Mea culpa

  • Опубликовано на Дзен
  • Достойный внимания
Автор:
oleg.savoschik
Mea culpa
Текст:

Нет, ну нельзя же носить такие короткие шорты. И так жара стоит, а тут еще загорелые ягодицы из-под джинсовой ткани выглядывают, манят упругой кожей. На ляжках блестят капельки пота.

Кондиционер не работает.

Делаю глубокий вдох, чтобы сбросить тяжесть с груди, и заставляю себя отвести взгляд от девушки передо мной. Очередь застыла: аптекарь, молоденькая, с пучком светлых волос под розовой резинкой, одной рукой расстегивает пуговицы халата, а другой гладит через окошко кассы руку мужчины. Он стоит ко мне боком, и я не вижу выражения его лица, но догадываюсь, куда направлен его взгляд. Волосы на его висках мокрые от жары, я даже отсюда слышу тяжелое дыхание.

Пара передо мной целуется, руки долговязого парня тянутся к коротким шортам, сжимают полуголую задницу, мнут, как податливое тесто. Его нестриженные ногти оставляют красные полосы на смуглой коже.

Я невольно делаю шаг назад и чувствую, как меня берут под локоть. Эта женщина стояла за мной. Ее ресницы слиплись и с трудом двигаются под тяжестью туши, ее оранжевые румяны и короткие волосы морковного цвета должны были по задумке скрыть реальный возраст, но я все равно вижу — она годится мне в матери. Вот только во взгляде у нее совсем не материнский интерес. Она улыбается, ее зубы такие неестественно белые и ровные, что кажутся пластмассовыми, и до меня доходит запах сигарет и барбарисовых леденцов.

Аптекарь уже расстегнула халат, запустила руку себе под майку.

Мужчина у кассы, кажется, готовится перелезть к ней через прилавок.

Парень рядом прижимает к себе подругу и шлепает по заду. В тишине кажется, что этот звук слышен даже на улице, через приоткрытые окна. Девушка вздрагивает и мычит от каждого шлепка, не отрываясь от поцелуя.

Женщина с морковными волосами тянется ко мне губами.

Я с силой вытаскиваю локоть из ее хватки, слишком резко, пожалуй: женщина едва не теряет равновесие. Отскакиваю к дальней стене, где “уголок покупателя” и выцветшая реклама зубной пасты. Зубы у девушки на плакате такие же пластмассовые, как у поехавшей старухи.

Хочется обматерить тут всех, но слова прилипают к небу тягучими ирисками. Следующая мысль: свалить на улицу, вырваться прочь от нелепой сцены из “Парфюмера”. Возможно, мне действительно лучше на воздух. Тепловой удар, галлюцинация на фоне трехмесячного воздержания...

Я закрываю глаза и начинаю считать, как советует мой психолог. Вдох. Выдох. Уже на “три” не выдерживаю, боюсь вновь почувствовать у лица смесь никотина и барбарисок, пока стою так, зажмурившись.

Но мое смятение передалось остальным. Аптекарь запахивает халат и отворачивается, мужчина с мокрыми висками бросается к выходу, забыв на прилавке свою покупку. Следом, не поднимая голов, выходят долговязый с девушкой в коротких шортах. Лишь женщина с морковными волосами задумчиво оглядывается, словно вспоминая, как тут оказалась. Улыбается мне робко, даже как будто с легким сожалением, и отходит к дальней витрине, прилипнув к стеклу, делает вид, что внимательно изучает ценники. Больше в аптеке никого.

Я медленно подхожу к прилавку. Залитая пунцом аптекарь дважды промахивается по кнопкам терминала, пока пробивает мой заказ. Я чувствую, как ей хочется сбежать в подсобку, а может, вообще отсюда, в другой конец мира. Возможно, она бы так и сделала, не останься на смене одна.

На выходе вскрываю упаковку обезболивающего, закидываю в рот две таблетки. Достаю из кармана пакетик с соком, запиваю сладкой теплой жижей через трубочку.

На часах половина десятого, а значит, я уже опаздываю на прием.

***

— Сегодня я засмотрелся на другую женщину.

— В каком плане?

— В том самом. Пялился на ее задницу, как подросток.

Психолог улыбается.

— Это нормально, Сергей. В последние месяцы на вас свалилось слишком много, сексуальное влечение лишь попытка вашего сознания выплеснуть накопившиеся эмоции.

— Да, но мы с Леной еще не развелись. Не думаю, что будет честно по отношению к ней… поддаваться.

— А я и не говорю, что надо поддаваться. Я говорю, что само желание естественно.

Психолог сводит пальцы в замок на груди, отчего короткие рукава летней рубашки едва не трещат на его могучих бицепсах. На мой взгляд, этому бугаю подошла бы работа фитнес-тренера, коллектора или, на худой конец, учителя физкультуры, а никак не мозгоправа. Но Илью Гелашвили мне посоветовали как чуткого специалиста.

Я решаю не говорить ему о массовом психозе в аптеке. По крайней мере, пока сам не сложу в голове правдоподобную версию.

— Давай вернемся к вам с Еленой, — продолжает психолог. — В прошлый раз ты говорил, что все началось после смерти твоего отца.

Я киваю.

— Хорошо. Расскажи о нем.

Я не знаю, с чего начать. На всё не хватит десятка оплаченных сеансов, поэтому начинаю с главного.

— Он был мудаком. Знаю, нехорошо так о мертвых, но это самое ёмкое описание. На мой взгляд. — Пока я думаю, что добавить, Илья терпеливо ждет. В комнате слышно лишь шелестение вентилятора, который поворачивается то ко мне, то к психологу. — Мы никогда не были друзьями. Я смотрел на своих сверстников, чьи отцы учили их ходить на лыжах, рыбачить, разбираться в машинах или просто рубились заодно в компьютерные игрушки. Знаешь, я всегда считал, что матери должны в первую очередь любить своих детей, а отцы дружить. У меня было не так.

Я беру стакан со стола и жадно глотаю теплую минералку.

— Мама вовремя поняла, с каким человеком она живет, и умыла руки. Вот только брать сына к новому мужчине в новую страну ей было неудобно, я остался с отцом. Я винил его в ее уходе, он винил меня в любви к ней. Мы всегда были виноваты, во всем! И когда ему было плохо, он уж заботился, чтобы плохо было всем вокруг, о да!

Я не смотрю на Илью, не замечаю, как становлюсь громче, в горле начинает першить.

— А плохо ему было всегда! Из-за своего характера он не мог ужиться ни в одном коллективе, его постоянно выгоняли с работы. От вечных проблем с деньгами становилось только хуже. Даже потом, когда я съехал, он мог звонить в три часа ночи и требовать, он никогда не просил, именно требовал погасить его вечные долги. На свадьбу он пришел даже без символического подарка. Лучший подарок, сказал он, что я терпел тебя все эти годы. Слово “должен” я слышал чаще своего имени: должен, должен, сука, должен! И чем старше становился, тем сволочнее, под конец разругался со всеми родственниками, даже соседи сторонились вечно злого, вечно брюзжащего… мудака. У него никогда не было друзей, и я даже не представляю, как появились мы с мамой. И даже переехав за триста километров, даже после тридцатисекундной ссоры по телефону, в ту же ночь я просыпался от кошмаров, молотя руками воздух — так хотелось заехать ему по физиономии.

— Он бил тебя? В детстве или, может, позже?

— Нет, — я вспоминаю перекошенное яростью лицо. — Но мне иногда кажется, что лучше бы бил. Главное, молча.

— Что ты почувствовал, когда узнал о смерти отца?

Мои пальцы дрожат, штаны промокли под вспотевшими ладонями.

— Сергей. Что ты почувствовал?

Зачем я здесь? Это не помогает.

— Хорошо, — сдался психолог. — Как я понял, твое поведение изменилось, это заметила Елена?

— Заметила, — я снова тянусь к минералке. — Мне не удалось выкинуть отца из головы, хотя до этого я сделал всё, чтобы выкинуть его из своей жизни. Он словно преследует меня все эти месяцы, я плохо сплю, теряю вес...

— А Елена?

— Когда мы познакомились, я мог зажечь ее… с одной искры, что ли. Вызвать улыбку даже когда хуже некуда. Но в последнее время мое состояние стало отравлять и ее. Мы закрылись. Все эти годы главной моей целью было не стать похожим на отца. Но я все просрал. Сам. Как и он.

— Она винила тебя в угасших чувствах?

— Нет, она винила себя. Что не смогла меня растормошить, достать из липкой бездны. Подтянулись и старые… проблемы. И что у нас не получилось с ребенком, и тот случай на корпоративе, когда ее поцеловал пьяный коллега. Причем я знаю, она его оттолкнула, знаю, там ничего не было и быть не могло, даже никогда не упоминал об этом! Но она не смогла себе простить. Взвалила всё это скопом, а я не смог остановить.

Мой голос ровный, искусственный. Фальшивый, как пластиковые зубы во рту. Еще одна реакция организма? Защита от перегрузок? Или мне правда хочется верить в то, что “я не смог”? Не “не пытался”, а именно “не смог”.

— Она сказала, что без неё мне разобраться будет легче. С памятью отца, с собой. Что она не помогает.

“Совсем как этот разговор”, — добавляю про себя.

— Что нам нужно побыть порознь, отдохнуть друг от друга, всю эту чушь. Но мы ведь оба знаем, что имеют в виду женщины, когда так говорят, правда? Они имеют в виду: нам лучше расстаться.

— Не стоит торопиться с выводами, время действительно расставляет по местам больше, чем нам кажется, — бубнит Илья и ерзает в кресле. Он выглядит рассеянным.

— Разве?

Психолог хочет сказать что-то еще, но осекается, хмурит брови. Мышцы его лица напрягаются, разом стирая маску сосредоточенного слушателя. Илью словно душит тесная рубашка, я только сейчас замечаю темные пятна вокруг его подмышек. Широкие плечи здоровяка подрагивают.

— Илья, все ок? — я подаюсь вперед.

— Да, извини, — он шмыгает носом, как двоечник, отдавший матери дневник на проверку. — Это всё моя вина. Уже три сеанса, а тебе совсем не легче.

— Но только три…

— Дело скорее во мне, понимаешь… Когда я выслушиваю бесконечные истории о проблемах с родней: сволочи отцы, матери-садисты, гиперопека бабушек и завистливая ненависть братьев… Ты даже не представляешь, сколько всего! Я рос в полной семье, мои родители никогда не позволили бы себе обращаться со мной плохо. И это чувство превосходства… я правда стараюсь! Стараюсь гнать его каждый раз, когда сижу в этом кресле, выслушиваю снова и снова. Но у меня не получается.

Илья допивает минералку из моего стакана.

— Извини еще раз. Я виноват, что дал понять, будто смогу помочь. Я не смогу. Деньги за оставшееся время тебе вернут.

Я пялюсь на него несколько минут.

Молча встаю, иду к двери. Оборачиваюсь уже на пороге, Илья сидит не двигаясь, смотрит себе под ноги. Я все еще жду, что это окажется шуткой, элементом терапии, что мне послышалось, в конце концов. Шумит вентилятор, хозяин кабинета тихо всхлипывает. Ничего.

Уже шагая по коридору, я задумался, что нервные срывы психологов, должно быть, не редкость. Но слишком уж резкий переход, слишком… ненормальный. А еще, несмотря на всю странность, я чувствую облегчение, и это одновременно удивляет и пугает меня.

Я не подпустил к себе жену и не уверен, что позволил бы психологу помочь. Возможно, я не хочу, чтобы мне помогли. Возможно, я не заслужил помощи.

***

В офисе у меня снова начинает болеть зуб, приходится выпить еще одну таблетку. Мучаюсь не я один: smm-щик Коля время от времени прижимает ладонь к челюсти и жалобно вздыхает за соседним столом. От обезболивающего он отказывается.

— Сергей, у всех разблокировали Телеграмм, а у вас заблокировали?

Маша в обтягивающем красном платье, красные бусы на красной, сгоревшей под солнцем шее, хищная улыбка красных губ. Помада оставила тонкую полоску на передних зубах.

— Нет, — отвечаю я.

— Тогда почему ты не читаешь мои сообщения? Где правки, Сергей?

Она садится рядом с моим ноутбуком, столешница скрипит под широкой задницей.

— Мария, я работаю, — стараюсь говорить как можно спокойней. — Правки будут.

— Уже должны быть.

Капает кондиционер. Мы поставили тазик, чтобы не залило пол, но теперь это постоянное “бульк” давит на мозги.

— Я прислала их вчера!

— Вчера было воскресенье.

— Утром.

— И тем не менее, воскресенье. Четыре проекта по загрузке рассчитаны на двоих, но я тяну их один. Разгребусь, перейду к вашим правкам.

Маша смотрит на меня, будто ждет, когда я исправлюсь и скажу то, что она хочет услышать. От нее пахнет чем-то невыносимо сладким, отчего становится еще жарче, а зубная боль поднимается к вискам. Маша ждет, ей нравится сидеть вот так на столе и смотреть сверху.

— Что-то еще? — интересуюсь я.

— Да, Сергей. Знаешь, в последнее время меня заботит твоя лояльность к компании. Мне надоело выслушивать отговорки от своих спецов. Мне надоело просить каждый раз потратить чуть больше времени, задержаться в офисе или уделить пару часов в выходной. Я всё понимаю, но это работа, Сергей, и вы приходите сюда работать, а не придумывать отмазки.

Она продолжает разглагольствовать о том, как на мое место очереди выстраиваются, и о том, как выполненные дедлайны важны для репутации компании. “Кап-кап”, — капает кондёр. “Кап-кап”, — утекают остатки моего терпения. Я не смотрю на начальницу. “Убери свой зад с моего стола!” — хочется крикнуть. Но я лишь задыхаюсь от сладости духов.

Ловлю на себе взгляд Коли. Smm-щик улыбается сквозь боль, закатывает глаза.

— Ты чего там лыбишься? — Маша замечает его. — Уткнулся в монитор и работай.

— А вы чего такая злая сегодня, Марья Витальевна? — кривится Коля.

— Зуб с утра болит. Выходные нормально были, а теперь опять. Да какое тебе дело вообще, работать я сказала!

— Наверное, второй ряд режется, как у акулы, — огрызается Коля.

— Что ты сказал? Пошел вон отсюда, хамло! Ты меня услышал, выметайся нафиг из офиса, щенок! Вот же ж паскуда какая, а!

Я поднимаю взгляд на Машу и вглядываюсь в лицо, которое теперь цвета ее помады. Что-то это перебор, начальница и раньше любила нас покошмарить, но в такой ярости из-за ерунды я вижу ее впервые. Она продолжает орать и грозиться разговором с директором и даже увольнением, капельки ее слюны прилетают сверху мне на нос.

Коля хлопает крышкой ноутбука, спустя пять секунд дверью офиса. Маша продолжает орать ему вслед. Теперь шум нарастает у меня за спиной, и я поворачиваюсь на кресле, чувствуя противное щекотание между лопаток.

— Я тебе эту ручку в задницу засуну, сколько раз просила не щелкать! — орет девочка-маркетолог на соседку, которая работает здесь едва ли больше месяца.

Офис на двадцать человек за мгновения превращается в площадку реалити-шоу, над столами пролетает мусорка. В криках почти невозможно различить отдельных слов, я слышу только Машу, которая уже вскочила со стола и орет, как всех уволит и оштрафует.

Девочка из бухгалтерии тянет за волосы подругу-копирайтера, на пол сыплются бумаги, мне под ноги прилетает стакан для карандашей...

Наверное, с таким же выражением лица, как и сейчас, я смотрел на женщину с морковными волосами, а потом и на психолога после его отказа со мной работать. Дебильным выражением ничего не понимающего человека.

— Успокойтесь, пожалуйста! Что вы делаете?! — пытается перекричать остальных наш дизайнер, тихая и талантливая девочка. Похоже, кроме меня она единственная, кто не поддался всеобщему безумию.

На столе у стены звонит телефон. Его трель тонет в шуме.

— Алло. Добрый, — отвечает наш самый старший и самый опытный продажник, но через секундную паузу кричит в трубку. — Сергей, идите в жопу!

— Ты как с людьми разговариваешь?! — визжит Маша, хватает с моего стола степлер и бросает парню в голову.

Тот прижимает ладонь к уху, между пальцев течет алая кровь, капает на штаны.

Офис замолкает разом. Растрепанные, раскрасневшиеся, готовые душить друг друга шнуром от принтера, истыкать глаза скрепками или утопить в тазике с водой от кондиционера, сотрудники смотрят на яркую кровь. И не решаются взглянуть друг на друга.

Маша приходит в себя первой, бросается к менеджеру, что-то бормочет, извиняясь. Её лицо остыло, оно бледнее мела, тонкие губы в красной помаде теперь напоминают открытую рану. По рукам передают аптечку, голову пострадавшего бинтуют.

Я замечаю, что единственный в офисе остался сидеть. Выхожу в коридор, мимо лифтов, на балкон покурить. Голова слишком тяжелая, отказывается думать.

В кармане звонит телефон.

— Ну как твой зуб? — интересуется Пашка бодро.

— Болит.

— Ай, балда, всё никак не запишешься?

— Запись на пару месяцев вперед, — отвечаю на автомате. — И это платный кабинет. Медсестра сказала, что не помнит такой ажиотаж.

— У вас одна поликлиника, что ли?

Я молча смотрю на сигарету, она прогорела почти для фильтра, а я едва ли сделал две затяжки.

— Ты куда пропал? — Пашкин голос теряет бодрость.

— Здесь я. Не знаю, не одна, наверное.

— Слух, чего ты мучаешься, давай в Минск! Друга повидаешь, денег сэкономишь. У тебя бесплатный стоматолог как-никак под рукой… ну, почти под рукой.

— Дел много.

— Серег, развеяться тебе надо, говорю. Приезжай, а?

— Я что-нибудь придумаю, — лгу я.

— Ага, — Пашка все понимает. Его голос гаснет вместе со сгоревшей впустую сигаретой.

Бычок летит в пепельницу из-под кофейной банки.

***

В офис я возвращаться не стал, сразу поехал в бар. Как ни странно, меня никто и не искал.

Сколько еще будут вспоминать сегодняшний день: всё, что наговорили и услышали, боль в охрипших связках и сжатые до побелевших костяшек кулаки? Кто из коллег перестанет здороваться утром, не сядет в столовой за один стол и промолчит в курилке?

Или предпочтут забыть, оправдают душным офисом и капающем кондиционером, спишут на сжатые сроки и повышенную нагрузку? Оставят в прошлом, слово пьяный дебош или быстрый секс на корпоративе, ну было и было? Я задаюсь вопросами, глотая холодное пиво бокал за бокалом. Лишь бы не спрашивать главного: почему все вокруг сходят с ума?

Бармен пьянеет на глазах, к концу вечера он уже откровенно промахивается мимо стакана и проливает пиво на стол, себе на ноги в светлых шортах. Его напарник спит, прислонившись к стойке.

Мне кажется это забавным, и я смеюсь, и смеются те немногие, кто ходит в бары по понедельникам. Мне уже известны все ответы, они здесь, за мутной пеленой перед глазами. Осталось лишь руку протянуть, схватить, в рот положить, разжевать да переварить... Но сначала надо сконцентрироваться, чтобы не свалиться с высокого табурета, от которого так затекла задница.

… Я хотел ту задницу в аптеке. В ту секунду, лишь в тот краткий миг, но хотел…

Две таблетки обезбола утром, одну для зуба, вторую — снять тиски с затылка. Пол-лимона на литр воды. Когда организм начинает потихоньку справляться с последствиями вечера, спускаюсь к подъезду покурить. Пытаюсь вспомнить, почему не вызвал такси, а больше часа петлял дворами, держась подальше от дорог и машин.

Смутную догадку хочется списать на пьяный бред.

Из подъезда выходит сосед Витя, садится рядом на скамейку. Дрожащими пальцами прикуривает. Заросший и лохматый, он похож на медведя, разбуженного посреди зимней спячки.

— Совсем хреново? — спрашиваю я, глядя в бледное лицо. — Что отмечали?

— Да если бы, — бурчит сосед. — Траванулся, походу. Муторно… целое утро. Уже дважды к толчку бегал.

Он выдыхает дым, морщится и нерешительно смотрит на сигарету в руке. Лицо его теряет последний цвет, на лбу выступает испарина. Витя тушит недокуренную сигарету о край урны.

— От дыма еще хуже, — стонет он.

— Слушай, Вить, а у тебя зубы не болят в последнее время? — я сам удивляюсь вопросу.

— Тьфу-тьфу, — сосед вяло касается костяшками скамейки, — Мне в прошлом году все вылечили, сразу пять штук. Бабла тогда отдал… Но тут чем раньше, тем лучше, сам знаешь.

Я киваю, соглашаясь.

***

Бывают моменты, когда всё хорошо. Не в целом, но здесь и сейчас. Минуты спокойствия посреди шторма, в которых хочется задержаться подольше. И причины тому могут быть самые пустяковые, приятные мелочи сходятся в единую точку на отрезке жизни.

К вечеру жара спала, и легкий ветерок холодит лицо. Пахнет липой. Кофе из автомата на станции оказался весьма недурным и отлично сочетается с сигаретой. А в поезде удалось выспаться за неполные четыре часа. Но главное — зуб утих.

Обычно таблетки загоняли боль куда-то вглубь, лишали резкости. Если не обращать внимания, то она почти не беспокоила. Почти.

Но сейчас всё иначе. Боли нет совсем, горячий кофе, сигарета, запах липы и ветер в лицо. Хорошо!

На работу я заехал только чтобы взять несколько дней за свой счет. Маша не задавала вопросов. Маша сняла красные бусы и хищную улыбку красных губ. Маша подписала заявление, даже не взглянув на меня.

Скоро это пройдет, и в офисе всё вернется на круги своя. Вернусь ли в офис я, ещё не знаю.

Пока ехал к вокзалу, пытался вспомнить, когда в последний раз видел улыбающихся попутчиков. Женщина напротив комкала в руках пустой пакет из супермаркета и постоянно оглядывалась. Компания подростков, что гоготали на всю остановку и подначивали друг руга, устроившись в автобусе примолкла, то и дело выглядывая в окна и проверяя время в телефонах. Тревога смешалась с духотой салона, осела на лица пассажиров.

Говорят, брошенные на эмоциях слова могут ранить. Но иногда невысказанные эмоции отравляют сильнее слов.

Уже в поезде мне позвонил Илья. Психолог извинялся за вчерашнее поведение, сказал, что такое с ним впервые, предложил другого специалиста. Я поверил, но от замены отказался.

…Пятнадцатиминутная остановка заканчивается, и я возвращаюсь в вагон. До Минска ещё почти два часа езды. Рядом с купе женщина вдавливает в ухо телефон и сосредоточенно слушает, глядя в окно. Рука с трубкой скрывает часть лица, и я вижу только крупную каплю на дрожащем подбородке.

В купе на соседней полке стоит сумка. Хотелось доехать до столицы одному, но что уж теперь. Сажусь на свое место и слышу голос женщины за дверью. Голос дрожит, голосу не хватает воздуха. По интонации не разобрать, просит женщина о чем-то или оправдывается.

Я смотрю в окно на соседний поезд. Вагоны плавно проплывают мимо, и сразу не выходит определить, движутся они или мы. Так же и с собственной крышей: порой сложно сказать, едет она у тебя или у окружающих.

Женщина заходит в купе, здоровается, не посмотрев в мою сторону, и садится к окну.

Ее уже не молодое лицо без косметики, оно распухло от слез, длинная челка налипла на лоб. Женщина кусает ногти, и в отражении стекла я вижу усталость в ее глазах.

Сосредотачиваюсь. Не на ней, на себе.

Я не думаю о причинах — мне ни к чему любопытство.

Я не думаю о её состоянии — мне ни к чему жалость.

Мне нужно лишь чувство, поглотившее меня на платформе. Его послевкусие еще со мной, как терпкость хорошего вина на языке. Я делаю глубокий вдох, расслабляя мышцы, позволяют заполнить себя снова. Улыбаюсь.

Стучат колеса. Первое время ничего не происходит. Затем я слышу вздох с соседней полки. Вдох облегчения. Я чувствую его почти физически, почти слышу грохот тяжести, свалившейся с чужих плеч.

Женщина у окна улыбается, ее лицо разглаживается.

Я улыбаюсь в ответ.

***

— Так, что там у нас… — Пашка лезет мне в рот, и я напрягаюсь, впиваюсь ногтями в подлокотник.

Смотреть на лампу над креслом не хочется: свет мягкий, но всё равно раздражает. Белый потолок слишком белый, взгляду не за что зацепиться. Куда же мне смотреть? Закрыть глаза? Нет, так только хуже. Я смотрю на Пашку. Его лицо скрыто маской, видны лишь темные глаза с легким прищуром. Что-то в них едва уловимо меняется.

— Так, ладно, прервемся… — бормочет Паша и убирает руки. Достает трубку из моего рта.

— Всё так плохо? — я разминаю скулы. Никогда не думал, что больнее всего у стоматолога держать широко открытым рот.

— Не, не в этом дело.

— Боюсь стоматологов, — извиняюсь я.

— Это нормально, — говорит друг. — Меня больше смущают люди, которые не боятся. У таких кукуха не всегда на месте. Вопрос в другом: почему боюсь я?

Он протягивает руки и я вижу, как его пальцы мелко подрагивают. Паша смотрит на них, словно видит впервые.

— Бред какой-то, — говорит он.

Еще какой, Пашка, еще какой. Сейчас нужно действовать быстро, пока этот бред не захлестнул меня с головой, а тогда я потяну тебя следом.

— Ты утомился всего лишь, — говорю я, глядя на друга. Говорю нам обоим. — Давай так. Передохнем маленько, а ты расскажешь мне, как будешь лечить. Поэтапно. Зачем иглы, и вот эти штуки тоже зачем, подробно, хорошо? Тогда мне станет проще, если буду знать, меня отпустит. А там, глядишь, и сам себя в руки возьмешь.

Пашка кивает.

— Да, надо было сразу так. Спасибо, — он пытается улыбнуться. — Итак, в зубе есть система корневых каналов…

Он рассказывает, как всё устроено, и что ждет меня в следующие пару часов. Мне правда легче. Голос Пашки звучит уверенней.

Когда всё заканчивается, мы идем ужинать в забегаловку через дорогу. Теперь я могу нормально жевать. Какая недооцененная способность, оказывается! Паша ковыряется ломтиком жареной картошки в соусе. Я жду, пока он закончит с едой, но его бургер остывает нетронутым.

— Пашка… Сказать хотел.

Мне это нужно. Сформулировать, высказать и услышать себя со стороны. В кабинете стоматолога это помогло.

Я начинаю со случая в аптеке, и Паша хихикает на моменте с женщиной и ее табачно-барбарисовым запахом. Говорю, как разозлился от разговора с начальницей. О том, как пьянел бармен с каждым выпитым мной бокалом пива, и как умирал от похмелья сосед, не взявший капли в рот. О женщине в поезде.

— Я словно переполненный бак с отходами. Дырявый бак, — подвожу я итог. — И то, что просачивается наружу, заражает всё вокруг.

— Сколько ты пил обезболивающих? Может, что-то еще? — спрашивает Паша серьезно.

— Только то, что ты сам советовал. Я уже думал о глюках… до сих пор думаю.

Мы молча глотнули сладкой газировки. Дрянь липкая.

— С тобой некомфортно, — признался Паша смущенно. — Я сразу почувствовал, как тебя встретил. Помнишь, в детстве? Если один из нас смеялся, второму тоже было весело. Если кому-то из нас было больно, другой плакал. Мама говорила, что у нас одно настроение на двоих, если сейчас так же… Серег, если мне так хреново, что же творится с тобой?

***

— Я не знаю, что сказать, — пожимаю плечами на могиле отца.

— Знаешь, — говорит Пашка уверенно. — Тебя не было на похоронах, ты должен знать.

Мы стоим в тени старого клена и смотрим на надгробие. Обычный камень с табличкой, только имя и годы жизни, даже фотографии нет. В нескольких метрах от нас проходит целая процессия, человек двадцать, все в костюмах, большинство надели солнцезащитные очки. В центре важно вышагивает толстяк, пуговицу пиджака на его животе может застегнуть только чудо. Дорожная пыль оседает на начищенных туфлях. Толстяк постоянно вытирает платком вспотевшее лицо, пьет воду из пластиковой бутылки.

— Хоронят кого-то важного? — киваю я.

— Не, это ж банкир тот… как его? Фамилию забыл, — говорит Пашка. — Меценат знаменитый. У него несколько крупных благотворительных фондов, а в новостях писали, что он собрался это кладбище то ли облагородить, то ли реконструировать. Большинство старых могил в плачевном состоянии.

— Угу, — я теряю интерес к банкиру.

Пашка зевает. На его бледном лице темнеют круги недосыпа.

— Я всю ночь интернет шерстил, — говорит он. — Поднимал книги по психологии и биохимии. Пытался отыскать что-то похожее, хоть какой-то прецедент.

— Ничего?

— Ничего.

— Но ты мне поверил.

— Профессиональный интерес, — Пашка слабо улыбается. — Я же медик, как-никак.

— Прости, пап, — говорю я резко, словно вырываю седой волос, толкаю дверь с привязанным к ручке молочным зубом. — Ты не знал такого слова, правда? Ни разу я не слышал, чтобы ты извинился хоть перед кем-нибудь. А я извиняюсь. Прости.

Пашка молча ковыряет землю носком кроссовка.

— Мы ведь стоили друг друга, да? Нас формирует окружение, особенно наши близкие. И я повлиял на тебя не меньше, чем ты на меня. Ты ни разу не интересовался, что у меня внутри. Так же, как я не интересовался, с какими демонами борешься ты. Что чувствуешь после ухода мамы. Я закрылся. Даже когда я стал старше, взрослее, ума мне не прибавилось. На каждый твой мудацкий поступок я делал шаг назад. И никогда навстречу. Никогда. Но я-то успел тебя простить. Кто теперь простит меня?

— Серег, ты извини, конечно, — тихо говорит Паша. — Но сейчас ты неправ. Уже поздно накручивать…

— После очередной ссоры я добавил его в черный список, — перебиваю. — Телефон лишь беззвучно присылал уведомления о звонках. Когда я проснулся в тот день, увидел тридцать уведомлений. В то утро… когда ему стало плохо, когда он умирал, он звонил мне. Не знаю, может, хотел проклясть напоследок. Извиниться. Попрощаться. Мне уже не узнать. Тридцать звонков за полчаса, Паша! Тридцать! Он звонил мне каждую минуту, а я дрых в свой выходной, и телефон лежал рядом, на полу у кровати, и если бы я проснулся и хоть на секунду глянул на экран, то, может, и увидел бы эти сраные тридцать пропущенных раньше…

Я запинаюсь, пытаюсь откашляться. В носу жжет, будто набрал воды. Перед глазами влажная муть.

— Серег, ты извини, — тихий голос Паши. — Мне позвонить надо, сейчас. Прости, Серег!

Я вытираю глаза тыльной стороной ладони, но становится только хуже, их щипет от смеси пота и слез. Процессия банкира куда-то исчезла. Тень клёна не спасает от жары. Из-за дерева долетает тихий голос Пашки.

— Привет! Мамочка, это я…

Я касаюсь надгробия отца.

***

— Что делать будешь? Ну, со всем этим.

Мы сидим у Пашки на балконе, таращимся на закат, он отражается в окнах многоэтажек, поджигает их оранжевым пламенем. Паша пьет пиво, я пью сок. Курим.

— А что тут можно сделать? — пожимаю плечами. — Валить мне надо. Подальше от городов, в глушь. Хозяйство заведу, рассказы буду писать или статьи в областную газету. Поработаю по специальности, так сказать, хех.

Он фыркает.

— А что? — спрашиваю серьезно. — Ты себя видел? Я тут меньше суток, а на тебе лица нет. Если я выпью и пройдусь вдоль дороги, сколько водителей успеет опьянеть и натворить бед?

— Не пей.

— Стоит мне разозлиться, и случайный прохожий зарежет товарища, — перед глазами стоит алая кровь между пальцами менеджера. Алая помада Маши на побелевшем лице.— А если меня депресняк накроет, все соседи выйдут в окно? Ну нафиг. Я даже не знаю, как это работает и на каком расстоянии. Со всеми по-разному. Зубы болели у стольких в нашем районе, что поликлиника не справлялась.

— Лечить надо. И не только зубы, не способность твою, а башку.

— Чувство вины так захлестнуло моего психолога, что тот впервые за карьеру отказался от пациента.

— Вот с этого стоит и начать. С вины.

Я качаю головой.

— Нет. Нужно принять, что некоторые вещи останутся с тобой навсегда. Забыть — значит обесценить. Да и не выйдет ничего.

Я вижу огонек в Пашиных глазах, он хочет спорить. Но вместо этого спрашивает:

— С Леной тоже всё?

— Так будет лучше. Ей в первую очередь.

Я не говорю другу, что она звонила мне утром, что, наконец, решилась сознаться. Лена неделями варилась в моем чувстве вины, оно попало к ней в вены, вытеснило все остальные чувства. Но вине нужна почва. Тот поцелуй на корпоративе не повис бы якорем на шее моей жены, не будь у него продолжения.

— Джедай учится контролировать силу… — Пашка неуклюже шутит и делает глоток из бутылки.

— Как?

— О сублимации слышал? Меньше бухать и жалеть себя, больше спорта, медитация, духовные практики, гармония, вот это всё. Что-то должно сработать. Но глушь не вариант, ты там сам себе все мозги вскипятишь.

За обсуждением мы перемещаемся на кухню. Пашка доверяет мне жарить мясо, пока сам сидит в телефоне.

— Я могу паре ребят с универа написать, которые могут шарить.

Я отказываюсь, становиться предметом изучения не хочется.

— Смотри, смотри! — Пашка вскакивает со стула, тычет мне телефоном в нос. — Видос уже во всех новостях, узнаёшь?

На экране толстяк в расстегнутой на груди рубашке. Золотая цепь на красной мокрой шее, дряблые щеки, пухлые пальцы комкают носовой платок. Банкир с кладбища. И подпись под видео: “Я вор”.

Не глядя в камеру, толстяк рассказывает о том, как организовывал благотворительные фонды. Как отмывал через них деньги и помогал отмывать товарищам. Об офшорных счетах и элитной недвижимости за границей, записанной на подставных лиц. Он тяжело дышит, а его платок промок насквозь. Он трясется всё сильнее и извиняется через слово.

— Это его так от тебя накрыло, — шепчет Пашка. — Ты достал из подонка совесть!

Я возвращаюсь к мясу, пока не сгорело. Мне показалось, или в голосе друга восхищение?

— В политику тебе надо, Серег!

— Очень смешно.

— А я серьёзно. Статейки, говоришь, хочешь писать? Есть вариант.

***

Остаться наедине с собой сложнее, чем кажется. Отключить все гаджеты, отложить книгу, молчать и слушать тишину с закрытыми глазами. Уже через пять минут мозг пытается растормошить тело, ему нужно движение, контакт, информация. Через десять минут он закидывает ворохом мыслей, но каждая из них упругая, как резиновый мячик, отскакивает, только коснись. Через пятнадцать невыносимо хочется встать и пройтись, хотя бы два-три метра по комнате. Через полчаса каждый вздох, каждое движение диафрагмы как событие. Через час остаешься наедине с пустотой. Если, конечно, дотерпел.

После года тренировок, конечно, проще — хватает и нескольких минут. И не обязательно покупать коврик для йоги и принимать сложные позы, можно сидеть на веранде летнего кафе, опустив веки и отгородившись от шума улицы.

Вдох. Выдох.

— Сергей?

Я открываю глаза, когда напротив садится помощник депутата, чья фамилия сейчас у всех на слуху, а уже к вечеру не будет стоить ничего.

— Покажите удостоверение, — кивает мужчина. Едва за тридцать, строгий приталенный костюм на стройном теле, длинная шея и пальцы, аккуратная рыжая бородка.

Я протягиваю корочку журналиста. Пашка действительно помог, у его матери оказались весьма тесные связи в крупнейшем интернет-издании страны.

Взгляд напротив цепкий, хищный, и я вспоминаю бывшую начальницу.

— Я пришел сюда только потому, что бред в вашем письме тянет на уголовно наказуемую клевету, — цедит рыжебородый. На секунду кажется, что воздух над его плечами дрожит, как над раскаленным асфальтом. — И если думаете, что сможете меня шантажировать…

— Но вы пришли.

— У вас ничего нет, — скалится помощник.

Он слишком много говорит. И о том, как затаскает по судам “наглого журналюгу”, и о том, как в моей “шарашкиной” конторе будут приносить официальные извинения. Его слова волнуют меня не больше, чем чашка с остатками зеленого чая на столе. Меня очень давно не трогают слова. Единственное, в чем он прав — на него действительно ничего нет. Кроме слухов, разумеется.

Вдох. Выдох. Спокойствие.

Лицо моего собеседника разглаживается, затихает буря в глазах.

— У вас минута, — говорит он уже мягче.

— Я часто думал о смерти отца, когда он был еще жив. Думал, почувствую облегчение. Но когда это случилось… Некоторые вещи невозможно себе простить, остается жить с этой виной, прятать под покрывало или повесить на стену, на всеобщее обозрение, легче не станет. Если единственный, кто может избавить тебя, уже мертв.

Мужчина молчит. Он ждет, что я скажу что-то еще, щурится, пытаясь прочесть мой взгляд.

— Что это? Зачем мне это знать?

— Это откровенность. Открытость. У нас ведь такой разговор?

— Я заберу? — официантка наклоняется за моей чашкой. Уходя, бросает через плечо: — Я сплю с начальником, но не хочу, чтобы он ушел из семьи ради меня.

До нее дойдет позже. Очередь моего собеседника.

— А мы выводим деньги через левые тендеры. Если всё сделать правильно, липовая контора может увести миллионы с сайта госзакупок…

Рыжебородый рассказывает легко и буднично, как о скидках в торговом центре. Не слишком подробно, но основная схема понятна, пара нужных фамилий тоже мелькает. Когда он замолкает, я беру телефон со стола и выключаю диктофон. Для прокурорской проверки достаточно. Для статьи даже больше, чем надо.

— Спасибо, — я встаю.

Мужчина меняется в лице, прижимает ладонь ко рту, глаза его округляются. Дошло.

— К-как? Это гипноз какой-то… Ты кто?

Банкир, записавший видео о своих махинациях, с возрастом размяк, у него были дети, которым он читал сказки на ночь и объяснял, что такое хорошо, а что такое плохо. Чувство вины засело в нем так глубоко, что он рыдал даже на суде.

Но сегодняшний помощник депутата из другой породы, “непуганый”: таким не страшны укоры совести, им сладко спится по ночам и они никогда ни за что не извиняются. С ними сложнее, это я понял на выходе из кафе, когда меня подхватила под руки парочка в штатском и повела к машине.

— Прокатимся, — говорит один.

— Телефончик-то давай, — говорит второй.

Рыжебородый засранец решил поиграть в девяностые, прихватил своих псов и спустил в нужный момент. Оба здоровые, каждый почти на голову выше меня и вдвое шире. Перед глазами мелькают картины, где меня отвозят в лес и долго бьют ногами, не разбирая. А потом дают лопату и заставляют копать в лучах заходящего солнца…

Во рту пересохло, по спине пробежал холодок.

Вряд ли так и будет, телефон заберут, в остальном отделаюсь угрозами и парой тычков по ребрам на первый раз. Но мне нужно преувеличить, чтобы был эффект.

Страх.

Один из здоровяков открывает заднюю дверь неприметной старенькой “бэхи”, но второй не спешит меня заталкивать. Его хватка слабеет. Мужики озираются, будто попав в окружение. Я отчетливо слышу стук зубов ближайшего бугая.

Пячусь помаленьку.

Ручные псы срываются с места, даже не закрыв машину, один из них едва не сбивает вышедшего из кафе помощника депутата.

Я перехожу улицу и ныряю в подворотню, подальше от разбегающихся людей. Достаю телефон. Смотрю на номер главреда и понимаю, что не хочу слушать очередные дифирамбы моим методам. В глаза бросается пропущенный от Лены. Я тыкаю в зеленую трубку. Гудки прерываются молчанием.

— Зачем ты звонила?

Мне отвечает тишина.

— Лена?

— Сережа, я хочу встретиться.

Я затыкаю пальцем второе ухо, чтобы расслышать тихий голос. Словно на другом конце трубке не человек, а лишь его слабая тень.

— Зачем?

— Поговорить.

— Просто поговорить?

— Нет, — снова тишина. — Мне плохо, Сереж. Я думала, станет легче… когда всё тебе расскажу. Но легче не становится. Я возвращаюсь к этому снова и снова, это терзает меня по ночам… Как по замкнутому кругу, понимаешь? Я виновата перед тобой.

Перед глазами проносятся лица политиков, бизнесменов, барыг и продажных ментов, лицо педофила, которого чуть не отмазал адвокат, если бы не мое вмешательство. Похоть девочки аптекаря, ярость начальницы, раскаяние банкира. Я могу достать из них все эти чувства, вытряхнуть как пыльный мешок, оголить провода нервных окончаний.

Вытащить что-то из себя оказалось сложнее, здесь не помогли медитация и месяцы тренировок. Я мучил Лену больше года, сначала неосознанно, но после всей правды о том случае на корпоративе, даже не знаю.

Я переехал в Минск, но и за триста километров наша связь не разорвалась, превратилась в удавку из колючей проволоки на горле бывшей жены. Пытался я оправдать себя тем, что изменщица заслужила бесконечные терзания чувством вины, или намеренно делал вид, что не при чем и она сама себя изводит?

Уже неважно.

— Сереж, ты меня слышишь?

Вдох-выдох. Перед закрытыми глазами лицо Лены и счастливая улыбка в кольце моих рук. Лицо отца, когда он обнимал маму.

Сказать то, что должен был сказать уже давно. Слова, которые качнут часу весов: во что превратила меня способность? В правосудие? Или палача?

— Я прощаю тебя, Лена. Правда, — выдыхаю и чувствую, как распрямляются плечи, а воздух становится слаще. Пускай и не сразу, но все мы заслуживаем право двигаться дальше. — И отпускаю. Хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. Ты мне веришь?

Я слышу, как Лена плачет. Знаю, она верит. Не может иначе, ведь я — верю.

— Спасибо, — говорит она спустя несколько секунд. Улыбка добавляет оттенок в ее голос. — Спасибо, Сергей. Ты даже не представляешь… Не представляешь, как мне это было нужно. Так мы можем встретиться?

— Да, только у меня будет условие, — я поднимаю лицо к небу.

— Конечно, всё что угодно!

— Больше ни слова о чувстве вины.

Другие работы автора:
+13
23:15
1278
13:12
+3
Это не рассказ, это бомба! bomb
Олег, вы — мастер! Снимаю шляпу, аплодирую стоя. bravo
«Слух (Олух?) чего ты мучаешься, давай в Минск!»
«Оставят в прошлом, словНо пьяный дебош или быстрый секс на корпоративе, ну было и было?»
13:58
+2
Класс!!! bravobravobravo
Вот это способность! Супергерой strong

Телеграм вроде с одной буквой «м»?
А я не понял unknown
Может быть где-то в конце и есть какая-то изюминка, но я не смог до неё дочитаться, прорываясь через предшествующие шизоидые сцены. А может просто я слишком нежен blush
13:22
+1
Я думаю, ГГ надо попробовать выращивать фиалки
13:38
+1
Не хватило мне мистики, глюки, вызванные таблетками, не совсем поняла. Извините. Спасибо.
14:06
+2
понравилось… хороший рассказ… психология и самоанализ, отслеживание себя – это действительно сила… работает для всех и всегда, у всех по-разному, но обязательно работает, даже когда временами кажется, что не работает вовсе… тут, как правильно пишет автор главное – быть честным с собой, учиться жить в гармонии с собой… и тогда впереди открывается ещё много чудесных инсайтов, не только про чувство вины…
короче, вы классно пишете, жизненно… и есть куда ещё копать… с нетерпением жду новых глубоких и мощных откровений в новых рассказах thumbsup
09:30
+2
Мощно. Мне понравилось. Потратил свое время не зря!
12:43 (отредактировано)
+2
Добрый день!
Написано интересно, даже мастерски. Дочитал до конца, ляпов и прочего мешающего особо не заметил. Действительно живой, лёгкий текст.
Что до содержимого — вроде мысль интересная, цепляет. Но лично я так и не понял, когда у ГГ началось всё это? В детстве было только с другом, потом вдруг сразу накрыло всех. А между этими событиями?
Может быть, я пропустил. Или недоработка.

Ну, и немного придирок от нашего стола к вашему.

Первые абзацы ассоциируются с ЭТИМ. Прастити!

Больше всего НЕ понравилась — сцена с психологом. Как по мне — вообще нереально, даже с поправкой на мистический элемент.

Я решаю не говорить ему о массовом психозе в аптеке. По крайней мере, пока сам не сложу в голове правдоподобную версию.

Почему? Это же не следователь и не начальник…

Уже три сеанса, а тебе совсем не легче.

Уатзефакизит?!!!iii111
Не, я понимаю, что хотел показать автор. Но психотерапевту, даже наглухо виноватому, в голову не придёт считать сеансы. Ими ничего не меряется. Он скорее скажет «у нас с вами работа не идёт» или что-то в этом роде.

И это… а если ГГ настолько откровенен с психологом, чем он с Ильёй в позапрошлый сеанс занимался? Прошлый, как видно, посвятили жене. А первый? С поправкой на склонность ГГ быть откровенным, вываливая всё и сразу, да ещё и держа в уме число оплаченных сеансов.

— Хорошо, — сдался психолог. — Как я понял, твое поведение изменилось, это заметила Елена?

Слишком быстро сдался, даже не попытался «покачать» явно заряженную тему. Даже не дал клиенту времени посидеть «повариться» в своих чувствах, а сразу погнал его в другом направлении.
ИМХО такой себе психотерапевт…

Мне не удалось выкинуть отца из головы, хотя до этого я сделал всё, чтобы выкинуть его из своей жизни.

Лучше разные слова подобрать, неблагозвучно на мой взгляд.

Сцена в офисе с плавным съезжанием в конфликт — понравилась. И забавно, и явственно показывается неестественность происходящего.

— Уже должны быть. (это восклицание!)


И всё время у него капли крупные на людях… Не знаю, что этим хочет подчеркнуть автор, но читать эти моменты противно.

«не молодое» — слитно

Маша сняла красные бусы и хищную улыбку красных губ.

Она надевала бусы и наряд ещё до встречи с главным героем. Получается «знала» что будет? Но тогда почему остальных «накрыло» только когда пришёл Сергей?

— Чувство вины так захлестнуло моего психолога, что тот впервые за карьеру отказался от пациента.

Во-первых, от клиента. У них не пациенты, за исключением клинических психологов.

Во-вторых, откуда ГГ знает — отказывался Илья от клиентов или нет?

В третьих, у каждого психотерапевта есть свой «спектр» клиентуры и они легко передают «не своих» клиентов коллегам, специализирующимся именно на их видах расстройств. Это ж просто лекари душ, мозгоправы, а не сверхгерои_всех_спасу.

Больше ни слова о чувстве вины.

Восклицательный знак, во-первых. Во-вторых, ГГ получается, так ничего и не понял и снова вернулся к замалчиванию проблемы. Нет?
10:38
РумянА, а не румянЫ… Дальше и читать не стала…
11:06
+1
спасибо автору!
вопросов к тому, как написано, нет, это уже плюс.
по смыслу — ни спорить, ни переубеждать не стану, потому что осознание, понимание, то, чем живёт герой и что с ним происходит- оно всё прекрасно объясняет.
состояние ГГ, его смятение, отвращение, беспомощность, растерянность — всё передано отлично, эта его «эмпатия наоборот» мне стала понятна довольно быстро, но интерес при этом не пропал, потому что- как ГГ с этим справится? И для меня здесь даже нет хэппи-энда, ГГ осавивает свой навык, подстраивает его под жизнь, старается использовать, но ПОКА к большому счастью это его не привело. Хотя, по ощущениям от рассказа, само ПРОЩЕНИЕ для него уже достижение. А вот получилось ли передать это прощение Елене- осталось открытым))) То, что рассказ глубже, чем «просто чтиво», что потом еще варятся эти мысли — это отлично)))
БЛАГОДАРЮ!
11:07
+3
Эмпатия наоборот. Интересная идея. Написано умело. Сюжет ровный. Ряд сцен, как перечисление. Мало нагнетания. Кульминация, если есть, то вялая.
14:57
+1
Почему рассказ не на конкурсе, это ведь мистический хоррор, да ещё и со счастливым концом, браво, автор.
10:49
+2
Уважаемый автор, уведомляю, что внес Ваше произведение в Месячный отчет за июнь как одно из лучших за отчетный период. Спасибо вам за него, заходите чаще (:
10:10
bravoЗачиталась! Просто не могла оторваться. Плохо разбираюсь в психологии, но… некоторые моменты в рассказе очень близки и понятны.
Загрузка...

Другие публикации