Кумыс. "Уходили мы из Крыма"

Вчера узнал, что в Шахтёрске в ковид-центре умер Кумыс. Тяжёлый, трудный, своеобразный был человек, царствие ему небесное! Упокой со святыми, Господи, душу новопреставившегося... Всех новопреставившихся в Донбассе...

Я познакомился с Кумысом в пятнадцатом, на том самом блокпосту между Докучем и Волновахой, куда несколько раз приходилось удирать, когда оказывался между позиций ВСУ и ополчения, а комендантский час, ночь и "время обстрелов" в серой зоне уже наступали. Именно Кумыс тогда принимал решение "по мне", и именно с Кумысом был сначала долгий трудный разговор, а потом достаточно, не скажу тёплые, но взаимопонимающие и симпатизирующие отношения.

Был Кумыс московским узбеком по национальности, и "синяком". Да-да, тем самым вором, у которого пальцы в "партачках", спина в куполах, грудь в звёздах да крестах. Кажется, его зоновское "погоняло" было другим, но похожим, как бы не Кокос, но не помню, врать не буду. Сидел Кумыс долго и многократно, ещё с советских времён, с водителя-дальнобоя, угробившего технику где-то на БАМ-е. И пришедшего в ополчение в четырнадцатом с одной из донецких зон.

Вот ещё в первый вечер, в знакомство и допрос, когда в оре, хватании за грудки и скандале друг на друга проверялось им, как я понимаю, моё нутро, норма его доверия мне, меня резанула одна его реплика, совсем не-зоновская:

-- Идеи! Идеологии!!! Да нахрен этих всех идей, когда вокруг гибнет столько людей! Людей, ты понимаешь, лю-дей!!!!

"Людей вместо идей"... Встретить такого "титана Возрождения" в "синяках" в ополчении... Ну это сродни тому, что при ремонте сливной канализации сельского дома где-то в дикой глуши Донбасса найти в окаменелом дерьме медную трубу с литой биркой "Сделано Бенвенуто Челлини", да?

Что ещё? Разве что пел прекрасно, и никакой аранжировки, просто ладошками по коленкам, просто ложкой по котелку. И именно от него я слышал самое душевное исполнение бунтовского "Уходили мы из Крыма".

Вот так вот и остался очень ярким рубцом в памяти про пятнадцатый у меня Кумыс. А в остальном он был типичным зэком-синяком, способным на любую зоновскую гадость, и устроить "толковище" между своими от скуки, и горсть патронов сыпануть в машину не глядя, причём без всякого злого умысла, просто так, чтоб не расслаблялся, и чифирь пил, и водку на табаке настаивал, и ханку варил, и мародёрил по мелочи... И за мародёрку, вместе с многими из казачьей вольницы -- а блок-пост-то был казачий!-- в конце пятнадцатого и "присел".

Следующая наша встреча была на Саурке, уже не помню, в восемнадцатом или девятнадцатом. Я уже был в казачьей нацгвардии, он -- в приазовском казачестве. И разгульное разливье поголовной пьянки приазовцев... Даже по поводу Саурки и Дня Освобождения Донбасса... Она меня тогда, признаться, и оттолкнула: хоть и медаль "За Освобождение Донбасса" на груди висит, но Донбасс-то -- он ведь и до сих пор не весь свободен, чему радоваться, что праздновать...

А теперь Кумыса не стало. И остались недосказанными и недоспоренными все те мысли и идеи -- опять идеи! -- про людей и про человечность, и про то, что есть человек без идеи, и что идея может сотворить даже с очень хорошим человеком... И, как ни жаль, это уже навсегда...

Только... Только никогда я не смогу забыть той ночи в конце середины лета пятнадцатого. То ли конец июля, то ли начало августа. Когда нас в очередной раз занесла нелёгкая на блок-пост к Кумысу, а ночью всучьи нелюди начали обстрел. Обстрел Докуча, но и по блок-посту тоже прилетало знатно...

Где-то около двадцати двух я, тихонько скатившись с горки на первой передаче, взрыкнул из-за поворота двигателем, мол, "встречайте", и въехал на блок-пост. Как всегда, проверка документов, осмотр груза, приветствия, въезд, палатку на старом месте, прошу к костру. А ближе к полуночи -- началось.

И рвались стодвадцатые мины, и подкидывали душу планеты вверх стопятидесятые чемоданы, и откуда-то били снайперы, и молитвы с матами орались вголос, ибо всё равно нихрена не слышно, и, хочешь-не-хочешь, но хватай и беги, выноси раненых, выволакивай убитых, туши пожар, неси бэ-ка, даже если ты и не ополч, а торговка или простой водила, чудом, наитиём, чуйкой, подсмотром или Божьей помощью проведавший проезд через сплошные минные поля с трассы "серой зоны" на вот этот вот блок-пост на боковом подъезде к Докучу.

И под конец, когда уже светало, когда было разрушено, расстреляно всё, что только могло, когда все лежали в одной щели, рядом друг с другом, Кумыс вдруг взял и снял с себя штаны. И начал -- я так и не понял, почему мне -- на своих коленках показывать:

-- Смотри, Волька! Вот на груди Сталин, и здесь, на бедре тоже Сталин, видишь, да? Такой же? Да нет, не такой, смотри, видишь точки? Это карта, Волька, карта, где наши хлопцы упокоились. Но не простая...

-- А на другой ноге видишь Кремль, да? Как на животе, только опять не совсем так: если глянуть, сколько между звёздами и крышей, то поймёшь, как меняется масштаб. Вот тот же масштаб, да по точкам на морде Рябого -- вот если пересчитать, тогда карта получится правильная... Я её сам на себе колол, ещё тогда, в четырнадцатом...

-- Наши выходили из Славянска. Нет, я ещё тогда понял, что наш генерал заминистрился, да стал уже совсем не атаман, но должен был остаться заслон. В заслон брали добровольцев -- а кому добровольцем, как не мне, меня ведь никто не ждёт? А потом была ночь, когда стоял заслон, а наутро осталось по десятку патронов на ствол, и десяток раненых из четырёх десятков заслона. И была старенькая Ныса с забитым радиатором, так что даже летом печку не выключишь, закипит; не только без документов, но даже без ключей. Кому за руль, как не мне?

-- Ногу простреленную жгутом перетянул покрепче -- и вперёд. И всё бездорожьем, просёлками, потому что в машине стёкол нету. Стёкол нету, а крови и вони от раненых хватает. И мухи, всю дорогу жара и мухи...

-- Я -- дошёл, доехал, последние два километра пёхом пёр, бензину не хватило. А девять человек из десяти, братишки -- в пути остались. Только последнего, Пашку, позывной Сорока, плохо похоронил: на берегу ручья землю обвалил, сверху четыре камня крестом сложил. Если паводок какой, смыть сможет. По всему пути так: ровное место -- а сверху четыре камня одним углом сдвинуты, будто крест, то наши хлопцы. Ты запомни их, Волька, хотя бы по позывным, вдруг когда-нибудь достанем, перезахороним, ты же с поисковиками в бытность мирную хаживал?

И с тех пор, как вспомню Кумыса, оторопь и холодящим затылок шёпотом с того света, с изнанки мира, в ушах те имена, позывные: Король, Торез, Мамочка, Лысый, Гарбуз, Мангуш, Толя, Бармалей, Сорока.

И, как понимаю, навсегда канувшая в небытиё карта, татуировка синим на синяке-зэке, где профиль Сталина нужно пересчитать по масштабу башен Кремля, чтобы потом найти сдвинутые одним углом камни.

Успел ли Кумыс поделиться своим секретом? Успел ли рассказать, кому надо, о том его уходе-выходе? Ведь если арестовали, а потом отпустили, то есть вокруг него тех, "кому надо", чтоб разобраться, хватало. Но вот интересовал ли их именно этот эпизод? Сняли ли карты, записали ли имена?

Я не знаю...

Я просто помню "Король, Торез, Мамочка, Лысый, Гарбуз, Мангуш, Толя, Бармалей, Сорока". И песню "Уходили мы из Крыма"...