Трубы Исрафаила…(ежедневное)
В шесть часов две минуты загремели Трубы Страшного суда. Я выскочил из кровати и как был, потрусил на балкон. Хотелось своими глазами увидеть, как восстают мертвецы, встретить давно почившую бабушку и первым помахать любимой тетушке из Бобруйска.
Было еще сумрачно, мелкий дождь сыпал со всех сторон как душ Шарко. Трубы Исрафаила яростно скрежетали ржавым железом со стороны мусорных баков. Там, в сумерках, за серыми ветками деревьев, что-то двигалось размытыми мокрыми пятнами. Я таращил глаза, пытаясь различить в темноте праведников и грешников.
В голове неслись какие-то смутные воспоминания, что Страшный Суд ‒ это последнее разбирательство, где окончательно будет доказано, кто мы есть на самом деле, а вовсе не образы, нарисованные сами себе воспаленной гордыней. На Суде мы узрим, как благодать божия звала нас ко спасению, а мы упорно сопротивлялись и стремились только к греху и страстям.
В полутьме тяжело бухало и скрипело. Противно каркали ранние вороны. Босые ноги мерзли на холодном бетоне, трусы вымокли и обвисли до самых колен. Был понедельник, первое марта ‒ от одной этой даты легко впасть в отчаяние.
Наконец посветлело, стали различимы серые фигуры у баков. Они накинули цепи на огромную лохань с мусором, пытаясь втащить ее в кузов машины. Железное корыто цеплялось когтями, скрежетало и чертило следы на асфальте, изрыгая трубные звуки.
Где-то в комнате, как гром среди ясного неба, зазвенел будильник. Синий от холода, я наконец очнулся и побрел одеваться.
Натянув покровы, вышел во двор. Там моросило, унылые прохожие скакали через лужи, мокрые собачки ковырялись в прошлогодней листве. Полные семени дождевые черви расползались по сторонам, обуреваемые греховным желанием. Из детского сада несло подгоревшей гречневой кашей.
Аллюзия Судного дня растворилась в реальности скучного быта. И мука нам вечная посреди этого города, луж и унылых прохожих. Господи, спаси и помилуй!
