Очередь

  С утра мы не продвинулись ни на шаг. Придя сюда, думали, что простоим час, максимум два. Но с тех пор движение наблюдалось только в в хвосте очереди, когда подходили новые люди. С каждым часом шевеление отдалялось, и теперь мы почти ничего не видели, кроме прихотливо изгибающейся цепочки неподвижно стоящих людей.

  В основном тут были японцы. Большинство – в современной одежде. Безликие деловые костюмы, у женщин – строгие закрытые платья. Но попадались и кимоно, и хакама, и гэта, и таби вместо туфель. 

Мне бросилась в глаза одна странность – кимоно были запахнуты в разные стороны. Но я не специалист по японистике, а спрашивать объяснений постеснялся.

Все молчали. Мы старались говорить шепотом. Мне казалось, что звуки нашей речи мешают окружающим, и они только из вежливости не показывают нам своего раздражения.

Но я ошибался. Когда отчаяние пересилило вежливость, я взмолился в голос:

— Господи, да забери же ты нас отсюда!

Стоявший впереди нас пожилой японец в простонародной одежде, но с самурайским мечом, обернулся и спросил, неожиданно широко улыбнувшись:

— Вам разве не хочется попасть туда?

Он показал на виднеющееся вдали здание.

— Очень хочется! Но так тяжело стоять и ждать, не продвигаясь вперед!

Японец покачал головой сочувственно.

— Вы не поняли, что делаете здесь. Очередь – только символ. Место, где можно спокойно подумать вспомнить, оценить, взвесить. Когда вы будете готовы, то окажетесь внутри.

— Как, значит, нам можно обойти эту очередь? — изумилась Маша.

— Только если хотите поскорее попасть внутрь. Пожалуйста, заходите!

Он взмахнул рукой приглашающим жестом. Мы переглянулись и послушно шагнули вперед. Большая двустворчатая дверь прыгнула нам навстречу и распахнулась. Мы вошли.

Внутри было очень светло, настолько, что стены терялись в сиянии. Виден был ясно только стол с большими книгами. Высокая фигура, вся в белом, на фоне большого окна. Лицо воина или художника — резкое, будто вырубленное из камня. Взгляд, проникающий до самых глубин, зоркий, все понимающий.

— Приветствую вас, друзья! Расскажите, что привело вас сюда?

— Здравствуйте, уважаемый! Нам нужна ваша помощь, срочно!

Маша, как всегда, успела первой и захватила инициативу в разговоре. Она и при жизни была такой.

И в университет поступила в шестнадцать, после девятого. Отца-профессора заставила до министра дойти за разрешением. И замуж выскочила на первом курсе, пока мы только начинали грызть гранит науки. И диссертацию написала после первой же практики в больнице, когда мы о дипломе еще не задумывались.

Сейчас она была уже бабушка и доктор наук, несмотря на свои сорок и внешность супермодели. Светило науки и способный администратор. Приглашала меня работать к себе, в исследовательский центр, но я отказался. Кому-то же надо лечить людей и в обычной районной поликлинике.

Пока я вспоминал блистательное Машино прошлое, она рассказала нашему собеседнику обстоятельства нашего появления здесь. Тот внимательно выслушал ее, помолчал, подумал, спросил:

— Чего же вы хотите сейчас от меня, какой помощи?

— Вернуться! Нам очень нужно вернуться на Землю. У нас там остались незаконченное дело.

— Вы говорите за вас обоих?

— Да, уважаемый — не знаю, как к вам обращаться. Мы просим помочь нам, если это только возможно.

Я вступил в разговор, поддержав Машу. Мужчина смотрел на меня серьезно, но мне казалось, что в его глазах блестела искра юмора.

— Ну что ж, это возможно. Вопрос только в цене. Она может оказаться непомерно велика для вас.

Собеседник наш скользнул взглядом по открытой книге, прочитал там что-то, посмотрел мне в глаза.

— Вы не прожили полностью назначенный вам срок земной жизни. Поэтому можете провести оставшееся время, как захотите. Но учтите, быть призраком — не великая радость. Зачем вам излишние страдания? Не проще ли забыть прошлое, простить ваших обидчиков, пойти вперед вместо оглядок назад?

— Вы нас не так поняли, — возразила Маша. — Мы не хотим быть привидениями. У нас есть план действий, и, поверьте, мы не задержимся долго там, внизу. И для этого нам нужна ваша помощь.

— Хорошо, расскажите, что вы собираетесь делать.

И Маша рассказала.

Мы составили план, стоя возле горящего автомобиля. Перед этим мы ехали в Машиной машине. Я, как старый водитель, вызвался отвезти Машу к дочке, посидеть с внучкой, пока родители слетают на отдых.

Накануне вечером Машин муж долго возился в гараже, готовя машину в дорогу: доливал масло, подкачивал колеса, регулировал обороты холостого хода…

Появившиеся ангелы не оставили нам сомнений. Они показали нам и подпиленный тросик педали тормоза, и проколотый шланг бензонасоса. У нас не было шансов спастись, и мы точно знали, кто устроил нам нашу погибель.

Маша долго глядела на веселый огонь, а потом сказала:

— Я хочу устроить ему такую же смерть.

Как раз утром, в дороге мы слушали по радио передачу о машинах и водителях. Ведущий рассказывал, как японцы проводят церемонию вселения духов предков в свои новые автомобили, и потом машины у них ходят вечно и не ломаются. И у Маши возникла сумасшедшая идея.

— А давай мы вселимся в его машину, а потом свернем с обрыва, или под фуру подъедем! Этому подлецу любая смерть к лицу!

Мне идея понравилась. Машиного супруга у нас в компании не любили, уж больно скользкий он был тип. Хотя никто не мог и предположить, какая он в самом деле гадина. Мне не жаль было расставаться с моей жизнью – какие там привязанности у старого холостяка, — но отомстить негодяю хотелось.

Наверняка он еще и наживется на нашей гибели. Не зря же много лет прикармливал своего страхового агента, привечал, приглашал на все семейные празднества. Вызнал все тонкости страховок и выбрал полис, максимально полный.

Фу, гадость какая — променять Машину жизнь на мешок с деньгами. Но почему вместе со мной? Пожалуй, единственным причина — ревность. Ничего у нас с Машей не было, а жаль.

Еще с поступления, с первой нашей встречи у доски со списками абитуриентов тревожное чувство набухало в груди всякий раз, когда я встречал ее прямой честный взгляд. Да? – Да!

И не нужны были слова, чтобы подтверждать то, что ясно без слов — близость родной души, родственность большая, чем у любовников или супругов. Наверное, к старости мы бы сошлись, устав сражаться с собой и с условностями дурацкого этикета. Но — не успели.

Муж уложил нас дуплетом, как из двустволки, на взлете — уточку с селезнем. Мелкой местью моей ему останется его анонимность. Пусть останется просто Он. Не открою имя современного Герострата.

Высокий собеседник наш, подумав, сказал.

— У русских идея мести – в крови. Еще Пушкин назвал мщение христианской добродетелью. Странное мнение о христианстве, но вам виднее. Да, я могу помочь осуществить ваше желание. Прошу только взвесить еще раз последствия.

— Что, потом — в ад, за этот грех?

— Не так однозначно, но закон кармы не отменяем. Вы вольны выбирать свой путь, но свобода подразумевает и ответственность за последствия.

— Я согласна ответить. Ты со мной?

— Да. С тобой — даже в ад. Ты же знаешь.

Я улыбнулся любимой и посмотрел на высокого.

— Ну что ж, уважаемый, куда нам идти теперь?

— Никуда не нужно идти. Вы очнетесь внутри машины.

Наш собеседник не обманул нас. Мгновенный обморок, и вот я уже осматриваюсь, обживаюсь в автомобиле, как в новом теле. Мотор – сердце, колеса – ноги, бензобак – желудок. Салон ощущался, как рюкзак за спиной. На водительском сиденьи – он, как ожог, как черный факел. А где-то рядом с сердцем, внутри, теплым огоньком — она, Маша. Я обращаюсь к ней:

— Что с тобой, как ты?

— Сама не пойму. Вокруг сплошная темнота, и только твой голос слышен.

— Попробуй тогда идти на мой голос.

Я постарался открыть ей сердце, и она вошла в него – легко и уверенно, как будто в открытую дверь.

— Ой, я вижу! Как интересно, я будто внутри тебя!

— Так и есть. Но мне это не мешает, наоборот.

— Мне тоже… Вот оно как, быть в чьем-то сердце!

— Ты всегда там была. Веришь?

— Верю. Вижу. Теперь уже знаю.

Мы помолчали, привыкая к новым ощущениям. Потом Маша вскинулась, вспомнив:

— Погоди, а что же теперь с нами будет? Я заперта внутри тебя, а ты — внутри машины…

— Ничего страшного. Думаю, как только машина сломается, мы сможем покинуть ее.

— Сломается – сама по себе, или…

— Или. Надо выполнить наше решение.

— Знаешь, а мне почему-то уже не хочется мстить. Мне сейчас вообще не хочется причинять кому-нибудь вред, даже самому нехорошему…

— Что, и мужу?

— Да, и ему не хочется. Пусть живет, как может. За все зло, сотворенное им, он сам даст ответ. Без нас. К чему мне быть его фурией, брать грех на душу? Нет разницы, придет он на суд сегодня, или через тридцать лет. Ты понимаешь меня?

— Конечно же, понимаю. Я ведь только ради тебя здесь. Я рад, что ты так повзрослела.

— Мне кажется, это из-за тебя, из-за твоего сердца. Я будто искупалась в твоей любви. Оказывается, так много мыслей, сомнений, страхов было во мне от неуверенности, что меня кто-то любит.

— Но ведь всех нас любят, - возразил неуверенно я, вспоминая высокую фигуру у стола, внимательный взгляд, просветивший меня, как рентген.

— Ах, это не то! - Маша капризно махнула рукой. – Это не такая любовь. Она слишком … ровная, мягкая, как пуховое одеяло.

— А моя, значит, как джутовый мешок, — попытался отшутиться я.

— Не ерничай, не получится. Я теперь знаю тебя изнутри, как ты и сам, может быть себя не знаешь.

Маша продолжила, все больше распаляясь.

— Мы будем ему, подлецу, верно служить! Мы его перевоспитаем своей верностью, и он неизбежно станет лучше, чище, светлее…

— Ну да, конечно, а попав на небо, будет просто раздавлен нашим благородством и самопожертвованием. И попросится обратно на Землю, и обязательно — вместе с нами. И чтобы мы опять ему верно служили, а он нашим служением наслаждался и перевоспитывался…

— Фу, каким пошлым ты иногда бываешь!

— Какой есть. И это не пошлость, а простой здравый смысл, коммон сенс. Не зря же говорят: — Горбатого могила исправит. Могила, а не Тойота.

— Так что же ты предлагаешь нам делать?

— Да ничего особенного. От нас ведь мало что зависит. Побудем тут, пока машина не пойдет под пресс, каких-нибудь десять-пятнадцать лет. А ты сможешь заниматься своим положительным реморализаторством. Сон ему красивый навеять, или станцию классической музыки подсунуть в приемнике.

— Думаешь, подействует? – В голосе Маши звучит сомнение. Она хорошо знает своего мужа.

— Так ведь попытка – не пытка. И все равно надо же чем-нибудь заниматься?

— Да, но десять лет – это же так много…

— Может быть, и все двадцать, — усугубляю я, — Вот продаст он через год машину какому-нибудь пенсионеру, а тот станет будет ездить раз в месяц, до ближайшего супермаркета. И сбережет машину на века…

— Ой, а о таком я и не подумала!

— И я не подумал, — великодушно принимаю я на себя часть вины. Не напоминая бестактно, что первоначальный план состоял совсем в другом.

— Хорошо, миленький, любименький, родненький, придумай что-нибудь, чтобы и волки были сыты, и овечка не слишком засиделась в этой железяке!

Маша устраивается поудобнее, и говорит сонным голосом:

— Что-то я подустала. Наверное, мне нужно немного поспать, отдохнуть…

Ее голос затихает. Она действительно спит. Я мысленно ставлю пятерку своим способностям – желание поспать я сам Маше внушил.

Оказывается, для этого не нужно ничего, кроме напряжения воли. Что ж, неплохо. Теперь у меня развязаны руки, хоть и ненадолго.

В плотном мире возможности мои очень малы, но реальны. Опытным путем я установил, что мой предел – камушек весом меньше грамма. Карат, усмехнулся я. Мал золотник, да дорог. Ничего, и этого может оказаться достаточно.

Следующей стадией стало внушение ему. После первого раза дело у меня пошло веселее. Вскоре он захотел подняться на своей новой машине на вершину утеса, царящего над заливом. И двигатель испытать, и закатом полюбоваться. Вечерний город очень красив отсюда.

Камешек испытанный я предусмотрительно устроил на крышке картера, чтобы не искать потом новый такой же. Мы взлетели по крутому серпантину на самый верх. Машина была на высоте. Даже стало жаль ее немного. Она-то ни в чем не была виновата.

— Ничего! — подумалось с внезапной злостью. — Попадет в машинный рай, как невинно убиенная, вернется на Землю уже Кадиллаком.

Мы остановились на самой вершине, на парковке рядом с обзорной площадкой. Я почувствовал уклон асфальта. Мне это было на руку. Когда он припарковался и поднял до отказа рычаг ручного тормоза, я был уже наготове, и подложил камешек в нужное место.

Шестерня хрюкнула, проворачиваясь, и не затянула тормозные колодки. Хозяин машины уже хлопнул дверцей, направляясь к балюстраде. А мы с машиной тихонько поехали в другую сторону, с удовольствием подчиняясь закону всемирного тяготения.

Маша проснулась, когда мы проломили заборчик и неслись вниз, набирая скорость. С грустью я понял, что падать мы будем не в море. Внизу, под нами, извивалась нитка серпантина, по счастью, пустая.

— Извини, любимая, мы снова уходим в огне пожара!

Я обернулся к Маше. Она стояла рядом, щурясь на веселый огонь,жадно жрущий движимое имущество.

Сверху донесся отчаянный крик, даже вопль. Это орал он. Вспомнил, жлоб, что пожадничал, не оформил полную страховку в магазине. Решил сэкономить, застраховаться у своего агента. Но не успел.

Ничего, ему полезно. Страдания, говорят, возвышают, а ведь он, наверное, любит деньги больше всего на свете. Вон как убивается! На нашей с Машей смерти нажился, так пусть ощутит теперь, гад, настоящую боль. Маша засмеялась и протянула руку, показывая мне, на что обратить внимание.

Через мгновение мы стояли на обзорной площадке. Муж её уже не кричал. Он лежал на спине и хрипел, как от удушья. Лицо потемнело от приливающей крови. Наверное, ему можно было помочь, но, как назло, на площадке никого не было. Кроме нас, а что мы можем?

— Это “удар”. То, что теперь называют инсультом. Подождите немного, сейчас мы уйдем вместе.

Наш недавний собеседник из белой комнаты стоял, внимательно разглядывая умирающего. Тот уже поднимался на ноги, растерянно рассматривая свое неподвижное тело. Потом он увидел нас и закричал. Явно от страха.

Не знаю, что он там себе навоображал. Наверное, мы представились ему не такими, какими видели друг друга. Он упал на колени и закрыл лицо и голову руками, точно ожидая ударов.

— Совесть страшная штука, особенно нечистая совесть. Она способна разукрасить встреченных и клыками, и шипами…

Высокий человек (или все-таки не человек?) поднял Машиного мужа с колен, обнял, повел куда-то, на ходу что-то рассказывая. Мы нерешительно потянулись следом. Пейзаж незаметно изменился.

Мы стояли на перекрестье дорог, и пресловутый камень посверкивал гранитным полированным боком. Высокий остановился и оглянулся. Спутник его уже не кричал, но, оглядываясь на нас, вздрагивал. Интересно, какими он нас все-таки видит?

— Лучше вам это не знать, — улыбнулся высокий.

— Ваши образы долго еще будут являться ему в кошмарах. Он будет представлять, что вы приходите его мучать.

— Подбрасывать смолу в котел и дрова в костер – кивнул я.

— Да, и это тоже. Но не о нем речь сейчас. Он своими поступками определил свою судьбу на много веков вперед. А вот что мне с вами делать — ума не приложу!

Мне опять почудились веселые смешинки в его глазах.

— А вы бы отпустили нас, господин хороший! Мы, честное слово, больше не будем!

Маша, как всегда, успела высказать вслух то, о чем я даже не мечтал.

— А вас никто не держит! — высокий пожал плечами.

— Кармический долг вы закрыли, отказавшись от мести. Теперь все пути перед вами открыты. Он показал нам на камень.

Надписи на нем были кратки и однозначны. Три стрелки, влево, прямо и направо. Дэвачан, Абсолют и Библиотека. Мы переглянулись и рассмеялись. Как хорошо, когда не надо ни о чем спорить!

На прощанье Маша подошла к бывшему мужу и погладила его по голове. Тот присел от ужаса.

— Если это зависит от меня, то я тебя прощаю. Но только за себя, не за всех остальных. Надеюсь, когда-нибудь мы встретимся. Прощай, бывший муженек!

Тот вновь упал на колени и попытался поцеловать ей руку.

Маша отдернула ее брезгливо, и мы ушли. Следовало поторопиться - вдруг впереди нас снова ждет очередь?