное, вечность на кон была поставлена! Вот как!

— Нет, Авдеич, ошибаешься! Еще как, есть дело! Ты ведь когда набожным стал, всех задрал: вещать начал, учить. А чему учить? Ведь ты сбежал от грехов своих, и за божницу их переложил! И от жизни, за спину божью спрятался. Какое право ты имел нами помыкать? Мы то, как видишь, до последнего часа честно прожили, сами. А ты побежал искать спасения! Только от чего и зачем?

— К Богу прийти никогда не поздно! – упорствовал дед, разлил остатки водки по стопкам: — Пей лучше, чем трепаться.

Но папу уже было не остановить. Вика слушала этот разговор, и он все больше начинал походить на бред двух сумасшедших.

— Вот ты первый помер! И что на том… Тьфу, ты господи… на этом свете, нашел? Где Бог? Где эта Вечность? Почему ты тут, со мной водку из моего холодильника пьешь, а не с ним, с Самим умиляешься? А? Эй, анделы, херувимы свЯтые, где вы? Слетайтесь, пока водка не кончилась!

— Ты херувимов не трожь! Может некогда им, прилетят еще за мной! А я, тебя дурака, по человечески встретить хотел! А ты…, — старик обиженно засопел, утер мокрую, пьяную слезу. Папа сразу остыл.

— Ладно, дед Степан, не обижайся! – он пытался дотянуться до плеча старика, но у него не получалось: — За проводы — встречу, спасибо! А то, что мы с тобой между небом и землей болтаемся, так может Он еще не решил, куда нас отправить! Ты дед держись за меня… не пропадем! В рай, так в рай… А может и в ад!Как думаешь, куда нам карта выпадет?

— Папа! – не выдержала этого бреда Ника.

— А-а! Доча! – пьяно протянулся к ней папа, и глаза его масляно заблестели от радости.

— Папа, кто это?

— Это сосед по деревне, дед Степан! Ты его не знаешь, он давно умер. Я еще молодым тогда был. И представляешь, встретились! Вот, сидим! — папа виновато обвел рукою стол и снова улыбнулся.

— Как это умер? А почему он тогда здесь?

— А где же ему еще быть? – удивился папа: — Мы с ним тут, на том… или – на этом… в общем – тут и все!

— А где мама? Почему ее нет с тобой?

— Мама? – глаза папы округлились: — Вот те на! Не знал! Так она, значит скоро придет, раз где-то здесь! Уходить надо! Слышь, дед? Сматываться, говорю надо! Щас моя Нинка придет, будет делов! Дед? Ты где, дед? Куда ты сбежал?

Ника прижалась к стене: старик, словно в кино, заколебался пиджаком и штанами, и тихонько растворился в никуда. Его не стало.

— Эх! Так хорошо сидели, а тут… Пойду я, отдохну. А то Нинка заругает.

Папа сильно огорчился. Поднялся, и слегка покачиваясь, пошел прямо в пустоту.

— Папа! – в страхе крикнула Ника: — Остановись! Упадешь!

— Тс-с, доча! – папа прижал палец к губам: — Не упаду… Тут некуда падать. Видишь, ничего нет! Только домик мой, и все! Пока, доча! Ты не ходи за мной, нельзя. Тебе еще долго-долго, нельзя сюда. А я отдохну, и маму поищу…

Ника следила, как отец шел-плыл по темноте, которая стала белеть как только он в нее втянулся. Отец плыл мимо ровных земляных холмиков под одинаковыми столбиками с табличками. Остановился возле одного из них, показал на дощечку рукой. Посмотрел на дочку, и стал медленно опускаться под землю. «К-17-26», отметила про себя Ника, написанные на табличке цифры. Это был номер папиного захоронения, указанный в официальном сообщении о его смерти»

*******

— Папа, — рванулась Ника, взревела в голос, захлебнулась потекшими через закрытые веки слезами.

— Ты чего? – подскочила испуганная Юлька.

— Там… там… папа! Он маму потерял! – Ника показывала рукой в стенку палатки.

— Ох, ты! – охнула Юля. Кинулась к подружке, крепко обхватила ее. Прижала, гладила по голове дрожавшей рукой: — Успокойся, это был сон! Не бойся! Я рядом, не плачь… А то и я заплачу… Не надо…

За тонкими стенками посветлело, в костре взметнулся к небу огонь. Вжикнула молния застежки, всунулась взлохмаченная Сашина голова.

— Вы чего опять? – стоя на четвереньках, почему то шепотом, спросил он.

— Не видишь? Сон ей плохой приснился, испугалась. Горит вся…

— Так может она… того? – Саша отпрянул назад: — Надо ее вывести.

— Я те дам, вывести! Чего, того? Тащи еще одеяла, видишь, колотит ее…

Саша вернулся, вбросил в палатку одеяло. Юля заботливо укутала дрожавшую девушку, уложила на постель. Прилегла рядом.

— Ну, вот! Все прошло! Не бойся: тебе, наверное, родители приснились? Не думай о них, у них все хорошо: они теперь там, высоко-высоко… И мама обязательно найдется… А мы живы, и еще долго, будем живы. Лежи…

Юля поглаживала плечи Ники. Девушка согрелась, громко всхлипнула, обняла Юлю за шею. Временами она судорожно содрогалась, выталкивала из себя остатки слез и страха.

— И ты чего, приглашения ждешь? Видишь, девушкам страшно стало! Залазь к нам, нечего на улице торчать! – Юля сверкнула глазами на Сашу: — Пусть, она посередке лежит, отогревать будем. Теперь, бедолагу, в холод кинуло, вспотела вся…

Ребята улеглись. Ника притихла, задремала.

— Саш! – шепотом позвала Юля: — Ты не злись, но я ее не брошу! Как ее оставить? Она ж совсем еще девчонка. Папина незнайка. И потом, поздно уже: если она больная, то и мы уже подхватили. Какой нам толк разбегаться? Да и куда бежать? Мы теперь в одной лодке плывем. В четырех колесной, с моторчиком…

— Это точно! – тихо ответил Саша: — А ты молодец, не струсила, как я… Ладно, попробуем заснуть. Может и пронесет.

— Угу! – буркнула Юля, и погладила его через Нику по лохмам волос: — Стричь тебя надо, зарос… Спи, все будет хорошо. Украдем у фермера бараньи ножницы, и я постригу тебя.

— А зачем воровать? Можно купить, или попросить,

— Нет! Украсть прикольнее! Мы теперь – «Трое на дороге!» Бонни, Клайд и Незнайка! Круто? У-ух, держись, провинция, Русь глубинная!

— Спи, бандитка в топике! – тихо засмеялся Саша, и положил руку на Нику.

— Эй, ты чего ее лапаешь? – встревожилась Юлька.

— Не лапаю, так удобнее! Руку девать некуда…

— А-а! Ну если так, то спи… И не забывай: Юльки больше нет, есть Бонни! – повозилась, зевнула, и сонно пробормотала: — Надо еще одну палатку раздобыть. Нефиг, шведские семьи устраивать. Я ревнивая… со мной шутки плохи: завтра я становлюсь злой… Высплюсь и разозлюсь!

*******

Палатка заходила ходуном: Ника почувствовала это и проснулась. На воле было совсем светло. Через тонкую ткань ломился странный силуэт, решивший повалить хрупкое жилище путешественников.

Ника осторожно высунулась через проем, огляделась. Так и есть: крупная коза мерно почесывалась о кольцо, получая при этом немалое удовольствие. Девушке показалось, что нахальная зверюга даже улыбается, млеет от несказанного кайфа.

— Кыш! – замахнулась на нее Ника: — Эй, ты, коза! Пошла прочь! Мало тебе деревьев, тоже мне, нашла салон красоты!

Но коза не уходила. Она внимательно вслушалась в голос девушки, смотрела на нее выпуклыми зелеными глазами с вертикальными черточками зрачков.

— Кыш! Кыш! – храбро отстаивала свою собственность Ника. Ей было не по себе, мало ли что творится в этой бородатой башке. Вон, рога, какие – просто жуть: острые, изогнутые как кинжалы. До этого, живых коз она видела только в зоопарке, жалела их: ходили разговоры, что их там содержат как живой корм для хищников. Но сейчас роли поменялись: Ника сама, становилась хищником, и готова была биться с козой до конца.

Но коза не уходила. Наконец, вероятно удовлетворив свое любопытство, она отошла от палатки. Сорвала веточку с куста и мелко зажевала губами: занялась привычным ей делом, насыщалась.

По берегу ходили её разномастные подруги. Паслись, не обращая внимания на машины и палатку. Ника с опаской осмотрела взявших в осаду лагерь животных, размышляла, как пробраться к реке, умыться, привести себя в порядок.

Наконец, решилась, сделала первый осторожный шажок, но тут-же, отпрыгнула назад. Откуда то из под коз, выскочил маленький козленок. Он бесстрашно подбежал к девушке, остановился. Смотрел, смешно поворачивал с боку на бок беленькую головку с бугорками рожек.

— Козлик… Козлик! – Ника не утерпела, присела на корточки, протянула руку к малышу.

Козленок отпрыгнул назад, но не убежал, только сердито топнул крохотным копытцем. Ника засмеялась, сорвала травинку.

— Кызь, кызь… Или как вас там? – звала она козленка: — Или ко мне… кушай…

Ей очень хотелось взять на руки это беленькое чудо, прижаться к нему щекой, погладить шерстку. Но козленок упрямился: отбегал, и снова грозно топал ножкой.

— Он не подойдет! Вы не из его стада, он это понимает!

Голос звучал прямо у Ники за спиной. Она испуганно оглянулась. Перед ней стоял худощавый мужчина лет сорока, сорока пяти. Оперся на тонкую жердинку. На девушку смотрели пытливые, черные глаза.

— Здрасьте! – выпалила Ника и замялась.

Мужчина кивнул, подошел ближе.

— Вы нас извините. Я не знал что здесь кто-то остановился. Обычно мы приходим сюда утром, а потом – в лес! – мужчина махнул рукой в сторону, и снова пытливо посмотрел на Нику.

— Дмитрий! – представился он: — Живу недалеко, в деревне, за этим лесом. Вы не одна, верно? – он кивнул на машины.

— Верно! – машинально отозвалась девушка, и спохватилась: — Вероника! Можно, просто – Ника. Мне так привычнее!

— Давайте я вас проведу к реке! Вы ведь туда хотите?

Он пошел впереди, Ника посеменила следом. Умываясь, она искоса бросала на мужчину быстрые взгляды. Тот заметил это, усмехнулся.

— Не бойтесь, Вероника! Это просто козы. Так где ваши товарищи? – ненавязчиво спросил Дмитрий, возвращаясь к стоянке.

Он присел у кострища, покопался в горячей золе, нашел тлеющий уголек, раздул. Осторожно подложил под него пучок сухой травы: невидимое на свету пламя охватило предложенную ему пищу, лизнуло ее коротким язычком, выбросило из себя клубочек дыма…

— Извините, что я тут хозяйничаю! Я хочу вам помочь: вы вероятно, хотите позавтракать. Я угадал? – он спрашивал, а его руки проворно установили треножку, подбросили в огонь веток. Не глядя на Нику, протянул в ее сторону ведерко, кивнул на реку.

Ника склонилась у воды, осторожно отвела в сторону сухую веточку, зачерпнула, пахнущую дождем воду.

Дмитрий повесил котелок над огнем.

— Прямо так? – изумилась Ника, указывая глазами на котелок.

— Почему нет? – ответил вопросом Дмитрий: — Вы не заметили, что за последние годы Земля стала очищаться?

Ника снова кивнула. Она это заметила давно, особенно когда выезжали с папой на рыбалку. Но это коснулось не только вольной природы, но и городов тоже: стали исчезать сизые облака смога, которые накрывали их своим воньким, химическим колпаком. Просветлело небо, стало глубже и чище. Папа, говорил тоже самое, что и этот, слегка похожий на него, мужчина козопас.

При вспоминании об отце глаза Ники замутились от еще не пережитого горя. Дмитрий это заметил, но деликатно промолчал,

— Пандемия остановила часть предприятий. Шум, гам, недовольство. Кризис, развал, спад экономики. Но самое удивительное, мы научились обходиться без продукции этих заводов, в основном из сырья, от переработки нефти и газа. Стали жить экономнее, менее расточительно. Меньше покупать, больше беречь и ценить, то, что раньше просто выбрасывалось. Оказалось, что в вещах важны не яркость и престижность, а качество и прочность! И совсем не нужно иметь больше, чем нужно для жизни! Как то так! И природа стала заполнять то, откуда уходим мы. Представляете, на реке поселились лебеди! Даже старожилы не помнят когда они исчезли. А теперь – они вернулись. Я могу даже показать место где они живут…

Он говорил, а жилистые, загорелые руки делали свое: снял закипевший котелок. Достал из перекинутой через плечо сумочки пакетик, высыпал в кипяток ошеломляюще пахучие травы.

— Не откажетесь? Это обычные лесные травки и кустарники, сухая вишня, шиповник. Но какой вкус! Попробуйте! А вот немного меда: не стесняйтесь. Мед свой, я держу десяток ульев…

Ника шумно дула на кружку, прихлебывала ароматный кипяток, наматывала на срезанную с куста веточку тягучий, янтарного цвета, мед. Дмитрий налил свою кружку, отпивал мелкими глотками. Смотрел на реку, о чем то думал.

*********

— Вы не сказали где ваши товарищи? – снова спросил он раскрасневшуюся от питья девушку.

Нике не понравилась его настойчивость, и она недовольно стрельнула глазками в сторону чужака. Но тот не смотрел на нее. Ника успокоилась: вроде как, мужчина не внушал опасения. Наоборот, его слегка вытянутое, хорошо выбритое лицо, ненавязчивость и деликатность, внушали доверие.

— Не знаю! – честно сказала она: — Меня ваша коза разбудила. А ребят уже не было.

— Наверное в лес ушли: тут рядом сырая низинка с вызревшей голубикой, возможно, что они на ней запаслись…

— Как ваши козы?

Дмитрий усмехнулся, подлил в котелок воды из ведерка.

— Скоро они придут, как раз вскипит заново, — пояснил он, кивая на огонь: — И далеко вы едете?

— Даже не знаю! Вообще, я с ними только вчера познакомилась.

— Ясно! – кивнул твердым подбородком чужак.

— Что, ясно? – не поняла его ответа Ника.

— Сейчас много народа на перепутье! – спокойно пояснил Дмитрий: — Пандемия испытывает нас на прочность, и некоторые — бегут от неё. А куда, не все знают! Просто пытаются уйти, каждый от своего. Почти как в войну: одни, запутавшись в своих проблемах, лезут в самое пекло, не щадят себя. Для них, смерть в бою как искупление от самих себя! Другие, тянут лямку как быки: ровно и надежно, для таких, вся жизнь – работа! Третьи – спасают себя любимых: они опаснее всех. Их цель выжить любой ценой, не остановятся перед выбором если он в их пользу. Есть такие, которые, просто — почуяли свободу, освобождение от рутинных обязанностей, и тоже, кАтят куда глаза глядят. А вы, Ника? Вы с кем бежите? Сами, или как?

Ника не ответила. Нагнула голову, спрятала предательскую, выползшую из уголка глаза, капельку. Дмитрий тяжело вздохнул, поворошил уголья костра.

Почему так произошло, Ника не поняла: но она, как и вчера, все рассказала совершенно незнакомому человеку. Наверное, потому что этот дядечка был чуть-чуть похож на ее отца, или его друзей, которые любили и баловали маленькую рыбачку, и ласково называли ее дочкой.

Дмитрий угрюмо слушал, ни разу не перебил, не уточнил, не спросил. Просто слушал…

— Да-а! – протянул он, стараясь не смотреть в сторону девушки: — Досталось тебе! Но не ты одна, таких судеб много. Так что ты решила?

— Пока ничего! – тихо качнулась отплакавшая Ника, и устало спросила: — А вам это зачем?

— Тоже не знаю! – бесстрастно отозвался Дмитрий: — Может смогу помочь вам! Я тут…

— Эй! На берегу! – прервал его звонкий крик: — Незнайка-а, ты где?

Из пролеска бежала Юлька, суматошно размахивала пакетиком. Следом неторопливо шел Саша.

Юлька с разбегу уткнулась в костер. Недоверчиво оглядела гостя.

— Это кто? Твой новый друг из леса? – едко прищурилась она, буровя мужчину оценивающим оком. Бросила Нике пакет с голубикой: — Ешь, не помрешь! Тебе собирала, все коленки об кусты исцарапала…

— Это Дмитрий! Он.. как это… козопас! – смутилась Ника, и беспомощно посмотрела на мужчину. Ей стало неловко, будто друзья застали их за чем то не совсем пристойным.

— Яс-с-но-о! – пропела Юля, и притворно округлила глазки: — Ой, сколько козочек! Дяденька, а они бодаются? Саша, ты где? Спасай меня!

— Зачем ты так! – поморщилась Ника.

— Затем! – злобно отчеканила Юля: — Хорошие дяденьки по лесу не шатаются! Особенно, когда девочки одни!

— Юля! Перестань! – вскинулась Ника. Ей стало неловко перед Дмитрием, и даже жаль его.

— Ничего! Я не в обиде. Ваша подруга права! – Дмитрий поднялся, спокойно осмотрел ощетинившуюся девчонку: — Что же, спасибо за чай! Нам пора!

Саша стоял рядом с ними, смотрел, не понимая что тут происходит. Дмитрий скользнул по нему взглядом, прошел в сторону машин. Там, маленький рогатый шалун, явно решил запрыгнуть на капот.

— Ты чего, мать? Офонарела? – свистящим шепотом спросила Юля, сверля глазами пятнистый плащик пастуха: — Тебя бабушка не учила, не гулять с незнакомыми дядьками?

— Да нормальный он! – тоже шепотом, оправдывалась Ника: — Тут рядом есть деревня. Он там живет, у него козы, пчелы есть. Видишь, медом угостил!

— Ага! Пчелки, и гарем из козочек… Из таких дурочек как ты! А может он сектант какой? Знаешь, сколько их в лесах попряталось? За высокими заборами, дремучими горами! Ужас, что творят! Ты что, хочешь гуру на халяву ублажать, стучать в бубен, или в землю живьем зарыться? Саш, умоляю! Не молчи, скажи хоть ты ей! Ну в кого она завелась у нас, такая… как ребенок… Чесс слово…

— Зря вы так, ребята! – оказывается Дмитрий все слышал, но не смутился: — Тут и впрямь, деревня, вон, за леском, видите? Купол церквушки видно! Правда, она почти разрушена, но бабашки там иногда собираются. Сами, без священника…

— А кому они молятся? – снова ощетинилась Юлька: — Тому кто давно умер, и бросил нас?

— Напрасно, девушка! Боги не умирают: они живы пока существуют люди! – чужак с неодобрением смотрел на обозлившуюся девчонку.

— Так и думала, еще один проповедник из лесной пУстыни! – Юля презрительно сдула с щеки прядку волос.

— И тут не угадали! Молят бабушки, а деды – о своем, о насущном говорят! А я сам по себе, мне религии, тем более – секты, общины, не нужны! А Бога, так его по разному можно принимать.

— Это как? – вмешался Саша, с любопытством уставился на мужчину.

— Есть он, или нет его – дело каждого! – неторопливо пояснил Дмитрий: — Кто ищет его на небесах, кто на земле. А кто, просто – в своем сердце! Там он есть у всех. Это то, что позволяет нам быть людьми: запрещает обидеть ребенка, ударить собаку. Беспричинно уничтожать природу. Как то так… И не обязательно ему молиться, тем более просить. Нужно просто жить, с людьми, и среди людей.

— Ясненько! – отмахнулась от его слов Юлька: — Спасибо, дяденька! Не будем знакомиться чтобы не прощаться! Нам пора! – она ухватила одеяла, разогнала всполошившихся коз, поволокла в машину: — Эй, банда! Ту-ту-ту! Труба зовет, за мной!

«Банда» стояла, смотрела на своего предводителя.

— Вы извините, но нам и вправду пора! – вежливо сказал Саша, и пошел собирать палатку.

Ника виновато посмотрела на Дмитрия и вздохнула.

— Куда вы торопитесь, ребята? – внезапно спросил он сразу всех.

— Прямо! – беспечно махнула Юля, упаковывая ведерко и посуду: — До первой заправки, и дальше: налево, а может направо… Нам без разницы!

— А потом? – упрямился Дмитрий.

— Потом, видно будет! А вам зачем знать?

— Если хотите, остановитесь у нас. Передохните. Речка, рыбалка, лес… Я вам помогу, все что надо для жизни у нас в избытке. Без деликатесов, но сытно… Все свое.

— Вы что, местный фермер? – догадался Саша.

— Почти! Я горожанин, но сейчас в затянувшемся отпуске. Это деревня моих предков. Мы тут с женой и сыном.

— А сынок взрослый? – мимоходом спросила Юлька. Она челноком сновала по поляне, собирала вещи.

— Наверное, года на два, три, младше ее! – чужак кивнул на растерянную Нику. Та стояла, не зная что ей делать, чем себя занять: — И Женьке, нашему, веселее будет! В деревне молодежи нет, скучновато.

— А телевизор, интернет, в деревне есть?

— Есть! Все работает, не в лесу живем! – пошутил Дмитрий.

Ника вспомнила о своем смартфоне, и удивилась: она не пользовалась им почти три дня, и даже забыла об этом. Наверное там куча пропущенных звонков и сообщений от подруг и друзей. Но странно, ее это совсем не заинтересовало: вчерашний день отрезал ее от привычного мира, потому что этого вчера — не стало. А ей, теперь, нужно жить в новой реальности, и принимать решения самой. Все что недавно было так необходимо и важно, вдруг оказалось блеклым и ненастоящим. Впереди ее ждало то, для чего она родилась – жизнь. Одна, неповторимая, лично её, и больше ничья…

Юля на секунду тормознула, посмотрела в сторону деревни, даже подпрыгнула, словно пыталась рассмотреть невидимые из-за леса дома. И снова, продолжила свои сборы.

— Не-а! Спасибо, дядечка! Но мы сами. Мы волю любим. А у вас что делать? Будем жить как барышни крестьянки? Кур доить, и песни плясать? И-эх! – внезапно взвизгнула Юлька, запрыгала с полотенцем в руке, дурашливо запела; — Дуня, Дуня, Дуня..Дуня-я-я! И-их, их, их…

— Перестань, нехорошо! – поймал вертлявую девчонку Саша.

— Что ж, путь дорога вам! – вздохнул Дмитрий и улыбнулся Юле: — Неплохо пляшете: так и тянет, к вам присоединиться! Но все же, осталось месяца три, а там и зима. У нас в стране теплых морей, горячих пляжей, нет! Куда, тогда вы?

— Не пропадем! – отмахнулась от комплиментов Юля, и обернулась к Нике: — Незнайка, ты едешь? Определяйся!

Ника хотела сказать «не знаю», но поперхнулась ответом, с опаской поглядела на развеселившуюся подругу, на Дмитрия, на разбежавшихся от сумасшедшей пляски козочек. Рогатые перестали жевать, попрятались в кустики, тупо смотрели через ветки на беспокойный народ. И Ника решилась… Кивнула Юльке, и пошла к машине.

Но на половине пути остановилась, задумалась.

— Эй, ты чего? – окликнул ее Саша. Он уже прогревал мотор своего «форда».

— Подождите! А что мне делать со своей машиной? У меня совсем мало бензина. И вообще, зачем нам две машины?

— Разумно! – одобрил ее Саша: — Глупо, и хлопотно, гонять на двух машинах. Давай сделаем так: пока едем, а потом твою продадим…

— Разогнался! – фыркнула Юля: — Кто ее купит? Их на дорогах, на стоянках бросают. Даром, бери – не хочу!

Ника растеряно смотрела на машину. И вдруг ее осенило.

— Дядь Дим! – умоляюще сказала она пастуху – козопасу: — Давайте мы ее у вас оставим? Вы же рядом живете: отгоните машину к себе. А мы, когда-нибудь, вернемся и заберем! Хорошо?

Юлька радостно захлопала в ладошки. Ника подбежала к Дмитрию, всунула ему в руку ключи. Приподнялась на цыпочках, клюнула носом в колючую щеку. Метнулась к багажнику, потащила из него сумку с вещами.

— Йю-ху! – издала воинственный клич Юлька, замахала рукой: — Пока, дядечка! Жди гостей… Запомни, меня зовут Бонни…


Дмитрий смотрел в след переваливающемуся на рытвинах проселка «форду». В заднее стекло на него не отрываясь глядели Никины глаза. Покачал головой, пошел к реке, умылся. С рук капала чистая вода.

Со стороны деревни раздался плавный гул: бум-м, бум-м… Это набожный дед Алексей гудел в колокол. Дмитрий привез его в прошлом году по просьбе односельчан: небольшой, размером с ведро, но голосистый.

Установить его на разрушенной церкви не получилось. Поступили проще: вкопали две перекладины и подняли метра на три от земли. С тех пор, дед Алексей исправно, утром, в обед и вечером, нарушал лесную тишину торжественным боем.

Дмитрий как-то спросил его, для чего такая пунктуальность? Бабушки, убравшие одну из сохранившихся частей храма, и сами знали когда им собираться на молитву. Для чего тогда этот звон?

«Эх, ты! – ответил ему дед Алексей. Поплевал на мозолистые ладони, примерился к привязанной на язык-било, веревке, осторожно тронул ее, над землей поплыл ровный голос меди: — Слышишь? Вот, вот! Раз ты слышишь, то и другие услышат! Мало ли кто заплутал в лесу? А тут и мы! Так из покон веку заведено, не нам и ломать это!»

И ударил еще раз, уже громче. Потом еще, еще. И еще!