Козак Зозуля. гл 3.

    Проснувшись рано поутру, Степанка не обнаружил у себя никакой боли и слабости. И даже страшный рубец его раны совершенно затянулся, исчезнув почти совсем.

Молча собрался он в дорогу. Туго затянулся широким поясом, глазами искал свою саблю. Бабка Явдошиха, поняв что отыскивает казак, протянула ему отцовское наследство.

- Ай! – вскричал вдруг, взявши в руку саблю, Степанка: - Что за черт! Словно раскалилась она, не удержать ее! – светлый клинок упал на земляной пол. Сухое сено, устилавшее его, задымилось.

- Не всякое, теперь, тебе в руки пойдет! – сказала, молчавшая доселе бабка: - Знать, за правое дело, и в честной руке, сабля эта - билась! Не про тебя сейчас она… Не про тебя! Узнаю я эту саблю… При отце твоем была!

- Так, батько мой, также, с Зозулей виделся?

- Виделся! Жизни, ради вас, ради детей своих - просил…

- И что?

- Сам догадывайся, что было…

Степанка ничего не ответил. Уходя совсем, кинул из кошеля на оставленный им лежак несколько монет из чистого золота. Кинул равнодушно. Великое богатство, полученное от Зозули, нисколько не взволновало его.

- Прощай, бабка Явдошиха! - низко поклонился старухе казак, и добавил, чуть дрогнувшим голосом: - Не обессудь, коли что не так сталось… И… и помолись, своим Богам, за мою душу пропащую! Если еще не поздно...

Явдошиха молчком проводила казака. И только когда тот садился на коня, сурово проговорила:

- А батько твой крепче оказался! А что до богов, так они сами, и без молитв, со всеми разберутся… Прощай, козак! Ты сам решил свою судьбу! Не держи на меня зла...

Что-то дрогнуло внутри у Степанки от ее слов, но скоро затихло, сменившись равнодушием и холодом.

- Забудь, бабка, про все что было! Коней и бричку, отправь к моим! И денег – несколько… Это - для них! А мне, к дому своему, возврата нету…

Застоявшийся конь с места пустился в намет, направляемый сильною рукою казака.

…Долго гулял Степанко по степи, местечкам и шинкам. Находились новые, такие же, забубенные, гулящие как и он сам, знакомцы. Но только веселья былого уже не чувствовал в своей груди Степанко. Так, выплескивалось иной раз наружу молодое буйство и озорство, но ненадолго.

И сидел тогда он свесив чубатую головушку к столу, залитому вином и брагой. Не веселили его хмель и песни, распеваемые буйными панами казаками, и ничто не радовало его опустевшее, вдруг ставшее холодным, сердце…

И только одно чувство, по прежнему горело в его разуме – месть! Пора, пора уже было, переведаться с обидчиками татарами и ненавистным мырзой!

Скрипя зубами, сжимал хмельной Степанко рукоять новой своей сабли и холоднО, было то поручье, не жгло сильной руки. Только стал примечать Степанко, что мысли о потерянной Гале, становились спокойнее, не так как прежде жгли его голову, и на место былого жаркого ослепления чувств приходили холодный разум и расчет.

…Двое из новых знакомцев, видя его богатство, пошли к Степанке в товарищи, поклявшись на своих саблях в верности друг к другу и побратимстве. Нашел их казак на окраине большого местечка, спящими мертвецки пьяным сном в прохладных лопухах.

Крепко, видать подгуляли казаки, если на них осталось только самое необходимое из одёжи, сабли да кресты на засаленных гайтанах. Звали их Васька Ус, и Охрым, по прозванью Недайборщ.

Ус, высокий, худой и жильный, походил на твердое, зачерневшее узлами дерево карагач. Молчаливый, скупой на слова, Васька за один прием выпивал едва не четверть ведра доброй горелки, занюхивал ее своим сивым усом и не пьянел! Впрочем, в таком деле, не отставал от своего товарища и низкорослый, подвижный Охрым!

Но Степанкины побратимы, отличались не только умением пить вино, были они к тому-же, бесстрашны и проворны в бою на саблях или кулаках.

До смертоубийства у казаков, как правило, дело не доходило, но буйная натура иных упившихся, требовала выхода. И звенели тогда, высекая искры стальные клинки, мотылялись под ударами увесистых кулаков в стороны бритые головы, разбрасывая вкруг себя кровавые брызги и пот...

Впрочем, чаще всего, такое заканчивалось братским примирением, и залечиванием увечий и синяков все той – же горилкой, славной утехой казака.

В одном из шинков, казаки разгулялись не на шутку! Доброе было бы веселье, когда бы не внезапное буйство Охрыма. Зацепившись нечаянно в пляске за чужого казака, хмельной Недайборщ, не разобравшись в случившемся, выхватил из ножен свою саблю.

Славно разгулялась невиданная потеха… Разметались длинные чубы, разыгралось искрами железо в умелых руках. Но случилось так, что против воли и проворства одного - стоял другой, более сильный, и вышло, что все разбуянившиеся панские головы, вынувшие в азарте свои мечи – ахнули, увидев как попавший под нечаянный удар противника Охрым, должен был разойтись как самое малое – надвое! Потому что срубившая его сабля, накрепко втесалась в опрокинутую скамью, рассекши Охрымово тело от плеча до пояса…. И рубивший казака буян, усердно тянул ее из скамьи, ошалело глядя на стоящего перед ним человека, которого все считали – непременно убитым!

Потрясенные невиданным - люди застыли, глядя на то, как рубленный Охрым стоял недвижимо, не думая разваливаться как это должно было быть. Мертвенная бледность покрывала лица хмельных гуляк, некоторые крестились. Тишину нарушил вошедший незаметно и не слышно казак. Подошел к изумленным от случившегося забиякам, и легко вынул из твердого дерева глубоко врезавшуюся саблю.

- Экий ты брат, неловкий! – услышали все те, кто были в то время в шинке: - Так хорошо ударить и не попасть! Не ловко.. Но, должно быть, хватить вам буянить!

Вошедший в шинок казак был наряден, выглядел богато, и Степанко увидел в нем Зозулю..

- Вам всем показалась глупость, что какой то человек, сумел разрубить надвое другого! Видать, немало вы, браты, выпили вина!

Зозуля, легко вынувший из скамьи саблю, прошедшую через тело неловкого Недайборьща, метнул в того искрометный взгляд, заставив его тем самым отойти в сторону и замереть.

- А что ты, шинкарь – стоишь как мертвый! Не слышишь, как тихо у тебя! - Зозуля грозно обратился на испуганного хозяина шинка, и глянув в сторону опешивших людей, кинул на пристолье кабака несколько монет.

Хозяин приветливо кивнул Зозуле, не забыв прикусить, проверить, пойманное им серебро…

- Выставь вина доброго, братам козакам, да поболее! – и повернувшись к народу Зозуля весело прокричал: - Гуляй паны, до сини - в глазах, до креста - на грудях! И ставь шинкарь вино, то самое – что я сам, днями пил, гулял у тебя! А вы, отчего, неверы – застыли в изумлении? Гляньте, лик Святой, в кабаке, на месте висит! Разве место нечистому там, где православный люд веселится? …Гуляй народ! Помстилось вам…

Кабатчик живо смел деньги, склонил голову под грозным взором Зозули.

Занемевшие было казаки, глядя на живого, только что рубленного перед ними саблей человека, оторопело молчали… Но увидев выкатываемый служкою большой бочонок, понемногу, хотя и с недоверием, стали посмеиваться, покручивали усы в ожидании богатого угощения… Вскоре, о случившимся позабыли, поднимали кубки с горелкой, громко восхваляя щедрого казака.

- Здравствуй, козак Зозуля! - поклонился ему Степанко: - Помнишь ли ты меня? Знаешь что было у Явдошихи?

- Отчего, не знать? Мне ли не помнить тех, за кого Богу отчет отдавать! Мне, вас Ему, придет время, вернуть надо, если сами того захотите! Всех вас помню! Так что, шинкарь молчишь? Аль мало серебра я тебе бросил? Бери золото! Выкатывай еще бочку!

Загулял народ….Гулял хмельно и буйно… Немало стало выпито вина и стоптано в неудержной пляске каблуков…

- Так, кто же ты, Зозуля? - спросил его наконец Степанко, улучшив время.

- Зозуля и есть я! – ответил казак, глядя в глаза парня: - Не знаю своего роду и племени, от кого и когда - рожден! Словно кукушонка, подкинули меня добрым людям! А нынче – я козак! Перекати поле и перекати ветром… Я – как тот курай, что по осени катится колесом по высохшему полю. Знаешь ведь, как такое случается… Иной, сгонит нас ветер в овраг и сгорят наши высохшие души-былки, от огня случайного! Так и я! Зозуля! Ни к Богу, ни к кому не предан! Даже к Хозяину своему, так как и ему - нет веры ни в чем!

Степанко подумал про сухой бурьян, который в действительности, гонит, катит по степи холодный осенний ветер, пока он где - нибудь не зацепится своими колючками за какую преграду. Собьются тогда такие в кучу, в долу или низине, да так и истлеют, если их снова не размечет по миру внезапно налетевшая буря, или не сожжет степной пожар…

Смутно стало внутри Степанки, что-то хотело по старой привычке шевельнуться в его сердце, да не вышло! Пустота и холод снова вернулись в его грудь.

- Кто же, хозяин твой, Зозуля? – спросил Степанко.

- После! После поговорим! Еще много времени у нас с тобой будет!

К ним, нетвердой походкой, весело приплясывая, подходил Охрым, сопровождаемый хмурым как всегда, Васькой Усом.

- То ладно, что вы успели сдружиться! – одобрительно сказал Зозуля: - Знать, тянет вас друг к дружке!

- Так вот почему, Охрыма сабля не взяла! – догадался вдруг Степанко: - Так что? И они, стало быть – тоже, как и я? – договаривать, потрясенный понятым, парень не стал.

- Верно! Не зря они стали твоими товарищами! – веселый Зозуля, приветливо обнимал подошедших казаков, усаживая их рядом с собою: - Что, братья, прогулялись? Одни сабли остались? Ничего, это пустяки! Скоро в дело пойдем!

- Пора бы? – прохрипел Ус: - Немеет рука от безделья! Скажи только куда!

- А куда пожелаем! – снова отвечал Зозуля: - Хоть к ляхам, хоть к литовцам! А можем и к татарам! – он многозначительно подмигнул Степанке, давая понять последнему, что помнит его стремление к мести.

Степанко замер, с вожделением глядя на Зозулю. Злоба и ненависть забродили в его холодной крови.

- Терпи козак! - снова подмигнул ему Зозуля: - Скоро ты утолишь свою первую жажду! И поймешь, насколько сладостно быть с нами! Что может быть лучше, чем власть над жизнью и смертью….