Совсем не утешительный калейдоскоп

Вы когда-нибудь обращали внимание на то, как море играет с мелкими камушками? Подхватывает и швыряет на песок, и снова уносит, чтобы вновь безжалостно выбросить на берег.

Среди них немало осколков обглоданного стекла. Жёлтые, зелёные, рыжие они вспыхивают под ногами, когда идёшь вдоль кромки воды. Если подумать, то все мы и есть разноцветные стекляшки. Нас крутит по жизни, швыряет из стороны в сторону, а время всё больше отшлифовывает острые углы, чтобы однажды окончательно превратить в одну из сотен миллиардов таких же жалких песчинок. Осколков, что когда-то звались одним целым.

Когда мне было десять, отец женился второй раз. А мне, видимо, в качестве утешения, подарили калейдоскоп. Я мог часами смотреть, как разноцветные стекляшки складываются в замысловатый узор, каким можно любоваться бесконечно. А каждый следующий был ещё прекраснее. И я продолжал крутить колёсико, не в силах остановиться. Мне казалось, что с каждым оборотом я всё больше и больше приближаюсь к тому, чтобы увидеть что-то ещё более восхитительное. И так до тех пор, пока с лёгким треском стекляшки не скатывались в жалкую невзрачную кучку цветного стекла. Уже тогда я не умел вовремя останавливаться...

– Всё на красное!

– Десятка сверху!

– По три на шестнадцать, двадцать и двадцать два.

– Эй, Квинс, ты в этот раз пропускаешь?

Я раздражённо дёрнул плечом. Сегодня был не мой день. Быстро спустил, что было в карманах, и решил поглазеть, за чьим плечом стоит удача. Зря. Когда появился Мэллоу, уйти не представлялось возможным, и я остался. А она... Она стояла за его плечом.

Алые губы улыбнулись мне, и я почувствовал, как в сердце вскрылась старая рана. Опустил руку в карман и стиснул стеклянный шарик. Гладкая прохладная поверхность вернула мне спокойствие. Моё самое большое сокровище. Самый первый созданный мною мир.

Это вышло случайно. Как-то раз, ещё совсем юным парнишкой, сидел я на крыльце и по обыкновению крутил калейдоскоп. Тягучий летний полдень высосал из земли все соки, босые ноги щекотала сухая трава. В такую пору все ищут тени, прячутся за закрытыми ставнями в прохладных синих комнатах, поэтому я мог бездельничать в своё удовольствие, не опасаясь сердитых окриков мачехи и её родни, налетевших к нам в дом как саранча, едва отец перестал вставать с кровати. Солнце пыталось прожечь дырку в моей голове, а в окошке калейдоскопа драгоценными камнями сверкали разноцветные стекляшки. Синие, жёлтые, красные... Они выстраивались в ровные линии, что-то мне напоминая. Я поднял трубку выше, впуская внутрь солнечный свет. Отражение вспыхнуло в зеркалах, и я понял, что понемногу начинаю различать полоски на тенте шатров, пёстрые палатки торговцев, алые юбки крестьянок, скалящих зубы над шутками заезжих артистов... Мгновение – и я был среди них.

Как зачарованный бродил я среди ярмарочных лотков, оглушённый пёстрыми красками, звуками, запахами. Здесь было всё, что только может вообразить ребёнок: мятные тянучки в виде необыкновенных животных, трубочки для мыльных пузырей, которые можно выдувать бесконечно, голубые яблоки, которые меняли свой вкус в зависимости от твоих желаний, и множество других чудесных вещей. У меня совсем не было денег, но они были не нужны – торговцы приветствовали меня и широко разводили руки с поднятыми к небу ладонями – всё для тебя, Квинс, словно говорили они. Это всё твоё.

А потом я бежал по узким улочкам, кричал "Я ваш бог! Отныне я ваш бог!" а они смотрели на меня и весело смеялись, и махали руками, и что-то кричали на своём певучем языке.

Когда я пришел в себя, солнце касалось макушки смоковницы, а из кухонного окна доносилась брань – мачеха распекала меня на все лады, требуя заняться делом. Калейдоскоп валялся в траве, а на моей ладони лежал стеклянный шарик. Я поднёс его к глазам, чтобы получше рассмотреть. Не более полутора дюйма в диаметре и мутный, словно заполненный серым туманом. Но я знал, что там, в самой глубине прячутся разноцветные флажки и пёстрые ряды торговых палаток.

Мой самый первый, самый любимый мир.

Ставлю на зеро, – услышал я свой голос, будто со стороны.

– Отвали, Квинс, ты пустой, – лениво отозвался Мэллоу, хотя его это никак не касалось.

– Тебе есть что предложить? – спустя мгновение прозвучало за моим плечом, и я невольно подвинулся, уступая ей место рядом с собой.

Руки дрожали, но за меня моя ответила гордость:

– Мой лучший мир.

Маленький стеклянный шарик подпрыгнул на зелёном сукне и покатился, не давая разглядеть, что внутри.

– Ставки сделаны, ставок больше нет.

Никогда ещё я с таким отчаянием не следил за каруселью рулетки.

– О, Квинс… – холёные пальцы тронули мою руку, и на миг я поверил, что этот вздох сожаления был искренним. – Мне так жаль!

– Тридцать два красное, – механическим голосом оповестил крупье.

И мой мир разлетелся вдребезги. Красное. Мне никогда на него не везло.

***

Всегда считалось, что я пойду по стопам отца и стану ткачом. Казалось бы, не самая популярная профессия, но в своём ремесле отец был богом. Нити на его рабочем станке сплетались в монументальные полотна, которые уходили на аукционах за баснословные деньги. К нам в дом частенько ломились журналюги, почтовый ящик трещал от приглашений. Но отец редко куда выбирался, предпочитая прохладное уединение мастерской. Он даже стеснялся такого внимания, ведь занимался своим делом не ради наживы. Все знали, что миры, которые создавал отец, стоят намного больше. Не знал только я. Да и не хотел знать. У меня был мой калейдоскоп.

К тому моменту, когда мне исполнилось шестнадцать, отец перестал различать лица. Он давно не покидал своей комнаты. Маленький ссохшийся человечек. Но слабые руки, лежащие поверх одеяла, так и сновали, словно челнок, а запавшие глаза смотрели в одну точку. Думаю, он и тогда продолжал «ткать». Мне было неприятно это видеть, поэтому я старался как можно реже бывать у него. Родня мачехи осела в нашем доме, который, видимо, считала своим. Я упорно избегал общения с ними. Трубка калейдоскопа – отличное средство, если смотришь через неё на того, кого не хочешь видеть. Когда наступили каникулы, я уподобился отцу, как бы кошмарно это ни звучало: целыми днями лежал на кровати, залипая в калейдоскоп, или тайно сбегал в собственный мир ярмарочных палаток.

Они объявили это болезнью. Сказали, что мне надо лечиться. Я до сих пор помню тот день, когда они толпой ворвались в мою комнату, все в чёрном. Кричали, трясли меня. А потом кузен Ларс вырвал из моих рук калейдоскоп, швырнул его на пол и – я не успел даже вскрикнуть – одним ударом ботинка сломал. А я сломал ему ногу.

После этого я много времени провёл в белых стенах. И, как бы ни пытался, не мог отыскать в них хоть капельку цвета. Это сводило меня с ума.

Лица, очевидно считавшие себя очень авторитетными, говорили, что это должно пройти. Они приходили, задавали уйму идиотских вопросов и, ничего не добившись, уходили, оставляя на моей тумбочке ровные столбики отвратительно белых таблеток. Никогда ещё моя душа не была такой тёмной, как в те дни. Так они говорили. Думаю, они искренне в это верили. И пытались убедить в этом меня.

Мне казалось, они хотят, чтобы я сошёл с ума по-настоящему, что именно этого они и добиваются. И изо всех сил сопротивлялся, отыскивая в памяти малейшие вспышки цвета. Но его было так мало и становилось меньше с каждым днём.

В моей голове поселились чёрно-белые мысли. Они подчинялись мне, выстраивались ровными рядами и маршировали на ослепительно белый закат, а я командовал этим бредовым парадом и повторял про себя слова «синий», «жёлтый», «оранжевый»... Но даже не понимал их смысла, словно цветной мир мазнул случайным лучом по моей однотонной реальности.

Свой второй калейдоскоп я собрал, едва покинув стены этой чёртовой богадельни. К тому времени мне исполнилось восемнадцать, и по закону я стал совершеннолетним. Им нечего было предъявить мне.

Прямо из лечебницы я направился домой. Но дело было даже не в том, что идти мне больше было некуда. В стволе больной растрескавшейся груши осталось сокровище – мой стеклянный мир. Два года я мог лишь наблюдать за тем, как постепенно блекнет в памяти аромат голубых яблок, гаснут улыбки на лицах ярмарочных торговцев и выцветают, словно старая фотография, ласковые взгляды их загорелых дочерей.

Однако странное дело – ни тогда, ни потом мне ни разу не приходила в голову мысль уйти в мой стеклянный мир насовсем. Почему? Я мог бы сказать, что и в этом меня ещё что-то держало, но это было враньё. Думаю, всему причиной был страх. Я не мог допустить, чтобы кто-то другой нашёл моё тайное убежище и завладел им.

В дом заходить не стал. Мои вещи уместились в небольшую спортивную сумку, переданную через больничного вахтёра. Всё, что они посчитали нужным собрать. Я даже не стал в неё заглядывать.

Груша за время моего отсутствия совсем загнулась. Во всяком случае, скрученные, покрытые ржавчиной листья и запаршивевшие плоды теперь привлекали лишь злобных ос. Но тайник я нашёл нетронутым.

Из картонной трубки от швейной бобины и зеркальных осколков, которые нашлись в куче мусора на заднем дворе, я собрал новый калейдоскоп. Труднее было с цветом. Помойка щедро одарила меня белыми, зелёными, рыжими стекляшками. Но и миры, в которые я смог заглянуть, были такими же плоскими и унылыми как битые бутылки из-под дешёвого пойла. Мне не хватало цвета.

Красный. Я не знал, где его раздобыть.

Вот так без гроша в кармане, с сумкой, полной барахла, я вышел на шоссе, ведущее из города, и, клянусь, в тот момент я чувствовал себя самый богатым человеком на свете. Потому что в руке держал калейдоскоп, а в кармане нёс целый мир.

Я так и не стал прежним. Жажда сильных ощущений прилипла ко мне, как карамель к зубам. Я постоянно был либо на взводе, либо в полнейшей апатии.

Уличные драки приносили некоторое удовлетворение. Бои на ринге – деньги, которые я тратил на выпивку и шлюх. Во всяком случае, так было до тех пор, пока в моей жизни снова не появился Мэллоу. Мы случайно столкнулись на выходе из клуба, хотя, думаю, он поджидал меня. Тощий бледный с длинными светлыми патлами внешне он был моей полной противоположностью, но внутри него жили те же желания – тёлки, бабло и желание не сдохнуть под забором в двадцать лет.

Нет, мы не были врагами, как вы могли бы подумать. Друзьями, впрочем, не были тоже, несмотря на то, что наши окна пялились друг в друга долгие школьные годы и, если держать рамы открытыми, я мог запросто слышать, что происходит в его комнате, а он – в моей. Просто в какой-то момент он оказался единственным человеком из прошлого, который не вызывал у меня желания его придушить. Думаю, всему виной были те самые таблетки. Слишком много времени провёл я в мире белого равнодушия, и когда их действие сошло на нет, все чувства ворвались в меня вместе с сочными цветами ранней осени. Мне хотелось орать, беситься, лупить кого-нибудь ногами, чувствовать чужие кулаки на своём лице и жадные пальцы на своём теле, ржать как псих и реветь как девчонка – и даже не знаю, чего больше. Потому-то я и выбрал «Парадиз» – место, где можно получить всё оптом и по совершенно бросовой цене.

Мэл научил меня разным схемам выкачки денег из идиотов, как не платить за жильё и ещё много чему другому. Взамен я позволил ему зваться моим агентом, иметь свой процент от выручки, а вскоре, благодаря Мэллоу, я и вовсе перестал вникать в разные мелочи. Не скажу, что во всём доверял ему, но по крайней мере меня всё устраивало. Был ли это переломный момент, после которого всё покатилось по наклонной? Вряд ли. Думаю, я с самого рождения медленно, но неуклонно катился вниз.

Когда я показал отцу свой первый мир... Нет, не самый первый – тот я не показывал вообще никому – другой, выстроившийся в причудливые узоры ледяных бухт и ажурную паутину промёрзших насквозь корабельных такелажей, отец не сказал ничего. Я не получил от него ни одобрения, ни недовольства. Ни единого слова. В то время, как моя сводная сестра Кэтлин постоянно хвалилась тем, как отцу нравятся её зелёные холмы и розовые пони, вышитые двойным крестом на обеденных салфетках, я не получил ничего. Он только посмотрел на стеклянный шар в мой руке и вздохнул, как если бы директору цирка притащили плешивого слепого кролика и сообщили, что это – будущая звезда арены.

Следующий раз, когда я кому-либо вообще открылся, случился много лет спустя. После очередного проигранного боя мне было нечем даже заплатить за лечение, и я выкатил из рюкзака один из своих унылых миров – пустыню, населенную жуткими козлоногими созданиями. Как ни странно, они приглянулись кривому эскулапу. Меня заштопали и вправили пару сломанных рёбер совершенно бесплатно. А спустя какое-то время меня разыскал один тип и спросил, есть ли у меня ещё такие штуки. Он забрал всё и сообщил, как с ним связаться, если появятся новые.

Я никогда не задумывался, куда исчезают проданные миры. Может, оседают в чьих-то коллекциях, как гобелены отца. А может... Нет, я не хотел об этом знать. И старался выбросить из головы. Не знаю, могло ли мне послужить оправданием, что каждый раз после продажи очередного мира я напивался до беспамятства. Сейчас я понимаю, что поступал как трус, но тогда я не мог остановиться. Было в моей жизни то, что влекло меня в сотни, тысячи раз сильнее. Мир зеркального блеска. Мир хаоса и порядка. Мир вечного нуля.

В отличие от остальных, он не выкатился в мою ладонь идеальной сферой, а упал под ноги неровным мутным осколком. Возможно, оттого, что в то время в моей жизни было слишком мало ценных зелёных бумажек, а в калейдоскопе слишком много пустого зелёного стекла. Или дни были тошнотно зелёными, когда я выплёвывал свои внутренности после бурных попоек. А может оттого, что мне катастрофически не хватало чего-то, чтобы заполнить пустоту внутри. В любом случае, я вышел в него прямо из кабацкого сортира и навсегда запомнил дым дорогих сигар, повисший над столом, и шероховатость зелёного сукна под пальцами, когда потянулся сделать первую ставку.

Казино Трёх Нулей – не знаю, какой кретин придумал такое название, но оно как нельзя лучше передавало суть. Оказавшись внутри, я словно провалился в преисподнюю. Без окон, без дверей, только круглый зелёный стол, отражающийся в зеркалах такое множество раз, что голова начинала кружиться, стоило посмотреть по сторонам. Крупье, как бесплотный дух витал где-то под самым потолком, и, казалось, находился во всех концах зала одновременно, сдавая карты, принимая ставки, раскручивая рулетку...

Я не скажу, много ли в тот раз было народу или мало – зеркала врали обо всём, и, думаю, отражали совсем не то, что происходило на самом деле. В остальном же всё было как в любом заведении подобного рода. Вряд ли моё появление стало неожиданностью – внимания на меня обратили не больше, чем на тающий в бокале лёд. Я выгреб из кармана всё, что у меня было, но этих жалких смятых банкнот, на которые я мог бы спокойно тянуть ещё неделю-другую, едва хватило на самую дешёвую фишку.

Выполз я оттуда богачом, но внутри ещё более опустошенным, чем когда-либо раньше. Выпивка, шлюхи – всё понеслось с новой силой. Но вскоре пустоту заполнило навязчивое желание вернуться.

Второе посещение мира трёх нулей вытрясло из меня всё до последнего цента. Третье… я даже говорить не хочу о том, что мне предложили поставить на кон. Я ушёл как побитая собака, заверяя себя в том, что у меня ещё есть достоинство.

Я пытался избавиться от соблазна. Я пробовал его продать, выкидывал, «забывал», но каждый раз ключик к миру трёх нулей, как по волшебству, вновь оказывался в моём кармане.

Тогда я пустил слух. Мол, тайное место, закрытый клуб, высокие ставки… Признаться, на удачу я особо не рассчитывал, но ставка сыграла – потянулись клиенты, а я стал проводником. Не так часто, как хотелось бы, зато имел свой процент, а следовательно, возможность играть чаще.

Однажды я сидел в одной из тех забегаловок, где о вас никогда не судят по внешнему виду, и ждал очередного желающего прикоснуться к миру прекрасного. Полумрак скрывал не только прилипшие к столешнице несмываемые временем круги от пивных кружек, но и лица посетителей. В последнее время дела мои шли в гору, я стал лучше одеваться и даже подумывал снять квартирку в фешенебельном районе, но для встреч с клиентами это местечко подходило как нельзя лучше.

Я потягивал портер и крутил в пальцах грязно-зелёный осколок. Так и подмывало выбросить его в урну. Но каждый раз, когда я уже заносил руку для броска, совесть (или что там под неё маскируется?) не давала мне этого сделать.

– Квинс Ло'уку?

Некоторые женщины обладают таким глубоким чувственным контральто, что в нём можно утонуть. Мои пальцы, уже готовые разжаться, сильнее стиснули стеклянный кусок моей потерянной души, хватаясь за него как за якорь. Я обернулся.

От неё веяло ухоженностью, как от дорогой и очень породистой суки. Облако золотистых кудрей, вежливая улыбка на безупречно накрашенных губах.

– Анна Сорроу, – узкая кисть, протянутая для знакомства, оказалась почти у моих губ. Не думаю, что это была случайность. Я изловчился и неловко пожал её. – Говорят, вы знаете, как открывать дверь в одно очень необычное казино. Такое дано не каждому.

Я вылез из-за стола, и наши глаза оказались почти на одном уровне. Меня пробрало до костей, когда она придвинулась ближе, чуть помедлила и спросила так, словно доверила мне одну из самых больших тайн:

– Возьмёте меня с собой, когда соберётесь туда в очередной раз?

От её запаха кружилась голова. А она стояла, слегка покачиваясь на высоких каблуках, словно лодка у причала. И, клянусь, даже если бы эта лодка пригласила меня в путешествие по водам Стикса, я бы не нашёл в себе сил ответить отказом. Такой женщине не отказывают.

Очнулся я в гробу.

Во всяком случае, именно так вы бы на моём месте подумали об узком деревянном ящике, в котором я лежал совершенно голый. Да, моё очередное посещение зелёного мира закончилось полным провалом. Я проиграл всё, что было со мной, на мне, во мне... Впрочем, нет. Свежих рубцов на теле я не обнаружил, так что можно сказать, что кое-что у меня всё же осталось. Думаю, они просто побрезговали моими отбитыми почками. Но пустота внутри меня была глубиной с кишку кашалота.

Завернувшись в какую-то рванину, босой и больной ещё более чем прежде, я добрался до своей конуры лишь на третьи сутки. Кусок мутного стекла выпал откуда-то из складок, когда я сбросил эту ветошь, чтобы вымыться и переодеться. Я подобрал его и размахнулся, чтобы вышвырнуть в окно, но в этот момент взгляд зацепился за что-то, чего раньше, я был в этом абсолютно уверен, в унылом пейзаже не было.

Натянув старый тренировочный костюм, я скатился по лестнице, пересёк улицу и вломился в вонючий обшарпанный подъезд с наивной надписью «понимание открывает двери» на разбитой, болтающейся на одной петле створке (да-да, кто бы сомневался?) Взбежал на последний этаж и выскочил на крышу. Меня ждало разочарование – там никого не было. Но я был точно уверен...

Когда я вернулся к себе, за окном передавали всё тот же убогий вид на соседнюю крышу, заваленную старым хламом. Но я знал – они были там!

Калейдоскоп обнаружился в ящике стола. После того, как мне пришлось спешно уносить ноги с предыдущего места жилья, он немного помялся, с краю трубка отошла и несколько стекляшек высыпалось, но я не обратил на это внимания. Подняв свою подзорную трубу, я навёл её на яркий прямоугольник окна. Я знал, что там увижу, и ничуть не удивился трепещущим на ветру флагам, малиновым вуалям шатров и блеску золотой кожи танцовщиц. Мир, до которого я больше не мог дотянуться.

Если вам будут говорить, что созданные миры неизменны – не верьте. На самом деле они как шкатулки. Внутрь можно положить всё, что угодно, и нет ничего сложного, чтобы впихнуть один из них в другой. Только я ничего никуда не впихивал.

Когда я впервые увидел Ли? Не помню. Мне кажется, её малиновые шатры и колокольчики были со мной с самого первого взгляда в окошко калейдоскопа. Но познакомиться нам случилось намного позже.

Как-то раз я приполз домой после проигранного боя. Башка гудела набатом, но денег не было даже на бухло, не то что на костоправов. Сел перед зеркалом, чтобы попытаться самому вправить свёрнутый на бок нос… и от адской боли потерял сознание.

Пришёл в себя на мягких подушках. Перед глазами непрерывно плыли и кружились какие-то пятна всех оттенков красного, и я испугался, что теряю зрение. Но оказалось – это стены шёлкового шатра. Где-то звенели невидимые колокольчики, и красивый женский голос пел на чужом языке. Так я оказался в мире Ли. Если только можно назвать миром несколько полупрозрачных шатров и с десяток танцующих фигур в разноцветных одеждах.

Когда я вспоминаю нашу первую встречу, прежде всего в памяти всплывает запах мёда и сандала. И густые маслянистые волосы. И золотистые пальцы, осторожно изучающие моё лицо.

Я не знаю, сколько ей было лет. Ни одна морщинка не задерживалась на гладком безмятежном лице, только нежная понимающая улыбка таилась в уголках губ.

Её руки мяли моё тело, исцеляли его. Под чуткими пальцами Ли сходили гематомы, срастались кости. Даже сам я менялся рядом с ней, становился лучше, чем есть на самом деле.

Я погружался в неё, как в море, да она и была моим морем. Ласкала меня, целовала, наполняла до краёв как пустой кувшин и выбрасывала обратно в реальность. Очищенного, обессиленного и умиротворённого. Ни одна женщина не делала для меня того, что делала Ли. И ни одна женщина не вызывала во мне таких чувств.

Я не знаю, эти несколько призрачных шатров и есть весь их шёлковый мир, или есть и другие. Я никогда не слышал их имён, они не разговаривали ни со мной, ни при мне, не ели, не работали. Только смеялись, пели и танцевали. Да и с Ли большей частью мы общались не языком, если можно так выразиться. Она касалась меня – и образы просто возникали в моей голове. Когда я спросил, как её зовут, в мыслях вспыхнула череда картинок с самыми невероятными образами – будто красочные живые тату, которыми была разукрашена её спина, переместились прямо мне в голову. Не уверен, что она верно поняла мой вопрос. Потому стал звать её просто Ли, как известную актрису прошлого века, которую она мне напоминала.

Со временем, я научился находить шёлковые шатры в других мирах. Не знаю, следовали ли они за мной, или же это я следовал за ними. Но каждый раз моё сердце билось сильнее, стоило мне услышать знакомый звон колокольчиков. Будь то в душных каменистых степях, населённых призраками, среди холмов, облепленных домишками слепого народца или на вылизанных ледяными сквозняками улицах кривого города – я всегда искал встречи с музыкой шёлковых шатров.

Так я и жил. Когда не дрался и не отлёживался на больничной койке, залипал в калейдоскоп или отдавался в исцеляющие руки Ли, то попросту слонялся по улицам. Знаете это состояние, когда бесцельно скользишь взглядом по сторонам и вдруг замечаешь то, чего не видел раньше? Что-то, чего никак не могло здесь быть.

Возможно, из-за того, что мой калейдоскоп был немного сломан, и стекляшки разбегались из него, как блохи, моя привычная реальность тоже дала трещину, через которую проглядывали иные миры. Я видел голубые яблоки на лотках уличного торговца, живые тату на потных телах в ночном клубе, острые замковые шпили, венчающие макушки небоскребов и кошачьи хвосты, выглядывающие из-под женских юбок. Бисер моих миров вплавлялся в мостовую, по которой я ходил каждый день, и я ничего не мог с этим поделать. Вот только я не знал, видели ли это другие люди или оно существовало только в моей полоумной башке. Потому я ничуть не удивился, даже обрадовался, увидев на углу знакомую вывеску «Казино Трёх нулей». И тогда я совершил величайшую глупость в своей жизни – я затащил в него Мэллоу.

До сих пор не могу понять, зачем. Нужен ли мне был кто-то, чтоб подтвердить, что я не рехнулся окончательно? Или просто захотелось поделиться тем, что я больше не мог выносить в одиночку? Не знаю. Во всяком случае, он подтвердил, что Казино Трёх Нолей абсолютно реально. И, как и я, влип в мир зеркал и безумных ставок. Вот только, в отличие от меня, Мэл оказался умнее. Он не стал кидать в ненасытную бездну всё, выворачивая карманы, как в полицейском участке. Да что я говорю – этот пройдоха всегда был себе на уме. Поэтому я вовсе не удивился, когда он постепенно отстранился от наших общих делишек, а затем и вовсе куда-то пропал. Я его ухода особенно не заметил. На ринге везло, встречи с Ли стали такими частыми, что я мог неделями пропадать то путешествуя с ней по новым мирам, которые в тот период создавал, вдохновленный не иначе как её любовью, то погружаясь в малиновые волны и золотые объятия моей женщины.

Когда же я снова встретил Мэллоу в Трёх Нулях, то испытал невольную зависть. Ему явно везло. Кремовый костюм, запонки, блестящие отнюдь не фальшивым блеском. Он весь лоснился, и дело было вовсе не в прилизанных гелем волосах – так выглядит помойный котяра, которому посчастливилось-таки встретить свою одинокую старую деву. Впрочем, вряд ли у кого-то повернется язык назвать старой девой мисс Сорроу.

Едва я в первый раз увидел их вместе, мне словно дали под дых. Мэл только усмехнулся, заметив моё лицо. А она (Она! Ради которой я выставил на кон всё, что у меня было, и сунул голову в петлю кредиторов) даже не взглянула в мою сторону.

Вот так в одночасье меня просто взяли и вышвырнули из моего же мира.

Цвет зелёного сукна вновь стал манить меня с непреодолимой силой. Как же так? Почему хренов Мэллоу сумел обойти меня на повороте? Ведь это я создал Три Нуля! Так почему же я там до сих пор за случайного прохожего, а он ведёт себя словно хозяин?

Малиновые шатры перестали приносить мне покой. Перезвон колокольчиков вызывал раздражение. И только Ли по-прежнему улыбалась, ни словом ни жестом не выказывая ни обиды, ни возмущения тем, что я появляюсь всё реже, и от меня снова разит дешёвым пойлом и уличными шлюхами.

Я отдавался её рукам, рассовывал по карманам голубые яблоки, нежные и сладкие, как целующие меня губы Ли, и обнимал её за плечи, когда мы молча сидели, прощаясь с очередным миром.

Я по-прежнему открывал новые миры как бутылки с пивом, но едва пригубив, продавал дальше. Все эти промёрзшие пустоши и уродливые народцы даже близко не напоминали чудесные творения с отцовских гобеленов, и выглядели тем отвратнее, чем меньше стекляшек оставалось в калейдоскопе. Думаю, они недолго радовали своих владельцев после покупки, но на это мне было плевать.

Я говорил себе «Хватит, Квинс, тормози. У тебя есть всё, что нужно для счастья». Но просыпался в своей убогой конуре, принимал ледяной душ и вновь шёл туда, где жили самые сладкие звуки: мечущийся по лузам шарик, шелест карт и тихий гомон. Вот что заставляло мои руки дрожать, а сердце бешено биться от азарта. Иногда мне везло, но чаще я спускал всё подчистую. Представьте, что игра – это несущийся с крутой горы гоночный автомобиль. И вы за рулём. Мотор набирает обороты, стрелка спидометра отсчитывает удары сердца: двадцать, пятьдесят, сто миль в час. Ставки растут, адреналин лупит мощным кулаком прямо в сердце. Вы бы смогли остановиться?

Вот и я не мог.

Когда я рассказал о малиновых шатрах Мэллоу, я был не в себе. Но мне нужны были деньги, чтоб отыграться. Он не стал задавать лишних вопросов, но спустя пару дней свёл меня с одним типом. Я не был уверен, принимая из жёлтушных сморщенных пальцев сигару, а старик льстиво лыбился, щурил раскосые глаза и беспрестанно кивал головой, словно она плохо держалась на тощей шее.

– Немного огня, – повторял он с невыносимым шепелявым акцентом. – Немного огня, когда услысись мусыку и окасесся там. Дым сделает как надо. Сделает хоросё.

Пачка банкнот заставила меня вновь усомниться в принятом решении. Даже не пересчитывая, я видел – здесь слишком много. Намного больше, чем я мог рассчитывать за то, что кто-то другой запросто посчитал бы бредовой галлюцинацией больного психа. Но Мэл успокаивающе положил руку мне на плечо.

– Уверен, ты останешься в выигрыше.

Его слова стали каплей яда, окончательно отравившей моё сознание.

Я всё спустил в тот же вечер.

Жизнь, и без того свернувшаяся в улитку, окончательно пошла по кругу. Я словно осёл за морковкой тянулся к этому грёбаному зелёному аду, но никогда не мог достать его и только и делал что бегал по краю большого круглого стола.

Сколько времени я провёл без Ли? Не знаю. Меня вышибли с ринга, а красный цвет окончательно исчез из моей жизни. Даже кровь принимала оттенки грязно-лилового, когда текла по моим набухшим венам.

Однажды я слонялся по окраине в поисках хоть какого-нибудь заработка и набрёл на стоянку бродячего цирка.

Выцветший купол стоял в окружении раздолбанных грузовиков. Несколько залатанных палаток, пыль, от которой свербит в носу. Я заглянул в одну из них и нашёл там лишь брюзжащего карлика с обезьянкой на плече и венком лотерейных билетиков на шее.

– Эй, жердяй! – обратился он ко мне. – Испытай удачу! Пару центов и быть может она наконец перестанет поворачиваться к тебе задом!

Он неприятно рассмеялся, а обезьяна подпрыгнула и противно заорала, скаля жёлтые зубы. Меня только что вышвырнули из больнички и должно быть я и впрямь выглядел неважно. Но пара центов нашлись, чтобы плешивая макака проворно оторвала клочок бумаги и швырнула в меня.

Безо всякого любопытства я начал его разворачивать, но тут снаружи раздались крики. Карлик бросился к выходу, я поспешил за ним.

Ничего особенного – пара клоунов сцепились, думаю, это было подстроено, чтобы разогреть интерес публики перед представлением, но кто-то из детей испугался и заревел. Собаки лаяли, лошади ржали, вокруг них быстро собиралась толпа. И вдруг я увидел женщину. Должно быть это была гимнастка. Она стояла ко мне спиной в открытом трико, и я почувствовал, как все мои кости начинают ныть от знакомой боли – голая спина от края до края была украшена татуировкой. Золотые глаза, разноцветные бабочки, яркие пятна крутящихся танцовщиц... И всё это неуловимо двигалось, перетекало, менялось...

– Ли...

Ещё до того как она обернулась, я узнал её. Но лучше б это оказался кто-то другой. Эта усталая женщина с мозолистыми руками и забитыми густым гримом морщинками не могла быть ею. И всё же это была она.

Я смотрел на неё и не мог заставить себя подойти ближе. Я видел, что Ли тоже меня узнала. Она подняла руку в знакомом приветствии, и я не выдержал – отвернулся и быстро пошёл прочь. Я почти бежал, и лёгкие мои хрипели как порванная гармонь, в голове гудел бубен, но я не позволял себе остановиться, пока звуки цирковой музыки не заглохли в уличном шуме, и не отстали от меня.

В первом попавшемся баре мне налили, но когда я полез за бумажником, то нашёл в кармане лишь смятый билетик с предсказанием. Едва глянув на несколько слов, я рассмеялся. И смеялся, даже когда меня за шиворот выволокли на улицу и долго били ногами.

А потом я рыдал, понимая, что всё это с ней сделал я. С ними. Я не мог поймать ускользающий от меня мир, поэтому предал его.

В тот же вечер я сломал калейдоскоп. Но что толку? Я выбросил на помойку моей реальности картинку из прекрасной сказки. Я думал, что давно вырос из сказок. Думал, что только так смогу повзрослеть. Как же я ошибался.

Когда спустя несколько дней я нашёл в себе силы вернуться, то застал лишь пустырь с вытоптанной травой.

Я спрашивал о ней всех женщин, которых встречал на своём пути. Кто-то иной на моём месте вглядывался бы в лица, я же жадно выискивал на чужих телах живые тату. Я был уверен, что она оставляла след не только в душах, как сделала это со мной.

Однажды мне показалось, я почти нашёл. Золотая рыбка махнула мне плавником с предплечья разбитной темнокожей барменши. Слишком тесная подсобка, слишком сухие губы, запах дрянного табака... Я ушёл от неё злой, почти трезвый и до самого рассвета крутил колёсико нового калейдоскопа, но даже это не спасало от тоски, поселившейся внутри.

«Ничто не остаётся прежним», – сказала Ли как-то раз на прощание. Что ж, возможно, я все эти годы любил призрак.

***

Когда стеклянный шар с моим сокровищем замер, остановленный лопаточкой крупье, я перевёл взгляд на рулетку. Второй шарик, куда более прыткий, уже крутился в карусели. Красное, чёрное, зе…

Клянусь, я бы выиграл! Но она уже стояла за моим плечом. Я прочитал на лице Мэллоу сожаление, хотя и не сразу осознал это. Лишь когда она наклонилась ко мне, и шарик, покачнувшись, словно её выдох подтолкнул его, скатился в соседнюю ячейку, я понял, что к чему. Ключик вошёл в замок, пазл сложился.

Ярость взорвалась внутри меня. Калейдоскопом закрутились перед глазами картинки – кусочки красного, которого мне всегда так не хватало:

Объявление, которое я сорвал на улице, пока шёл сюда...

«Остерегайтесь психа с калейдоскопом! – запугивали дрожащие неровные буквы, наляпанные алой краской на куске картона. – Он напал на бродячий цирк, изувечил нескольких артистов, поджёг фургоны...»

Предупреждение врача...

«Хватит быть дураком Квинс, – слова доплывали ко мне сквозь алую муть, заполнившую сознание от края до края. – Ещё один удар по голове может стать для тебя последним...»

Последний разговор с Ли, когда я всё-таки нашёл её...

Синяки. Разноцветные синяки, а вовсе не волшебные тату украшали её спину. Склонясь над тазиком, она смывала кровь с разбитой губы, стыдливо прикрывая обнажённую грудь длинными волосами. «Ничто не остаётся прежним, – покачала она головой и голос её звучал глухо, как колокольчик, которому оборвали язык. – Мир умирает, если Бог забыл о нём...»

Отец в отвратительно белой больничной пижаме...

Под предлогом, что он совсем сдал, они таки засунули его в клинику. Но и там он ткал свои невидимые миры, отрешённо пялясь в потолок. Я думал, проведу у его кровати положенные пять минут вежливости и свалю, но меня остановили еле слышные, как шуршание челнока по натянутым нитям, слова:

«Я никогда не хотел для тебя такой доли... Создавать новые миры – это не дар, Квинс. Это проклятье… Нажми на кнопку сынок. Да-да, на эту красную кнопку... Звук мешает мне спать. Нажми на неё...»

И я нажал. Линия, рисующая молнии на экране, вытянулась ниточкой. Совсем как в сказке, когда бросаешь на дорогу волшебный клубок. Я как зачарованный смотрел на экран, не понимая, откуда нарастает этот противный писк. А потом кто-то схватил меня за плечо и отшвырнул в сторону...

У меня, как и у отца, был дар создавать иные миры. В малых дозах такой дар приносит успокоение. Но цветные сказочные сны могут затянуть тебя и превратить в кошмар и для тех, кто находится внутри, и для тех, кого ты оставил снаружи.

Я поднял голову. Мисс Сорроу стояла рядом. Такая же манящая и недосягаемая, как то, чего у меня никогда не было. Алые стекляшки на безупречном лице сложились в знакомую улыбку и я вспомнил…

Губы, целовавшие меня так, словно хотели выпить. Пальцы, жадные и жаркие, сдиравшие с меня одежду. Вызывающая роскошь гостиничного номера и женщина, за обладание которой можно было отдать всё и даже больше. Страсть на грани боли. И нахлынувшее отчаяние и тоска, когда она ушла, даже не попрощавшись. Это была плата за то, что я проведу её в Казино.

Как я пытался вернуть её внимание! Сорил деньгами, купил этот чёртов кремовый костюм, отрастил волосы, пошёл на риск... и в итоге проигрался так как не проигрывал ещё ни разу в жизни.

А потом… а потом я предал Ли.

Боже, какой кретин! Я был уверен, что поднимаюсь в небеса, а на самом деле всё это время падал в бездну.

Рука Мэллоу уже тянулась к маленькому стеклянному шару, но я оказался быстрее. Бросок через стол – и мы покатились по полу. Этот придурок никогда не умел драться, и я бы его прикончил, но кто-то видимо решил, что будет очень сожалеть о его смерти. Краем глаза я только и успел заметить, как она выхватила из ведёрка бутылку. Зеркала на миг отразили двух совершенно одинаковых мужчин, сцепившихся словно мартовские коты, исказили картинку... и обрушили на мою больную черепушку. Впервые шампанское ударило в голову в самом прямом смысле этого слова.

Красное. Как много красного. В кои-то веки его стало слишком много.

Ни один мир не может существовать без своего создателя. Я вспомнил старика, купившего мир малиновых шатров, и злорадно усмехнулся. Бессмертие не входило в наш договор.

Где-то взвыли сирены. Слишком поздно.

Я помню как тонул в какой-то дряни. Море? Они называли его «эликсир, заглушающий боль». Они пытались спастись. Глупцы. Я был непреклонен, когда кинул кости на стол. Я знал, что ставкой на этот раз станет нечто большее, чем моё никчёмное существование.

Волны слизывали с песка разноцветные стекляшки и выбрасывали обратно, составляя всё новые причудливые узоры. Белые, жёлтые, зелёные. Иногда синие. Кому-то со стороны оно могло показаться просто горстью стеклянного мусора. Пусть.

Я снова проиграл, но впервые радовался поражению, как величайшей победе в своей жизни.