Диван да Марья

Он продал старый диван без сожаления, слишком много горьких воспоминаний вызывал тот в памяти. Первая несчастная любовь. Умирающая год назад мать. Да, диван хранил слишком много скелетов в своём старом, продавленном теле. Иван избавился от него, и, с надеждой глядя на пустое место у стены, уже представлял здесь другой ‒ как начало новой, более счастливой жизни.

‒ Посмотрите на обивку, это «шенилл», прочный, износоустойчивый. А какой приятный на ощупь. Проведите рукой. Чувствуете? ‒ консультант-продавец в мебельном магазине двумя руками словно фокусник показал на изысканный бежевый с золотом диван, приглашая прикоснуться к этой роскоши.

Иван провёл по упругому валику, ткань ответила бархатным теплом шика.

‒ Да, царский. А этот «шиншилл» не сотрется за полгода? ‒ недоверчиво спросил он.

‒ «Шенилл»…Что вы, это очень крепкая ткань, ‒ консультант улыбнулся, ‒ не деформируется и не вытягивается, цвет не выгорает. Италия. Вещь экстра-класса. Берите не пожалеете. Цена и качество соответствуют друг другу.

Иван посмотрел на цену, посчитал ноли, последнего ноля у Ивана точно не было:

‒ А подешевле есть?

Консультант разочарованно отошёл к другим, более сдержанным и строгим диванам, в первую очередь заявляющим о себе как о функциональном предмете, без гламурных излишеств:

‒ Вот, «флок». Тоже неплохой вариант. Бюджетный.

Иван потрогал грубую ткань серого, с болотным отливом угловатого дивана, вздохнул печально: «На мой старый похож». Но, цена как раз соответствовала сумме в кармане.

‒ Покупаю, заверните.

Консультант хохотнул, оценив шутку:

‒ Будет сделано. Проходите на кассу.

На кассе оформили накладную, вручили чек:

‒ Вечером ждите доставку. Поздравляем с покупкой.

‒ Спасибо, ‒ буркнул Иван и удовлетворённый удалился.

Привезли диван точно в срок. Двое грузчиков поставили его к стене на место старого, сдёрнули целлофан, обнажив непорочность и суровую чистоту Ивановой мечты. Закрыв дверь за грузчиками, Иван вернулся к дивану, присел, прилёг, и даже залез с ногами, аккуратно пару раз подпрыгнул. После удовлетворительно крякнул, застелил пледом, лёг, и под мелодраму «Счастливый шанс» полный томления и желаний уснул.

На работе напарник Палыч выслушал радостную новость о покупке. Хлопнул по-дружески по спине:

‒ Правильно сделал, переплачивает только дурак, у которого денег больше чем мозгов. Зачем тебе прибамбасы, мебель не для этого. Диван должен быть удобным и прочным. Так что, поздравляю. Жениться тебе надо. Вон поистрепался весь, ‒ кивнул он на засаленную, с желтыми буквами «охрана» на груди, форму.

Иван закинул ногу на ногу, прикрывая прожжённую сигаретой дырку на штанине:

‒ Может и женюсь, ‒ бросая вызов больше себе чем напарнику, сверкнул глазами он.

Жениться действительно было необходимо. Мать год как умерла, и, в теперь уже холостяцкой квартире, стало неуютно и одиноко, а мелодрамы по вечерам не могли заполнить пустоту бытия.

Утром, после смены, они с Палычем обмыли в подсобке покупку.

‒ Приходи, Палыч, завтра к вечеру, обмоем по-людски, ‒ извиняясь за скудность закуси, сосиска и хлеб, разлил Иван по стаканам принесённый фуфырик пшеничной.

‒ Не смогу, вздохнул Палыч, ‒ ремонт.

‒ Жаль.

В приподнятом настроении Иван зашел в магазин перед домом ‒ сейчас он купит ещё пивка, растянется на новом диване, включит телевизор и отдохнёт.

Во дворе его ждала сцена ‒ запитого вида мужик тряс такого же вида, визжащую бабу. Надо было пройти мимо, но что-то остановило. Иван пригляделся и сглотнул неожиданно появившейся комок в горле. Маша? Не может быть...

***

Маша была первой любовью, первой женщиной. Именно у него дома, на новом, недавно купленном матерью диване, они лишили друг друга девственности. И в этот же день поклялись никогда не расставаться, и умереть в один день.

Мать, когда узнала про Машу, взбеленилась: «Окончи институт, получи профессию, тогда женись. Был бы отец жив, задал бы тебе...». А вскоре испуганная Маша ошарашила известием ‒ у неё будет ребёнок. Мать пришла в ужас: «Ты с ума сошёл, какая свадьба, какой ребёнок? Ты уверен, что он твой? Сколько у неё кроме тебя было. Знаю я этих пэтэушниц. Нет, сказала». При встрече с Машей он так и сказал. Маша плакала: «Ты у меня первый и единственный. Он твой, клянусь». Иван сунул ей мятый червонец: «Избавься», ‒ и ушёл не оборачиваясь.

Мечты матери о сыне главном инженере, так и не осуществились. Девяностые свели к нулю профессию как раз к окончанию Иваном института. Началась череда безденежья и унижений на временных работах грузчиком, дворником, разнорабочим на стройках коттеджей новых русских. Тогда у матери случился инсульт. Пришлось ухаживать. Целых двадцать лет.

Как же он ненавидел её эти двадцать долгих лет. За то, что заставила учиться на инженера, хотя он так мечтал стать военным. За то, что развела его с Машей.

‒ Если бы не она, у меня бы сейчас сыну двадцать пять было, или дочери, ‒ морщась от едкого дыма «Примы», жаловался он Палычу. ‒ Может уже внуков нянчил.

Бессонными ночами, лежа на продавленном диване, он мечтал, как было бы. Он полковник. А Маша воспитатель в детском саду. Дом полная чаша. Любовь. Диван скрипел, когда Иван ворочался, и тыкал в бок сломанной пружиной.

Иногда Маша снилась. Снилось что идет она к нему на встречу, а на руках ребёнок, маленький мальчик, он плачет и тянет к Ивану руки. Иван тоже протягивает руки к ребёнку, но не может дотянутся. В этот миг Иван просыпался, и вся подушка была мокрой. Мать лишила его всего, и он ненавидел её за это.

***

«Эй, что здесь происходит», ‒ Иван неожиданно для себя двинулся на мужика ‒ тощий, бледная немочь, перспектив получить отпор никаких. Алкаш, завидив форму, ретировался. Потрёпанная, мятая женщина сидела на корточках, закрыв лицо руками, скулила. Сердце екнуло, на руке ярко выделялось родимое пятно в виде красного цветка.

‒ Маша?

Та убрала руки и посмотрела.

‒ Выпить есть? ‒ хрипло спросила она.

‒Пойдём, ‒ прежде чем подумать, кивнул головой Иван и повёл её домой.

Он поставил на стол купленное пиво и пошёл на кухню за стаканами. А когда вернулся, гостья уже пила с горла. Иван открыл вторую бутылку и тоже не наливая в стакан, выпил залпом.

‒ Маша...

‒ Зови меня Мэри, ‒ хихикнула та и запела хриплым срывающимся голосом, ‒

Мэри, никому теперь не верит, Мэри,

Мэри, горько плачет, Мэри,

Мэри, это твоя первая потеря,

Мэри, хватит плакать,

Жизнь такая штука, Мэри.

‒ Ты меня помнишь? ‒ со страхом спросил Иван.

Маша-Мэри посмотрела мутными глазами:

‒ Неа.

‒ Как же ты такой стала?

‒ Какой, такой?

‒ Ну... вот, ‒ не нашёлся что сказать Иван, ‒ такой...

‒ Кверху каком, как накакал, так и смякал.

Грубый смех заставил Ивана вздрогнуть.

‒ Мужики, мать вашу, ‒ Маша-Мэри, зло хмыкнула, потом передёрнула плечами, ‒ ещё есть выпить?

Иван достал начатую бутылку водки: «Нафига я её привёл? Может это вовсе и не Маша». Но алый цветок на руке говорил обратное.

‒ У тебя дети есть?

‒ Неа, одна как перст.

‒ Аа...

«Может ей помочь. Денег дать», ‒ пронеслась пьяная мысль.

‒ А чё, водка вся? ‒ Маша-Мери потрясла пустую бутылку, с сожалением глянула внутрь одним глазом.

Водка ещё была. Две бутылки. С каждым выпитым стаканом Иван всё больше и больше узнавал в этой опустившейся алкоголичке Машу. Ту Машу, которую он когда-то привёл в этот дом. «Да, можно всё вернуть, всё изменить. Я её лечиться отправлю. Женюсь…».

‒ У нас всё еще получиться, ‒ чокаясь в очередной раз и целуя бывшую возлюбленную, кричал возбуждённый Иван.

Маша-Мэри хихикала и кокетливо отводила глаза.

«Хорошо… хорошо то как…», каруселью неслась одна и та же мысль, заставляя бешено стучать сердце и желать любви.

***

Утро началось с головной боли и тошноты. Вонь в квартире стояла невыносимая, Иван с трудом встал и открыл окно. Солнечный свет обнажил результат вчерашней попойки ‒ грязный стол, три пустые бутылки на нем, ещё две из-под пива валялись на полу, затушенные прямо в тарелке с остатками тушёнки окурки. Но самым отвратительным было грязное тело с задранным подолом юбки на диване. Плед, накануне бережно застилавший новый диван, скомканный висел на стуле. Тело пошевелилось. Со стоном поднялось, и Иван увидел распухшее синюшное лицо вчерашней гости. Гостья поднялась и шатаясь подошла к столу, по очереди подняла пустые бутылки, заглядывая опухшим глазом вовнутрь. Иван перевёл взгляд на разложенный диван, сердце остановилось ‒ по середине расползлась мерзкая зловонная жижа.

‒ А ну, пошла отсюда, ‒ погнал он из дома еле передвигавшую ноги алкашку, ‒ пошла, пошла, мразь, ‒и захлопнул дверь.

В ванной Иван долго тёрся мочалкой под горячими струями душа, сдирая с себя вчерашнюю встречу. Вонь в комнате так и не выветрилась. Еле сдерживая позывы рвоты, он набрал номер соседа:

‒ Слушай, Толян, ты это, зайди, дело есть.

‒ Нихрена себе, Ванятка, ты чё, обгадился? Как тебя так угораздило? Пить не умеешь, приходи научу, ‒ Толян с омерзением рассматривал диван.

‒ Толян, ‒ не слушая, промямлил Иван, ‒ ты друганов своих попроси, выкиньте его на помойку, вот, ‒ он сунул в лапищу пятисотку, ‒ только побыстрее.

‒ Да не вопрос, щас его здесь не будет.

Через полчаса Иван с тоской смотрел на пустое место у стены. Потом сдёрнул со стула и кинул на пол плед. Лёг. Свернулся калачиком, как плод внутри материнского чрева, закрыл ладонями глаза и заснул. И снилось Ивану, что держит он на руках маленького мальчика, тот гладил его по щекам и шептал «Не плачь… я не сержусь. Не надо плакать».