Богомаз

Глава из романа: "Светлые озера степи»

- Но!Н-но! Ядрить вас в дышло! – бодро выкрикивал Дмитро.

Сочно чмокнул губами, потянулся было за кнутом но стало лень. Встряхнул длинными ремнями вожжей. Плетенная в кругляк кожа шлепанула потные крупы коней, принуждая их переходить с ленивого шага на такую же ленивую, развалистую, но все же трусцу.

Но Дмитро это вполне устраивало. Настроение у мужика хорошее, приподнятое. Слегка подвыпивший, он сладко жмурился в выходившее на полдень солнце, возвращался домой из Карасуля. Два дня назад привел туда привязанную налыгачом за телегу телку летошницу. Жилы вымотала брухливая зараза коням и мужику, пока дотилипалась самоходом до бойни. Чуть меньше года назад, желтоглазый татарин Файзулла взялся за скупку скота в округе и построил на краю поселка бойню. Там, Дмитро вчера и оставил свой живой товар: упитанная телка только коротко мыкнула, заваливаясь на бок под ударом узкого молота с впаянной на плоском бойке шипом – клепой.

Конечно, Файзулла как и любой торгаш-прасол немного жуликоватый, но с Дмитром обошелся по божески. Как договаривались так и уплатил: часть деньгами, а часть товарами, из своей же лавки. Ясное дело, тоже не без выгоды, но и мужик остался не внакладе. Жизнь, которая еще недавно звенела пустым ведром, какое болталось на задке Дмитрова возка, понемногу налаживалась.

Слава богу, кончилась треклятая заваруха: красные части добили все банды. А то совсем не было видать продыху в степи. Как мелкая затирка, что трусит в кипящий чугунок Дмитрова жинка, бурлила она людским замесом: белые, зеленые, черные анархисты, или просто, не понять какие, бандюки.
Кто только не проскакивал и не проходил по затосковавшей от беззакония земле. И не к кому было в то время притулиться простому мужику: власть, она – вроде, как и была, но глядишь – часок, другой, и нету ее, родимой. А красный флажок рвут с сельсоветского конька бородатые казаки лампасники, в фуражках с синими или красными околышами. Но тоже ненадолго. Оставалась власть на день, а случалось на пару часов. Пошумят, пограбят, помнут одну – другую девку или бабу, скок на коней – и ищи мужик, как ветра в поле, свое нажитое добро...

Мужик крякнул от досады, вспомнив, что творилось в округе в 18-том, 19-том годах. Страх берет от такого! За два года нужда вцепилась кузубайцам в глотку совсем как одноглазый пес волкодав, что сидит на цепи во дворе у Шумковых: злобный и лютый, сверлит проходящих мимо людей желтым оком, наверное поджидает возвращения своего не знай где сгинувшего хозяина казака. Но теперь все позади. И год на дворе двадцать третий, уже почти на исходе: еще неделька, и начнется косьба – молотьба.

А молотить и сыпать в закрома нынче есть что: год выдался на редкость урожайным. Дмитро заулыбался, представляя как потечет из мешков в его закром золотое, пахнущее солнцем и пылью, пузатое, как лотошные бочонки, зерно.

- Ай да дед! Ай да Опанас! – крутил головой Дмитро, вспоминая как еще в начале весны, старый Рябоконь по одному ему ведомому чутью определил хороший год.

«Сейте больше! Сколько сможете!» - толковал дед мужикам, и те, кто его услышал, нынче ходили как гусаки на зеленом парыше: гордые, довольные. Хлеба и впрямь, вымахали выше грудей, а колос - ну чуть длиньше ладони… Ей богу такой! Если не больше…

*********

Замечтавшийся Дмитро не заметил как на краю степи показались верхушки тополей. Скоро, версты две и будут Талды: маленький поселок в полтора десятка дворов. Можно заехать к землякам, проведать вдовую родственницу жены Евдокию Зубкову. Попить чайку, обсудить новости: хотя, какие новости могут быть у вдовы с кучей детей мал-мала. Бьется бедолага об жизнь, как карась, вывернутый черпаком из лунки на голый лед. Если бы не люди, давно пошла бы по шляху Егорова семья.

Дмитро, вспомнив так рано помершего знакомца, вздохнул, задумался. Кони внезапно шарахнулись, едва не понесли.

- Тпру-у, оглашенные! – мужик с напругой откинулся назад, сдерживая вожжами испуганную пару.

С дороги убегали всполошенные стрепеты - дудачки. Крупные, куцехвостые, они проворно бежали к кустам низинки. Над ними серой тенью скользнул острокрылый коршун. Дудачки припали к земле, пропустили хищника, поднялись на косые крылья и опустились посреди заросшего челигой лимана. Коршун нырнул плавным кругом над лиманом, поднялся в высоту, и лениво запарил в потоках горячего воздуха.

- Эть, разбойник! – то ли одобрил, то ли осудил птицу Дмитро, и тронул коней.

Степь всегда была полна жизни: и на земле, и в небе, и под самой прохладной ее толщей, в норках, отнорках, везде кто-то занимался своими делами. Вот и сейчас, на рыжих проплешинах бугров лежали жирные, отливающие черными кончиками серого ворса, байбаки. Вызывающе акали, посвистывали, недовольные появлением коршуна и мужицкого ходка с парой коней. В лиманчике бродили длинноногие кулики, бормотали цветастые бородачи турухтаны. С самого краю, там, где не высохла вода, неподвижно стояли две ослепительно белые цапли.

Но все это было давно привычно. Дмитро лениво окинул взором округу, встрепенулся. Внимание привлекло другое: спереди, по слабо накатанной дороге шел человек. Случись это три года назад, Дмитро не стал бы испытывать удачу, свернул бы от греха подальше в поле. Летом вся степь как один шлях. Разве что потрясет немного, зато езжай куда захочешь. Но сейчас гульба в степи утихла, да и одинокий путник, показалось, не мог быть опасным. Дмитро подхлестнул коней.

- Здоровеньки буллы! – кивнул, сравнявшись с путником.

Тот остановился, цепким взглядом оглядел мужика, коней. Глянул вокруг. Тоже видать осторожный, значит мужик бывалый, всякое повидал.

- И вам того же, землячок! – ответил он, проговаривая слова жестко, по расейски твердо и правильно. Дмитро сразу заметил это.

- Если ноги притоптав, залазь в ходок, подвезу! – Дмитро неопределенно кивнул назад.

- Можно! – легко согласился прохожий и кинул в бричку, затянутый ремнем под самое тряпичное горло, солдатский мешок. В нем что-то звякнуло. Дмитро пытливо глянул на мужика.

- Инструмент! – понял его беспокойство бродяга. Усмехнулся и добавил: - Я оружие уже три года как оставил. Хватит, навоевались досыта.

Легко впрыгнул через край ходка, поерзал, устроился. Обшитые железом колеса покатили по мягкой дороге. Дмитро искоса поглядывал на человека. Мужик как мужик. Одет как все, пиджак, потертые сапоги, мятая кепка. Видать не сильно разговорчивый, сидит, помалкивает…

- Далеко идем? – не выдержал Дмитро. Он от природы был веселым балагуром, и в дороге немного прискучал от вынужденного одиночества.

- Должно быть далеко! В Рузаевскую иду…

- Вон как! – присвистнул Дмитро: - Далек-о-о! Если пешим ходом, то пожалуй за неделю, не меньше, дойдете…

Он обращался к незнакомцу на вы. Тот был заметно старше его, лет под пятьдесят. Невысокий, худой. Но в нем чувствовались сила и уверенность, хотя карие глаза отдавали мягким теплом.

- Мне спешить некуда! Неделю, так – неделю! Тепло, погода позволяет… Да и местность у вас, смотрю, обжитая. Нет-нет, а поселки на дороге стоят. Есть где на постой встать…

- Это так! – согласился Дмитро, вытаскивая кисет с табаком.

Оторвал лоскут газеты, скрутил цыгарку, протянул кисет попутчику. Тот не отказался, благодарно кивнул. Ветра не было, за ходком потянулось белое марево крепкого табачного духа. Незнакомец курил аккуратно, мелкими затяжками, вкусно попыхивал дымком из под сивых усов.

- Поселков хватает! – охотно поддержал разговор Дмитро: - Вон, тополя, видишь? Это Талды! Потом мне надо сворачивать направо: верст десять – и моя хата, то - Кузубай! А рядом есть еще: Кузбул, Куздук, Лыкпаш… Тут озеро недалеко, вокруг него стоят аулы, рыбаки. Одним словом, это кажется что степь пустая, а так народу живет много. Мы уже давно, второй десяток годов как выехали с харьковщИны, есть и полтавские… А вам прямо надо, аж на Всесвятскую…

Оживившийся Дмитро указывал кнутовищем в стороны. Мужик кивал, слушал незнакомые названия.

- А вы, не секрет, откуда будете сами? – поинтересовался Дмитро.

- Какой же секрет! – усмехнулся мужик, поплевал на руку, аккуратно погасил окурок в широкой, задубевшей от мозолей, ладони: - Сам я из под Курска. Сюда занесла гражданская война, да так и остался. Жил в Кустанае, на мануфактуре работал. Никого у меня нет, бобыль я! – пояснил он и умолк.

- Это плохо! – не одобрил Дмитро: - Бобыль, он как курай! Пока зеленеет, держится корнем за землю. А как высохнет, то и погонит его ветром по степи. И будет его катать, мыкать горем по свету, пока не сопреет в овраге…

- Ну, немного не так, землячок! – снова усмехнулся мужик: - Родни у меня нет, это точно! А жена была. Только умерла она в девятнадцатом году от тифа. А недавно получил весточку: у покойницы в Рузаевской станице, оказалось есть сестра. Вдовая, с детьми. Вот я и решил: пойду к ним. Хоть и не кровинушки они мне, а все ж родные… Хоть для них поживу остатки свои…

- Да-а! Дела! – посочувствовал незнакомцу Дмитро.

Ему почему то стало жаль этого усталого человека с хорошими, мягкими глазами. Ехать в Талды расхотелось. Дмитро решительно сунул вожжи в руки мужика.

- Накось! Держи! А я поснидать достану! На ходу перекусим, а там, видно будет…

Дмитро вынул из чистой торбы подсохший хлеб. Отмахнул от шматка сала толстые ломти, очистил пару головок горькой цыбули. Вынул начатую поллитровку, уставился на мужика.

- Можно! – кивнул тот: - За знакомство! Меня Иваном зовут. Авдеев я.

- От дела! – завеселился Дмитро: - Куда ни кинь каменюку, все в Ивана попадешь! У нас половина поселка Иваны! Хорошо хоть меня, бАтько Дмитром назвал! Ну, держи кружку, Иван Авдеич! Будем!

Иван осторожно выпил самогонку, хорошо крякнул, вытер усы. Деликатно взял предложенный хлеб, откусил кусочек плавкого от тепла, зажелтелого сала. Сочно захрустел луковицей.

- Вообще то, Авдеев это моя фамилия. Но ничего, я привык. Не ты один, все так путают…

От второй он отказался: но Дмитро не загрустил, быстро расправился с остатками, выплеснул в свою горлянку полкружки обдирающего нутро пойла, громко зачавкал закуской.

- Значит контузия у тебя! Потому и не пьешь много! – раскрасневшийся Дмитро, успевал делать всё: жевать, разговаривать и править лошадьми: - Контузия, она собака, такая! Как вдарит припадком каким, и что делать, а-а? Вот у нас был один случай…

И Дмитро завел одну из своих бесконечных баек. Авдеев слушал, поддакивал, но не перебивал. За разговором и не заметили как подкатили к свороту на Талды. Дмитро остановил пару.

- Ну все, Иван! Теперь тебе прямо топать! Аж, до Всесвятского. Но по пути будут еще поселки, а может и аулы, только уже не часто!

Он говорил, а самому почему то не хотелось расставаться с мужиком. Ну, уж очень понравился он ему. И Дмитро тянул время, цепляясь за мелкие, ничего не значащие разговоры. Авдеев потянул к себе мешок, полез из ходка на землю.

- А что за инструмент у тебя? – спросил совсем упавший духом Дмитро. Спросил просто так, без интереса.

- Пила, стаместка… рубанок-фуганок! – односложно ответил Иван.

- Так ты плотник? – догадался, почему-то повеселевший Дмитро.

- Нет, землячок! Бери выше: я столяр! А ты как думал, почему я налегке иду? Останавливаюсь в поселках, где стол, кому буфет соберу… Тем и кормлюсь…

- Иван Авдеич! – радостно завопил Дмитро. Спрыгнул на траву, схватил в охапку опешившего от неожиданности мужика, затряс его плечи: - Дорогой ты наш! Та шо ж ты молчал? Да ты знаешь, какой ты важный для нас человек? Не, не! И не думай! Я теперь тебя никуда не отпустю! И не думай, залазь назад!

Дюжий Дмитро легко подсадил столяра на ходок, кинул следом упавший на землю мешок с инструментом. Обежал вкруг коней, влез на свое место.

- Но, родные! Швыдче, швыдче, толстоногие! – хлестнул отдохнувших коней. Лошади рванули, сворачивая вправо от поселка.

- Сам бог, тэбэ мэни послав! – перекрикивал тряский гул Дмитро: - Жинка вжэ зашиек выгрызла: зробы, кажэ, полку пид мыски… Хоть плачь – а зробы! А я шо? А я ни шо! Якый з мэнэ столяр? Моими шкрабкамы, тикэ быков в лоб вбывать, а нэ буфэты робыть! Ось, глянь! Бачиш?

Он протягивал в сторону Авдеева свои крупные, заскорузлые от работы, каменные, как конские копыта, руки и весело смеялся. И не заметил, как перестал сдерживаться, и заговорил на смешанном с русским хохлацком наречии.

- А мы тебе за это, так натолкаем в торбу сала, что ты не только до Рузаевки, до самой Сибири дотопаешь! Как тебе такое, а-а? – и снова загоготал, оскаливая прокуренные зубы.

***********

…Что значит для крепких коней десять верст? Не прошло и часа, как взопревшая пара вкатила под Дмитрову хату…

….Уже темно. Мужики сидели на глиняной завалинке землянки. Умытые, одетые в чистые рубахи. На западе тихо отгорала вечерняя зорька. Мутно блеснула первая звездочка, во дворе засверчал цвиркун. Цвир-р-р….Цвир-р-р-р… Монотонный звук навевал сон, сыто слипались глаза. Дмитро согнал с колен притулившуюся к батьке дочку.

- Беги, донюшка, до мамки! Нехай человеку постель раскинет! – он ласково шлепнул девочке под худенький задок, подтолкнул к светившей в темноте двери.

Но девочка не дошла. На улицу вышла хозяйка, в руке несла масляный жирничок. Широкий язык красного пламени шевелился, по двору побежали тени.

- Зачем идти? – сказала как пропела, хозяйка: - Все уже зробыла! Ходите в хатку!

Хозяева провели столяра в стоявшую рядом с хатой маленькую землянку. Это было первое жилье Дмитровой семьи, в котором они прожили без малого десять лет. Два года назад, собравшись с силами, Дмитро кликнул «помочь», и всем миром, за каких-то четыре дня сбили новую хату, тоже из степных пластов, но уже более просторную.

Авдеев улегся на постланный по доскам топчана тулуп. Комнатка небольшая. На стенах висят низки лука, чеснока, какие то травы. Но все запахи перебивал крепкий дух сушеной рыбы, видать она хранилась в соседней комнате, за завешенной цветастым ситцем дверкой. Даже тулуп и тот наскризь пропах вялеными карасями, и только, в самой его косматой середке, слабо отдавало духовитой овечьей шерстью. Через мутный бычий пузырь в крохотное оконце вливалась месячная ночь…

***********

…День выдался ясный, погожий. Дмитро обустроив мастеру рабочее место, после полудня укатил с соседом Афанасием на озеро, ставить вентеря на карася. Авдеев отобрал среди сваленной в углу двора груды деревянного хлама нужный материал. Неторопливо простругивал дощечки, выпиливал бруски. Работа предстояла кропотливая, тонкая. Хозяйка заказала буфет, и чтобы непременно с выдвижными ящичками.

- Что ж! – пожал плечами столяр: - С ящиками, значит с ящиками! Как скажешь, хозяюшка!

Работа над заготовками спорилась: тоненько вжикал рубанок, выкручивал из себя пахучую стружку. Под ногами вертелись Дмитровы дети, Дуняшка с братцем Павлом. Все им было в интерес и в новинку, особенно кучерявые завитушки стружек. Они собирали их в плетеную из веток ракиты корзину – козуб. Спорили, ссорились из за особенно тонких и длинных полосочек, тончайше срезанного острым лезвием рубанка дерева.

Авдеев усмехался, мирил детей. Потешно рассказывал придуманные на ходу веселые байки. Маленький Павло с любопытством таращил глаза, и просил рассказывать снова и снова. На душе Ивана было покойно и тихо, как давно уже не случалось с ним. Смерть жены пропахала в нем черную, нескончаемо глубокую борозду. Казалось, собери все радости мира, которые еще остались на этом обезумевшем свете, и то, им никогда не заполнить тот бездонный провал одиночества, который всосал в себя мужика так, что не только его макушки, а и совсем ничего не стало видно. Но дети, это совсем другое. Глядя на них, Авдеев оттаивал захолонувшим сердцем, как тает лед на весенних озерах: медленно и малозаметно…

- Дядька плотник, сделай мне ружбайку! – заканючил Павлушка, вытягивая из кучи кривую доску.

- Какую? – опешил столяр.

- Такую как у батьки! И что бы сама заряжалась! – мальчик двинул правой рукой по палке, изображая щелкающий винтовочный затвор.

- А где ты такое ружье видел? – Авдеев насторожился, внимательно вслушался в его слова.

- А под крышей, в сарае торчит!

- Ясно! – крякнул Авдеев: - Зачем тебе ружье? Ну его к лешему!

- Буду бандюков стрелять, что бы больше тату не обижали!

- Ясно! – снова повторил Иван. Сел на чурбак, поманил к себе мальчика, поставил его меж коленок: - Не надо тебе стрелять, Павло! Слышишь? Никогда не стреляй в людей! А мы тебе, лучше сделаем грабельки: нагребешь ими сена, накормишь коровку… Мамка ее подоит, молочко будешь хлебать…А про батькино ружье ты никому не рассказывай! Это, братец – секрет! Военная тайна! Договорились?

Павлуша терпеливо стоял и слушал, согласно кивал дядьке плотнику: грабельки тоже хорошо…

…Прослышав про мастера во двор нет-нет, да и вбегали проворные, закутанные в цветастые платочки молодухи. Здоровались, исподтишка бросали любопытные взгляды, но подходить дичились: неудобно, чужой человек, да к тому ж еще и мужик. Хоть и в годах, но видный, ладный собой. Проходили в хату к хозяйке, о чем-то говорили, и, насытив свое любопытство, уходили.

Под вечер во дворе появился веселый старик, назвался Прокопом. Сидел долго, попыхивал толстенной самокруткой, балагурил, расспрашивал про то да сё. И все время приговаривал одно и тоже, к месту и просто так, видать свои излюбленные словечки: « А я про чё? И я про то самое!»

И уже совсем уходя, попросил зайти на его двор: поправить в хате покосившуюся дверь, а может быть и еще что-то.

- Там видно будет, то самое! – махнул рукой старик: - Так я про чё, ждать тебя, или как?

- Жди, диду! Обязательно зайду. Только через день: завтра буду собирать буфет для хозяйки. Должен успеть…

- А шо тоби скажу: ой, добрый буфет выйдет у тебя! – похвалил его Прокоп и ушел.

Иван усмехнулся: как старик сумел увидеть в разрозненных заготовках готовый буфет, было совсем не понятно. Но веселый дед пришелся по ему нраву, сразу видно, простой и душевный человек.

*******

…Дмитро вернулся перед закатом, пропыленный и потный, прожаренный солнцем, как выгоревшая былка на сухом бугру. Наскоро хлебнул густого, томленого в печи, каймака и занялся делами по хозяйству. Дети давно убежали в степь и уже гнали оттуда кучку овец, двух сытых коров с телятами. Следом, ледаще перебирали клешнятыми копытами толсторогие волы. Хозяйка заканчивала поливку огорода, мерно поскрипывал ворот колодца, во дворе пахло сырыми кустами помидоров, прелыми назьмами. Внесла в хату набранные в подол фартука огурцы и еще, какую зелень. Вышла под камышовый навес к коровам: в ведро звонко затенькали тугие струйки молока…

Вечеряли поздно, уселись всей семьей за выставленным у завалинки столом. Давно, так вкусно не ел Авдеев, даже неловко было перед хозяйкой, подсыпающей половником добавку в быстро пустеющую миску гостя. А Дмитро почему то хмурился, неохотно возил ложкой в холодном борще: лениво вылавливал из кислой сыворотки мелко нарезанные овощи, крошеные яйца, кусочки солонины. Нахлебавшись, положил ложку на столешницу, проследил за убежавшими в хату детьми.

- Что-то не так? – спросила его убиравшая со стола жена. Дмитро хмуро кивнул.

- Ехали с озера, дай, думаю, на хлеба погляжу. Афанасий тоже говорит, давай посмотрим…

- И что, когда выезжать будем? Наверное уже совсем подошла пшеничка! Вон, какое пекло сушит.

- Скоро! – сообщил жене Дмитро: - Еще ден пять-шесть и начнем! – помолчал, скатал в шарик попавшую под руку крошку хлеба и хмуро добавил: - В поле тетку Харитыну видели…

- Ох, господи! – охнула женщина и присела на лавку: - Как она там?

- Ходит! – еще мрачнее сказал муж: - А что ищет, кто знает? Вся в репьях, черная как земля… Звали ее, не идет, убегает… Гнаться за ней, вдруг до смерти злякается…Иван говорит, второй день как ушла, найти не могут. Вот, такое дело, Дашка! Да-а…

Авдеев с непониманием смотрел на поникшего хозяина. Даша мелко перекрестилась, повернулась к гостю.

- Мать это, Афанасия, соседа нашего! – печально пояснила ему: - Совсем беда с ней: то ли с ума сошла, то ли еще что случилось. Когда ничего, тетка как тетка. А то найдет на нее что то, и в страх кидает: ходит, бормочет. Что-то ищет, в степь, бывает по неделе убегает, найти не можем. Ох, господи! И за что ты так наказал людыну?

- А что с ней случилось? – сердобольно спросил Авдеев.

- Если бы знали! – пожала полными плечами Даша, и продолжила убирать стол.

- Говорят, ее черти глодают! – вмешался в разговор Дмитро. Понизил голос, с опаской оглядел темный двор, зашептал: - У них это в роду водится: Харитынина мамка тоже таким делом страдала. Но не сильно, а эта – совсем ум теряет. Ведьмы они... знахарки! – пояснил он Ивану: - Ну, скотину там, лечили… Людей пользовали травами, наговорами. Только не от Христа те наговоры были. Видать, они веру в Бога потеряли и с самим чертом, прости нас Господи, связались! Во как! А кто Сатане слуга, тот пропащий человек… Вот и тетка Харитына пропадает… Верно говорю…

Авдеев слушал, под рубахой побежали колкие мурашки. Зябко поежился.

- К попу бы ее сводить, да где его взять. В нашем краю сроду, попов не видали: ни церквы, ни попов! – вздохнула хозяйка: - Так и живем: сами крестим, сами венчаем и сами отпеваем… Все сами…

- Ладно! – прервал ее причитания муж: - Вам бабам мало одного ярма? Шукайте попа, может и найдете! Он вас, дурех, быстро взналыгает… Забыла, как на УкрАине жили? Как осень, то если не пан, так сам поп на твоем дворе. За долей бегут! Самим исты нечего було, а им в первую голову, хоть помри – а отдай…

Он сердито засопел, резко встал, расправил поясок рубахи. Прошел в темноту неогороженного двора, проверять скотину. Скоро вернулся. Покрутился возле жены: видать, ему сильно хотелось зацепиться за нее, поскандалить чтобы выплеснуть из себя тягостные думки. Но Даша знала взрывной нрав мужа, отмолчалась.

Дмитро глянул в черное как смоль, густо унизанное звездными россыпями, небо. Зевнул, крепко потянулся. Взгляд его утратил жесткость, обласкал ладное тело жены.

- Ладно! Спать надо! – и уходя добавил, обращаясь к Авдееву: - Завтра в вечер вентери снимать. Если хочешь поехали с нами на озеро.

И не дожидаясь ответа ушел в хату.

**********

В ночь стало особенно душно, возможно на дождь. Авдееву не спалось. Поворочавшись на жестком лежаке вышел из землянки на воздух. Далеко в поле, рвали небо на куски багровые отсветы молний. Глухо рокотал гром, но не ближний, не трескучий. Над степью проходила сухая гроза: такое случается, грохает, сверкает, и ни капли дождя не упадет на притихший простор.

Авдеев присел на завалинку, стал скручивать цигарку. Но вдруг, вздрогнул: из мелко задрожавшего газетного клочка посыпался табак. Прямо в его лицо уперся пронзительный взгляд черных глаз. Перед ним, слегка пригнувшись, стояла худая старуха. Расхристанная кофтенка болталась на тощем теле, в пегих колтунах волос торчали соломенные былки и колючие репья. Старуха внимательно глядела Авдееву прямо в глаза, совсем как собака, поворачивала голову с боку на бок. Ее лицо в свете луны отливало неживой зеленью, и зелень отсвечивала в ее расширенных зрачках.

Женщина вытянула костлявую руку, коснулась Ивановой щеки, погладила его голову, шею, плечо. Авдеев замер.

- Нет, ты не мой сынок! – с сожалением пробормотала старуха и отошла в сторону. Потом резко вернулась, взяла Иванову голову обоими ладонями, и снова, впилась взглядом, будто в самое нутро: - Нет, ты не болеешь! Тут другое! – она покачала колтунами, и подняла лицо к небу, зашептала непонятные слова. Странно, но страх постепенно отпускал сознание Авдеева, только по прежнему лишал воли и силы, он не мог пошевелить даже пальцем.

- Все! – старуха резко оттолкнула от себя Иванову голову, отошла от хаты и закружилась.

Она приплясывала, высоко подкидывала коленки, словно под ее исцарапанными ногами была не теплая земля а горячие уголья. Сжав кулачком подол истрепанной юбки, черпала из него что-то невидимое и щедрыми горстями разбрасывала это по утоптанному двору.

- Цып-цып-цып! Ходите до меня, цыпушки небесные! Слетайтесь, набегайте! Клюйте горе горькое, оставьте счастье сладкое! Много, много, чернэньких зернышек я вам набрала накидала! Цып-цып-цып, цып-цып-цып! – мелодично и ласково звала кого то страшная старуха.

- Что вы делаете? – через силу прохрипел Авдеев.

- Не видишь? – не оборачиваясь ответила старуха: - Беду да горе с тебя собрала! Курочкам скормлю небесным! Гляди… гляди… вот они, вьются вокруг! Клюют… клюют…крылышками следы от беды заметают… Клюйте, клюйте… Ничего не оставляйте…

Авдееву стало так страшно, как никогда еще не бывало. Косматая старуха вытянула в стороны костлявые руки, кружила по двору. Захолонувший мужик явственно увидел маленькие, похожие на куриц, неясные тени. Их было много: одни бежали на зов старухи из глубины двора, другие клубками слетали прямо из отсветов красных молний. Черные куры вертелись на земле, и суетливо пожирали рассыпанные старухой невидимые зерна.

Авдеев попытался подняться, кого-нибудь позвать, но только судорожно зевал открытым ртом, а вместо крика из пересохшего горла вырывался тонкий, никому не слышный, шепот…

- Сиди, добрый человек! Не бойся! – голос ворвался в самую середку безумной пляски, остановил ее. Серые тени метнулись в стороны. Старуха застыла на месте как неживая. Только легкий ветерок шевелил ее спутанные космы и рваную одежду. Авдеев наконец вдохнул полную грудь теплого воздуха.

Из тени хаты вышел низкорослый, широкий в плечах и теле, мужик. Подошел к застывшей старухе, обнял ее за острые от худобы плечики. Авдеев узнал его: это был Дмитров сосед, Афанасий Дудник. Он познакомился с ним днем, когда те собирались ехать на озеро.

- Пойдемте, мамо, до хаты! – ласково сказал он: - Там тепло, светло! Мы вас давно дожидаемо. Идемте… Вот так… ножкою… еще – ножкою… Тупу-туп… Тупу-туп… Пойдемте…

Старуха вгляделась в мужика, сникла. Опустила всклокоченную голову на тоненькой, сиротливо торчавшей из бесплотного тела, шее, покорно переступила вслед за сыном босыми ногами…"Тупу-тупу ногамы!"- послушно повторяли ее бесцветные губы, а глаза страшно смеялись...

Афанасий оглянулся на Авдеева, скорбно кивнул большой, как ведерный казан головой, повел мать в сторону своей хаты.

***********

…Буфет и вправду, был хорош! Авдееву очень хотелось порадовать приветливых хозяев, и поэтому, он вышел на славу. Большой, красивый, просторный. Столяр не поленился, пустил по краям досок незатейливую резьбу. От нее тяжелый шкаф стал легким на вид, и даже веселым.

- Принимай, хозяюшка работу! - сказал довольный Иван, собирая со стола свой инструмент.

- И как вас благодарить, прямо не знаю! – Даша светилась от счастья, любовно оглядывала драгоценную обнову для хаты.

Павлушка вовсю хозяйничал у новой мебели: выдвигал и задвигал ящички, и уже успел положить в один из двух свою камышовую дудочку - сопилку. Дуняшка радовалась вместе с мамой, осторожно поглаживала гладкие, желтоватые досочки. Рядом с нею стояла Афанасьева дочкА, Явдошка. Девочка сосредоточенно сосала палец, исподлобья поглядывала на счастливых соседей.

Авдеев самодовольно ухмылялся: зажав зубами самокрутку пускал через усы сизый дымок. Снял с гвоздя свой мешок, стал выкладывать из него лишнее, что бы плотнее уложить главное добро, инструмент.

- А это что? – Дуняша ткнула пальцем в холщовый сверток, который Иван выложил на стол.

- Это? – переспросил мужик, и бережно взял сверток в руки: - Это, дочка – краски! И кисточки!

- А зачем они?

- Чтобы рисовать! Ты что, ни разу не видела как рисуют красками?

- Не-а! А что ими можно нарисовать?

- Да хоть что! – терпеливо разъяснял детям Авдеев. Бережно взял тонкую, остренькую кисточку. Поднял на свет, полюбовался, осторожно распушил жесткие кончики: - Можно цветочки… или солнышко… или петушка!

Он уже стал заворачивать кисти в тряпочку, как почувствовал что кто-то тихонько дергает его за полу пиджака. Оглянулся. На него робко смотрела Явдошка.

- Дядечку! – сказала она, и в глазах ее засветилась странная для такого маленького еще ребенка, совсем не детская мольба: - А вы можете нарисовать боженьку? Только доброго – предоброго!

- Зачем тебе это? – смутился Авдеев, от такого неожиданного запроса: - Боженька, он всегда добрый. Как иначе…

- Не-е-т! – покачала головкой девочка: - Мне надо чтобы совсем добрым был…

- Зачем тебе? – снова переспросил, совсем растерявшийся мастер.

- Я его попрошу, что бы он бабушку Харитыну вылечил! У нас дома есть боженьки, но они не хотят помогать. Может новый ей поможет?

На Авдеева смотрели чистые глаза, и в них увидел столько надежды, что даже на время онемел.

- А на чем же я его нарисую? – машинально ответил и беспомощно осмотрелся вокруг.

Дети, чувствуя напряженность разговора, затихли. Хозяйка горестно смотрела на маленькую соседку. Явдошка побежала к обрезкам досок.

- Вот! – она протянула Авдееву небольшую дощечку, утыканную пятнышками шляпок маленьких гвоздочков.

…Авдеев взял дощечку, осмотрел. Снова развернул сверток. Открыл баночки с красками, обмакнул в одну из них кисточку, выдохнул, и осторо-о-жно, провел первый, плавный мазок. Прямо поверх гвоздков, почему то не стал их вынимать…
Все сгрудились за его плечами. Подошел и Дмитро. Затаив дыхание, люди смотрели, как под уверенными взмахами руки мастера, ожившие краски стали превращаться в овал очень красивого женского лица, с большими, задумчиво печальными глазами. Она смотрела куда-то, в ведомую только ей одной даль, чуть в сторону, мимо приклонившегося к ней ребенка…

- Раз, два, три… Четыре! – зачаровано считала Дуняшка.

- Что, четыре? – переспросил ее отец, не сводя глаз с наполненного жизнью образка.

- Четыре пятнышка! – прошептала девочка: - Вон, мама! Тут – ее сыночек! А это – две ручки, она на них сыночка держит…

Хозяйка услышала слова дочки, и не выдержала, всхлипнула. Из глаз побежали светлые слезы. Мать крепко прижала к себе дитя, стояла, словно окунувшись в счастливое забытье, покачивалась. Дмитро натужно кашлянул, прочистил запершевшее от чего то горло. Растерянно смотрел на жену и детей.

*********

- Вот и все! – просто сказал Авдеев. Он тихонько подул на быстро сохнущие краски и протянул образок девочке: - Бери! На счастье вам! Пусть твоя бабушка перестанет болеть.

Явдошка, не веря своим глазкам, взяла иконку и тихонько пошла со двора. Шла так, как будто несла полную мисочку молока и боялась его расплескать. На половине пути вдруг остановилась, опомнилась.

- Спасибо, дядечка! – сказала она: - Вы трошки погодите, а я вам сала соленого принесу. Мамка дасть…

- Нет, дочка! – улыбнулся ей Авдеев: - За такое салом не берут! Такое, можно только дарить! Запомнила?

- Поняла! – покорно повторила за ним Явдошка и ее глазки радостно заблестели: - Я побегу, дядечка! Пока бабушка снова не потерялась…

Авдеев смотрел ей в след, вытирал кисть от краски. На заросшем щетиной лице продолжала блуждать счастливая улыбка.

- Вот так – так! – восхищенно протянул Дмитро: - Так ты, Иван Авдеич, еще в придачу и богомаз!

- Какой там! – отмахнулся мастер, складывая инструмент. Сложил, встряхнул мешок. Повесил его на гвоздь: - Ну было дело! Только давно, теперь - как в другой жизни! – пояснил он и задумчиво добавил: - Наверное так… В другой…

********

Ранним утром Авдеев распрощался с хозяевами и вышел на просторную улицу поселка. Шел с удовольствием наступая на сырую прохладу бурого парыша. На востоке занималась, умытая цветом отгорающих летних дней, зоренька. Мужик тепло улыбался, примечая занятых ранними хлопотами людей.

- Постойте, дядечку! – вдруг услышал он детский голосок.

Иван обернулся. От Дудникова двора к нему бежала босая Явдошка. В руках она держала подаренную иконку. Иван присел, вытер девочке заслезившиеся от быстрого бега глазки.

- Ты чего не спишь? Видишь, солнышко еще только встает, а ты ножки в росе студишь…

- Я вас провожаю…

- Зачем?

- Не знаю! Кажуть шо так надо! – неуверенно сказала Явдошка, и выставила вперед образок: - До свиданья, дядечка! Приходьте к нам… Снова…

…Через время Авдеев оглянулся назад. Не любил он этого делать, с такой жизнью как прожил он хоть кто станет суеверным. Но сейчас был не тот случай. Явдошка еще стояла на том месте, где они распрощались. Она смотрела ему вслед. Увидев что дядечка обернулся, высоко подняла дареный образок…

У хаты стоял ее отец. Афанасий все знал. Тяжко вздохнул. К нему неслышно подошел старший сын, приземистый, крепкий подросток. Парень сладко прищурился на выходившее с края степи солнце, подавил тягучую зевоту, потянулся.

- Эх, поспать бы часок! Так что, тату? Идемте? – спросил он вздрогнувшего от неожиданности отца.

- Все бы спал! Бегать по ночам надо меньше! Разбаловал я вас! Не дай бог, Ванька, вырастешь ледащим, как жить будешь? Вон, глянь: человек идет! – Афанасий с уважением провожал взглядом фигурку столяра: - Такой ни-и-где не пропадет! Мастер, на все руки работник. Одним словом, богомаз! А ты?

- Тату! Вы опять начали свое! – запротивился сын, виновато улыбнулся, пригнул голову.

Афанасий кивнул ему, тяжко переваливаясь на коротких, толстых ногах, зашагал к кузне. Через время с той стороны потянуло угарным дымком, послышалось глухое уханье. Это Иван бил тяжелым ковадлом по раскаленному железу, точно, с оттяжкой. В такт ему вплетался звонкий перепляс отцовского молотка. Кузнецы ладили новый лемех…

*******
09.05. 2020. 4.35…