Бобошка.

…Степной буран демократии не признает: он и слова такого не знает. Несогласному быстро возврат сделает, злой льдинкой в глотку вобьет, не разевай варежку. У него законы свои. Плевал он клубком колючего снега на физику, математику и биологию, тем более на китайские термометры: у этого белого змея и арифметика другая. Бессовестно нанизывает на каждый минусовой градус - два, а то и три, своих, в довесок. Пригибает тупой жесточью всю биологию, которая не успела спрятаться от его наскока.

Ему нет дела до того что где-то трескаются от жары пирамиды, скукоженные пальмы прохлады просят: никому и ничего не отдаст. Все в степь выплеснет, до последней морозной крохи, и еще от неба добавки стребует. Любит повеселиться. Бывает, неделями не спит, куражится как мужик в кабаке: пляшет, бросается куда попало светлым серебром, и оно у него не кончается.

Накуролесит за день, устанет. Притихает на закате, отдышится и с новой силой обрушивается в ночь, чтобы встретить поздний рассвет как положено по его статусу. Колотится припадками ветра, лютует, режет степь снегом, глаз не раскрыть. Дыхание забивает, каждый шаг человека как последний. Идет он, на ветер ложится, а куда идет не видит…

Умный человек с бураном связываться не будет, как ни интересно, но лучше поглядывать на его выкрутасы через окно теплого дома. А если еще знать, что тебе не нужно выходить на взбесившуюся муть из снега и мороза, совсем красота…

…Уже рассвело. Анна Сергеевна бежала через стадион. Буран изменил расписание уроков, и у нее выплыло окошко, можно навестить мать, которая живет рядом со школой. Идти было легко, по ветру, и шагать не надо, летела как перо. Глаза блестят, радостно, бодро: кому как, а ей нравится такая погода.

Буран утихал, но мороз жмет, обжигает. Это чувствовалось по шороху поземок, по бьющим в лицо крупинкам ледяного снега. Сугробы не задерживались. Ветер весело гонял их с места на место, сбивал в кучи под изгородями, в черных метлах карагачей.

Вокруг ни души, даже вороны попрятались. Анна Сергеевна собралась свернуть в сторону улицы, когда заметила на краю стадиона маленькую фигурку. Всмотрелась в белое: ребенок, в снегу застрял! Стоит на месте, топчется, озирается вокруг себя. Анна Сергеевна ахнула, побежала к малышу.

- Бобоша! – невольно вырвалось у нее: - Ты почему здесь? Зачем плачешь?

Мальчик протянул к ней красные, голые ручонки.

- Рукавицы… Потерял…

Он судорожно всхлипывал, сглатывал слезы, смотрел на учителя большими, налитыми горем глазами. Замерз, колотит его, аж слезки дрожат, на ресничках намерзают. Анна Сергеевна взяла его руки, подула, осторожно растерла, и все время разговаривала, отвлекала мальчика от его беды.

- Вот и все! – оживленно сказала она, надевая на мальчика свои рукавички: - Тепло?

Бобошка закивал, улыбнулся, простенько, наивно. Шмыгнул конопатым носом, вытер рукавичкой нависшую на кончике каплю. И засмущался: забыл что теплые, вкусно пахнущие духами рукавички не его, их придется возвращать. А жаль! Они такие мягкие, так хорошо и приятно одели замерзшие руки, что их не хотелось снимать.
На рукавице настыла белая полоска. Анна Сергеевна засмеялась. Приунывший мальчик повеселел, поднял голову и несмело улыбнулся ей в ответ.

- Почему не дома? Разве вас не предупредили, что начальные классы не учатся?
- Знаю! – кивнул мальчик.
- Зачем тогда идешь? Кто тебя отпустил? Мама?
- Нет, я сам. Мама вчера уехала в город.
- Так ты дома один? – ужаснулась Анна Сергеевна.

Ей стало страшно, представив как малыш провел вечер и ночь, в, наверняка не топленном, доме, и скорее всего, без еды. Да еще без света. Вчера снова было веерное отключение.

- Ты хочешь кушать? – жалобно спросила она, укутывая тонкую шею мальчишки в лохматый мохеровый шарф. Воротник пальто высокий, почти скрывал Бобошкину голову в жесткой ушанке. Клетчатые полы метут снег. Поясок развязался, висит веревочками на петельках хлястика.

Мальчик кивнул. Опустил голову, снова закапали слезы.

- Идем! Скорее!

Она взяла Бобошку за руку и потащила в сторону школы. Мальчишка не успевает, в полах путается: мужичок колобок, сам с ноготок. На ходу рассказывал о вредной печке, о сырых дровах, которые дымили, но не горели. А резина на растопку, оказывается, кончилась еще вчера. Тогда он обложился подушками, оделся потеплее и задремал. Жаловался на кошку, которая сбежала и не грела его.

Пробежали через стадион, вошли в столовую через служебный ход. В школе тепло, горит свет. Снег на пальто начал таять.

Через время Бобошка болтал старенькими ботинками под длинной лавкой. Довольно щурился. Широко раскрывал рот, впихивал горячий пирожок и запивал сладким чаем.
- Что будем делать? – кивнула на него Анна Сергеевна.

- Что, снова мамаша свалила? – не то спросила, не то утвердилась в догадке, повар, черноглазая женщина лет сорока, в белом фартуке, с добрым, широким лицом.

- Говорит, что уехала в город по делам.

- Знаем мы ее поездки! Господи, когда все это закончится? За что дети страдают! Ладно, я его к себе возьму, а вы сообщите в администрацию. Пусть думают. Вова, пойдешь ко мне?

Бобоша закивал. Ему стало тепло и хорошо. С мороза от еды разморило, клевал распухшим носиком в кружку. Очнулся, и виновато глянув на женщин, снова потянулся к миске с пирожками.

Конечно, он пойдет к тете Наташе. Он уже ночевал у нее когда мама уезжала по делам. У нее чисто, много молока и сливок. Только, тетя Наташа, почему то сердилась, ворчала. Говорила что давно пора разгонять какой-то шалман, где застряла Бобошина мама.

- Не-е! – ответил ей тогда Бобоша, аккуратно макая лепешку в сметану: - Мама не в шалмане, она в городе, у нее дела…

...Мама вернулась через три дня. Пришла за сыном в школу, помятая, не человек а мышка серая, только одетая в обвисшую на худеньком теле спортивную пару и пятнистую шубу. Всхлипывала, отводила глаза в сторону, приглаживала желтые, коротко стриженые волосы. Директор школы что-то ей сердито выговаривал, особо не слушая робких оправданий и извинений.

- Володенька, сынок! – ласково обнимала мама Бобошку, мяла его худенькие плечики, виновато оглядывалась на хмурых учителей: - Соскучился по мамке?

Бобошка закивал: конечно, как иначе. Папы у него нет и никогда не было. Все, что было в его жизни, умещалось в эту худенькую, вертлявую женщину с маленьким как у него, всегда шмыгающим носиком на блеклом личике.

- Ну вот! Видишь как хорошо! Пойдем, затопим печку, мамка тебя накормит!– мама победно глянула на людей, взяла мальчика за руку, потянула к себе, обняла, зарылась носиком в слипшиеся волосы сынишки. Пусть видят, как она его любит.
- А чем? – оживился Бобоша.

...Маму он конечно, очень любил. Но немного не доверял. Месяц назад у них в доме собрались ее друзья. Ели, пили, плясали под магнитофон. Бобоша тогда наелся до отвала, съел полную баночку кильки в томате и уснул.
Утром мама пошла в магазин. Мамин гость ночевал у них: хороший, добрый. Дал денег. Мама радовалась, сказала что это новый Бобошкин папа, будет жить с ними.
Но в магазине денег не хватило. Пришлось оставить большое яблоко. Мама сложила в пакет бутылку водки и сигареты: «Завтра купим яблоки. И так, вчера бананы ел!»
Бобошка обиделся, но больше для порядка: ночью он проснулся и спрятал остатки колбасы со стола, хватит покушать. Колбаса вкуснее яблока.

- Что-нибудь придумаем! – растерялась мама, и почти побежала через заполненный детворой коридор. Бобошка болтался в ее руке, словно новогодний шарик на веревочке.
Директор, крупный мужчина, покачал головой, сделал на коллег зверское лицо и сердито потопал к себе. Подавленные учителя разошлись по классам.

А на улице снова гудел буран. Зима на этот год выпала суровой, морозной. Метет, конца не видно. Дорогу в город забило наглухо, не чистят. Какой смысл? Только пробились, а следом сугробы. Еще выше...

- Что мы можем сделать? – сказала старенькая учительница, обращаясь к коллеге: - Через три дня оплата за свет и газ, ума не приложу, где брать деньги! Жаль мальчика: добрый, хороший. Ох, пропадет по детдомам.

Коллега кивнула. Жизнь одна, проблемы те же: семья, работа. Зарплата – авансами, один раз в два, три месяца. Все перевернулось в этом промерзлом мире, закрутилось белой коловертью. Трудно, но как оставить работу? В городах волнуются, митингуют, бастуют. А здесь? Кому и о чем кричать? Нужно работать! Как смотреть детям в глаза у дверей закрытой школы? Они ведь все равно, каждое утро будут идти к ней по заснеженным тропинкам. Фонари уже сто лет не горят, темно, холодно, а они бегут. Дома им скучно, часто отключают свет, даже телек не посмотришь. В школе веселей, учиться надо. У каждого своя работа, и у них тоже…

Наконец распогодилось. Снег сиял так сильно, словно обрадовался тишине. Буран, отбушевав положенное время, убежал куда-то на восток. Морозно, солнечно, тихо до звона в ушах, особенно по ночам. Серебрятся сугробы, луна большая, светит - светлее не бывает, хоть газеты читай. Снег под ногами скрипит, хрустко, крепко, жестко. За версту слышно, когда кто-то идет.

Над домами дымок, больше похожий на пар. Струится прямо в застывшие облака, как кудрявая труба, длинная, от крыши до самого неба. Собаки на луну лают, лисичек пугают. Много их стало в степи, расплодились, бегают прямо по улицам. Всю ночь, а утром убегают домой, в овраги или развалины ферм, гаража, МТМ, в брошенные дома. Много развалин в поселке, кино про войну можно снимать.
От старой жизни осталась одна школа и ребятня, которых с каждым годом становится все меньше и меньше. Может быть, лет через десять и она закроется: некому будет в нее ходить.

…Сегодня на горке весело. Летят третьеклашки кто на чем: саночки, корыта. Димка вообще отличился, у него очередь, хоть деньги бери. Приволок на проволоке капот от москвича, усядутся гурьбой и газу: вперед!

Люди ходят, улыбаются, радостно на детей смотреть. А те раскраснелись, пар валит, мороз нипочем. Анна Сергеевна приплясывает, постукивает сапожками, на ребят покрикивает, следит. Холодно ей, пора бы и прекращать забаву, да как детей остановишь: терпит. Один разок не удержалась, тоже прокатилась на Димкиных санях: здорово, аж дух захватило…

Рядом стоит Бобошка, важный, как клетчатая копешка в своем не по росту большом пальто. Мужичок! Жмется к учительнице, за руку ее берет. Очень любит Бобошка Анну Сергеевну, особенно, когда она не взяла назад свои рукавички. Теперь руки не мерзнут. Только пахнуть перестали, дымом воняют. Почему у нее так хорошо пахли, а у него нет? Охота спросить, но неловко.

- Ты почему не катаешься? – Анна Сергеевна наклонилась к мальчику, поправила шарфик. А у самой глаза озорные, щеки румяные, веселая, красивая.

Бобоша хмурится. Насупился, молчит, как бычок уперся. Ревнует. Зачем Анна Сергеевна Лешку на саночках катала, да еще хохотала как девчонка?

- А хотите, я вам стихи почитаю! – выпалил Бобоша.

- Сти-и-хи! – удивилась, как пропела Анна Сергеевна, и лукаво улыбнулась, все поняла, что творится в Бобошкиной душе: - Хочу! А какие?

- Я много знаю! – серьезно ответил Бобоша: - Слушайте! «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том!»

Читал Бобошка хорошо, с чувством, с выражением. Закончил, глянул, спросил глазами: ну, как вам?

- Молодец! Умничка. Спасибо Володя! Мне сто лет никто стихи не читал! - растрогалась Анна Сергеевна, хорошо, приятно.

- А я еще знаю! – расхрабрился Бобошка, и снова прикрыл глаза: - Не жалею, не зову не плачу, все пройдет как с белых яблонь дым!

Изумленная Анна Сергеевна широко распахнула глаза. А Бобошка самозабвенно декламировал Есенина. Потом перешел на Некрасова, снова вернулся к Пушкину. Читал долго, забыв обо всем на свете. А как иначе, ведь он читал для нее, и она его слышит…

…Через несколько дней, Анна Сергеевна пришла домой хмурая, озабоченная.

- Бобошка пропал! Ищут! – пожаловалась мужу.

Тот промолчал, нахмурился. К ним вышли из своей комнаты младшие сыновья.

- Мы весь поселок перевернули! – взволнованно говорил Саша, он учился вместе с пропавшим Бобошкой: - Нет его.

Анна Сергеевна пристально всматривалась в ребят. Что-то было не так, не спокойно на душе.

- Саша! Расскажи мне все! Ты о чем-то недоговариваешь!

Мальчик замялся, насупился. Брат исподтишка показал ему кулак: молчи. Но Саша не выдержал, решительно вдохнул.

- Ну, было дело! – нехотя признался он: - Поймали мы его. Он уже давно крысит.

- Как, крысит? Кто?

- Бобошка! Ворует! По портфелям шарит. Вы просто не знали.

- И что он берет? – обессилено присела Анна Сергеевна.

- Сначала еду брал, конфеты, пакетики с хрустиками. А сегодня у Коляна пропали деньги и печенье.

- Вы его били?

- Нет! Чего руки марать, он и так обижен. Деньги вернул, а печеньки слопал! – Саша сердито засопел, и вызывающе посмотрел на мать: - Ну, дали разок по затылку. Но это не считается… Так, легонько…

Анна Сергеевна бессильно сложила на коленях руки. Она верила сыну, так и было. Чувствовало сердце, рано или поздно, но к этому должно было подойти.

- Ах, Бобоша, Бобошка! – покачала она головой и ушла в зал.

Вечером все прояснилось: вернулся пропавший. Вернее, привезли его. Ехал дед Коля из города, а на дороге мальчишка. Подобрал, привез назад. Тот всю дорогу проспал в тепле салона. Не шутка, километров пятнадцать прошагал. Уже темно, мороз, а он идет: топ-топ, хруп-хруп.

- Куда же ты шел, Бобоша! – с болью спросила его Анна Сергеевна.
Только что прозвенел звонок на большую перемену. Дети убежали в столовую, чай пить. Бобоша не пошел, нагнул голову, стыдился. Ребята с ним не разговаривают, а еще Анна Сергеевна…
- К маме! – тихо прошептал, тайком глотнул слезы, вытерся рукавом грязного свитера.

   Был скандал, большой. Под разбор попали все. В городе беспризорных детишек много: бегают среди бела дня, стайками, как воробьи. Попрошайничают, клянчат монетки, подворовывают. И никому до их дела нет. «Дети подземелья! – говорил муж Анны Сергеевны: - Только про тех, сейчас никто не читает, нельзя, а этих – никто не считает, дозволенно!» Либеральные реформы равнодушно пережевывали своих граждан, выплевывая их на улицу выеденной шелухой непригодных отбросов.
Но на селе не так, по другому: ту все на виду, следили строго. Особенно за такими как Бобошкина мама. И все равно не усмотрели: ушла мама. Бобошка мужественно терпел, ждал. Затем решился, нужно ехать за ней в город, искать. Для этого пришлось украсть у Коли двадцать рублей. А печенье само попалось на глаза: положил в рюкзак на дорогу, но не выдержал, съел…

…Бобоша виновато молчал, переживал. Анна Сергеевна стояла у окна, спиной к мальчику, не отвечает. Тот расстроился еще больше. И не видит как у учительницы из глаз льются слезы: крупные, большие, горькие – прегорькие, как у него, тогда, на стадионе. 

Тихо в классе… Только в коридоре – шум, визг, гам…Но Бобошка не плакал, надоело. И так нытиком прозвали. Хватит, вырос...
Скоро тетя Люда в раздевалке нажмет на кнопочку. «Тр-р-р-р»: звонок и на урок…

...Бобошку увезли в интернат, потом в детский дом…

Скоро Новый Год. Снова холодно, и снова метель не перестает, вертит длинными поземками, вьюжит. Может к празднику утихнет.  Через две недели обнуляется старый век. Потом, с утра начнется новый. И новое тысячелетие. Перелом во времени. И не только…