Орда

    Пережила Орда зиму морозную. Лета не дожидалась, двинулась в путь сразу как только подсохла степь. В синем небе стаи птиц, летят домой в камышовые озера. Орда наоборот, идет в другую сторону. Раздельными, широкими потоками, густо, тяжко. Скрипит, визжит немазаными колесами телег. Волокут их вереницы мосластых, не вылинявших быков, медленно, упорно. Монотонным шагом степь меряют. Вроде как на месте топчутся, а за день много проходят.

Коней прогоняют, земля дрожит от гула. Сколько их, никто не считал, говорят – много, сотни тысяч. Сама степь, изумленно прогибается под невиданной прежде тяжестью конских табунов, отар овец лохматых и людей. Шум, гам, пыль над Ордой, за пять верст видно. Идут, идут, идут… Везде – идут… Одни протопают, сзади другие накатывают…

Жарко. Быки потные, мокрые, языки высовывают, пену желтую роняют. Секут хвостами тонкими по ребрам своим, гнус кусачий бьют. Лица степняков бурые от пыли, глаза блестят и зубы. В мешках кожаных на арбах, или к седлам привязанные, младенцы дремлют. Чмокают, мнут беззубо полоски мяса вяленого щепкой проткнутого, чтобы не проглотить, жмурят глаза раскосые, сонные. В дороге живут, в пути растут.

Разливы весенних лиманов Орда выпивает махом, одним глотком. Кипучей лавой переваливается через низкие берега редких рек. Оставляет после себя многоверстные полосы выгрызенных под корень трав, измочаленные пеньки подлесков, поредевшие кущи кустарников.

Ордынцы идут к северу от захода солнца. Отмеряют пройденные дни и ночи новыми кострами, горьким запахом тлеющих кизяков и сизым пеплом огней потухших, уже оставленных. Отдавших свое тепло пузатым бокам закоптелых казанов, в которых пенным водоворотом бурлит жирная конина и пахучая баранина. На стоянках овцы сотнями, безропотно жмурятся под остро отточенным ножом степняков. Увешанные волчьими хвостами шаманы бьют в гулкие бубны, вываливают на сырые шкуры духовитые кишки бараньи, копаются в парных внутренностях. Отгоняют мух зеленых, толстых. Гадают по печенке на судьбу, вещают волю Вечного Неба.

…Через много дней пути Орда остановилась. Повинуясь единой воле великого хана, раскинула шатры и кибитки среди березовых рощ. Дальше, рощицы сливаются в сплошную полосу, текут в туманы гор и лесов. А там, все сливается бусой синью, прямо в небо упирается.

Встала Орда. И сразу наступила тишина. Так бывает после яростного натиска предгрозового шквала. Грозно, томительно, тревожно. И на степь обрушивается ливень. Он мгновенно заполняет мутной водой овраги и низины. Жмутся в кучу кони, страшно им. Небесную хребтину ломает громом трескучим, рвет на куски разлапистой молнией, больно смотреть, слепит. Жалобно блеют промокшие овцы: вот-вот, бестолково побегут, сломя голову, куда их толкнет ветер. Но степняк ко всему обвык, скот стережет, не бросает, жмурится от тугих струй дождя, прячется под брюхо коня.

Сейчас тишина другая. Дремлют усталые быки. Отдыхают от ярма ненавистного и кнута хлесткого. Разбрелись табуны, пасутся. Умолкли люди. Тянутся шеями из халатов войлочных, вперед смотрят. Туда, где необозримая лесная даль. Много больше она степи. Степь – море, лес – океан. Непролазные чащобы, громадные, заболоченные низменности, широкие равнины со светлыми реками. Там, за стенами из толстых бревен, скрывают свое несметное богатство городища лесных людей. Сильные они и сытые, но не дружные. Спорят, ссорятся меж собой бесчисленные роды и племена, и от этого они слабые и беспомощные, перед пришедшей за их волей и женщинами Ордой. Великий Хан знает это, потому и привел степь к лесу.

Кто-то из степняков смотрит робко, пугается громады лесов. Но тех, кто поверил ханскому слову, искал славы, добычи и рабов, много больше. С вожделением смотрят, через припухшие веки, в закрашенные синим сумерки, качают головой, изумленно цокают языком. На бронзовых, задубевших от ветра и солнца лицах, желтеют крепкими зубами улыбки хищные. Глаза сладкой мечтой подернулись. Горячат косматых коней, горячат свою жаркую кровь и алчность…

Жгли костры, обдирали баранов. Приносили жертвы богам, победы у них просят. Дуют в свистульки из камыша. Тонкие дудки шелестят ветром, шипят змеёй, тоску навевают. Песни горлом поют, переливают им уныло, как свирелью. Ждут…

Когда то и у них было так же, как в лесных краях: каждый род жил сам по себе. Непросто, трудно, но свободно. Только это было до Великого Хана: он упал на степь с высоты вечно синего неба, словно беркут на рыжую лису. Сумел сломать силой и хитростью хребет степной воле, подмял всех под себя, направил дикую мощь Орды на далекий лесной край.

…Между колоннами засновали гонцы, проворные, веселые. Несут ханские приказы темникам улусов. Орда, в походе громоздкая и неповоротливая, теперь, словно стремительная змея, стала выбрасывать из себя молниеносные жала: каждый бросок это многотысячный отряд. Степняки низко пригибались к косматым гривам своих игрушечных коней, и дерзко исчезали в лесных чащобах. В небо потянулись редкие столбы густых дымов. Там, огненным жаром рассыпались бревна стен и тынов, таяли жадным огнем снег. Пепелища смешивались с грязью и кровью. Их оставляла Орда после себя. Всех, кто не желал покориться ханской воле, истребляли. Степняки трудились деловито, весело. Играли своими и чужими жизнями с не виданной до них жестокостью, бездушно. В городищах народ упрямый, бьется насмерть. Редко кто покорялся сам, чаще брали в бою. Но все они, одинаково, бежали за победителями на скрученных из конского волоса веревках. Арканы колючие, крепкие, не сразу ножом перережешь…

Лесной народ растерян, но сопротивляется. Ожесточенно, себя не жалея. Только плетью обуха не перешибешь: плеть, это они сами, хозяева лесов, разрозненные племена, укрывшиеся за тынами городищ. Обух – Орда: слитная, многочисленная и бесстрашная.

Идут напролом, заваливают сучьями и своими телами затравеневшие рвы, муравьями лезут на обветшалые стены. Не ждали их, расслабился лесной люд.

Сыплют степняки тучами стрел, грозят саблями кривыми, воют дико, страх нагоняют. Рубят их хозяева, но врагов меньше не становится. Словно мечет и мечет их на стены осерчавший леший, черпает как нежить из своего из берестяного короба, из, ставшей мачехой, непролазной чащи…

Орда насыщалась, тянутся обозы с добычей. Везут на телегах все что хорошее. Радуются степняки, колеса больше не визжат, дегтем березовым мазаные. А то что бабы воют, девки повизгивают, когда их степняк себе под пузо подстраивает, так это пустяки. За тем и шли в лес. По тропам пленные плетутся, или взятые в заложники. Синеглазых дев в кибитки войлочные плетями гонят. Услаждают они новых господ своей пугливой красотой, укрывают стройные тела от глаз похотливых дивным волосом. Косы растрепанные, мягкие как лен, светлые. Глаза безумные, плакать разучились. Нет в них слезы, скорбь стынет. И боль. У каждой кибитки мокнет под дождем, клацает зубами от холода и голода рядом с собаками озлобленный раб или рабыня, за кости с псами люто дерутся. Веревка самой ценной вещью в Орде стала. Под корень хвосты лошадям обкорнали, крутят арканы, а все мало их…

…На зиму Орда, утянула награбленное добро в степь. Волокла по осенней грязи свое разжиревшее брюхо. Сонная, ленивая, густо рыгающая от сытости. Шла туда где теплее, где можно вольно пасти свои табуны и отары.

…Через три года, переварив в своей утробе давешнюю добычу, Орда зашевелилась. Великий Хан, снова, указал рукоятью нагайки на запад. И все повторилось. Выхлестнуло сонмище отдохнувших степняков, прямиком туда, где уже были. И еще дальше. Бежали бодро, дорога известная, пепелищами отмеченная, горькими вехам новой жизни лесного люда.

На этот раз тяжелая борьба длилась два долгих года. И наконец, настал день, когда хан накрыл полой своего халата огромные просторы и приведенные в покорность народы.

…Он не любил роскошь. Сидит в кибитке на войлоке сером. Скоблил ножиком кость баранью, мясо тонкими пластами режет. На шелковой подушечке сидит жена, молоденькая, румяная. Вертится, смеётся. Весело ей, хорошо. А хан молчит. Рядом с ней, он – черный карагач перед розой. Нахохлился как старый, но еще зоркий и опасный, беркут, на вершине кургана.

Рукой, синими жилами перевитой, берет жирные, сладкие кусочки, в алый ротик молодушке вкладывает, кормит. Сам ест мало. Жует медленно, смотрит в закрытую дверку. В степи осень, ветер дует, сыро. Хан тепло любит.

Зрачками желтыми видит всё, что раскинулось за войлоком кибитки, далеко глядит, на целые месяцы пути во все стороны. Все там теперь его, один большой улус. Только глаза у него холодные, пустые. Старый стал…

Те, кто не смирился перед Ордой, ушли на север, к самым краям ледяного моря. Хан не стал их догонять. Того что он взял под свою руку с лихвой хватало чтобы насытить прожорливую пасть, пугающего ненасытностью, ордынского зверя.

…Орда снова ушла. Но теперь из лесных просторов нескончаемым потоком к ней тянулись обозы от обложенных данью племен и родов. Гордые князья бессильно склонили свои головы перед Степью, на долгие десятилетия, которые плавно слились в почти двух вековую реку времени.

Шли годы. Умирали и рождались люди. Многим из них, в степи, в лесах, казалось, что так было всегда. Так есть и так будет. Потому что - мир не может быть устроен иначе.

Под синим небом жила степь, владычица лесов: над ней, великая воля – потомков Великого Хана.