Бусый бор. гл 6-8.

«Седой и тяжкий, старый Ворон, крыло расправил и взлетел

Над лесом… Мрачный и суровый, он острым взором осмотрел

Все то, чем полнится Земля… Всё, что растет, цветет и дышит

Что, жаждет жизни для себя Лишь он и Дуб Священный, слышат

Хвалу Перуну и зарок… Обет любви, от Лады Лелю…

Она, как чистый ручеек, звенящей пчелкою над хмелем

Кружит под кудрями берез… на ней венок, любви предвестник

В кругу подруг и сладких грез, играет с ними Лель прелестник…»

Глава 6.

      Путь от Ступино до озера был долгий. Целый день Чудин с внуком шли напрямки через Бусый бор, пока не остановились на берегу заросшей тиной речушки. В этом месте она резко поворачивала на закат солнца.

Утром Чудин отыскал припрятанную, долбленную из липового бревна, лодочку, и они поплыли по тихой воде. Вышата стоял в рост, толкал лодку крепким шестом. Дед растирал рукой левую ногу.

- Вот ведь как! – пожаловался он внуку: - Раньше, лучше меня ходока по лесу не найти было, а теперь – беда! Тянет ногу… Сохнет что ли проклятая, не пойму. Видать, скоро отхожу свое по белу свету…

- Далеко вы с Пеструхой забредаете! – сказал тот деду, налегая всем телом на жердину. Ему все было в интерес, а дедова воркотня уже давно приелась.

- Это что? Бывало и дальше ходили. Пеструха охотник бывалый, отменный. Лес, как свою избу знает.

- Думаешь, деда, нет его в живых?

- Кто его знает! – с сомнением ответил Чудин: - Второй год, ни слуху, ни духу. Может и жив. Люди бают, много ратников в том походе поубивало.

Чудин вздохнул, вгляделся в темную воду. Как то раз, бродя по зимней тайге, они с Пеструхой вышли на лесное озеро. Там, среди промороженных камышей нашли бобровые хатки. Еще дальше, выше устья впадающего в озеро ручья, увидели длинную плотину. На берегу валялись объеденные осины, торчали подточенные бобровыми зубами пеньки.

Охотники поняли, что вышли на бобровое займище: богатое, век лови зверя не переловишь. Это было неслыханное везение. Поостыв от радости, ловцы решили место держать в тайне. Зверя бить в меру.

- Если боярин Роман узнает про ловище, добра не жди! – рассудил Чудин: - Мужик он хороший, но жаден. А тут, бобра на многие сотни рублей можно добыть. Нагонит людей, и изведет зверя на серебро. Не дело это. Бобер в этих местах может век лет живет. Как тут без него будет? Нет! Будем добывать помалу, не все боярам жировать.

Раз в год, тщательно путая следы, они проплывали на дальние ручьи, и всегда возвращались с добычей. Выбирали самых старых, у таких мех густой, с отливом. Лучше не бывает. Боярин был доволен, но что то подозревал. Однако, зная упрямство и суеверность охотников, помалкивал, тоже, опасался спугнуть удачу.

…После полудня охотники высадились на песчаной отмели озера. Подправили покосившийся старый шалаш, натаскали к камням кострища сухостой. Вышате не терпелось оглядеться, и дед отпустил его. Сам занялся ловлей рыбы: чуть поодаль, у каменной россыпи, они с Пеструхой нашли глубокий омут, в котором любили отстаиваться крупные судаки.

...Вышата впрыгнул в лодку, и погнал ее вдоль извилистого берега. Плыл не торопясь, осматривался. Свернул к укрытому густой талой затону.

Когда Вышата вгляделся в черную, застоявшуюся воду, то не поверил своим глазам. На песчаном дне лежали скользкие от водной зелени бревна топляки, а среди них неподвижно стояло с десяток крупных рыбин. Поначалу мальчик принял их за обломки дерева, если бы не слабое шевеление плавников и редкие движения похожих на лопаты хвостов. Вышата вцепился побелевшими пальцами в борта лодочки, дрожал от внезапного озноба: это была удача, о которой мечтает каждый рыбак, да не всякому дано ее ухватить.

Справившись с волнением, опасливо осмотрелся по сторонам, и тихонько погреб назад к скрытому ивой проходу в заводь. Выплыл на чистую воду, проворно погнал лодку в сторону отмели где остался дед.

Деда он заметил издалека: тот сидел на корточках у воды и колотил о камень свернутую в жгут полотняную рубаху. Вышата проплыл рядом, миновал зализанные волнами валуны, выскочил на мелкий песок. Вытянул долбленку на берег и пошел в сторону шалаша. Чудин оставил свое занятие, с любопытством проследил за парнишкой, но ничего не спросил: незачем, не малец уже, сам знает что делает. Сполоснув рубаху, тяжело припадая на левую ногу прошел на берег, развесил ее на сучках одинокой пихты.

Вышата припал к земле, раздувал притухшие угли в золе выложенного из камней кострища.

- Гляди, жги сухостой! Что б дыма не было! Сам знаешь…

- Знаю! – ответил парнишка, растирая кулаком заслезившиеся от едкой гари глаза.

Сухие сучья затрещали в ожившем огне, горели жарко, бездымно. Чудин прошел к воде, потянул бечеву на которой были насажены два больших судака. Серые, со стальным отливом чешуи, рыбины лениво шевелили плавниками. Взвесив одну в руке, дед снова завел бечеву в воду, привязал свободный конец к вбитому в песок колу. Рядом с костром вырыл неглубокую ямку, сдвинул в нее часть прогоревших углей костра и положил на них судака. Рыба выгнулась от нестерпимого жара, забила хвостом и притихла. Чудин снова, нагреб поверх нее угольков, прикрыл большим листом лопуха, тщательно засыпал ямку песком.

- Скоро дойдет! – проворчал он: - Долбленку с берега убери! А я зайчишку обдеру. Добыл стрелой, пока ты на воде плавал.

Вышата укрыл лодочку в ивняке и побежал в лес. Он уже успел приметить рядом со стоянкой сырую низину, в которой должна была быть ягода. И впрямь, ягоды оказалось много. Корец из бересты был уже почти наполнен крупной брусникой, когда мальчик наткнулся на низкие, раскидистые кустики: на них висела наполненная сочной синью голубика. Елозя коленями по сырому мху, горстями кидал в рот сладкие ягоды. Наелся сам, дополнил корец.

Дед Чудин, увидев добычу Вышаты, удовлетворенно кивнул. Отмахиваясь от назойливых мух, нанизал заячью тушку на прут, положил на воткнутые у очага рогульки, запекаться.

На широкой дощечке исходил соком и вкусным запахом вынутый из ямки судак. Вышата брал горячее, рассыпчатое мясо, заедал кислой брусникой и жмурился от удовольствия. Рядом, на холстинке лежал подсохший ржаной хлеб, но рыбаки его не трогали: и без того, было сытно и вкусно.

- Прошлым лето, я был здесь. Сам, без Пеструхи. Походил, побродил, и подумал: а зачем оно мне одному все надо? Эх ма-а, жизнь! Вроде, живешь, пока живется. А порой думаешь, для чего? Разве только ради вас: для тебя, для Пеструхи! – насытившийся Чудин горестно вздохнул, смачно обсосал голову судака, бросил ее в кострище. Недоеденное выбрасывать нельзя: нужно сжечь, или закопать. Да и самим спокойнее будет: не приведи господи, пожалует на обед лесной зверь, «косматый». Быть тогда беде.

…Как и все словене он трепетно верил в приметы, и придавал им важное значение, особенно когда уходил в лес или на озеро. Край был суровый, жизнь в нем нелегкая, но на помощь всегда приходили опыт, осторожность и конечно, не забытые родные Боги. Тому же дед учил и своего внука. Еще с вечера, Чудин, облюбовав место для стоянки, вместе с Вышатой, с поклоном вынес под веселую осинку угощение для берегини здешних мест, посыпанную мукой медовую лепешку. Просили хранить их от беды, болезни. Уходили успокоенные. Осина затрепетала под набежавшим ветерком, значит, хозяйке угощение пришлось по сердцу, и с нею закреплен негласный договор. У воды и в лесу положили особые дары: посоленные кусочки хлеба, для самих Хозяев.

- А зачем, деда, все это нужно? Мы ведь хрещеные, не сыроядцы какие! – степенно спросил тогда Вышата.

- Тс-с! Глупый! – прервал его дед, и испуганно огляделся по сторонам: - Не дай бог услышат, быть тогда беде. Христос, это хорошо когда в деревне. А тут – лес, в нем свои боги. Старые, еще от наших родаков идут. Так то!

- А зачем так много? Один то лучше! – не унимался любопытный внук.

- Богов много не бывает! – однозначно ответил дед: - У них делов навалом, вдруг о нас кто забудет? А другой – вспомнит, охранит! Вот как оно! – учил Чудила, раскладывая нехитрые подношения древним богам.

- Вот и хорошо: всем по маленьку, и хватит! – Чудин лукаво улыбнулся, потер ладони: - Главное, не перекормить! Не то, они как Исусе, влезут на шею, да еще попа с собой притянут.

Довольный охотник покинул полянку.

Земные хранители любят то, чего нет в их владениях, им, простая ржануха в большое лакомство. Остального, мяса, мехов и ягоды, у них у самих в достатке. Отведав угощения они непременно помогут и поделятся с человеком. Но все же, лучше не испытывать их благосклонность, и не произносить вслух имена тех, кто может навлечь беду. Поэтому, вспомнив как они с внуком ублажали лесных богов, Чудин подумал о медведе – косматый!

- Был я здесь, говорю! – продолжил Чудин, вытирая жирные пальцы о заготовленный мох: - Выше по ручью видел пчел, Думаю, должны быть где-то в дуплах роиться. Отыщем мед, взвару наварим. Ягод, много нашел?

- Много! До зимы не съесть! – мальчик продолжал уплетать еду.

Охотник нахмурился. Вышата удивленно поглядел на него, перестал жевать, но быстро понял что обеспокоило мужика. Оба, подумали об одном; косматый! Любит зверь жировать на ягодниках, может прийти. А там…

- Ходить с оглядкой! – предупредил охотник: - Авось не придет! Неохота уходить отсюда, хорошее место. Лес богатый, с голоду не пропадем, и вода, далеко проглядывается: - он приложил ладонь козырьком ко лбу и посмотрел в широко открывшуюся озерную даль: - Кто знает, сколько доведется здесь быть…

*************

Прошла вторая неделя, как Чудин с Вышатой приплыли на таежное озеро. Обжились, осмотрели ближний ручей. Плотина стояла крепкая, хаток много. Охота обещала быть удачной, на таком приволье бобры плодились быстро. Осталось только дождаться когда зверь вылиняет, окрепнет мех, и начинать ловлю.

Чудин не спешил. Времени впереди невпроворот. Оно словно застыло в глухом краю. Важно и лениво растекалось невидимыми волнами по лесам и водам, наверное, аж до самого неба. Никем не промеренное, и не считанное.

Чудин посматривал на внука, на его душе становилось тепло и покойно. Изредка, сидя вечерами у огня, они вспоминали родное село, гадали, что там да как. Но если бы они могли знать, какие бурные события начали развиваться в их тихом углу, то никогда бы в это не поверили. А может и к лучшему. Незнание, это тоже частица жизни и счастья.

Глава 7.

     Лютый решил прислушаться к совету подруги. Внешний вид и повадки зверя совмещались в нем с почти человеческим умом, и он умел делать правильные выводы из событий. Особенно, когда ощущал угрозу своему существованию.

Ему была нужна стая, и он решил не рисковать и сохранить её. Всю ночь он уводил волков в противоположную от беспокойных людей сторону. Неустанным, ровным бегом они уходили на запад, в край богатых дичью озер. Волчата сильно замедляли движение, но к утру, стая покинула обжитые места.

Лютому было жаль оставлять то, что он обрел с таким трудом и потерями. Шел второй год, как он облюбовал для себя эти места: неожиданно, он оказался здесь одним, без своего рода и племени. Перед ним раскинулся огромный край, и молодой зверь сразу сообразил что у него есть шанс стать полновластным властелином богатых живностью и людьми угодий. Лютый был силен, умен и полон амбиций, и не собирался упустить дар судьбы.

…Когда в его родной стае разгорелась борьба за место вожака, мать поняла, что ее горячо любимый сын погибнет: слишком много было мощных кланов и самцов, претендовавших на главенство, и она, вопреки обычаям, решила покинуть места, где они жили веками.

Но возмущенная таким поступком сородичи догнали их, и мать, защищая сына, погибла в схватке с закосневшей в ненависти родней. Но ее великая жертва была не напрасной: Лютый сумел оторваться от преследования. Израненный, смертельно усталый, он почти месяц бежал на север. Потом, запутывая следы, свернул на восход солнца. Бег продолжался до тех пор, пока он не почуял что вышел далеко за пределы владений стай человеко зверей, и остался один.

Догадавшись о своем одиночестве, Лютый мучительно завыл, закричал, залил рыданиями мутное небо и холодную, чужую землю. Стонал голосом отчаяния и тоски. Жизнь потеряла для него смысл: в это время, он не задумываясь предпочел бы пугающему одиночеству искупительную смерть. Но кто, способен принести ее ему, даже обессилевшему, и согласному добровольно перейти черту рокового небытия? Все живущее в этих лесах чуяло скрытую в незнакомом звере громаду, не только силы, но еще - чего то другого, что неизмеримо возвышало его над ними: это был зверь, но не такой как все. Это был враг, но страшнее привычных, и ставших от этого, обыденными. Обитатели лесов увидели в нем зверя, сумевшего вместить в свое уродливое тулово самого человека. И этого было достаточно, что бы все живое уходило с тропы древнего как мир существа…

Голодный и измученный, он лежал в густом орешнике. Безразличие отрешило его от ставшего пустым мира. И тогда, он увидел стройный силуэт молодой волчицы. Она одна, в залитом мертвым светом луны мире, отозвалась на его горестный зов, не побоялась прийти к незнакомцу.

С той поры они не разлучались. Прошли лето и осень, наступила зима. Волки сбивались в стаи, бежали по мерзлой, глухой тайге. Тоскливо выли на яркую луну. Самцы свирепо грызлись в яростных драках за любовь своих подруг. На хрусткий снег проливалась горячая кровь, летели клочья шерсти. Жадно клацали пасти, пожирая окровавленные ошметки тел побежденных...

И тогда, на сцену жизни Бусого бора вышел – ОН, Лютый! Темный, непобедимый демон леса, желающий покорить все живое в огромном краю.

Два, три разорванных тела, быстро охладили пыл разгоряченных любовной яростью самцов. Лютый мог убить их всех, но ему была не нужна эта бесполезная забава. Он хотел создать свою, покорную его желаниям стаю. Конечно, это не были его сородичи, но хищные и опасные лесные волки помогут ему стать властелином леса, и может быть – подчинить, обложить кровавой данью, живших в редких селах, людей.

И тогда, сильный и могучий, он вернется к своим сородичам, и приведет в завоеванный им мир всех, кто этого пожелает. Это стало страстной мечтой лютого зверя, пока еще далекой, но желанной.

…К вечеру Лютый и волчица снова вернулись на березовую опушку. Странно, но вопреки опасениям, приехавшие вчера люди не пошли в лес. Зверь покосился на подругу, но та демонстративно отвернулась в сторону. Лютого терзали сомнения в правильности своего решения: может не следовало спешить, и уводить стаю так далеко?

Но потом он успокоился. Лютый привык доверять самкам, особенно их обостренному предчувствию грядущей опасности. Забота о сохранении потомства выработала в них качества, не свойственные самцам. Его мать почти никогда не ошибалась. Будь иначе, он не стоял бы в этом лесу, с прекрасной и верной подругой, которой доверял во всем, как когда то верил погибшей за его жизнь матери.

Но Лютый не мог знать истинную причину непонятных действий людей. А суть была проста: в ночь заболел боярин Роман.

…В тот вечер он долго говорил с Пеструхой. Потом парился в бане. Вышел, холопы не раз окатывали колодезной водой его красное, как у разваренного рака, тело. Спать, боярин завалился рано. А утром почувствовал ломоту в костях и жар.

- Лихоманка вернулась! – простужено сипел Роман, болезненно морщился, кряхтел. Тело сотрясала неуемная дрожь: - В походе нажил. Наверное, гнилой воды испил, когда полем домой шли. Там не до того было, что бы смотреть что ешь да пьешь… Всё жрали, всё пили. Э-эх, суки! Правители, полюбовнички… Сколько православных воронью скормили, не счесть… Мать вашу, воеводы!

Два дня боярин метался в жарком беспамятстве. Матерно костерил правительницу Софью, князей. Бился с невидимыми татарами, тяжко засыпал. Через силу хлебал горячие отвары, что готовила старая ведьма – ведунья Явдошиха. И снова, уходил в свою незаконченную войну…

Боярин Роман был совсем не стар, всего на пятом десятке жизни. Крепкое тело не сдавалось, изнурительная лихорадка медленно покидала его.

На четвертый день он вышел из избы: щурился на горячее солнце, напитывал похудевшее тело теплом и сосновым воздухом.

…Пеструха был сильно удручен разговором с боярином: хотя Роман и не высказывался открыто, но в его глазах крепко вжилось недоверие к рассказу своего потерявшегося ратника. Боярин долго буровил Пеструху острым взором, о чем то думал. «Ладно! Ступай до поры!», милостиво сказал он в тот вечер, так и не решив как поступить с бывшим больше года в нетях, холопом.

Пеструха уходил с тяжелом предчувствии недоброго: догадывался, не верит ему боярин. Что будет дальше? А ну как взъярится Романово сердце, и возьмет ратника на правеж и дыбу за измену государю? Неужели, придется сдаваться палачу. И это после всего, что пришлось пережить и испытать? Эх, господи, заступник небесный! Где ты, куда зришь? Отчего так тяжела твоя воля…

Пеструха вошел в свою избу и замер: у стола стояла Дуняша, накрывала его чистой холстиной. В груди гулко ухнуло, оборвалось, он непроизвольно кинулся к женщине. Обнял, вдохнул сладкий запах выбившейся из под повойника пряди русых волос.

Дуняша на короткий миг замерла, прижалась к Пеструхе. Опомнившись, мягко оттолкнула его от себя, поправила дрожащей рукой волосы.

- Погоди! Негоже так! – Дуняша умоляюще выставила перед собой ладошку, смотрела ясно и чисто, обливая пеструхино лицо невысказанной нежностью и радостью встречи.

Пеструха сел. Они долго молчали, переживая то что было понятно только им, и не нуждалось в словах. Дуняша нервно теребила холстинку, кусала губы, сдерживая рвущиеся наружу рыдания, то ли счастья, а может - боли.

- Вот, молочка тебе принесла. Наверное, голодный? – она склонила корчажку над кружкой. Но вдруг отставила ее в сторону, села напротив Пеструхи.- Скажи, ты видел, как Первушку моего убили?

- Видел! – угрюмо кивнул, помрачневший Пеструха.

В памяти всплыло пыльное, жаркое поле. По выгоревшей до пепла степи метались люди, визжали обезумевшие кони. Из клубов дыма вырывались их оскаленные морды. Перекошенные ужасом и злобой, бородатые и голые, грязно желтые лица ногайцев и ратников. Хрипели, бились в судорогах посеченные стрелами и саблями люди, тенькали свинцовые пули. Громко ухали пищали и фузеи разъярившихся стрельцов.

Среди пыли возник боярин Роман. Ощерив желтые зубы рубанул ноги потному коню, кинулся на выпавшего из седла всадника, мял его короткими ручищами. «Удавит!», подумал Пеструха, не видя как на боярина набегают пешие ногайцы.

Пеструха отчаянно рубился сразу с двумя, насевшими на него конными ордынцами. А рядом, громко кричал Первушка. Его опрокинуло навзничь стрелой, а потом, подскочил потный татарин в рваном халате, и начал рубить его кривой саблей. Первуха не хотел умирать, жалобно звал на помощь, выставлял перед собой голые руки…

Дальше, Пеструха ничего не помнил: его сильно ударило в спину. Насевших на него татар отогнали и били бердышами набежавшие стрельцы. Блеск отточенных лезвий, разлохмаченные бороды, беззвучные крики из слюнявых ям широко раззявленных ртов, все смешалось в один, заполненный солнцем, огненный шар. И Пеструха провалился в черное беспамятство.

- Как он помер, не мучился? – серые глаза заполнились слезами, смотрели с надеждой и состраданием.

- Нет! – соврал Первуха: - Не мучился! Стрела попала прямо под сердце.

Дуняша тихо плакала. Размазала ладошкой слезы по исхудавшим щекам, судорожно вздохнула.

- Пойду я! – скорбно сказала она: - Детки дома одни… мамку ждут! Прощай!

Дуняша поклонилась, быстро вышла из избы. Пеструха выскочил на крыльцо, смотрел вслед. Дуняша, крепко прижав к груди маленькие кулачки, быстро бежала вдоль улицы.

Пеструха горестно вздохнул. Не сложилось у них так как хотелось. С самого начала, как только его выслали в Ступино, запала на его сердце русокосая Дуняша, дочь землепашца Кузьмы Косого. Пеструха видел, что девица тоже, посматривала в его сторону, знать по нраву пришелся ей ладный охотник. Надо было ему, дурню, кинуться в ноги старосте Мирону, просить, сватать у Косого дочь, да не сумел он тогда перебороть робость.

После жатвы, он с Чудином ушел на бобровый лов, а когда вернулся – Дуняша уже сняла девичий убор, спрятала косу под повойник мужниной жены.

Выдали ее за озорного парня, кудрявого забавника Первоя. Пеструха смирился, и не подавал виду что печалится: не положено мутить мир и лад в чужой семье. Дуняша скоро родила двоих белобрысых ребяток. Но Пеструху сторонилась, обходила. И он понял: помнит Дуняшка старую любовь, только загнала ее в укромный уголок своего сердца.

Но теперь все пошло по другому. Дуняша осталась вдовой с ребятней на руках, со скорбью по мужу и не угасшей любовью. Как сложится их жизнь? А в том, что она пойдет по иному пути, Пеструха не сомневался: больше, он Дуняшу никому не отдаст.

Глава 8.

…На пятый день после прихода в деревню чужаков, Бусый бор встрепенулся. Заполнился лаем псов, стуком палок и криками людей. Лютый укрылся в замшелом буреломе у самого оврага. Рядом с ним нервно прядала ушами подруга. Лютый не хотел брать ее с собой в опасное приключение, но она наотрез отказалась от его заботы: серая не желала покидать своего владыку.

Они лежали неподвижно, её серая шерсть и бурый окрас Лютого сливались с землей и коричневыми стволами поваленных ветром сосен. Пристально смотрели через узорчатые листья папоротников.В сумраке завала мерцали только их желтые глаза. Сегодня началось то, чего так боялась волчица: люди пришли в лес.

Лютый покосился на подругу, она, как всегда, оказалась права. Свора собак и шумная толпа людей, раскинувшись длинной вереницей, проходили по тем местам, где были оставленные логова стаи. Зверь часто задышал. Он смеялся над глупыми людьми, пришедшими за теми, кого уже там давно нет. Волчица улыбалась вместе с ним, тихонько взвизгнула от восторга: она очень гордилась что смогла настоять на своем.

Неподалеку от них, на краю оврага стоял крупный, приземистый человек. Лютый не знал его, но по властным жестам и голосу, предположил, что он управляет человеческой стаей, и сосредоточил на нем все свое внимание.

Боярин Роман хорошо знал эти места, и понимал, что уходя от собачьей своры и загонщиков, волки, прижатые к глубокому и длинному оврагу, непременно выйдут в том месте где он стоит со своими дворовыми. На выходе, их можно было бить стрелой или легким копьем. А чуть влево, от заросшего малиной устья лога, тянулась широкая поляна. Часть уцелевших волков кинется в поисках спасения к ней, а там, можно разгуляться в полную силу и удаль: гнать их верхом на скакунах, бить тяжелой плетью свинчаткой или накрывать на полном скаку крупной сетью.

Боярин возбужденно потирал руки, с нетерпением вслушивался в вой приближающейся своры. Пробовал тетиву на кривом луке, проследил, легко ли тянутся их саадака тяжелые стрелы. Но через минуту – другую, понял: что то пошло не так. По голосу псов, Роман догадался, что они не смогли взять след зверя, идут в свободном рыскании. Собаки нервничали, подвывали разочарованно и озлобленно. Они не понимали для чего их привели в этот лес.

Лютый тоже это понял, и беззвучно смеялся над растерянным вожаком охотников. Боярин сердито сплюнул, выругался, и не скрываясь пошел мимо оврага к укрытым в подлеске лошадям. Следом за ним шел молодой холоп, нес тонкие копья - сулицы.

Крупный боярин сердито сопел, ломился напролом через усыпанный спелой ягодой край малинника. Внезапно, прямо ему под ноги, выскочили два медвежонка. Малыши опешили, уставились блестящими бусинами глаз на человека. Один из них жалобно захныкал словно ребенок. Другой, испуганно рявкнул, выпустил струю вонького поноса, и кинулся в глубину оврага.

Боярин усмехнулся, но через мгновение, его глаза округлились от неожиданности: прямо на него, сминая колючие кусты, ломилась разъяренная медведица.

Роман отбросил бесполезный лук, попятился назад, зашарил рукой по поясу в поисках ножа. Медведица грозно зарычала, встала на задние лапы. Человек и зверь застыли друг против друга.

Над плечом боярина скользнуло копье: перепуганный отрок метнул сулицу, но легкое острие только оцарапало зверя. Медведица заревела и обрушилась на Романа. Она была много выше низкорослого боярина, тяжко давила его сверху вниз. Кривые когти в клочья драли на Романовой спине кафтан, скользили по жесткому, шитому из двойной бычьей кожи поддоспешнику, который он, к счастью для себя, надумал одеть перед самой охотой.

Роман не поддался натиску зверя, набычился, стоял крепко, уперся брюхом в тушу зверя, накрепко вбил в землю свои толстые ноги. Ухватился руками за шерстястую шею, изо всей силы отодвигал от себя желтозубую пасть. Но медведица все сильнее гнула его к земле. Роман смотрел прямо в глубину ревущей глотки, его обдавало смрадом жаркого дыхания. Вязкая слюна слепила глаза. Возле них бегал перепуганный отрок, бестолково махал руками, звал на помощь, кричал… Тыкал копьецом в медвежий бок, но только сильнее ярил зверя.

Боярин пробовал подбить сапогом мохнатую лапу, но медведица была опытным противником: она ловко переставляла подсеченную ногу, и с новой силой наседала на человека.

Покрасневший от натуги боярин понял, долго ему не выстоять. Пенная пасть неумолимо придвигалась к его лицу. И тогда, он вспомнил, что засунул нож в правый сапог. Но как его взять?

Предчувствие глупой смерти обожгло обидной мыслью,холодной змеей скользнуло в сердце.Роман ухватился на последнюю возможность. Со стороны, он и сам, походил на медведя: но, широкий, неповоротливый на вид, он решительно менялся в минуту опасности или в сражении. Откуда только приходили к нему ловкая стремительность и изворотливость.

Вот и сейчас, в предчувствии смерти, в нем проснулся спящий втуне зверь. Роман страшно рявкнул прямо в морду медведицы и повалился на спину. Увлекая за собой зверя, он надеялся уловить тот миг, что бы выхватить из-за голенища засапожник. Падая, боярин выставил перед лицом локоть, и потянулся к сапогу.

Но тут же понял: этого короткого мига, который вмещал в себя всю его жизнь, у него нет. Медведица, словно осознав подвох, извернулась. «Все! – похолодел Роман: - Щас ударит лапой!»

Это был излюбленный прием медведей: повалившись на врага, нанести ему страшный удар задней лапой. Поддоспешник не выдержит такой силы, и через секунду, Романовы внутренности вывалятся на землю, смешаются в кровавую кашу с землей и лесным мусором. Боярин помертвел, покрылся холодной испариной, закрыл глаза.

Но удара не последовало. Медведица злобно рявкнула, и махнула лапой куда то в сторону, яростно кусанула себя в бок. Сквозь залитые потом щелки век, боярин успел заметить торчавший из свалявшейся шерсти обломок рогатины. Но этого хватило, что бы он выкатился из под туши зверя.

Роман выхватил нож. Рядом с медведицей бесстрашно стоял Пеструха. Но она снова бросилась на боярина, и ловко подцепила его кривыми когтями за бок. Сбитый с ног Роман кубарем покатился в глубину оврага. Оттуда он слышал медвежий рев, крики людей, лай подоспевших псов…

...Боярин вылез наверх. Исцарапанный, обвалянный линялой шерстью медведицы, он сделал несколько шагов и грузно осел. Плевался попавшей в рот грязью, вытирал широкой ладонью горевшее лицо, и громко ругался.

Псы терзали неподвижную медвежью тушу. Холопы кинулись к боярину.

- Где малые звери? – орал, выпучив глаза, Роман на холопов: - Поймать… Отправить в усадьбу. Вы, раззявы! Дармоеды-ы! Убью-ю! Чуть боярина не сгубили…

Сомлевшего боярина отлили водой. Он посидел, оттолкнул протянутые к нему руки, поднялся сам. Стоял, кривился от острой боли в боку и смотрел на Пеструху.

- Значит, ты! Та-а-кх! – выдохнул Роман, и сплюнул соленый кровяной сгусток: - Поклон тебе, Пеструшка… от самого боярина….

Он попытался поклониться, опешившему от неожиданности, парню, но не смог, пошатнулся.

- Все нутро отбила, с-сука! – горько пожаловался кому то Роман, и снова, тяжко сел на землю: - Ладно! В другой раз поклонюсь. Авось не забуду.

…Лютый смотрел на яростную схватку. Внутри него все дрожало от возбуждения и восторга. Это была настоящая жизнь: страстная, неумолимая и жестокая. В которой выживает сильнейший.

Он видел, как ловко и отважно сражался с втрое больше его самого противником, вожак человеческой стаи. И по достоинству оценил его силу и храбрость. Правда, этот человек почти проиграл медведю, но как он сражался!

Лютый с гордостью посмотрел на присмиревшую волчицу. Ему хотелось что бы она по достоинству оценила его противника. В том, что он еще встретится с храбрым человеком, Лютый не сомневался: в Бусом бору нет места для двоих хозяев.

«Собаки. Уходим!», прервала его мысли подруга. Она увидела, что злобные псы рвались с поводков в их сторону. Над головой запрыгала сорока. Любопытная птица заметила зверей, тревожно затрещала. Лютый проследил, как грузного предводителя подняли в повозку с лошадьми, щелкнул на сороку клыками, и легкой тенью скользнул за убегающей волчицей.

...Боярин лежал в тряской телеге. Охал на кочках, клял, не к месту вылезшую из малинника медведицу. Ругался на коварную судьбу и лихорадку, из-за которой упустил волчью стаю. Было очень досадно: всякое случалось в его жизни, но чтобы, приехать в свою же вотчину, и за неполную седмицу дважды попасть в восковые лапы ведуньи Явдошихи – это уже перебор!

В ногах копошились связанные медвежата. Но Романа это не радовало. Обида за нелепые помехи глодала сильнее боли в помятом боку, и от этого, он сердился еще сильнее.

Рядом ехали присмиревшие холопы, тихо переговаривались.

- Ничего, - сказал один из них: - Никуда не денутся, эти волки! Нагуляются, и к зиме вернутся. Даст бог, потешимся охотой.

Пеструха кивнул. Так и будет.