Без связи

Ирка Телегина всегда выходит на связь со мной по рабочему графику. Это Анька Глебова или Жорик Сапковских могут напоминать о себе, когда им заблагорассудится, или вовсе откликаются лишь по запросу. Необязательные ребята. А Ирка – нет. У Ирки сказано: связь с оператором каждые три дня стандартного времени, все, связь с оператором.

Лететь к ней в тмутаракань куда-то в созвездие Рыб около четырех месяцев. Сектор малоисследованный, устойчивых переходов к планетным системам кот наплакал. Можно на год застрять из-за флуктуаций и звездного ветра. А связь благодаря эффекту Гойца-Майрика и квант-ретрансляторам – мгновенная, с миллисекундной задержкой.

Словом, мы мило общаемся.

Я сажусь у монитора. Настраиваю камеру. Загорается зеленый огонек абонента.

– Это Игорь, – говорю я. – Код ноль-ноль-один, ЦСО «Кембер», системный оператор.

– Это ноль-один-два, автономный исследовательский модуль, «Гиба», – отзывается Ирка. – Прием.

– Как дела? – спрашиваю я.

– Хорошо, как всегда, – отвечает Ирка. – Прими отчетность.

Раньше мы обменивались, в основном, текстовыми сообщениями. Но это оказалось совершенно некомфортным для нас обоих. Ирка пишет быстро, я успеваю строчку обдумать и набрать, когда у нее уже готов текст на полстраницы. А потом печатные строчки часто не могли передать то, что мы друг к другу чувствовали.

Поэтому мы задействовали голосовой и визуальные модули. Визуал часто барахлит, но я привык, что Иркино лицо во время сеанса замирает или забивается полосами помех. Главное, я ее видел.

И слышал.

Голос у Ирки – с легкой картавинкой. Картавинка то пропадает, то появляется, и это придает ее речи особенную прелесть.

– Какой массив? – спрашиваю я.

– Семьдесят петабайт, если округлить, – отвечает Ирка. – В основном, исследования почвы, минеральный состав приполярных областей, наброски к морфированию.

– Хорошо, принимаю.

Загрузка выскакивает в отдельном окошке на мониторе. Петабайты проносятся из конца в конец окошка пучком зеленых электронов.

– А как сама? – спрашиваю я.

Ирка приближает лицо к объективу камеры. Ее глаз на мгновение занимает все доступное пространство.

Глаз – серо-зеленый.

– Что, плохо выгляжу?

Я улыбаюсь.

– Нет. Вижу даже, постригла челку.

– А, это, – Ирка кокетливо взбивает волну рыжеватых волос, – внесла некоторое разнообразие. Тебе нравится?

– Очень, – говорю я.

Ирка смущенно краснеет.

– А у нас здесь одни базальты, – говорит она. – Вулканической активности миллионов двести как нет, почва состоит из кремнезема, оксидов железа, алюминия и магния, в избытке фтора и фосфора.

– Скучно?

– Ну, немного, – вздыхает Ирка. – Но ты не думай, что я совсем уж скучаю. У меня два десятка проектов. Три лаборатории, спасательная станция, энергетика, роберы, оксигенные микроорганизмы, наблюдение звездной активности…

Я снова улыбаюсь.

– Я знаю.

– Ах, да, – Ирка поворачивается в кресле, демонстрируя панель с датчиками во всю стену у себя за спиной, – тогда я покажу тебе вот что.

Откуда-то снизу она достает планшет и направляет его экраном ко мне. На планшете – картина: темно-оранжевые горы, красный песок, резкие тени и ползущий вдалеке желтый модуль. След от гусениц похож на выдавленные в песке ступеньки. Небо – серо-стальное, голубоватое, мятое, словно летящий по ветру шарф. Цвета избыточно-ярки, линии густы и не имеют строгости.

– Экспрессионизм? – спрашиваю я.

– А похоже? – спрашивает Ирка, с удивлением заглядывая в планшет.

– Наверное. Не силен. Настроение души?

Ирка смеется.

– Хочешь, подарю?

– Давай, – киваю я.

Приемник звякает. Принтер, шурша и пофыркивая, начинает печатать картину в большом разрешении. Иркино лицо прорезает косая линия помех.

– Ой, слушай! – спохватываюсь я. – У меня два больших пакета обновлений. Один для общей информационной базы. Другой – для функционального ядра. Оба протестированы, проверены на совместимость. Скоро еще для роберов будет мультиобновление. Но, наверное, уже завтра.

– Хорошо, принимаю.

Монитор темнеет. Я жду. Большие массивы данных часто перебивают визуал.

– Поймала, – говорит Ирка. – Кстати, у нас тут намечается небольшая буря. Я могу быть недоступна в следующий сеанс.

– Что за бур-ря?

Голос мой грассирует, мягко раскатывает «р», как это без труда удается моей собеседнице. Ирка хохочет, но потом становится серьезной.

– У местной звезды есть буйные периоды, – говорит она. – Очередной прогнозируется через пару дней.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Экранируюсь, как и раньше. На местности есть, где укрыться. Две безопасных зоны в десятичасовой доступности. Так что не переживай.

– Не могу. Я все время за тебя переживаю, – говорю я.

Ирка улыбается. Мы смотрим друг на друга. Через Иркин лоб ползет морщинка помехи.

– Ладно, – говорит, отмирая, Ирка, – картину получил?

Я бросаю взгляд на принтер. Картина лежит в лотке, выгибаясь оранжевым краем.

– Да.

– Там подпись, – говорит Ирка. – Ну, все, пока.

Монитор темнеет. Огонек абонента гаснет.

Вздохнув по окончившемуся сеансу, я вытягиваю картину, расправляю ее перед собой. Модуль упорно взбирается в небо по красному песку. Красиво. Густые мазки пахнут чужим миром. Нет, модуль не отдаляется, наоборот, модуль спешит к точке встречи. Я в этом уверен. В правом нижнем углу – подпись.

«Системному оператору И. с любовью».

***

Через три дня Ирка на связь не выходит. Предупрежденный, я не беспокоюсь. Эфир забит помехами. Ладно, буря так буря. Бур-ря. Как долго она может продолжаться? Наверное, Ирка сказала бы мне, если электромагнитные возмущения на местности грозили бы лишить нас и второго сеанса. Значит, можно особо не переживать.

На всякий случай я поднимаю ее последние отчеты по звездной активности. Ну, да, бури случаются, и жесткое излучение периодически «щупает» поверхность.

Пять, шесть баллов по унифицированной шкале планетарного индекса. Иркины экраны это не пробьет. Даже девять баллов в течение получаса не выведут модуль из строя. А выше звезда, похоже, родить в данный момент не в состоянии. Так что спокойно, Игорь, спокойно, говорю я себе.

Но что-то внутри подергивает.

Я вызываю Жорика Сапковских, который молчит вторую неделю. Жорик исследует сектора в созвездии Козерога. Основательный, медлительный увалень, вот что я о нем думаю.

– Да? – отзывается он на мой запрос.

Голос у него вечно недовольный. Жорик выбрал себе образ занятого интраверта и не собирается от него отказываться.

– Жорик, куда ты опять пропал? – спрашиваю я.

– Не понял вас, – отвечает он.

– Это Игорь, код ноль-ноль-один, ЦСО «Кербер», системный оператор.

– Принято. На связи универсальный модуль «Кафа», код ноль-один-три, Жорик.

Визуал Жорик принципиально не дает, по экрану бегут цифры техсостояния модуля.

– Самочувствие?

– Приемлемое.

– От тебя никаких данных последние десять дней, – говорю я.

– Коплю, – отвечает Жорик.

– Это не оговоренное действие.

– О, Господи! – Я так и вижу, как Жорик заводит глаза к низкому колпаку рубки, мысленно высказывая мне все, что у него там накопилось. – Игорь, системный оператор, я в процессе перехода. Какие данные?

На мониторе высвечивается карта с пунктиром перемещения модуля из одной планетной системы в другую. Расчетные точки перехода отмечены красным.

– Прости, не заметил, – говорю я. – Ты можешь связаться с Ириной?

– Которая ноль-один-два?

– Да. «Гиба».

– Ты к ней неровно дышишь, – констатирует Жорик.

– У нее там буря, – оправдываюсь я.

– О!

– Я серьезно.

– Я уже посмотрел, – говорит Жорик. Он какое-то время сопит в динамик. – Нет, связи нет. Помехи. Она просила о помощи?

– Нет. А ты не можешь к ней подскочить? Козерог вроде бы не так далеко от Рыб. Я дам координаты.

Жорик фыркает.

– Пиши императив.

– У меня нет полномочий, – говорю я.

– Полномочий нет, форс-мажора нет, – перечисляет Жорик. – Системный оператор ноль-ноль-один, ты надо мной смеешься? У меня своя программа.

– Не смеюсь, – говорю я. – Мне просто не спокойно.

– А, сейчас, – говорит Жорик.

Принтер кашляет и выплевывает длинный список на четырех листах. Я беру их в руки. «Галлампейский гриб» – попадается мне среди прочего.

– Что это? – спрашиваю я.

– Список успокоительного, – сообщает Жорик. – Традиционные медикаментозные средства, земные народные, инопланетные. Надеюсь, что-то да поможет.

– Очень-очень рад, – кисло говорю я.

Жорик отключается. Я спускаю список в утилизатор. Так, что делать? Ждать еще три дня? Стойкий ли я системный оператор?

Прикнопленный к стене желтый модуль ползет в небо.

***

Меня хватает всего на двое суток. Я плохо сплю. Я вижу сны, полные тревожных оранжево-красных пейзажей и затираемых ветром следов.

Связи нет.

Глупо, глупо куда-то бежать, убеждаю я себя. Но просматриваю возможные маршруты до созвездия Рыб. Она со всем справится, говорю я себе. И одновременно рассчитываю, за какое время у меня получится одолеть сто семьдесят световых лет. Ты – идиот? – спрашиваю я себя. Не можешь потерпеть? И связываюсь с четырьмя транспортами, идущими к транзитному узлу, выясняя, какой может взять меня на борт.

Три отпадают сразу. Два не приспособлены для перевозки человеческих особей. Экипаж третьего готов разместить меня в контейнере с замороженным мясом. Если, конечно, я обеспечу себя достаточным запасом кислорода…

Четвертый транспорт, пузатый пассажирский шонгэн с непроизносимым названием, имеет буковку «м» в трек-листе, то есть, принадлежит маддирцам.

Мы замирились совсем недавно, лет тридцать назад, и отношения между Маддир-Эт и Содружеством все еще оставляют желать лучшего. В сущности, купив место на шонгэне, я рискую быть «по ошибке» выкинутым в космос. Но другого выхода у меня нет. Никто под меня и мои страхи прыжковый корабль в центре не выделит.

Получив заказ на кислородную капсулу, капитан шонгэна тут же требует соединения.

Я разворачиваюсь к монитору. Как и все маддирцы, капитан похож на ящерицу ростом со среднего человека, помещенную в гофрированную банку с отверстиями для головы и передних конечностей. На сером лупоглазом лице его выступает розовый узор удивления. Он прищелкивает широкой пастью, и переводчик шепчет мне в ухо:

– Вы – человек.

– Несомненно, – отвечаю я.

Маддирец слушает короткие пощелкивания переводчика. Чешуйки на его лице белеют, когда он пытается взять себя в лапы. Наверное, в знак дружбы я мог бы поделиться с ним копией «успокоительного» списка Жорика.

– Вы хотите лететь до Каэр-Натха? – спрашивает капитан шонгэна.

– И даже дальше, – говорю я.

– Зачем?

– Есть тот, кто нуждается в моей помощи.

Маддирец зеленеет от уважения.

– Это я понимаю, – пощелкивает он ороговевшими пластинками языка о свод пасти. – В этом мы похожи.

Я выписываю себе командировочный трек, подбираю необходимое оборудование, робера-помощника и отправляюсь на шонгэн. Связи с Иркой нет как нет, и это заставляет меня торопиться.

Я лечу, милая!

***

Ни для кого не секрет, что раньше кислородные капсулы в маддирских кораблях использовались для транспортировки пленных. Они узки, как пеналы. У них круглое окошко на створке – заглядывай не хочу. В сущности, весь путь до транзитного Каэр-Натха я провожу под пристальным наблюдением взрослых и не очень взрослых маддирцев. Кто-то из них коричневеет от презрения, кто-то, как кровью, наливается злостью. Дети желтеют от любопытства, указывая на меня суставчатыми лапками. Я так и слышу, как им в прищелкиваниях объясняют: если оторвать человеку конечность, то новая у него не отрастет. Но и умрет он не сразу. Поэтому лучше отрывать голову.

Впрочем, мне не страшно. Все время на шонгэне я провожу за тем, что рассматриваю изображения Ирки на планшете, роюсь в технической документации модуля, ищу места быстрого доступа, изучаю возможные поломки и способы их устранения. Щиты, контуры экранирования, закороченные участки…

Прыжок (или переход, все называют это по-разному) застает меня за виртуальной распаковкой монтажного энергостола. Несколько мгновений я уверен, что кто-то проделал во мне дыру, и в нее, как в бездну, растягиваясь в тонкие молекулярные нити, проваливаются глаза, язык, пальцы, слова и мысли. Потом все возвращается на место, но еще час или два я чувствую, будто обратная сборка произошла с изъяном.

Это знакомо всем, и многие из-за этого не переносят межпланетные путешествия.

Перед самым спуском на Каэр-Натх (мы уже прошли орбитеры и причальные бакены) ко мне стучится капитан и, высокопарно пощелкивая, дарит сувенир на долгую память – стилизованное чешуйчатое яйцо на подставке, исцарапанной маддирской вязью. Я принимаю с благодарностью.

– Могу ли я взглянуть на того, ради кого вы выбрали мой шонгэн? – спрашивает капитан.

– Конечно.

Я показываю ему Ирку.

Маддирец смотрит долго, смотрит на нее, на меня, снова на нее, словно сравнивает. Все, что выдает его лицо, – это несколько крапин недоумения.

– Это она? – уточняет он.

– Да, – отвечаю я.

Далее следуют категоричные щелчки:

– Нет, мы никогда не поймем друг друга.

Улыбаясь, я жму плечами.

***

Каэр-Натх – большой транзитный узел. Здесь специализированные сектора ожидания, торговый рынок и настоящая выставка кораблей – от легких одноместных флапов дьи-ха до монструозных шлюпов коваки. Впрочем, смотреть на них мне некогда. Я сканирую трек-листы ближайших отправлений. Робер, навьюченный ремонтным оборудованием, безмолвно присутствует рядом. Когда я восклицаю, обнаружив, что тишинский хаалаван отменил прыжок на Ка-Такет, он поворачивает ко мне приплюснутую голову и удивленно выдвигает ряд объективов. Возможно, ищет, что во мне испортилось и как это быстро починить.

– Мы в заднице, мой друг, – говорю я ему.

Робер встречает известие стоически. Все, что не имеет отношения к адресованным ему командам, оставляет его равнодушным.

Связи нет. Я пытаюсь соединиться с Иркой по выделенному каналу, но получаю в ответ лишь возмущенное шипение помех. На кластере ЦСО в логах я нахожу коротенькое послание.

«Иг…». «Иг…» и все.

Что-то она хотела сказать мне, чем-то поделиться. Возможно, буря оказалась не такой уж и безобидной. Возможно, она в опасности. Я чувствую, что задыхаюсь. Потерпи, моя милая, потерпи! У меня, видишь, тоже не все складывается.

Я смотрю на робера – двоих нас не хватит угнать прыжковый корабль.

Думай, Игорь, думай! А если попробовать через Бахуту в Кассиопее? Тоже крупный порт, до тысячи стартов-посадок в стандартные сутки, с него кто-нибудь обязательно пойдет на Алларик, что на краю Персея, а там и Циста, и Куотта-Нге, и Фферн-58. Точки переходов в созвездии Овна закрыты из-за гугонов и дивноразума, не поделивших несколько окраинных планетных систем. Но остаются Ти-О и Жуткая Эча в секторе Тельца, через них я вполне могу попасть в Оотукан, а из сектора Кита добраться до Рыб – раз прыгнуть. По времени же…

Занявшись подсчетами, я получаю двадцать стандартных суток. Рекорд! Это если все сложится и мой командировочный трек выдержит траты. О возвращении обратно я не думаю. В крайнем случае, подам аварийный сигнал из Иркиного модуля. Спас-служба у нас замечательная, через полгода где-нибудь подберет.

Уж полгода мы с Иркой на ее запасах протянем.

Я веселею.

– Что есть до Бахуты? – спрашиваю я, зайдя в кабинку заказа.

Робер топчется рядом.

Рейс для меня находится всего один, но и того мне довольно. Кычгольмский ойякан-гокан, набитый разношерстными пассажирами, принимает меня на борт.

Правда, места мне приходится купить все-таки два.

***

Ирка как-то рассказывала мне, что раньше, до Содружества, до первых колоний и, кажется, даже до орбитальных полетов (представить страшно, да?), людей перевозили по миру на убогих деревянных кораблях, где им отводилось одно помещение-трюм на всех. Одно. Оторопь берет. И десятки, а, может, и сотни путешественников вынужденно делили между собой тесное пространство – ни возможности уединиться, ни нормально поспать, ни выйти наружу.

Только оказавшись внутри, я понимаю, что ничего нового во Вселенной изобретено быть не может! Ойякан-гокан – просто космическое воплощение одного из тех древних кораблей, что когда-то бороздили океаны Земли. Верхняя палуба предназначена для экипажа. Нижняя – для всех остальных.

Мне с робером полагаются две скамьи, но одна уже занята семейством паххакидов, которые очень недружелюбно относятся к любому посягательству на их собственность. Они, стрекоча, наскакивают на меня всем своим волосатым прайдом, едва я заикаюсь о том, чтобы они подвинулись. Конфликтовать мне с ними не хочется, поэтому уединение на оставшейся свободной скамье кажется мне разумным выбором.

Глава семейства еще какое-то время смотрит на меня десятком крохотных глазок сквозь визор продолговатого шлема, а я изо всех сил изображаю спящего. Как ни странно, мне удается задремать среди шума, гама и мельтешения множества разумных существ. Даже то, что ойякан-гокан, добираясь до точки прыжка, трясется и дребезжит плитами внутренней обшивки, не может мне помешать.

Во сне я вижу Ирку.

Модуль стоит на взгорке, и слепяще-белая, в косматых протуберанцах звезда медленно всплывает над ним, растягивается вширь, занимая все обозримое пространство. Воздух гудит и дрожит от накопленного электричества. Буря. Буря! Огромные ветвистые молнии с треском начинают бить в модуль, испытывая его на прочность.

Ж-жух! Ж-жух!

– Ирка! – кричу я. – Держись!

И, кажется, босой бегу по красному песку.

Мне остается одолеть метров двадцать, когда рядом со мной в шелестящем воздухе проносится разряд. Я подлетаю вверх, плюхаюсь со скамьи на пол и понимаю, что причина моего падения находится в реальности.

Ойякан-гокан содрогается от натуги. Нас берут на абордаж.

***

Нам не слышно, что происходит на верхней палубе, но все пассажиры, как бы они не отличались друг от друга, начинают чувствовать единение. Медленно они сползаются к моей скамье, хотя она далеко не является центром помещения. Постепенно я понимаю, что они ищут моей защиты. Разноцветный ком из живых существ собирается вокруг меня и моего робера.

Человечество хоть и молодо, но за какие-то триста лет во многих секторах завоевало себе репутацию вида, с которым лучше не связываться. Сто лет мы грызлись с арахантами за Млечный Путь, еще сто лет бились за право исследовать необжитые планетные системы с объединенными флотами чжецу, хело и цуданг-цупанг. И те же самые маддирцы, как я понимаю, уже не последние в длинном списке поверженных врагов.

Так что, когда широкие створки идут в стороны, и на пороге возникают непонятные ребята с пушками, я включаюсь в переговорный процесс.

К счастью, в меня не стреляют сразу же.

Ребята оказываются отсталыми механическими солдатами, состоящими в подчинении у искусственного разума орбитальной крепости Тхегу, и пробавляются тем, что захватывают корабли и разбирают их на запчасти. Пассажиров и экипаж обычно высаживают в компании с аварийным буем на какую-нибудь планетку поблизости и тут же прыгают от места грабежа подальше.

Меня, впрочем, любое отклонение от маршрута не устраивает, поэтому я сразу признаюсь, что я человек. Объявление это вызывает замешательство в среде мародеров, потом скрипучая двухметровая железяка извинительно отводит меня в сторону. Осторожно подбирая слова, искусственный разум Тхегу транслирует мне через железяку, что совершенно расстроен подобным оборотом, так как присутствие человека на такой дряхлой посудине им не просчитывалось.

Я говорю, что у меня обстоятельства, и показываю изображение Ирки на экране планшета.

– Ей нужна помощь, – говорю я.

– У вас это серьезно? – скрипит железяка.

– Более чем.

Тхегу через солдата осторожно пожимает мне руку.

– Никогда не думал, что это возможно.

– Мы – многогранные существа, – улыбаюсь я.

Нас отпускают восвояси.

Наглые паххакиды так и не уступают мне скамью, но поредевший экипаж в знак признательности приглашает меня на верхнюю палубу. Я сплю в чужой каюте, полной чужих вещей. Робер стоит на страже.

***

Связи с Иркой нет.

С ЦСО есть. С Анькой Глебовой есть. С Жориком есть, хотя тысячу раз не надо. А Ирка молчит. Душе моей тяжко. Я тороплю ход ойякан-гокана, я скриплю зубами и меряю каюту шагами. Я перебираю отчеты, картины, записи. Я, наверное, миллион раз повторяю про себя: ты только живи, Ирка, пожалуйста.

Прыжок засасывает меня в черную дыру. Я пропадаю и возвращаюсь, собранный как-то не так. Мне кажется, что на короткое мгновение, на миллионную долю секунды на внутренней стороне моих век отпечатывается ее модуль. Он покосился, он увяз правой гусеницей в песке.

Только бы все было хорошо!

До Жуткой Эчи я добираюсь, как в тумане. Куда-то бреду, где-то сижу и сплю, пополняю кислород, покупаю воду и синтетическую пищу, подзаряжаю скафандр и робера, проверяю связь. Одно дикое место следует за другим, высятся башни, блестят зеркальные монолиты, шпили антенн щекотят черные, синие, перламутровые небеса. Один корабль сменяется другим, планы летят к чертям, удивленные, равнодушные, странные спутники то и дело снуют перед визором.

Раз за разом переход собирает меня по-новому, какие-то частички себя я отдаю космосу в жертву, но одно во мне остается неизменным: я хочу как можно быстрее оказаться рядом с Иркой.

Я ей нужен! Я это знаю. Я это чувствую.

На Жуткой Эче меня догоняет оставленное Иркой сообщение. Оно обрывочно, его совершенно нельзя понять, но, как ни странно, оно заряжает меня энергией и силами, как робера – электрическая батарея.

Жива. Жива! – вот, что важно.

«Иг… я… спра… про…».

Бегу! Лечу! Я успею!

***

От сектора Кита до сектора Рыб – два прыжка с остановкой в Гамелине, космическом порте чжецу. Не самый лучший выбор, но делать мне нечего. Без дозапитки и свежей карты возмущений прыгать к Рыбам – самоубийство.

Так как я записан как человек, к прыжковому челноку сразу является целая делегация.

Чжецу – невысокие гуманоиды с фасеточными глазами и большими комплексами по поводу собственного роста. Они прилетают на шлюпе размером с дом и высыпают оттуда в сопровождении трехметровых киборгов с клешнями и пилами. Киборги должны меня устрашить.

Я стою, любуясь двумя Гамелинскими солнцами.

– Ты – человек! – обвинительно указывает на меня чжецу в салатовом.

Он мне по пояс, как и все остальные чжецу. Из вежливости я сажусь на землю. За спиной кряхтит робер. Тоже, видимо, из вежливости он пытается как-то сложиться, чтобы мне соответствовать.

– Да, человек, – говорю я.

– Мы не любим человеков! – верещит чжецу.

Остальные принимаются скакать вокруг. Киборги щелкают клешнями.

– Я здесь проездом, – говорю я.

– Нельзя! – Чжецу в салатовом становится на цыпочки. – Мы запрещать!

Он похож на капризного и зубастого ребенка с треугольной головой.

– Я отправляюсь к ней.

Я показываю ему Ирку. Чжецу молчит, глазки его темнеют целыми участками, вбирая изображение.

– Большая, – наконец уважительно говорит он.

– Это ее модуль, – объясняю я. – Она, на самом деле, другая.

– Большая! – Чжецу загребает воздух руками от восхищения. – Очень большая! Ты подчиняешься ей?

Я улыбаюсь.

– Я ее люблю.

– О! Она командует тобой!

Чжецу в салатовом лопочет что-то собратьям. Те начинают прыгать передо мной еще сильнее. Переводчик в ухе сходит с ума, выхватывая их полные экспрессии реплики. «Грик!», «Ай-Дрог!», «Прюк!».

Забавный язык.

– Мы хотим смотреть! – объявляет чжецу в салатовом. – Мы хотим смотреть вашу любовь!

Я оглядываюсь на экраны корабля, к которым прижались любопытные пассажиры, и вздыхаю.

– Это ваше требование к человечеству?

Прыжки прекращаются как по команде. Чжецу становятся как будто ниже ростом и тревожно переглядываются.

– Нас не понять, – лепечет главный в салатовом, растягивая пасть в плохой копии улыбки. – Требования нет. Человек лететь.

– Никаких запретов? – спрашиваю я.

Чжецу вскидывает сцепленные руки.

– Космос для всех открыт! – выпаливает он заученную фразу. – Космос свободен! Нет милитаризации космоса!

Фасеточные глаза его жмурятся от напряжения.

Встав, я отряхиваю колени.

– Спасибо. Честно слово, спасибо.

– Всегда!

Все чжецу вытягиваются в струнку.

***

Рыбы встречают меня звездным штормом. До Ирки – не больше двадцати световых лет. Я рядом, рядом, хотя и сделал изрядный крюк! Под защитным куполом станции на Вергаро я смотрю, как вспыхивают силовые экраны, отражая потоки излучения. Продавец похож на кривое дерево. Он яростно торгуется за свой утлый кораблик, все время скидывая цену.

– Триста, – говорит он.

Я соглашаюсь.

– Хорошо, триста энергоединиц.

– Двести восемьдесят!

– Двести восемьдесят?

– Двести семьдесят пять!

В первый раз я вижу, как не повышают, а убавляют цену своему товару.

– Твой корабль так плох? – спрашиваю я.

Торговец качает ветками.

– Это хеггиль. Три световых без перезарядки. Двести шестьдесят!

– А перезарядка?

– Семнадцать йовилей ждать и снова прыгать. Но можно купить запасной инвертор пространства. Тогда восемь йовилей ждать. Управление нативное, через сим-деку. Двести пятьдесят!

– Я согласен, – говорю я.

– А инвертор?

– Согласен и на инвертор.

Торговец задумчиво скрипит.

– Двести тридцать? – выдает он.

– Да.

И все же сходимся мы на ста пятидесяти. И еще сто пятьдесят я вынужден отдать довольному торговцу в качестве премии – он ведь так старался сбить цену в мою сторону!

Связи с Иркой нет уже седьмой день. Что с ней? Как она? Я не знаю. Я не нахожу себе места, но теряю несколько часов, ожидая, когда доставят запасной инвертор. Мог бы, уже шел к Ирке пешком.

Пятнадцать стандартных суток – много это или мало? Некоторые планеты успевают навернуть десятки оборотов вокруг своей звезды. Катастрофе достаточно и мгновения. Для меня – нет хуже пытки. Но ничего, ничего.

Я гоню проданный мне хеггиль изо всех его скромных сил к планетной системе с белым гигантом по приводному маяку квант-ретранслятора. Кораблик достался мне славный, но каждый переход дается ему с трудом. Мне кажется, после прыжка, он, как и я, ощущает себя неправильно собранным, поэтому сбоит и капризничает, то снижая мощность в накопителях, то задерживая обсчет карты возмущений.

Мы с робером в меру своих возможностей держим его в тонусе, носимся, меняя инверторы, и попутно устраняем мелкие поломки. Ирка приближается с каждым часом, с каждой минутой. Я приближаюсь к Ирке.

А перед последним переходом она выходит на связь.

– Ноль-один-два, автономный модуль «Гиба», вызывает системного оператора ноль-ноль-один, – слышу я.

Сердце мое чуть не выпрыгивает из груди.

– Ирка? Ирка! Как ты? Что с тобой? – кричу я.

– Все в порядке, Игорь.

В голосе Ирки слышится усталость. Она измотана. Я это чувствую.

– Не ври мне, – шиплю я.

Ирка вздыхает.

– Буря нерасчетной мощности, – говорит она. – Повреждено сорок восемь процентов защитных экранов. Два серьезных пробоя. Десяток мелких. Выбит один каток, к счастью, не ведущий. Разрядило компенсаторы. Мне, наверное, понадобится время, чтобы восстановить рабочие параметры модуля.

– А роберы?

– Контакт с роберами утерян.

– Все, – говорю я. – Жди меня. Я рядом. Я скоро буду.

– Игорь, наверное, не надо…

– Дурочка, я уже в двух световых!

– Игорь! – В голосе Ирки я слышу радостное удивление. – Игорь, ты в самом деле, что ли?

– Да, да, – говорю я. – Ты же кто? Ты – моя Ирка. Разве я могу тебя бросить? Все, системный оператор ноль-ноль-один будет у тебя через сутки.

***

Я плюхаюсь где-то в двух километрах от Ирки, пересобранный, заново собранный, одуревший от прыжка. Вот-вот рассветет, звезда вылезает краем, бородой протуберанцев над горизонтом, тени от скального массива ползут по красному песку, но все вокруг кажется голубовато-зеленым, светящимся.

Пока не жарко.

Неровный гул двигателей модуля, медленно выбирающегося из ущелья, резонирует от скал. Ирка! Едет! Ирка!

Сначала я хочу встретить ее у хеггиля, как усталый космопроходчик, чтоб ладонью, плечом – о борт. Типа, привет, вот и я, соскучилась? Но через минуту не выдерживаю, посылаю эти мысли к чертям и бегу Ирке навстречу.

– Ирка-а!

Боты проваливаются в песок, едкая пыль взлетает вверх. Звезда греет спину, визор шлема ловит отблески. Я бегу, чувствуя, как земля дрожит под ногами.

– Ирка!

Модуль появляется из-за скальной гребенки. Он тяжел, угловат, а защитные плиты делают его похожим на древний танк с широкой, причудливой формы башней. Тени ползут по нему, словно оглаживают. В модуле – две тысячи тонн веса и четыре метра высоты. Левый бок здорово помят. Все от траков до колпаков в рыжей пыли.

– Ирка!

Я останавливаюсь и распахиваю руки.

Модуль прибавляет скорость, песок красными водопадами осыпается с его гусениц. Слепящие блики играют на полиметалле экранов. Кажется, он сейчас подомнет меня, втянет под брюхо, втиснет в песок, и сто лет ищи – следа не найдется.

Но я не боюсь.

Жар модуля, его дыхание все ближе, ближе, стрекочут траки, похрустывает обшивка, двигатель рычит, разгоняя эхо по окрестностям. Я стою, не шелохнувшись. Густая тьма накрывает меня, и закругленный, нагретый лобовой щит легонько касается шлема.

Пом.

Становится тихо. Шуршит пыль. Я обнимаю полиметалл, обнимаю Ирку руками.

– Ирка.

Она – больше, чем модуль. Она и роберы, и спасательная станция, и лаборатории, и еще десяток объектов. Как Анька Глебова. Как Жорик Сапковских. Искусственный разум, с которым я проводил дни и ночи, который обучал, нянчил, лечил. С которым вел философские беседы, спорил, флиртовал, смотрел фильмы, искал решения неразрешимых задач, делал из него почти человека.

Дочь. Сестру. Возлюбленную.

Как я мог не прийти к ней на помощь?

– Игорь, – шепчет двухтысячетонная Ирка.

Я оглядываюсь.

Робер одиноким, потерянным силуэтом стоит на фоне звезды.

– И чего ты встал? – говорю я ему. – Присоединяйся!

Бухается в песок контейнер с оборудованием. Робер верещит от радости и, высоко вздергивая ноги, бежит к нам по песку. Все его шесть рук раскрыты для объятий.