Я задумчиво потягивала из бокала колу и разглядывала темнеющее за окном удивительно низкое и потрясающе глубокое небо. На его фоне купол собора и часть колоннады выделялись особенно ярко.

Сидящая напротив Мари потягивала красное. Величественные красоты за стеклом ее не интересовали, она внимательно наблюдала за мной.

– Ты уверена в своей затее? – наконец произнесла я.

– Я прошла Дворцы Смерти до конца. – Надменно ответила вампир.

“От себя не убежишь, Волчонок. Круг всегда замкнется”.

– А Антон прошел Лес Жизни.

Напиток кончился, но я продолжала крутить стакан, с болью вспоминая Испытание, которое пришлось проходить без Мирослава...

Дуга первая

Ступни были нещадно исколоты веточками и опавшей хвоей, на правой икре горел волдырями поцелуй крапивы. Ладони беглянка ободрала, когда упала, споткнувшись о корень, а лоб саднил после удара о шершавый ствол сосны, заливая кровью глаз…

Девушка дрожащими руками провела по лицу и глубже забилась в нору.

Она не помнила, как здесь оказалась, кто она…

Ей казалось, что жизнь началась в момент, когда она услышала пронзительный вой и треск кустов. С той секунды была лишь гонка по лесу, хлещущие по лицу ветки, обжигающая ноги крапива и страх, разрывающий сердце. У беглянки не было ни минуты, чтобы собраться с мыслями, взять себя в руки…

“Если остановлюсь – умру! – испуганной птицей билась единственная мысль – Если остановлюсь – умру!”

Но с каждым шагом, с каждым прыжком через поваленный ствол силы девушки иссякали. С каждым вдохом легкие горели все сильней. С каждой секундой Зверь приближался.

Ей нужно было найти укрытие.

Им стала нора: узкая, тесная, темная, закончившаяся пещеркой, в которой девушка едва поместилась, съежившись и обхватив колени руками.

Зверь остался снаружи. Сначала он огласил лес яростным воем, полным бессильной злобы, а потом затих.

Беглянка решила, что ушел, но нет – затаился. Сосредоточенное сопение и ритмичный шорох лап, выдали его.

Зверь раскапывал нору.

Шорх-шорх…

“Хруп-хруп…”

Девушка вздрогнула, вспомнив зимний лес, залитый дрожащим светом месяца. Ей даже показалось, что ее темное узилище наполнилось морозным запахом хвои.

“Шорх-шорх-шорх”, – продолжал копать Зверь.

“Хруп-хруп-хруп”, – эхом разносилось вокруг.

Кожа беглянки покрылась мурашками холода.

– Меня зовут Анна! – дыхание вырвалось изо рта облачком пара. – Господи!

“...Колючие еловые лапы.

Хруст снега под сапожками первоклассницы.

Хруст снега под тяжелыми лапами хищника.

Дрожащий серебристый свет.

Метнувшаяся вперед тень.

Глухой вскрик.

Кровь на снегу, словно рассыпанные ягоды рябины…”

Все это пронеслось перед взглядом беглянки, заставляя вспомнить ту ночь, когда она умерла первый раз.

Тогда девочка убежать не смогла. Не могла она убежать и сейчас – забившаяся в узкую нору глупышка, своей рукой подписавшая себе смертный приговор.

– Господи, пусть я умру быстро, – выдохнула девушка и поползла навстречу Зверю.

Дуга вторая

Платье почему-то было в крови, подсохшая она противно прилипала к коже. Девушка посмотрела на свои ладони - они были в занозах и царапинах, икры, покрытые крапивными волдырями, болели словно от долгого бега.

– Меня зовут Аня… – прошептала девушка, хмурясь, а потом огляделась вокруг.

Лес притих - ни ветерка, ни шелеста. Но то была выжидающая тишина, опасная, таящая в себе смерть.

Секунда тянулась за секундой, а потом первый легкий порыв ветерка принес с собой новый запах: не хвои, не мха, не стоячей воды, не грибов. Запах звериной шкуры.

Ноздри Ани затрепетали, втягивая его. Сердце ёкнуло от ужаса и провалилось в пятки. Девушка повернулась, и ее синие глаза встретились с золотистыми волчьими.

Зверь снова смотрел на нее из-под еловых лап, затаившись в тени.

“Снова?”

Не издав ни звука, девушка испуганной ланью сорвалась с места и побежала, не разбирая дороги, прочь.

Ситуация казалась до боли знакомой: лес, бег, стук сердца, тяжелое дыхание, хруст веток под лапами Зверя.

В очередной раз споткнувшись, беглянка упала, напоровшись ладонью на палку. Та торчала из мха на манер меча в камне. С шипением освободив пробитую насквозь кисть, Аня вытерла брызнувшие слезы, и схватилась за вероломную палку здоровой, левой рукой. Подчиняясь порыву, девушка хотела выдрать дрын из земли и закинуть куда-подальше, но…

Длинная, прочная, с легкостью пробившая ладонь – палка могла пригодиться.

Поднявшись, Анна развернулась к настигающему ее Зверю и криво усмехнулась.

– Ну не могу же я вечно убегать.

Волк остановился на расстоянии прыжка и насмешливо оскалился.

“Конечно, не можешь, Волчонок” – тихо шепнул Лес знакомым голосом.

Девушка вздрогнула, а Зверь с рыком бросился вперед. Схватка была короткой, но яростной.

С прокушенной ногой, обвисшей плетью правой рукой, зажимая разорванное горло Аня повалилась на землю. Рядом хрипел, суча лапами, поверженный зверь.

Синие глаза встретились с золотыми.

Их кровь смешалась.

Их судьбы сплелись.

Над их телами Древний Лес пел погребальную песню, прославляя смерть и возрождение.

Дуга третья

Закат плавил окна, превращая стекла в расплавленную бронзу. Вечер был отвратительно душным.

Для мая месяца день выдался аномально жарким. В воздухе пахло пылью, прогретым асфальтом и тополями.

Но даже в липкой духоте вечера ей было бы лучше, чем здесь – в кондиционированной прохладе родного дома.

“Родного? – девушка скривила губы в улыбке, больше похожей на оскал. - Как бы не так! В родном доме мне были бы рады, меня бы любили!”

Но о любви говорить не приходилось: из зеркала на Аню смотрела изможденная девчонка с опухшими до состояния щелочек, красными проплаканными глазами и четким отпечатком пятерни на щеке.

Девушка всхлипнула и постаралась тихо выскользнуть из ванной комнаты к лестнице, а дальше наверх – к спальне, но не тут-то было! За дверью ее ждала ...женщина, которую приходилось называть «мамой».

– Посмотри на себя! – брезгливо скривившись начала она, – рожа вся опухла!

Беглянка промолчала, попыталась обойти препятствие, но ее схватили за руку повыше локтя, заставив поморщиться, и остановили.

– Я с тобой говорю!

Визгливые нотки в голосе матери заставили сердце странно сжаться, в в душе взметнулась необъяснимая звериная ярость, напугавшая Аню больше возможности очередных побоев:

– Пусти! Пусти меня!

– Иди и сделай, что велено! – женщина потащила девчонку к двери, и та забилась в ее руках раненой птицей.

– Нет! Не буду! Пусти! Я не пойду топить котят!

Голос сорвался на истерический крик, но было в нем то, что заставило женщину разжать на миг пальцы: хрипло-рокочущие нотки Зверя.

В каждом человеке спит этот первобытный ужас. Ужас столкнуться безоружным со Зверем. Ужас оказаться с ним один на один. Ужас, который не оставляет шансов на битву – лишь на смерть безропотной жертвы.

Секунды хватило, чтобы Аня взлетела по лестнице наверх, с грохотом захлопнула дверь спальни.

Оставшись с собой наедине, девушка сползла по стене, захлебываясь рыданиями. Сердце билось то быстро, то медленно, постоянно сбиваясь с ритма, ярость отпускала. Девушка почти перестала всхлипывать, как услышала скрипнувшую ступеньку.

Первая ступенька под весом матери всегда скрипела.

Потом стали слышны шаги. Отчетливо. Пугающе отчетливо.

И сердце снова сжалось. Его кольнуло раз, другой, на третий Анна захрипела, выгибаясь дугой.

“Не хочу умирать!” – эта мысль вспыхнула и погасла.

А беглянка поняла, что не умирает.

Она рождалась – сливалась со Зверем в душе, от которого убегала, снося упреки, насмешки, побои.

Зверь ликовал! Он хотел крови! Он жаждал мести! Девушка поднялась на дрожащие ноги и увидела свое отражение в оконном стекле: желтые, горящие яростью глаза Зверя на курносом личике с безвольным подбородком.

Скрипнула последняя ступенька, Ане казалось, что она слышит, как рассекает воздух рука человека, тянущаяся к дверной ручке.

– От себя не убежишь, – ликующе взревел Зверь в душе.

– Но я не ты, – ответила ему (себе?) девчонка, метнувшись прочь, разбивая окно, убегая от соблазна кровавой мести.

На земле остались окровавленные осколки…

Дуга четвертая

Душистый горьковато-терпкий аромат забивал ноздри. Золотистые, багровые, желто-зеленые листья тревожно шуршали под ногами. Солнце тянуло тонкие лучи сквозь полуоблетевшие кроны к остывающей земле.

Лес затаился и ждал. Такой знакомый, исхоженный вдоль и поперек, истоптанный сотней когтистых лап, сейчас лес ощущался настороженно-враждебным.

Аня вздыбила шерсть на загривке и пошла быстрее, вскоре стали слышны тихие голоса.

Оборотню казалось, что лапы вязнут в разлитой вокруг тревоге и предчувствии чего-то неотвратимого. Чего-то, после чего жизнь уже не будет прежней… В зверином теле эти ощущения туманили разум, и девушка перекинулась в человека. Стало легче.

Несколько минут она шла в тишине, даже опад под ногами перестал шуршать, а когда вышла во двор Стаи, над ним разнесся голос:

– Приговор приведен в исполнение.

Спины собратьев закрывали от Ани происходящее, но все внутри нее просто кричало о трагедии.

Девушка сначала ускорила шаг, потом перешла на бег, начала расталкивать оборотней, пробиваясь к первым рядам, но открывшаяся картина заставила ее остолбенеть.

На земле лежало обезглавленное тело того, чью жизнь она ставила выше всего. Того, кто принял ее. Того, кто дал ей все, что она знала и умела. Того, кто подарил ей опору и любовь.

А рядом в красноватой пыли билась в беззвучных рыданиях сама Аня или та, кто притворялась ею.

В горле заклокотало рычание. Оборотень вырвала из рук меч у стоящего рядом собрата, который только пошатнулся из-за резкого движения, и метнулась к убийце.

В груди раскаленными углями жгла ненависть.

– Убью, убью, убью, убью! – рычала Аня, занося меч, внутри радостно взвыл Зверь.

Клетка силы духа, силы воли, в которую он был заточен так долго грозила рухнуть.

Дзанг!

Мечи скрестились. Убийца держала в руках клинок Мирослава, прикрываясь им из позиции лежа.

Лезвие взвизгнуло, соскользнув к земле, а противница перекатилась и пружинисто вскочила на ноги. Залитое слезами лицо опухло, из прокушенной губы струилась кровь, но умирать девчонка не хотела.

– А ты и правда, как я. – Прошипела Аня и снова ринулась в бой.

Дзанг! Звонг! Дзенг! Клинки пели, вспыхивая сияющей вязью.

На каждую атаку противница отвечала блоком, какой поставила бы она сама, ни одна не могла взять верх.

Кипящая ненависть все еще застилала глаза, но девушка начинала чувствовать и боль – в прокушенной губе, из которой струилась кровь, в рассеченном бедре (рану нанесла убийца, но у нее была такая же). Трещала, словно после сильной истерики голова.

Клинки снова слились в поцелуе, и противница неожиданно тихо произнесла:

– Ты – моя ненависть к себе, разве не видишь?

Оборотень отпрыгнула, уходя от очередного удара. Бой прервался. Обе тяжело дышали, тела девушек покрывали легкие зеркальные порезы.

– Вижу, – выдохнула Аня и вытерла губы тыльной стороной ладони. – И что нам делать?

Убийца посмотрела на тело Мирослава, смахнула слезы и твердо ответила:

– Умереть.

Девушки шагнули навстречу друг другу, занося мечи.

– От себя не убежишь. Круг всегда замкнется.

– Что?

– Так он говорил.

Меч с влажным чавканьем вгрызся в плоть Ани. Ненависть погасла.

Убийца снова вытерла слезы, мир вокруг начал таять, растаяло тело Мирослава, труп ненависти к себе, окружение, песок ее личной арены. Вокруг снова вырастал Лес.

Огромный, древний, как сам мир, наполненный шелестом листвы, шепотом ветра, трелями птиц, запахами мха и прогретой на солнце коры.

Лес Жизни, переполненный смертью...

Круг замкнулся

– Ты тоже прошла его. – Резко произнесла Мари, разрывая затянувшееся молчание и прогоняя наваждение воспоминаний.

– Лес Жизни это смерть. Ты раз за разом умираешь, пока не примешь ее и не поймешь. Не имеет значения, как далеко ты зашел.

– А Дворцы Смерти это жизнь. Сложно быть живым, когда ты абсолютно мертв. – Алые губы Мари дрогнули в горькой усмешке, она поболтала бокал с остатками вина и подняла на меня глаза. – Так ты поможешь мне?