"Хорошая дурная мать" - часть последняя

С и н ь ц з а н
На меня так лживо – не поспорить -
Клеветниками сочинен донос:
Девушку не мог я опозорить,
Страдать заставить в море слез.

Х у н л а н ь
Ты императора стал правою рукой,
Все были пред тобой открыты двери,
Но перемена вдруг с твоей душой
Произошла - теперь тебе не верю!
Синьцзаном ты был в детстве наречен –
Добрым, понимающим, сердечным,
И вот в пороках ты изобличен,
Как низко, как бесчеловечно!
С детства ненавидел ты ученье
И сидеть над книгой не любил;
Но чутьем природным, обхожденьем
Ты страны владыку подкупил!
Он тебя тогда к себе приблизил,
Сразу посчитав душевно чутким,
Без твоих советов о придворных
Он прожить не может ни минутки.
Ты, сын, я вижу, властью развращен,
Самим собой, красавцем, упоен;
Решил чужие чувства загубить,
Швырнуть и, как фарфор, расколотить!
Ты по дворам в драконовом халате,
Подарке императора, гулял,
Гляделся в зеркало; потом же, вечерами,
В тебя влюбленных списки составлял.
Любовь ты юных девушек губил –
В себе же только совесть хоронил;
Кричат все о тебе теперь одно -
Владыке в ослепленье все равно.
Доверившись тебе, не знает сам:
Ты любишь блеск, надеть халат с драконом;
Опасен, даже страшен ты, Синьцзан,
Не любящий страну, но - возле трона!
Поведаю тебе я о былом,
В красавце ты себя узнай одном.
Когда-то на китайском троне
Династия царила Тан,
Наложницею в царском доме
Цвела себе красотка Ян.
В семнадцать лет могла играть
На цитре, петь и танцевать.
Дружила с девушкой одной.
Резвились юною весной
На конских седлах; только та
Дочь императора была.
И брат ее влюбился в Ян,
Никто не думал про обман:
Хотелось хитрой чаровнице
Лишь с тем себя соединить,
Кто мог судьбу всех в государстве,
Взмахнув рукой, один вершить.
В своих наложницах владыка
Имел искусницу одну,
Что обаяньем и красою
Весь здравый смысл вела ко дну.
И пусть с наследником садилась
В веселье за единый стол,
Все существо ее бесилось:
Родного сына на престол
Ей возвести всегда хотелось,
Законы ловко обойти,
И к императору в доверье
Сумела путь она найти.
Однажды грозно Неба сын
Поведал всем своим министрам:
«Наследник, старший из детей,
К делам страны переменился!
Он в полусне, качаясь, бродит
Нетрезвым возле мостовой,
Его мышленьем верховодит
Люд грязный, грубый и дурной!
Он к Поднебесной безразличен –
Народ доверить не могу;
Для сына женщины любимой
Страну я лучше сберегу».
Поникли главы, и народ
Лишь удивленно возражает:
«Ведь сына вашего она
Открыто ложью покрывает
Затем, что ночью в тайных снах
О власти собственной мечтает!»
Но император безрассудно
В любимой видел идеал,
И ложь, сплетенную так чудно,
Сомненью он не подвергал.
Соперника родного сына
Она решила удалить.
Ворвавшись запросто, невинно
К владыке, стала говорить:
«Любовь моя, предупреждаю,
Наследник заговор соткал,
Тебя кольцом уж окружают,
Ах, как бы жизнь ты не отдал!»
Поверил в хитрую он ложь,
Любимой в ноги поклонился;
Не ставил сына он ни в грош –
Тотчас казнить распорядился.
Но все же где-то в глубине
Красотки совесть пробудилась,
Ее загрызла, и во сне
Вся жизнь ее остановилась.
И император много дней
Лил слезы только лишь о ней,
О сыне вовсе позабыл,
Тогда как сам его казнил.
За то, чтоб мысли каждой дамы
Своей персоне подчинить,
Ты б смог, Синьцзан, родную маму
И глазом не моргнув, убить!
А девушка из рода Ян
Императрицей стала Тан;
Забвенью вмиг любовь предал
Владыка - новую создал.
Красою внешней, не душою
Он был в любви всегда влеком;
А Ян, своею чередою,
Уж дружбу завела с врагом.
Но император в увлеченье
Ей комплименты пел, когда
Готовилось уж Тан паденье -
И страшно грянула беда.
Так все, что было, потеряла
Эпоха громкой славы, Тан,
И так костер ей разжигала
Коварная красотка Ян.
Владыка же проклятый Танский
Не мог уж объективным быть,
Собой позволил, словно пешкой,
Ян подло и хитро крутить!
К дурной, почти такой же, славе
Себя упорно ты ведешь!
Я верить, сын мой, не хотела,
Что в эгоизм и в грех впадешь!
Ты императору советы
Давал, народ свой не любя,
Ему не предан беззаветно,
Наверх взошел лишь для себя!

С и н ь ц з а н (отчаявшись)
Быть за решеткой десять лет,
Возможно, худшее из бед.
Я невиновен; ты спасать
Меня должна: ведь ты мне мать!
Всегда считая бесхребетным,
Не полюбила ты меня;
Людей естественных, душевных
Ты сторонишься, как огня.
Характер мой весьма жестоко
Зато любила «развивать»,
На брата сильного, Данао,
Всегда стремилась указать.
И вот теперь мне здесь, в темнице,
Ужасной смертью умирать!
Я все надежды потеряю,
Я опущусь на жизни дно,
Себя потом я не узнаю,
Вся жизнь загублена. За что?
Я невиновен, умоляю,
К суду ты, мама, обратись,
Прости за все и помоги мне,
Мне в одиночку не спастись!

Х у н л а н ь (надменно)
В семью чужую много бед
Принес - возмездье получаешь;
Надеюсь, здесь за десять лет
Свою порочность осознаешь!

Хунлань разворачивается и как ни в чем не бывало уходит, оставив сына одного в темнице.

Десять лет спустя. Центральная зала императорского дворца. Происходит чествование Данао. Речь произносит император.

День сегодня необычный,
День сегодня непростой!
Руки славим золотые
Мы твои и ум большой!
Архитектор мой, Данао,
Он в творениях велик;
Он дворцов возвел немало,
Вид их чуден, многолик!
Справа феникс в детство, сказку
Со стены меня манит,
И Фуси с сестрою Нюйвой
На картине говорит.
Да, огонь особый ярко
В их создателе горит!
Хоть он скромен, день рожденья
Отмечаем мы его,
Неужели людям добрым
Он не скажет ничего?

Д а н а о
Я в жизни многого добился,
Но были трудные года,
И, если мама не спасла бы,
Остался б в горе навсегда.
Рано мир отец покинул,
Сильно я его любил,
Думал, почему не сгинул
Вслед за ним я в мир могил?
Без родного человека
Стал бессмысленным путь мой,
Свой конец решил приблизить
Я дурманящей травой.
И тогда упрямство, жесткость
Проявила моя мать
И смогла меня за слабость
В услужение изгнать.
За любое промедленье
Ван нещадно колотил –
Так, за черною работой,
Из беды я выходил.
Как бы ни было мне больно,
Понял: должен жизнь прожить,
Вслед за папой самовольно
Я не вправе уходить.
Я сказал судьбе спасибо:
Не родился я слугой;
Люди те немы, как рыбы,
И похищен их покой.
Бесправны и сказать не смеют
Ничего против господ,
День и ночь, пусть и болеют,
Проливают кровь и пот!
Всё в сравненье познается:
Я несчастен? Вот смешно!
Жизнь труднее им дается,
Чем нам траур все равно!
Я у Вана насмотрелся
На людей несчастных сих;
Должен жизнь благодарить я:
Все же я счастливей их!
Иногда со мною мама
Чересчур строга была,
Но она свое здоровье
На меня всегда клала.
Волю, ум во мне растила –
Без трудов таких ни дня;
И надежды возложила
Столь большие на меня!
Не имел тогда я права
Труд ее не оправдать,
Да, мне было не по нраву
Дом родимый покидать.
Будучи слугой у Вана,
Многое понять успел:
Коль не мать – сгубила б рана,
Я б в земле давно истлел.
Мама! Я не покоряюсь
Изворотливой судьбе;
Ты со мной не впала в слезы,
Благодарен я тебе!

Х у н л а н ь (обращаясь к императору)
Похвал я, о, владыка, недостойна,
К своим родным была жестока детям;
Иной, кто в детстве матерью поломан,
До тридцати не доживет на свете!
Вчера брела одна по переулку,
Гордилась за Данао, как обычно;
В душе, в её темнейших закоулках
Была к Синьцзану вовсе безразлична!
Зашла я в чайную. В накидке человек
Вдруг на меня так странно обернулся:
Глаза слабы, уставших бледных век
Нет сил открыть; голодный, пошатнулся…
Его я угостила, и за чаем,
Глядя на лик луны, что за окном,
Мы слово за слово, но все же неслучайно
Заговорили тихо обо всем.
Сказала я: «Ах, я плохая мать,
Но мне вину уж поздно искупать!
В далекий незабвенный страшный день
На жизнь Синьцзана бросила я тень.
Иду, как помню, на закате к дому,
Спокойно размышляю о делах,
Вдруг девушка - лицо мне незнакомо,
Как коршун подлетает, вся в слезах:
«Меня окутал страшной паутиной,
Бесчестно пред людьми оклеветал
Ваш сын Синьцзан, - кричит она, - бесстыдно
Меня перед семьею оболгал!
Отец был беспощаден; потеряла
Родителей любовь, и дом, и кров,
Я одиночество и нищенство познала,
В семье родной я обрела врагов!
Прошу, на пропитанье только дайте,
Одна, как перст, теперь я на земле.
А сына прочь из дома изгоняйте –
Печать бы выжгла на его челе!»
Сказала так и в горе удалилась.
Во мне негодованье пробудилось:
Я сына – эгоиста накажу,
Жестокость, вседозволенность от власти
Немедля я в Синьцзане остужу!
Я девушке в страданье помогла,
Лян серебра ей щедро подарила,
В ямынь я тем же вечером пошла,
Историю всю честно изложила.
Своим поступком сильно я гордилась,
Хотела наказанья для него:
Мой сын – и что ж? Стране с таким министром
Хорошего не будет ничего!
Умеет он в доверие втираться,
Уж император смотрит ему в рот;
С гнилой душой сумел наверх взобраться,
А вдруг змеей он к трону подползет?
Считала правильным поступок этот я,
Ведь о всеобщем думала я благе;
Невинного столкнула с корабля
Я написаньем страшной той бумаги!
Сегодня только, десять лет спустя,
Услышала о той «красотке» я.
Любовь и дружбу много с кем водила,
И город весь охотится за ней.
В дома богатых часто заходила –
Уж след простыл реликвий и вещей!
Меня вмиг озаренье посетило:
Ведь девушка-то грабила людей,
Тропою скользкою всегда она ходила,
Я ж пожалела, помогала ей!
Её слова, несчастный, скорбный вид
На разум мой подействовали тонко:
Я, как холодный, без души гранит,
Не стала верить своему ребенку!
Данао, старшего, характер закаляла,
Но он был духом крепок и здоров;
Стремленье к цели, силу воспитала
В нем буря, дуновение ветров!
Но Синьцзан был хрупким, чутким, нежным
Лотосом - в тепле ему расти
Стоило; сломай его небрежно –
Никогда ему не зацвести!
Собеседник исподлобья
На меня тогда взглянул,
И в тот миг рассказ о жизни
Он начать не преминул:
«Колыбельных, детских сказок
От рожденья был лишен,
Не любила за проказы
Мать; не очень был умен.
Был отец один мне другом;
Как же, смерть, его забрать
Ты могла? Предавшись мукам,
Стал любовь свою искать.
«Может быть, я повстречаюсь
Наконец с родной душой?» -
Думал я, пока со мною
Забавлялись, как с игрой.
Если б ласки материнской
Чуть побольше я познал,
То разочарований списки
Я б в любви не пополнял.
Понимания хотелось,
С кем-то горе разделить;
Мать, что с детства как чужая,
Кем-то надо заменить.
Обжигаясь, спотыкаясь,
Я страдал и – вновь искал;
Мать – разумно – безразлична,
От нее, как мог, бежал!
Доносом, не переживая,
Зачеркнула жизнь мою!
Посмотрите – страшно, знаю,
Вы в лицо мое! Молю!»
Так сказал он; очень быстро
Капюшон откинул свой -
Крик пронесся страшным свистом –
Рот закрыли мне рукой.
Как меняют человека
Десять черных лет тюрьмы!
Ослабели, почернели
Веки, и глаза желты.
Предала родного сына
Я по - подлому; теперь,
Хоть раскаялась я, видно,
Для меня закрыта дверь.
«Не узнала, мать по крови?!-
Он воскликнул, - что дрожишь?
Что ж не сдвинула ты брови,
Осуждая? Что вопишь?»
Я за страну тогда болела,
В тебе я видела порок;
Слышать сердцем не умела,
Считала, ты несешь злой рок.
Тебя тогда не понимала,
Глуха была, как истукан;
Любовь искать, что знал ты мало,
Поплыл ты к ложным берегам!
Синьцзан! Пожалуйста, подумай
Ты обо мне! Прости! Прости!
И вдруг, подобно приговору,
Я слышу: «Никогда! Уйди!»
Я заслужила - не обидно,
В грудь себя уж поздно бить,
Глаза поднять пред сыном стыдно,
Нельзя поступок мой простить!
К самой себе от неприязни,
О, император, я горю;
Прошу я, словно дара, казни –
Вы отберите жизнь мою!

Все замирают. Абсолютная тишина. Император не знает, что ответить.
На середину площади выходит уставший, больной человек. Это Синьцзан.

С и н ь ц з а н
Думал я, что предо мною
Ты рыдала лицемерно;
Коли б так, сейчас о казни
Не просила б ты наверно.
Годы, мама, невозможно,
Зачеркнуть и изменить,
Но прощать друг друга должно
И милость страждущим дарить.

Синьцзан подходит к матери и обнимает ее. К ним подходит Данао. Все трое плачут.Проходит время. Перед новым домом, который построил Данао, зацветает жасмин. На веранде сидит Хунлань с сыновьями. Вдруг к дереву подходит мальчик и начинает ломать ветку.

Х у н л а н ь
Остановись же, юноша, постой!
Деревья… тоже чувствуют душой.
Так просто ветку-душу надломить,
Но вот потом как трудно воскресить!
Еще труднее воскресить свою,
Которая безжалостна, горда.
Я небо о прощении молю,
Но жизнь одна – не повернуть года!
Учусь я с опозданием любить,
Жизни смысл нехитрый постигая:
Час придет – дорогу выбирая –
Каждому счастливым важно быть!
Каждого любя и помогая,
Откликаясь сердцем и душой,
Детей своих почаще обнимая,
Мы оправдаемся, возможно, пред судьбой.