Человек-могила

Дневник Брэндона Ирвинга

6 октября 1889 года

Чертовски холодно! С деревьев полностью осыпалась листва. И хвоя тоже. Днём небо серое, как пепел, а утром и вечером делается тёмно-фиолетовым, будто покрываясь трупными пятнами.

В нашей проклятой деревне умерли все люди и животные. С ними расправилась чума. Остались только я и вконец обезумевший Патрик.

Последними с жизнью распростились Эшеры. Я не меньше часа стоял возле их дома и вглядывался в окно. Джон и Агата вместе со своими детьми, обнявшись, лежали на полу. Я ждал, что они пошевелятся, проснутся. Но они не спали. Ветер Тьмы унёс их души.

Я поджёг дом и сарай Эшеров. Наблюдал за пожаром и пытался уразуметь, почему зараза не тронула меня и моего отвратительного брата. Гадал, не опустошила ли она всю страну…

Дьявольщина! Мор обрушился именно тогда, когда меня приняли на учёбу в столичный университет! Я почти вырвался из этой ненавистной глухомани!..

А Патрик стал абсолютно невыносим. Пришлось запереть его на чердаке. Он так воет, что я не могу выспаться и сам вот-вот чокнусь. Он разбил слуховые окна. Пытался выбраться наружу, но они слишком малы для него. Пытался высадить дверь, но мои новые засовы не поддались.

Я думал, Патрик долго не протянет, а он пережил наших родителей, Эмили и многих других. Чего доброго, переживёт и меня. Хотя вряд ли…

Эх, напрасно я спалил в деревне все постройки, кроме родного дома. Наверное, к этому времени зараза выветрилась бы из них, и я мог бы нормально спать. Мог бы не слышать бешеных завываний и не задыхаться от вони, которая прёт с чердака, несмотря на то, что я законопатил щели. Уму непостижимо! Как человек способен испускать подобные миазмы?!

Куда ни обрати взор, всё мертво. Дождя не было с мая. В реке и ручьях воды нет, но пока есть в колодцах. Растения засохли. Земля растрескалась. Голые деревья не скрипят на холодном ветру, а стонут, словно эхо завываний Патрика. Ветви похожи на морщинистые руки, а корни высунулись из земли, как щупальца спрутов. Некоторые из них такие длинные, что протянулись через деревню и поля.

Неужели древние пророчества сбываются?! Неужели мир действительно гибнет?!

За предыдущие два дня у меня не получилось подстрелить никакой дичи. Охота стала бесполезным занятием. По утрам я проверяю капканы и силки, но они пусты. Зато в лесу хватает звериных трупов.

Поначалу я обрадовался, мол, сэкономлю патроны, которые и так на исходе. Но выяснилось, что есть падаль невозможно. От её зловония желудок завязывается в узел. Оно не исчезает после того, как труп освежуешь и зажаришь. Наоборот, вонища усиливается вдвое…

Урожай, понятное дело, погубила засуха. Еды мало.

Без особой надежды я спустился в каждый погреб. Нашёл только безжизненную плесень.

Поэтому я прекратил кормить Патрика. Но даю воду. Скоро он ослабнет и наконец-то заткнётся.

11 октября

Что, чёрт возьми, творится?!

Лес окружил деревню со всех сторон. Там, где были дороги, нынче стоят его деревья. Они умеют передвигаться с места на место, хоть сам я этого не видел. А между ними повсюду валяются скелеты животных. Больше нет ни единого трупа. Лишь скелеты!

Кора крупными кусками отваливается от стволов. Деревья должны быть мёртвыми, однако на ветвях появились круглые листья! Чёрные, как сажа, и жёсткие, будто невыделанная свиная кожа!

А вдобавок мой брат воет громче и безумнее, чем в те дни, когда ел досыта!

Не выдержав, я приоткрыл дверь чердака и бросил внутрь горсть сушёных яблок да пару сухарей. Через щель разглядел сумасшедшего и не поверил собственным глазам. Патрик растолстел! Он жирный, как медведь! Недавно был тощим, а теперь… Да разве ж он мог так опухнуть от недельной голодовки?! Разве мог?!

17 октября

Небеса по-прежнему затянуты серой пеленой, ветер утих, и если б не Патрик, то воцарилась бы мёртвая тишина.

Еда почти закончилась. Пора уходить в ближайшую деревню. Пешком и без дорог туда придётся добираться дня три, но я справлюсь.

Да! Точно! Так и сделаю! Возьму последнюю жратву и в путь!

Может, потеряв слушателя, братец умолкнет?

18 октября

Вышел на рассвете. Сейчас полдень. Я сижу на поваленном дереве и пишу эти строки.

Безмолвный лес наполнен сумраком и угрозой. Скелеты животных встречаются через каждые двадцать-тридцать шагов. Таращатся на меня пустыми глазницами. Хотя… пусты ли они? В них тьма. А что во тьме?

С нижних ветвей деревьев свисают ковры из грязно-серой паутины. Но пауков и вообще каких-либо насекомых нет.

Вздыбленные корни мешают идти. Об них то и дело спотыкаешься.

На меня поочерёдно накатывают страх и отчаяние. Почему-то кажется, что в этом виноваты чёрные листья, растущие на сухих деревьях…

19 октября

Не знаю, как я пережил ночь в лесу!

Вечером собрал валежника и развёл костёр. Но не получил ни света, ни тепла. Ветки объяло холодное чёрное пламя, которое лишь сгустило темноту вокруг.

А корни до утра шевелились во мраке! Шуршали опавшей листвой! Ощупывали землю, словно искали что-то! Или кого-то!

Естественно, я не спал! Надо поскорее выбраться из леса!

Но до соседней деревни я дойду не ранее, чем через двое суток.

Двое суток без сна! Где взять силы?!

20 октября

Днём я старательно настраивался на то, чтобы стойко вытерпеть вторую ночь в лесу. Привалов не делал. А на закате сел посреди поляны, свободной от корней.

Но в эту ночь они почему-то не двигались, как и в светлое время. Зато меня терзал чей-то зловещий шёпот. Он доносился сразу отовсюду. Я не понял слов, хотя слышал их отчётливо. Не понял, ведь язык был совершенно незнакомым.

Однако у меня возникло чувство, будто часть моей души уяснила всё прошёптанное, а шептал сам Дьявол!

Я чуть не поджёг дневник! Так мне хотелось тепла и света!

21 октября

Третья ночь выдалась на удивление спокойной. Не шевелились корни. Шёпот не нарушал тишины. Я даже немного поспал.

Правда, мне приснился кошмар. В нём я вышел к неведомой деревне. Её кособокие полуразвалившиеся дома вросли в серую землю по самые окна. Между домами тянулась не мощёная дорога. По ней в мою сторону двигалась странная похоронная процессия.

Впереди шёл седовласый старик в чёрной сутане. В левой руке он держал человеческий череп, из глазниц которого беспрестанно сыпались тёмные листья мёртвых деревьев. А в правой руке была раскрытая книга, и по её светлым страницам ползали упитанные лиловые гусеницы. Несколько из них обернулись бабочками того же цвета и улетели к небу.

За священником следовали юноша и девушка в ночных рубашках и колпаках. В руках эти двое сжимали кость, величиной с оглоблю, и яростно грызли её, пуская кровавую слюну.

После них шагали шестеро лысых мужчин в коричневых сюртуках. На головах они несли деревянный шестиугольный гроб, а руками жадно шарили по карманам друг друга.

Лежавшего в гробу мертвеца скрывал белоснежный саван. На виду осталась верхняя половина лица. Из окровавленных глаз торчали две чёрные свечи, горевшие изумрудным огнём.

За гробом, обнимаясь, шли три девочки лет десяти. Сёстры-близнецы в зелёных платьях. Их длинные рыжие волосы были сплетены в одну косу. Она заканчивалась петлёй, затянутой на шее горбатой шатающейся старухи в жёлтом чепце и коротком красном плаще. Тонкие ноги горбуньи были усеяны язвами. Она прижимала к себе иссохший труп младенца.

Подойдя ко мне, священник сказал повелительным тоном:

- Присоединяйся! Возьми портрет усопшего!

Старик протянул мне череп, а тот превратился в тусклое овальное зеркало. Я вскрикнул и пробудился…

Но довольно писать! По моим расчётам я должен сегодня выбраться из леса! Поскорей бы!

Ночь

Дьявольщина! Как же это случилось?!

Выйдя на простор, я увидел перед собой ветшающий бревенчатый дом с потемневшей черепичной кровлей, щербатой трубой и мутными, грязными окнами. Я подумал, что он просто очень похож на моё жилище. Таких ведь немало!

А когда я заметил за домом кучи золы, обугленные брёвна и обломки черепицы, то решил, что и здесь побывала чума.

Но как только из единственного несгоревшего дома донёсся безумный вопль, я осознал, что вернулся в родную деревню! Сделал в лесу огромный круг и вернулся, Дьявол меня побери!..

Сейчас я скорчился за кухонным столом. В печке нормальным огнём пылают поленья. Патрик попеременно воет и хохочет на чердаке. В доме воняет пуще прежнего и мне…

Чёрт! Зачем я это пишу?! Разве мне это нужно?! Разве это нужно кому-нибудь во Вселенной?!

Какая глупость!!!

26 октября

До слёз хочется с кем-нибудь поговорить. Хоть с кем-нибудь…

Но никого нет. Лишь бесконечно вопящий Патрик и мой дневник. Поэтому я вновь занимаюсь дурацким и бесполезным занятием – описываю свои беды.

Еда закончилась позавчера. У меня от голода постоянно болит и бурчит живот. Голова кружится, словно я выпил полкружки виски. Теряю силы не по дням, а по часам.

Эх, поделился бы Патрик секретом, как без пищи и воды оставаться бодрым да ещё и толстеть. Вчера я по стремянке забрался на крышу и глянул в разбитое слуховое окно. Братец буквально заплыл жиром. Сидит голый, покрытый засохшим дерьмом, вращает выпученными глазами и воет, воет, воет…

Похоже, небу пришёлся по нраву серый цвет и оно не собирается менять его. Ну и наплевать…

Я сегодня много вспоминал о том, как мы жили до чумы. Раньше в нашей семье было принято молиться каждый день. Перед завтраком, обедом и ужином. Но когда не стало семьи, не стало и молитв. А теперь нет и еды.

Однако я снова решил помолиться. Сидя за столом, я бубнил «Отче наш», а в голову ломились умопомрачительные богохульства и грёзы о жареном мясе.

О мясо! Вечная тебе слава!

27 октября

Патрик воет.

Я хочу есть.

Патрик хохочет.

Я хочу есть.

Патрик вопит.

А я, чёрт подери, хочу жрать!

И когда смотрю на свои руки, то едва удерживаюсь от того, чтобы впиться в них зубами. У меня даже слюни текут.

Я слышал, будто человек способен прожить без воды трое суток, а без еды два месяца. По-моему, это враньё! Во всяком случае, про еду! Какие к Дьяволу месяцы?! Да я уже готов сдохнуть!

28 октября

Ходил на охоту. Опять безуспешно. Живых зверей нет в лесу. Только их скелеты. Бледные и гладкие, они лежат под чудовищными деревьями и ухмыляются. Смеются надо мной. Над моими страданиями…

А ещё я усиленно размышлял о себе. Прямо-таки рылся в собственной душе, словно пёс в помойной яме. Именно в помойной, ибо не отыскал ничего, кроме постыдного мусора…

Мне чертовски плохо. Каждая мысль подобна раскалённой игле…

Но внезапно среди них появилась одна прохладная и животворная. О да! Мне вот подумалось, что по сравнению с Патриком я – само совершенство!

А брат сегодня не воет, не хохочет и не вопит. Он визжит. Как свинья…

И всё же мне плохо. Мне страшно. Неужели человек действительно может протянуть без еды два месяца? Это же очень долго. Очень долго мучиться…

29 октября

Ночью так и не смог уснуть, хотя Патрик вёл себя гораздо тише.

Я уснул на рассвете. И привиделся мне добрый, целительный сон, который одарил меня радостью. Она и теперь со мной, правда, слабеет под натиском гнусной действительности.

Мне пригрезилось, что я поднялся на чердак, а он чудесным образом переменился. Сделался просторным и безупречно чистым, как зал в доме знатного богача. Полукруглые слуховые окна стали высокими и стрельчатыми. Два одинаковых красочных витража ярко светились в них. Множество разноцветных лучей, пронизывая благоухающий воздух, раскинулись по стенам, полу и потолку. Создавалось впечатление, будто на чердаке поселилась радуга.

Я застыл у восточного окна, глядя на мастерски сработанный витраж. Я ощутил, что созерцал его прежде. Когда-то давно. И деревянные чётки, лежавшие на широком подоконнике, тоже показались очень знакомыми.

В нижней части витража были изображены животные. Собака, лошадь и овца занимали правый угол, а дельфин, кит и черепаха – левый.

В середине стеклянной картины были вперемежку запечатлены дубовые, виноградные и кленовые листья, а также майские жуки, пчёлы и божьи коровки.

Верхнюю часть витража, расправив крылья, делили три птицы: ворон, чайка и голубь.

Вдоволь налюбовавшись этим великолепием, я оглянулся на противоположное окно. Под ним, скрестив ноги, сидел Патрик. Он читал какую-то книгу и улыбался. Он был спокойным и, судя по всему, здоровым, не толстым и не худым. Его волосы были аккуратно подстрижены и расчёсаны. Лицо выбрито и вымыто. Белая рубаха заправлена в чёрные штаны.

- Что ты читаешь? – спросил я.

- Хвалу творениям, - ответил Патрик, не поднимая головы.

Я подошёл к нему и посмотрел на страницы. Сперва решил, будто они пусты, а потом заметил, что колеблющиеся лучи одну за другой пишут на жёлтой бумаге аккуратные пёстрые строчки. Но прочесть, увы, ничего не успел. Проснулся.

30 октября

Весь предыдущий день я пребывал в прекраснейшем расположении духа и почти не ощущал голода. Так на меня подействовал сон о преобразившемся чердаке. Я даже затеял в доме уборку, преисполнившись уверенностью, что скоро моя жизнь обязательно образуется.

Но сегодня… Увы, сегодня всё иначе.

Ночью спал как убитый, однако волшебных снов не видел. Только безразличную тьму. А пробудившись, почувствовал нечеловеческий голод. Он холодным пламенем вспыхнул в утробе. Он и сейчас полыхает, покрывая мою душу ледяной копотью.

Долго я не выдержу! Необходимо что-то придумать!..

А Патрик снова перешёл на свинячий визг…

31 октября

Поистине самые мудрые решения – самые простые!

Этим утром я взял свой любимый охотничий нож и поднялся на чердак.

Когда я распахнул дверь, Патрик замолчал и повернул ко мне голову. Он сидел на полу, поджав под себя ноги. Рожа была исцарапана. Усы и борода обвешаны соплями. Волосы на голове сбились в колтун. Воспалённые глаза гноились.

- Здравствуй, брат, - сказал я, переступив порог. – Хорошо ли спалось?

Патрик просиял дурацкой улыбкой, промычал что-то невразумительное и на четвереньках пополз ко мне. А я замер, пряча нож за спиной.

Я был готов.

Был.

И всё же чуть не отказался от задуманного! Трудно поверить, но пока брат, потрясая телесами, неуклюже приближался, в моей обугленной и заледенелой душе заскреблась жалость. О да, мне стало жаль этого извращённого, злобного, безмозглого хряка! Я чуть не выронил нож, который вдруг непомерно отяжелел…

Однако потом я вспомнил, что Патрик хотел сделать с Эмили! С нашей младшей сестрой! Вспомнил, и всякое сострадание мгновенно улетучилась!

Брат схватил меня за штанину и промычал:

- Прости.

Не ответив, я одним ловким движением перерезал Патрику горло. Он вновь сел и пару минут непонимающе моргал. Кровь ручьями текла по его безволосой груди. Затем он покачнулся, повалился на спину и подох.

Не тратя времени даром, я за ноги подвесил брата к стропилам, выпотрошил его и расчленил.

Поначалу я собирался поджарить окорок Патрика, но смекнул, что мясо хранится дольше внутренностей. Поэтому, напевая детскую песенку о Молчуне Сэме, я приготовил их на двух сковородках. Сердце, лёгкие, почки, печень и остальная годная в пищу требуха была порезана и как следует поджарена. Теперь же я, насытившись, лежу на кровати в родительской спальне. Отдыхаю, чувствуя в животе приятную тёплую тяжесть.

Подумать только, Патрик был редкостной мразью, но на вкус он превосходен!

Позднее отнесу мясо в погреб.

32 октября

Прежде я ненавидел стряпать, считая данную работу всецело женской обязанностью. Но то было прежде! А нынешнее утро я посвятил приготовлению супа. Нацепил фартук и с превеликим удовольствием хлопотал на кухне.

В итоге получилось отменное кушанье! Настоящее произведение кулинарного искусства! Я сварил его из колодезной воды, специй и побритой да разрубленной головы Патрика.

Уверен, что наиболее благородными занятиями человека являются добывание и приготовление пищи! Спасибо, Патрик! Ты снова сделал меня счастливым! Если б со мной была Эмили, она тоже благодарила бы тебя…

Позавтракав, я хотел бросить обглоданные куски черепа в огонь. Но не бросил, подумав о костной муке.

Полдень

Я по праву горжусь собой, ибо не впал в чревоугодие! Недавно доел суп, но мне показалось мало. Меня с неимоверной силой тянуло сожрать окорок, однако я сдержался! Если потакать своим аппетитам, то еда быстро закончится и придётся класть зубы на полку. Я и так умял вчера все внутренности Патрика, хотя мог растянуть их на полнедели.

Нет уж! Отныне буду есть дважды в день! Буду лишь завтракать и ужинать!

Вечер

Я решил оставить окорок на утро, и поджарил пальцы Патрика. Съел их вместе с ногтями, которые, размякнув, сделались как сыр. А кости обсосал и бросил на подоконник. Пусть сохнут.

Жаль, нет хлеба и выпивки.

34 октября

Никто не воет, не орёт, не визжит. Нет вообще никаких звуков, если я сам не произвожу их. И это весьма хорошо. Просто замечательно.

После еды я часами лежу в кровати, наслаждаясь тишиной и покоем. Почти ни о чём не думаю, не забочусь, не тревожусь. Мне стали приятны сумрак и темнота. Впервые в жизни я всем доволен…

А когда засыпаю, мне снится, как я, укрывшись тёплым одеялом, наслаждаюсь покоем…

38 октября

Поразительное дело! И почему я только сейчас это заметил?!

Штука в том, что за прошедшую неделю я ни разу не справлял нужду! Ни большую, ни малую! А ведь я уже слопал половину Патрика! Половину!

Но живот у меня в порядке. Даже тошноты нет. Наоборот, голод слишком часто даёт о себе знать. Сегодня пришлось поесть трижды.

39 октября

Этой ночью видел во сне огромную тёмную бездну. Она разверзлась посреди мёртвого леса. Я долго-долго бродил по её обрывистым краям и с трепетом думал, что вот-вот упаду, что мне суждено упасть, что упаду непременно…

И не упал. Но вдруг услышал, как неподалёку поёт Эмили. Я принялся звать её. Умолял вернуться. Кричал, что люблю её. Обещал, что всё будет хорошо…

Увы, она не появилась. Она прекратила петь и устало произнесла:

- Когда кто-то говорит, что любит тебя, становится по-настоящему больно… Когда кто-то говорит, что всё будет хорошо, становится по-настоящему страшно.

Я хотел возразить Эмили, но не нашёл нужных слов, а потом пробудился…

40 октября

Проклятье! Похоже, Дьявол вознамерился опять лишить меня покоя! Похоже, он сделал меня лунатиком!

Вечером я уснул в родительской спальне, а ночью проснулся посреди чердака. Лежал на окровавленном полу, сжимал в руке горящую свечу, а надо мной покачивались окровавленные верёвки, которыми я привязывал брата к стропилам.

Чёрт! Мне стало не по себе! Придётся заколотить чердачную дверь и разломать лестницу…

Интересно, нынче что, полнолуние? Из-за дурацких туч не разглядеть ни луны, ни звёзд, ни солнца!

Едва начало светать, я спустился с чердака и позавтракал жареной рукой Патрика.

Вечер

Темнеет. Скоро лягу спать. И вновь усну спокойно, как невинный младенец, ибо чердачная дверь забита дубовыми досками, а лестница пошла на дрова.

Но… я до сих пор не могу пописать и покакать. Да мне и не хочется. Ем, пью, а испражняться не желаю.

Идиотизм какой-то!..

Ну да ладно! Вот нырну под одеяло и погружусь в сон. Я сыт, мне тепло и уютно. Чего ещё надо человеку для счастья?

41 октября

Нет, спокойно поспать не удалось. В полночь выламывал чердачную дверь! Выламывал, дабы выбраться из чердака!

Как я туда попал? Не знаю. Лучше спросить об этом у Дьявола. Наверняка, это его проказы!

Между прочим, совсем не смешно! Выбивая наглухо заколоченную дверь, я чуть не покалечился! Хорошо ещё, что засовы не были задвинуты!

Но к чёрту Дьявола! К чёрту чёрта! Я зверски голоден! Пойду жрать!

Вечер

Весь день размышлял о ночном приключении, а во время ужина вдруг наполнился вдохновением. Легкокрылые музы закружились над моей головой, посыпая оную чудодейственной пыльцой. Тогда я забрался на стол и, размахивая обглоданной тазовой костью Патрика, произнёс короткую, но чрезвычайно мудрую речь:

- Возлюбленные братья и сёстры, дамы и господа, деревья и тучи! Одолеть коварного Дьявола мы сможем только его же оружием! Именно так, а не иначе!

Договорив, я швырнул кость в угол, спрыгнул со стола и отправился спать на чердак. Чтобы туда подняться, мне пришлось принести стремянку.

Всё. Через минуту закрою дневник, погашу свечу и лягу баиньки.

42 октября

Да, не ожидал я подобного! Вот это сюрприз!

Ночью, не понимая, что делаю, не просыпаясь, я слизал с пола всю засохшую кровь и съел окровавленные верёвки! Половицы теперь чуть ли не блестят, пеньковые волокна застряли у меня между зубов, а в губах и языке десятки заноз!

Сейчас правой рукой пишу, а левой ковыряюсь во рту!

Однако это не самая плохая новость. Увы, каким бы большим не был Патрик, но он отнюдь не бесконечный. Остались пара кусков мяса и куча костей.

Вечер

Появилась вонючая отрыжка. Язык сильно распух и дьявольски болит! Вкушать пищу непросто, разговаривать тоже. Хотя с кем тут лясы точить? Вокруг ни души. Даже букашек нет. Может, в мире вообще все вымерли…

Ну и чёрт с ними!

Надо подготовить жернова.

43 октября

Этим утром открыл дневник и обнаружил, что полдюжины страниц после вчерашних записей покрыты кляксами и совершенно неразборчивыми каракулями. Опять я ночью вытворял глупости. Чёртов сомнамбула!

Испорченные листы пришлось вырвать. Сперва каракули огорчили меня, затем разозлили, а потом испугали. Они почему-то напомнили мне зловещий шёпот, слышанный в лесу. Шёпот Сатаны.

44 октября

Расколол кости и зубы Патрика молотком. Намолол из них ведро превосходной муки. Она меня порадовала.

Но когда я заглянул в наш колодец, хорошее настроение улетучилось. Ещё бы! Вода ведь испортилась! Вода стала гнилым киселём!

В других колодцах то же самое. Так что я набрал ведро этой смрадной жижи, процедил её и добавил в муку. Слепил восемь буханок и сунул в печь, где затухали угли.

Увы, хлеб весь развалился! И вкус отвратный! Ничего хуже я не пробовал! Но придётся жрать, коль хочу протянуть хоть неделю.

А я хочу! О да! Хочу! И я… вспоминаю Эмили. Вспоминаю и спрашиваю себя: как бы я поступил, если б она была жива, если б она была со мной? Смог бы я съесть и её, нашу малышку?

- Нет, нет, - вновь и вновь шепчу я. – Конечно же, нет.

Но в глубине души отчётливо слышу иной голос. Он тоже мой. Он по-змеиному шипит, что съел бы Эмили с наслаждением. Не стал бы ни варить её, ни жарить. Съел бы живьем, смакуя нежнейшую, сладчайшую девичью плоть…

45 октября

Ох, не стоило вчера так много думать об Эмили. Под утро она мне опять приснилась. И Патрик тоже, чёрт бы его побрал! Я увидел их в нашем пустом погребе. Брат был в разорванных штанах и без рубахи, а на сестре поблёскивало бисером белое подвенечное платье.

- Что вы здесь делаете? – спросил я, встревожившись.

Эмили не ответила и даже не глянула на меня. Будто заворожённая, смотрела в глаза Патрика. Тучный и высокий, он, казалось, занимал половину погреба.

Когда я повторил вопрос, брат улыбнулся и собственными руками содрал со своей груди кожу. Двумя лоскутами она свесилась ему на ноги, словно подтяжки. Кровь хлынула из раны.

Патрик улыбнулся шире и с оглушительным треском разломал себе грудную клетку. Несколько рёбер упало на пол. Открылось пульсирующее сердце величиной с ночной горшок.

Эмили закричала и попятилась. Патрик схватил её за голову и крепко прижал к себе. Прижал к сердцу и радостно воскликнул:

- Наконец-то! Наконец-то и в конце концов!

Я рванулся к ним, но нечто незримое удержало меня на месте.

Эмили дёргалась и толкала Патрика руками. Пыталась освободиться, однако силы были неравны. Безумный двадцатилетний здоровяк всё крепче прижимал к себе хрупкую четырнадцатилетнюю девушку. Обливал её багровой кровью. Светлые волосы Эмили сделались алыми, платье потемнело, крики сменились бульканьем и…

Я проснулся…

Проклятье! Как же я ненавижу Патрика! Хочу, чтобы он снова был жив! Хочу снова убить его!

Чёрт! Прошло уже полдня, а меня до сих пор трясёт!

48 октября

Еды опять нет. Я съел весь хлеб. Съел волосы Патрика, его причиндалы и кишки, которые почти сгнили в углу чердака. Я вычистил их да сварил в смердящей воде. И пожаловала ко мне изжога. Столь сильная, что я готов извергать пламя не хуже, чем сказочный дракон.

По-прежнему нет ни малейшего желания сходить в нужник. Я целиком сожрал брата и ни разу не облегчился… Поэтому Патрик ныне во мне! Со всеми потрохами! Тщательно пережёванный и обильно смоченный слюной!

По идее при таких делах я не должен ощущать голода. Но куда там! Я только его и чувствую! Меня нанизали на него, как жука на булавку! Вот-вот язык проглочу!

Дьявольщина! Пойду напьюсь воды из колодца. Неочищенной и некипячёной. Может, полегчает.

Полдень

Нет, не полегчало.

Отшвырнув к чёрту ведро, я поглядел на лес и вспомнил о звериных скелетах, коих в нём видимо-невидимо. Тогда вздумалось мне смолоть эти остовы в муку. И плевать, если они воняют, как воняло мясо, покрывавшее их.

Итак, взяв ружьё, нож и мешок, я пошёл в лес. Предполагал, что управлюсь в два счёта. Мол, быстренько наберу костей, вернусь домой и начну скрежетать жерновами. А в итоге пришлось скрежетать зубами.

Теперь все скелеты покоятся в дуплах самых больших деревьев, которые невесть почему стали каменными да обзавелись новыми листьями. Впрочем, новыми их вряд ли стоит называть. Вероятно, это те же самые листья, но сделались они железными, ржавыми и острыми как бритвы. Во всяком случае, среди опавшей листвы, я не заметил ничего чёрного.

Но важно иное. Когда я попробовал забрать кости из дупла, две каменные ветви запросто изогнулись ко мне. Да так стремительно, что я чудом успел отскочить. Парочка листьев разрезала рукав моей кофты.

Сперва я перепугался, а потом разъярился и, покидая лес, костерил его последними словами. Пустой мешок бросил там…

Как же мне всё осточертело!

Вечер

Бесцельно бродил по саду. Съел штук тридцать сухих яблоневых листьев. Запил водой, подождал, но голод не ослаб даже чуть-чуть.

49 октября

Вновь кошмар приснился!

Мне явилась знакомая похоронная процессия, но в этот раз вместо седовласого священника её возглавлял человеческий скелет. Он был одет в чёрный плащ с капюшоном и нёс на плече ржавую лопату с костяным черенком. А в гробу, который покачивался на головах шестерых лысых мужчин, лежал Патрик. Подобно предыдущему покойнику, он был завёрнут в белый саван. Лицо осталось открытым. Из глаз криво торчали горящие чёрные свечи.

Процессия двигалась по узкой дороге, протянувшейся через лес к нашему кладбищу. Древесные корни идущим не препятствовали. Я же, голый и дрожащий, валялся посреди погоста.

Процессия двигалась медленно. Чертовски медленно…

Но вот скелет навис надо мной, клацнул зубами и в его тёмных глазницах сверкнули красные огни. Взмахнув лопатой, он вспорол мне брюхо. Я закричал. Заорал так, что содрогнулись деревья, однако убежать не смог, не смог пошевелиться. Правда, мои кишки самостоятельно расползлись по земле вокруг меня.

Отбросив лопату, скелет оглянулся и прошипел что-то спутникам. Они захохотали. Все, кроме Патрика и младенца.

Лысые взяли гроб на руки и передали предводителю. Едва костяные пальцы скелета коснулись гроба, тот уменьшился до размеров шкатулки. Уменьшился и мой брат.

Опять раздалось шипение и лысые возобновили поиски чего-то неведомого в карманах друг друга. Три девчонки, старая горбунья и бешеная парочка внимательно смотрели на них. Вскоре один лысый достал из кармана другого миниатюрную гробовую крышку и накрыл ею Патрика.

Кивнув, скелет опустил в мой разверстый живот маленький гроб, из щелей которого вырвались языки ядовито-зелёного пламени.

Я закричал пуще прежнего и… проснулся…

Но кошмар не закончился! Он продолжился наяву!

Я вышел во двор, вытянул из колодца ведро воды и увидел в ней своё отражение. Своё и Патрика!

Взвыв, кинулся обратно в дом, дабы глянуть на себя в зеркало! Я отчаянно надеялся, что мне померещилось!

Увы! Настенное зеркало показало моё измождённое лицо и две рожи брата, которые бельмами прилипли к моим вытаращенным глазам! Одна рожа Патрика была болезненно осунувшейся! Вторая распухла от жира!

Я не выдержал и стал молотить кулаками по зеркалу! Оно тоже не выдержало и разбилось…

Теперь кулаки покрыты порезами. Я слизываю с них кровь. Она вкусная. Она успокаивает меня…

50 октября

Изжога и зловонная отрыжка усилились. Живот раздулся, затвердел и похож на барабан. Только я никак не могу опростаться. Не могу проблеваться. Во мне гниёт выродок Патрик. И от этого я схожу с ума. Становлюсь таким, как брат.

Однако же меня вновь осенило. Внезапно я понял, что надо предпринять, дабы вернуться к нормальной жизни. Да, понял.

Скелет подарил мне подсказку. Он опустил в меня гроб с трупом Патрика, и я сделался могилой брата. Но могилу ведь не закопали! Скелет не засыпал Патрика землёй! Поэтому я отправлюсь на кладбище и завершу начатое!

Позднее

Придя на погост, я обнаружил, что ныне там нет крестов. Лишь могильные плиты, серые да покосившиеся. Такие же серые, как низкий небосвод, подпираемый чудовищными деревьями…

Я сел и взял горсть сухой кладбищенской земли. Она пахла тленом. Немного помедлив, я съел её. Затем взял вторую горсть и тоже проглотил. Потом третью, четвёртую, пятую, шестую…

Я закапывал могилу Патрика, но мне чудилось, будто за меня это совершает скелет в чёрном плаще. Объявились и другие участники похорон. Юноша и девушка перегрызли принесённый мослак на две равные части и барабанили ими по надгробиям. Лысые неистово бились головами о те же могильные камни, разбрызгивая кровь и мозги. Девочки задушили своими волосами старую горбунью и принялись играть с трупом младенца, словно с куклой. И он ожил. Замахал ручками и ножками, но остался иссохшим как прежде.

Поглядывая на них, я усердно поедал землю. И чем больше ел, тем меньше делался мой живот. Я чувствовал это. А когда он вообще ввалился, то на лес обрушилась великая тьма. Густая. Осязаемая. Тяжёлая. Она опрокинула меня, повалила на спину, придавила…

Итак, погребение свершилось! Похороны закончились! Его участники исчезли! Скоро всё наладится! А пока что я полежу здесь, на кладбище. Подожду в тишине и покое. Мрак отступил за деревья и постепенно рассеивается.

Подожду…

6 октября

Последняя запись

Не могу поверить, что со мной такое произошло! Не хочу верить!

Однако мне гораздо лучше. Я освободился от вышеописанных ужасов.

Надолго ли?

Не знаю. Но надеюсь, навсегда. Надеюсь и сделаю, всё возможное, чтобы случившееся не повторилось…

* * *

Наевшись могильной земли, я лежал на кладбище и глядел в темноту за деревьями. Я не двигался и в какой-то момент задремал. Затем пробудился от звука тяжёлых шагов. Ко мне шёл скелет в чёрном плаще. Я хотел заговорить с ним, но не вымолвил и слова. У меня перехватило дыхание, когда я заметил, ЧТО скелет сжимает в костяных руках.

Нет, это была не лопата. Это было надгробие. Закруглённая кверху серокаменная плита с жуткой грубо выбитой надписью:

Брэндон Патрик Ирвинг

Родился 6-го октября 1871-го года

Умер 50-го октября 1889-го года

Прочитав это, я вспомнил, что у меня никогда не было брата. Я попытался встать, чтобы убежать прочь, но скелет, размахнувшись, ударил меня могильным камнем по темени. Голову и позвоночник пронзила молния боли. Кладбище сотряслось. Через лес промчался обжигающе холодный воющий ветер. Он вырвал мой дух из проломленного черепа и понёс куда-то сквозь мрак. Я решил, что в ад, и смирился…

Трудно сказать, сколько длился полёт. Но ветер принёс меня отнюдь не в преисподнюю. Он вернул меня обратно на кладбище. То же самое, но сильно переменившееся. Теперь все надгробия были крестами. Деревянными и каменными. Латинскими и кельтскими. Они стояли прямо, а земля под ними покрылась ковром зелёной искрящейся травы. В середине погоста возвышалась необычная статуя, высеченная из белого мрамора. Это был сидящий человек с полукруглой могильной плитой вместо головы и шестиугольным гробом вместо ног. Беспалые руки, похожие на лопаты, простирались к небесам. Надписей на плите не имелось. Ни единой буквы. Ни единой цифры.

Одесную статуи ждал скелет. Он легко поднял мраморную крышку, и ветер швырнул меня в гроб, где не было ничего, кроме моего дневника в чёрной кожаной обложке. Крышка с грохотом опустилась, вновь сделалось темным-темно. Я перестал что-либо чувствовать. Перестал думать и… распахнул глаза…

Я опять находился в собственном теле, которое не было изменено или ранено. Раскинув руки, я лежал на погосте и смотрел в чистое лазурное небо, где высоко-высоко парила птица.

Потом я поёжился от холода и медленно поднялся на ноги. Мой взгляд скользнул по надгробиям. Они были совершенно обычными, старыми и новыми, покосившимися и стоящими ровно. Никаких статуй. Лишь плиты и кресты. Каменные. Преимущественно гранитные.

Затем я посмотрел на деревья, окружающие погост. Их корни скрыты под землёй. Иголки на ветвях сплошь зелёные, а листья – жёлтые и оранжевые. И все обычные. Нет ни железных, ни кожаных. И дупел тоже нет.

На поваленной замшевшей плите стояла чернильница с пером и шелестел страницами мой дневник. Я подобрал его, сунул за пазуху и поспешил к дому. Только не по дороге, а через лес. Я боялся, что мог совершить непоправимое и забыть о том…

Добравшись до целой и невредимой деревни, я не вошёл в неё, а влез на ель. Спрятался в густой хвое и наблюдал за людьми. Живые и здоровые, они занимались своими повседневными делами.

Слава Богу, там были мои родители и сестра Эмили, которые вели себя спокойно и обыкновенно.

Там был и наш старый священник отец Марк…

В августе после моей очередной исповеди он посоветовал мне бороться с неуёмной похотью по-иному, не так, как раньше.

- Когда тебя привлечёт красивая девушка или женщина, - сказал старик, - тотчас представь, будто она поражена мерзкой заразной болезнью. Представь, что красавица покрылась нарывами и язвами. Далее можешь вообразить её умершей, разлагающейся и смердящей. Вообрази в подробностях, чтобы вожделение сменилось отвращением. И помни, прелестницы однажды действительно умрут, сгниют и обратятся в прах… А ещё знай, что нередко блудная страсть коренится в нашем пресыщении. Поэтому чаще постись. Мясо ешь редко. Вообще ешь не досыта. Если же будет совсем трудно превозмогать сладострастие, то ужесточай пост. Пусть голод жжёт похоть ледяным огнём.

Поначалу такой способ не понравился мне. Я ничего не имел против поста, пусть и самого строгого. Но представлять гниющими своих красивых соседок, подруг и… сестру… Нет, подобного я не хотел…

Однако же напор искушения вынудил меня воспользоваться советом священника. Это случилось, когда я не намерено подглядел, как Эмили переодевается. И хоть мне почти не верилось в успех, он пришёл незамедлительно. Фантазии о мерзких болезнях, смерти и разложении легко разорвали вожделение в клочья, разметав их по тёмным уголкам души.

Победа, конечно, не была окончательной. Тем не менее следующий месяц я силой воображения отражал атаки похоти. А успехи, само собой, радовали меня и укрепляли.

Но потом что-то не заладилось. Внезапно я словно раскололся пополам, и в незримую трещину хлынули безумные видения. К счастью, они пленили меня всего на несколько часов, за которые и был написан данный дневник.

Пытаясь понять, что делать, я достал его из-за пазухи и принялся листать. Перечитывал отдельные места, кривясь от омерзения. Стискивал зубы, сопротивляясь желанию разодрать страницы. И вдруг успокоился, наткнувшись на описание сна о преобразившемся чердаке, освещённом двумя витражами. На сей раз я узнал их. Впервые они были увидены мной семь лет назад в окнах старинного францисканского монастыря, который стоит на восточном побережье в сорока милях отсюда. Я тогда ехал с отцом в город, и меня восхитило похожее на замок строение с тремя круглыми башнями. Оно высилось на вершине холма и приветливо сверкало радужными витражами. Они приглянулись мне особенно. Казалось, будто за ними находится некий абсолютно иной мир, полный добрых чудес.

Когда мы подъехали к монастырю ближе, я отчётливо ощутил приятный запах воска и сказал об этом отцу. Он ответил, что у монахов обширная пасека, и они изготовляют много свечей, которые горят в церквях нашего графства и двух соседних…

Закрыв дневник, я спустился с дерева и возвратился на кладбище.

Теперь мне ясно, как поступить. Сейчас напишу письмо родным, а ночью тайно проберусь в дом, возьму нужные для путешествия вещи и отправлюсь на восток. Прежде я мечтал окончить университет, стать учителем и завести семью. А ныне понимаю, что мне предначертано быть монахом. Я должен продолжить начатую борьбу. Должен одолеть разросшееся во мне зло, иначе оно навеки погубит меня.

Что же касается дневника, то его следует оставить здесь, в лесу. Дожидаясь ночи, я отыщу глубокое сухое дупло и спрячу там безумные записи. Если кому-нибудь из людей суждено их найти, то так тому и быть.

Меня зовут Брэндон Патрик Ирвинг. Но в монастыре я приму другое имя. Навсегда.