Книга Жизни. часть 1.

     Все произошло на удивление просто. Уже потом, когда я оценил случившееся осколками разбитого сознания, узкой змейкой втиснулась скользкая обида: реальность оказалась до примитива простой и обыденной. Плеснула недоумением и досадой на вопиющее неуважения к процессу, который я возводил в ранг некого, сакрального и неотвратимого действия, а на деле, и рядом не стоявшего с тем, что произошло по факту.

Но давайте разберем все по порядку: первое, и самое главное - я умер!

Как это случилось? Я ведь говорил – очень просто! Шел по улице. Боролся с привычной отдышкой, остановился передохнуть. И тут, в глаза полыхнуло желтым. Представьте вспышку электросварки, только гораздо мощнее и ослепительно желтую. Она взорвала все: исчезла улица, пропал город со всем своим содержимым и звуками. Вонзилась коротким замыканием в сердце, больно дернула его, спекла в комок грудь, выжгла ее в пепел и стала поглощать свет.

Красок нет. Безлико, серо, холодно. Сумерки сгущаются в темноту: сизую, неприятную. Как в сильные морозы, когда волна смога, напитанная миазмами лопнувших сточных труб и выхлопами автомобилей, всасывает в подземный переход промерзшую толпу. Темнота быстро расширялась, цепляла на небо редкие звезды. Их становилось все больше и больше. С каждой судорожной попыткой глубокого вдоха, моя грудь выталкивала к ним сонмища новых созвездий. Когда темно-фиолетовое небо окончательно вызвездило – рвануло еще одно замыкание, очень мощное! Запахло свежими помидорами. В финале – полная темнота и отключение от всего, что может передавать и воспринимать информацию.

Мир исчез, и исчез я сам. Это было потрясно: гигантская картина, которая пафосно именуется мирозданием – легко закрылась только потому, что из нее ушел я! Крохотный персонаж феерической оперетты под названием «жизнь!» Это я понял потом, когда ко мне вернулось сознание. Любопытно, что в картине на моем месте? Замазали свежей краской или вырезали ножницами, откованными в царстве Аида? Заполнили дыру новым персонажем, а роль в оперетте отдали другому актеру? Наверное, так! И новенький старательно исполняет свою партию, возможно, копируя интонации и тембры моей арии, которая досталась мне в наследство от предыдущего виртуоза. Но кто художник этой картины, кто дирижирует оркестром?

…Странное состояние и странное помещение. Вернее всего, это пространство: незамкнутое, залитое равномерным, безжизненно белым светом без источника, Без стен, без окон, ни потолка, ни дверей. И в тоже время ощущение комнаты. Позже я понял причину этого: все пространство было одним единственным местом. Здесь бесполезно куда-то идти – некуда! Абсолютно некуда, хотя мысли, что отсюда есть выходы, вполне осязаемы и реальны. Необъяснимый нонсенс восприятия пространства и времени. Фантасмагория сознания. Но разве фантасмагория есть гармония? Где, обещанное? Или людям просто морочат голову тем, чего не знает никто? Вернее всего - последнее...

Я не видел тоннеля, не ощутил полета. Не парил над своим бездыханным телом, не смотрел на врачей, не сочувствовал рыдающим по мне родственникам и жене. Я был совершенно один. Наверное, это произошло потому, что смерть отыскала меня не в постели или больнице, и непонятные законы перенесли то, что осталось от меня, в ватную пустоту транзитом, прямо с улицы, минуя всевозможные инстанции. Я рад этому: в последнее время мне полюбилось одиночество.

Но, все равно, моя реальность совершенно не соответствует рассказам бедолаг, испытавших клиническую смерть. Хотя, зачем я привередничаю: они умирали на время и возвращались. А я, похоже, умер совсем и безвозвратно, по крайней мере, для земной жизни в ее стандартной форме.

Почему «по крайней мере»? Да потому что неведомое чувство упорно подсказывает, шепчет: «Не расслабляйся! Здесь все не так просто как кажется, что-то затевается!»

Зеркал нет, но вижу себя внутренним взором. Не со стороны, а именно – в себе! Ничего примечательного, все как обычно. Чувства эфемерности нового бытия – ноль! Даже порез от бритвы на месте. Мысли четкие, ясные, но пока еще - ни о чем. Вероятно, стресс все же был, и я неосознанно перевариваю его последствия. Чуть позже появилось ощущение ожидания непонятно чего…

И я не обманулся: из белого «всего» - вышел пожилой человек. Любопытный, колоритный: среднего роста, с пушистым венчиком разлохмаченных волос вокруг большой лысины. Одет в белое, как древний римлянин. Смотрит с любопытством, под мышкой большая книга.

Похоже, начинаются проблемы. Очень уж смахивает старик на библейских апостолов, которых сегодня рисуют все кому не лень, даже в карикатурах. Я, лично – против этого, не из вопроса веры, а чисто из этических соображений. Но сам не верил, а значит, и продолжаю не верить религиям: не мог же, я, столь радикально перекувыркнуться мозгами в момент смерти? Наличие Бога как непонятной мне силы – допускаю, но не больше.

Последнее слегка успокоило. Если все так, как преподносят в жизни религии, то я еще не совсем пропащий: по крайней мере, не впал в категоричное отрицание главного. Ждем! Раз пришел апостол, значит, что-то прояснится. Фигуры такого ранга всегда несут информацию.

В пространстве произошли изменения: появилась мебель. Длиннющий коричневый стол и два стула. И оба в головах стола. Понять где начало и конец прямоугольного интерьера невозможно, нет точки отсчета.

Старик прошел, сел. Смотрит на меня. Что ж, не зря здесь два стула, присядем, пока еще помним как это делается.

Стол длинный, апостол маленький, щуплый. Молчит. Книгу положил перед собой. Я, как и он, деликатно помалкиваю, не забываю что в гостях.

Старику надоело любоваться мною. Толкнул книгу. Плавно, через весь стол, прямо в руки. Зачем?

- Читай! – наконец, подал голос патриарх.

- Что это?

- Читай! Сам поймешь!

Ясно: порядки здесь жесткие: сказано, значит нужно принять к сведению и исполнению.

Книга большая, как Советская Энциклопедия, толстая. Обложки плотные, похожи на темную кожу. Нехотя перевернул жесткую досочку. На титульной странице крупный, печатный текст: «Книга Жизни!». Внизу что то еще, помельче. Но я не стал заострять внимание, вероятно, это жизнеописание какого-нибудь святого или еще что в этом роде. Зачем мне это? Я при жизни ничего особого в них не находил, а теперь, для чего мне расширять свой кругозор. Не поздновато ли? Может быть…

Думаю, но листаю. Похоже на дневник: даты, дни, месяцы, года. Написано вручную, почерк разный. Даже интересно стало: сначала чернилами, потом шариковой ручкой. Последние страницы заполнены печатным текстом формата Times New Roman – 14. Неужели на компьютере?

Не дневник, а музей технологии правописания: от железного перышка - до интернет формата. И почерк: сначала корявый, крупный. Затем, более четкий, дальше, и вовсе никудышний, какой был у меня при жизни: мелкий, с оборвышами слов и фраз. Не почерк, а шифрограмма.

Просмотрел несколько страниц рукописного текста: ничего любопытного. Обычные записи деревенского мальчишки о повседневных делах. Не понимаю, что из этого можно почерпнуть?

Встречались мне нетленные опусы пенсионеров, самонадеянно решивших, что без подробного жизнеописания их судьбы история человечества будет неполной. Один творец, даже очень подробно рассказал о биологическом процессе своего появления в свет на банной полке. Не забыл упомянуть как он больно сделал маме, как соседки застирывали простыни после роженицы. Дальше читать не стал: посочувствовал мукам мамы, жене и знакомым дотошного автора, вынужденных общаться с этим, непосредственно упрощенным, занудой. В дальнейшем, я избегал подобных откровений столь памятливых младенцев как черт ладана, сберегая тем самым свои нервы и время. Попутно разлюбил немало современных авторов, мастеров кудрявого слова, напрочь затмевавшего красотой слога все здравые смыслы текстов.

Перелистывая жизнеописание, поймал себя на мысли что оно мне неинтересно.

- Зачем мне это читать?

- Читай! – лаконично повторил старец.

- А кто автор, этого? – я небрежно хлопнул по страничке, на которой, похоже, в самый разгар входило деревенское детство мальчишки.

- Ты как всегда! – вздохнул апостол: - Берешь только то, что тебе нужно. Видишь то, что хочешь видеть. Понимаешь так, как хочешь понимать. Посмотри внимательнее на титлу: там все написано.

Я сдался. Стало неловко. Старик прошел по мне рентгеном, высветил то, с чем я и сам не хотел соглашаться. Опасный тип. У меня пропала охота вступать с ним в дискуссию. Чувствую, разденет он меня догола, до последнего лоскутка, и прикрыться будет нечем.

Я вдруг понял, почему утверждается о безгрешности Адама и Евы в Эдемском Саду: они были детьми внутри своей души. Открытыми и наивными, доверчивыми и честными. Не способными на обиду или смущение от самих себя и тех, кто жил рядом с ними. Естество природы превзошло ложную стыдливость, возводя его в ранг неизбежной нравственной нормы. Которую, (я мысленно погрозил кому то пальцем) все равно, нужно ограничивать разумной скромностью и целесообразностью. Поразительный вывод: говорить о безгрешности может только грешник, потому что целомудрие греха не знает, тем более, обозначить его…И естественно, нельзя исправлять то что цело! Выходит - безгрешности учат грешники?

Но старик ждал, и я перелистал Книгу на титульный лист.

…Не стану тратить время на описание чувств, которые охватили меня когда я увидел имя автора записей. Думаю, достаточно будет отметить, что для этого не хватит всех слов моего и чужого лексикона. На это не способны красочные эпитеты, яркие метафоры и прочие выверты лингвистики. Ни один поэт и писатель настоящего и прошлого не может мне помочь. Помочь могло только одно: крепчайший до изумления, виртуозный в беспрецедентно дьявольской изощренности, русский мат. Но я не мог позволить себе этого, по вполне понятным причинам.

«Иванов Петр Иванович: 10.06.1960 – 10. 06. 2020 г.г.)

Достаточным будет признания что это – я!

…Погодите, выходит я умер в день своего юбилея? Точно, так и есть! Я вспомнил, что было жарко, и мне мешала тяжело нагруженная продуктами сумка: жена, это она, отправила меня в магазины со списком вкусностей. И их, теперь, съедят на моих поминках. Хотя нет, вероятнее всего, похороны еще не состоялись…Понятно, почему так пахло помидорами: наверняка я упал на пакет с контрабандными турецкими томатами.

О чем это я? Какая мне разница, что и как, происходит в том мире: он уже не мой…

- Сколько у меня времени?

Я не поднимал глаз на старика. Мне казалось, он злорадствует, пожирает мою восставшую душу, как это делаю я сам с собой, упивается моим ошеломленным состоянием. Но я ошибался.

Осмелел, поднял голову. Старик сидит, спокойный, мудрый. Ясный, до небесной чистоты. Величественный как Тибет на картинах Рериха. Не сочувствует, не сопереживает, но и не ерничает. Одним словом, живой пантеон умного милосердия: вместилище вселенского разума и доброты.

- Тебе некуда торопиться. Прочтешь, позови. Я приду…

Он ушел. А я остался…