Музыка за оградой кладбища

Джоя подменили в начале марта, когда только-только сошёл снег. Микаэля тогда не было дома, его отправили в кузницу. Отец чинил крышу, мать ушла к роднику. Все знали, что не дело это — оставлять ребёнка одного, но ведь Джой не младенец, три года исполнилось, да и отец рядом.

Когда Микаэль вернулся, всегда шустрый и неугомонный Джой не побежал навстречу, не начал хвататься за новенькую лопату. Как сидел у порога на солнышке, так и остался сидеть. Трогал пальцем росток гусиного лука, смотрел, как на чудо. Отец слез с крыши, кивнул старшему сыну и подхватил на руки младшего.

— Чего куксишься? Описался что-ли?

Джой любил, когда его подбрасывают, а тут вдруг разревелся и укусил отца за палец. Сильно, до крови.

Потом было много шума и разговоров. Приходили соседи, выразительно качали головами. Шептали: "Подменыш, как есть подменыш". Джой вопил, не переставая. Его раздели и силой усадили на железную лопату. Он весь съежился, кожа сморщилась и посерела. Мать зарыдала в голос, уткнувшись в ладони, чтобы не видеть треугольное острое личико, клочки бурых волос вместо рыжих кудряшек, полный рот мелких зубов.

Соседки крестились, стискивали в карманах кусочки железа.

— Джой-то красавчик был. Таких Добрые соседи и крадут, а взамен деревяшку подкидывают или своих заморышей.

— Выпороть его надо! Огнём прижечь или к реке отнести.

— На кладбище-то оно вернее.

На Микаэля никто не обращал внимания. Он тихонько достал флейту, подаренную ему старым Олли. В деревне поговаривали, что старик знался с Добрыми соседями. Его сторонились, и только Мик всю зиму бегал к нему, таскал украдкой хлеб и брикеты торфа, пока отец не поймал и не отлупил. Будь Олли жив, он бы знал, что делать.

Микаэль сел возле воющего подменыша и заиграл колыбельную. Не-Джой замолчал, уставился на флейту. Глаза у него были, как летние орехи — уже не зелёные, ещё не коричневые. Он робко улыбнулся и потрогал Микаэля, как трогал росток.

— Отойди от него, Мик! — Отец набросил на подменыша мешок, грубо завернул. — Неси лопату. На кладбище пойдём.

— Но ведь он живой! — Микаэль ухватил отца за рукав. — Нельзя его хоронить!

— Никто его хоронить не собирается. Просто положим в открытую могилу. Небось, как повопит ночь, сразу за ним явятся. И вернут нашего Джоя обратно.

— Там же холодно!

— Нашёл, кого жалеть! Или ты не хочешь, чтобы брат вернулся?

Микаэль хотел. Но ведь подменыш — не кукла из деревяшки, а настоящий ребенок, просто другой. Мик попытался объяснить, но на него посмотрели, как на чумного. И он замолчал.

Могилу вырыли за оградой кладбища, на не освящённой земле. Копать было тяжело, земля ещё толком не оттаяла. Подменыш уже не вопил, а скулил. Микаэль старался на него не смотреть. "Пожалуйста, заберите его! — молил он про себя Добрых соседей. — Заберите поскорей!"

Когда они уходили, подменыш снова закричал — хрипло и отчаянно. Мик дёрнулся вернуться, но отец ухватил его за шиворот.

— Не смей жалеть эту погань!

Ночью Микаэль хотел сбегать, укрыть подменыша одеялом, но отец не лёг спать. Поставил у двери табурет, сидел и курил, а мать до утра шептала молитвы. Когда рассвело, они пошли на кладбище.

В неглубокой могиле скорчился неживой подменыш. Должно быть, он долго плакал — впалые щеки покрывал тонкий слой льда. Отец закопал его, как щенка, даже мешком не прикрыл. И они пошли домой. Мать торопилась, почти бежала, и всё повторяла, что Джой, должно быть, ждёт их. Проголодался, должно быть.

Джоя дома не оказалось. Он не вернулся — ни в этот день, ни потом.

***

Самая лучшая лёжка — в кустах крапивы. А самая лучшая крапива — за оградой кладбища, где люди хоронят ведьм и некрещёных младенцев. Никто сюда не ходит, можно не скрываться.

Лохматый чёрный пёс потянулся, разминая лапы. Вечереет, скоро мальчишка с флейтой явится. Этот не в счёт, пусть ходит. Музыка у него душевная, слушал бы и слушал. Жаль, что не каждый вечер играет. Тот малец, что в могиле, уже извёлся весь, хнычет, не переставая.

Пёс насторожил уши. Ага, явился!

— Прости, что не приходил, — Микаэль опустился на колени перед холмиком с камнем вместо могильной плиты. — Сенокос, работали дотемна. Но теперь полегче будет. Завтра Ламмас, праздник урожая.

Пёс забеспокоился. Как это он забыл, что лето заканчивается? Не успеешь оглянуться, Самайн налетит, а этот флейтист так и будет сюда ходить! Ну, может, в самую страшную ночь догадается дома остаться. Только ведь двери между мирами, которые в эту ночь открываются, не закроются до конца Йоля.

Баргест беззвучно зарычал. Он не любил Йоль. Этот праздник принесли в Ирландию захватчики с северных островов. На кораблях с драконьими головами приплыли не только люди, но и тролли, и тамошние эльфы. С местными сидами они быстро замирились, установили общие правила и вместе летали на Дикую Охоту. Затравить мальчишку-флейтиста им только в радость. А что может сделать один чёрный пёс против целой своры красноухих гончих? Стопчут и не заметят.

Флейта пела нежно и ласково. Рассказывала о тёплых стогах сена и ледяных ручьях, о том, как сладко пахнет клевер и горчит вереск. О том, что смерти нет и одиночества тоже нет. Хотя бы здесь и сейчас.

Пёс положил голову на лапы и заскулил. Такая музыка пропадёт ни за что! Нет, надо менять условия сделки. Тем более, что и сделки-то, как таковой, нет. Мальчишка сам решил, что должен приходить. Он ведь даже не слышит, что этот, в могиле, шепчет. Просто жалеет его.

Баргест дождался, пока мелодия закончится, и выполз из своего убежища. Мик ахнул, но не убежал. Достал из кармана горбушку хлеба.

— Хочешь?

Баргест как стоял, так и сел. Предложить хлеб псу размером с телёнка, с горящими глазами? Нет, это правильно, конечно, только не все правила помнят. Он вежливо слизнул угощение с подрагивающей ладони.

— Это ты провожаешь меня до дома? — спросил Мик. — Я думал, мне кажется.

— Глазастый какой! — недовольно рыкнул Баргест. Он подзабыл, как разговаривать по-человечески. — Ты больше сюда не ходи. Осень на дворе. Чем длиннее ночи, тем больше охотников. А ты — добыча, понял?

Микаэль почти не удивился. Старый Олли рассказывал про Баргеста — чёрного пса, испокон веков обитающего в округе. Странно только, что пёс его защищает — с такой-то виной на душе.

— Я не могу не приходить, — сказал Мик. — Мы его убили, а ведь он ни в чём не виноват. Его самого бросили. Мне кажется, ему до сих пор холодно и страшно — там, под землёй. А я играю, и он засыпает.

— Это верно, — Баргест поддел лапой камень. — Отойди, а то запорошу.

— Ты что делаешь?! Зачем?

— Праздник урожая, говоришь? Значит, пора выкапывать, что вырастил.

— Но ведь он умер!

— Фэйри непросто убить, — Баргест сунул нос в разрытую землю. — Похоже, твой подменыш из брауни, а они живучие. Нет, он бы помер, конечно, если бы не ты.

Пёс ухватил что-то зубами и потянул. Мик широко раскрытыми глазами смотрел, как из ямы вылезает маленькое существо, бурое и грязное, словно картофелина. Ну, точно брауни — весь коричневый.

— Пусти, псина слюнявая!

— Паршивец неблагодарный! — Баргест плюнул.

Подменыш покачнулся на тощих ножках, зябко обхватил себя за плечи. Мик снял куртку и закутал его.

— Как ты говорить научился?

— Ты ведь со мной разговаривал, — он задрал голову и улыбнулся. — Смотри, звезда полетела! Красиво.

— Кто-то звёздами любуется, а кто-то за всех работает, — проворчал Баргест, закапывая яму. — Всё, забирай его и брысь отсюда!

— Куда я его заберу? Он же… — Мик замолчал, заметив, как набухают слезами глаза подменыша. — Слушай, если ты брауни, значит умеешь становиться невидимым? Чтобы люди тебя не замечали.

— Не умею, — подменыш шмыгнул носом. — Не научили меня. Ты опять уйдёшь? Не уходи, Мики, я без тебя не смогу. Совсем не смогу!

— А твои родители где?

— Откуда я знаю? Мимо прошли, меня оставили, вашего мальчонку забрали. Я заморышем родился, так и так помирать. А у людей… — он запнулся, — ну, всякое говорят. Случается, подменыши выживают.

Баргест шумно вздохнул.

— Выживают, но только если человек примет подменыша, в своё сердце. Честно примет, без лукавства. И больше не бросит. Ладно, пошли. Есть тут поблизости холм. Его обитатели мне должны. Они летние, на зиму свой холм закрывают. Вам у них хорошо будет.

— Но я не могу уйти из дома! — Мик чуть не заплакал. — Кто будет отцу помогать? И мамка опять в тягости.

— А я как же?! — брауни обхватил его за ноги.

Мик погладил грязные волосы, вытащил запутавшегося червяка. Что же делать? Что?!

— Погоди, отец говорил, что какой-то чудак купил старый дом в долине — тот, где никто жить не хочет. Вроде, настоящий профессор из Дублина. Сказки собирает. Он работника искал, обещал хорошо заплатить, но никто не пошёл, боятся. А я бы нанялся. Если он любит сказки, может, и тебя не прогонит? Только с тем домом что-то неладно.

— Потому что нельзя строиться на дороге гоблинов! — рыкнул Баргест. — Ладно, так и быть, помечу дом, как свой. Вас не тронут.

— А что ты возьмешь за свою помощь? — спросил Мик.

— Ты играй. Я буду приходить, слушать.

К дому в долине они пошли втроём — не спеша, приноравливаясь к неуверенным шагам подменыша.

— Я всё думаю, — помявшись, спросил Мик, — что с Джоем стало?

— А что с ним станется? — проворчал Баргест. — Вырастет, женится на девице из брауни. Здоровых детишек нарожает. За тем его и украли.

— А старый Олли рассказывал, что Добрые соседи воруют наших детей, чтобы отдавать их демонам, вместо своих.

— И такое бывает. — Баргест подтолкнул носом подменыша, замершего возле кустика цветущего вереска. — Но брауни никому дани не платят. Не переживай, не пропадёт твой брат.

Микаэль глубоко вздохнул, напряженные плечи расслабились, словно сбросили невыносимую тяжесть.

— Хорошо.

— Хорошо, — повторил маленький брауни, сорвал мухомор и откусил половину.

— Нельзя! — Мик попытался отобрать гриб.

— Ему можно, — хмыкнул Баргест. — Спать лучше будет. Ну, вот и пришли. Дальше без меня.

Он сел в тени каменной ограды. Микаэль с брауни поднялись на крыльцо добротного, хотя и неухоженного дома. Постучали. Баргест подался вперед, всматриваясь в открывшуюся дверь. Профессор оказался толстяком в круглых очках. Они с Миком о чем-то поговорили, потом профессор присел на корточки и протянул руку к брауни. Так в церкви касаются священной реликвии — бережно и с благоговением. Вот теперь, действительно, всё хорошо.

Баргест затрусил назад, к своей лёжке. Но что-то скреблось внутри, не давало успокоиться. Сказки собирает? И что ему расскажут про Баргеста? Да ничего! Он уже сто лет не показывался на глаза, разленился. А ведь чёрные псы созданы для того, чтобы преследовать людей с нечистой совестью, воздавать по справедливости.

Баргест встряхнулся и повернул к деревне. Пора навести здесь порядок. Скоро профессору будет, что записывать.