Несмешной. 3 Прима София

– Все уже собрались?

Запыхавшаяся Ангелина с гордостью потрясла в дверях связкой «волшебных» плотных повязок на глаза. Сама шила. Некоторые части ролевой настолки веселей играть вслепую, не видя против кого.

Муся, дирижируя уголком шали, с энтузиазмом:

– И так, «Эльфы против жандармов. Сражения на ночных улицах», средневековое фентези… А давайте сегодня играть в стихах?! Диалоги, белые, чёрные заклинания пусть все произносят в стихах! Эльфы, король, дракон, крысы дворцовые!

– И жандармы? – безнадёжно уточнил Макс-и-Мик в два голоса. Неразлучные приятели умели матерный реп и ничего кроме.

– А как же! – простодушно воскликнула Муся, поочерёдно заглядывая в глаза обоим: неужели кто-то против?

Мик с упрёком покосился на Макса и встретил ответный взгляд.

– Мы это сказали? Да ничего подобного мы не имели в виду!

– Вот и отлично! Я не участвую, я буду стенографисткой.

– А там, в конце по сюжету кто-нибудь живой остаётся? – зная подругу, решила уточнить Ангелина.

Муся перелистнула толстенькую распечатку:

– Эльфы? Нет… Какая разница? Представляете, у нас готовая поэма в стихах будет, подредактировать только!

Генрих улыбнулся про себя: «Какое же это фентези? Сугубый реализм – сегодня эльфы умерли, завра очутились в поэме».

Муся требовательно ещё раз простёрла руку к собравшимся: высказывайтесь, согласны? Два десятка летних практикантов, дачников и прочих бессмысленных гуманитариев закивали все, как один. Муся хорошая, не дело Мусю огорчать…

Тем более, что их спас приезд её мамы!

…

Прима София, Софья Романовна образовалась из флёра тонких духов, шуршания концертного кринолина, вся заграничная, вся неземная.

К похоронам она не успела. Плотный концертный график. Что теперь? Всплакнуть над прошлым, обнимать дочку и петь, петь для этих ребят затерянных вдалеке от Метрополии.

…

Нет, года не властны над женской подлинной красотой… «Софья…Твоё лицо излучает свет. Уплыла юной лесной наядой, вернулась наядой Средиземного моря. Итальянский полдень. Блики солнца в листве.. Жизни в тебе больше, чем во всех нас, вместе взятых, и это настоящая вольная жизнь».

Генрих встал:

– Сердце моё, прима София…

– Дорогой мой! Дорогой-ненаглядный, как же я рада! Ни какие письма не заменят счастья пожать твою руку.

– Ты ещё прекрасней, чем я тебя помню.

– Перестань, я без пяти минут бабушка! Что случилось?

Женская проницательность! Вот зачем тебе такие лучистые глаза.

– Как там дела у Кёлера младшего? – спросил Генрих внезапно севшим голосом. – Ты не забыла своё обещание присматривать за ним, вы переписываетесь хоть иногда?

– Регулярно. Он гениальный мальчик! При такой-то семье! В институте Костя выиграл грант на тему…

Генрих перебил её славословия:

– Пообещай мне, София. Твёрдо пообещай. Приедешь, скажи ему: Константин! Строго скажи, вот как я сейчас: Константин, отец запретил тебе возвращаться в страну! Как бы не повернулась дальше, так и скажи: «Запрещаю!» Даже если я сам его позову.

– Генрих, но Костя не послушает меня. Упрямый, как сто Кёлеров! Уж кому это и знать, как не тебе? Костя твёрдо намерен вернуться, он скучает, но это между нами. Погоди, вы в размолвке, с каких это пор? Сын тебе, что не пишет?

– Софья, у нас нет интернета. Разве ты не заметила? Уже два месяца как. Два месяца! Что там говорят?В Европе знают про панцирников?

– Жуки долго откапываются, Генрих...

– Они уже здесь.

– В малом числе.

Генрих задохнулся:

– То есть, ты видела своими глазами?!

– Да, – как могла небрежно признала София, – на въезде в город. Шофёру пришлось остановиться, но нас не тронули! Отпустили сразу же! Генрих, не те времена! Метрополия готова засекретить патент на «люстрацию» лишь при условии стопроцентных гарантий безопасности... Ты не слушаешь меня. Ой, Костя, я вся такая… давай споём а?

«Каких, господи, каких гарантий? Они голодные, они есть идут».

– Я хочу слушать тебя, София. Позволь я сяду вон там, в уголке и буду слушать тебя до самой смерти.

– Чего болтаешь, пикало бамбино! Мы ещё в Риме с тобой выпьем кофе и в Венеции покатаемся на гондолах!

София хлопнула его театральным веером по колену и крепко поцеловала в щёку.

…

«Только не Аве Мария – шептал Генрих, под приветственные аплодисменты. – Софья, пожалуйста, что угодно, только не это…»

– Аве Мария… – глубоким, нежным сопрано объявила саму себя прима София.

«Аве» засветилось у неё на губах и мгновенно без усилия взлетело: домой, в горний мир, выше и выше…

«Как больно, господи. Как же прекрасно…»

…

Масло на сердце, и соль на раны. Мироточащая икона «…в красно-зелёных слезах… Счастья мне дай вместо горя».

Теснота гостиной перед а капелла Софии замерла внимая, но не вмещая блаженство.

Избыточно шикарная. Прима – до кончиков пальцев. Итальянская скульптура, экспроприированная у врага, очнувшаяся в музее партизанской славы.

Генрих опустил лицо, закрылся одной рукой и вспомнил, что забыл отключить телефон. С экрана злобно в упор смотрел черновик статьи.

…

«Панцирники выходят из-под земли вековыми периодами: сто лет назад, и тому ещё сто лет.

(И так до первой метеоритной воронки, где сатана подвернул своё копыто. Зачёркнуто).

Жуки никогда не скрываются. Вначале их слышно, затем видно. Скребущий, лязгающий звук. Не намного выше людей, массивней втрое – «тяжёлые чёрные панцирники».

(Они говорят: это наша земля. Мы всегда здесь были. Без слов заявляют это своим приходом, жвалами разгрызающими кремень. Земля их, это правда. Я изучал и мне нечем крыть. Кто виноват, что правда так похожа на беспросветный кошмар? Не я же, не энтомолог, не историк? Зачёркнуто).

Панцирные жуки выходят и осваиваются за год, а остаются на десятилетия, на семь и более десятков лет.

(Где в это время Метрополия, сейчас, например? Что себе думает? Аэрозольный баллончик «люстрация» до сих пор не пошёл в производство. Почему? Ингредиенты запрещены к свободной продаже. Метрополия, ау? Как это понимать? Зачёркнуто).

Тяжёлых панцирников травить нечем, напалм их не берёт, а убивать поодиночке сложно и практически бесполезно: их слишком много. Гнёзда с миллионами личинок ждут своего часа в могильниках и ещё невесть где, под землёй. Да панцирники и не берегут своих личинок.

(А «люстрации» они боятся! Зачёркнуто).

Жуки боятся своего племени. Одинаковые – вот ключевое слово. Тяжёлые панцирники сородичами питаются с тем же успехом, что и людьми, выбирая особь, хоть немного выделяющуюся из общей массы.

«Люстрация» – это краска. Несмываемая, едкая, бензиново-голубая краска.

Одного пятна, поставленного на брюхе, на крыле, на лапке достаточно чтобы превратить соплеменника в чужака. Это работает на инстинктах. Панцирник сам себе вырвет испачканную лапку, за секунду её сожрёт. Аутоагрессия: испачканная лапа не ощущается своей. Избежать гибели панцирнику это не поможет. Был замаранный, стал инвалид. Пища.

(Почему не применили «люстрацию», почему – до сих пор? Зачёркнуто).

«Примечательным свойством является сверхъестественная чуткость этих подслеповатых насекомых. Панцирные жуки на огромном, до километра, расстоянии различают (люто ненавидимые ими) сложно упорядоченные звуки: речь, пение, музыку. Простые ритмы заставляют их впасть в исступление, симфоническая музыка или стихи – сорваться. Вероятно, эта особенность и явилась непосредственной причиной яростного и стремительного нападения, которое сохранил для нас аудиофайл, представленный на сайте журнала».

Генрих вспомнил про своего друга по переписке, давнего оппонента…

«Хм, идея. Вот что я ему напишу:

– Интересно, а если перед тяжёлым панцирником раскрыть книгу…

А он мне:

– Панцирники – это жуки, доктор Кёлер! Они не умеют читать.

А я ему:

– Лишь потому, что не нуждаются в этом навыке. Им всё заменяет нюх, дрожание щетины. Нащупать можно и типографскую краску. Идея для эксперимента! Крупно на двух листах бумаги напечатать монолог принца датского и любовь-морковь. Положить рядом. Спорю, он раздерёт жвалами Гамлета?

– Горло твоё он раздерёт, а не Гамлета!

Приехали, конечная».

…

Теперь – с музыкальным сопровождением.

– Эй, кто тут музыкалку закончил? Почему не признаётесь?

– Стесняются…

– Кое-кто даже в оркестре играл!

Нашли гитару, антиквариат из кладовки вытащили.

Щедрая прима переместилась на диванчик и мурлыкала с молодёжью под гитару и банджо романсы. Бешеные аплодисменты сорвала за «Одесскую любовь»!

– Всё для вас! Этим вечером – я ваша. Ах, когда ещё нам суждено увидеться? Мои родные!