Неясыть

Ч а с т ь II

С тех пор немало лет прошло, немало детей народилось, немало стариков к предкам на честной пир отправилось. Уж не осталось на белом свете тех, кто знал Ясну и Марека. Только и помнили люди, что грустную сказку о девушке-птице. Селище то разрослось и превратилось в настоящую крепость, надежно запиравшую путь кочевникам к городам и весям. На ту пору правил страной славный князь Велимир. С людьми ладил: обиды не спустит, но и зазря в острог не посадит. Народ при нем мирно жил, страна процветала. Одна беда у князя была: уж и борода седа, и дел славных за плечами не перечесть, а за стол княжеский вместо себя и посадить некого. Некого во главе дружин храбрых поставить. Одни они с княгинею на свете жили, ни детей, ни даже каких-нибудь дальних племянников у них не было.

Однажды проведал князь, что живет в лесах на самой окраине его земель колдун, который может горю такому помочь. Решил князь самолично к нему на поклон наведаться. Авось да упросит судьбу смилостивиться над их горем.

Да, не врала молва народная. Селение то было немаленькое, хоть и стояло в таком глухом месте, что не приведите добрые боги с наезженного тракта свернуть. Со всех сторон лес дремучий да топи непролазные, куда даже местному люду дорога была заказана. Боялись колдуна-то: человек темный, силу неведомую имеет, так что без великой нужды и тревожить его нечего. Еще сгинешь ненароком. Однако ж негоже бывалому воину, да тем паче князю, сказок бабьих да баек походных бояться. Негоже отступать, коль решение принято.

Мрачен лес, да тоска по деткам нерожденным еще мрачней. Не сравнятся с ней ни пни замшелые, что стонут, точно страдальцы проклятые, да так и норовят ухватить путника за перевязь или кореньями с ног сбить, ни взгляды голодные зверей диких да нечисти лесной, что таятся по теням да ветрам тихонько подпевают.

Вязкие топи в местах тех да горька вода. А только не горше горя государева. И жутко ему от огней болотных, от тумана липкого, что тайные тропы от глаз людских скрывает. А все одно — идет князь. Пока солнце высоко, нечистые только и могут, что пугать, а вреда не чинят. Да только и день свое место знает, и в свой час закутался лес колдовской в сумерки, загорелись ярче глаза болот, заухали, захлопали крыльями ночные охотники. Совсем князю от страха холодно стало, но тут увидел он огонь живой совсем уже близко. Знамо дело, где свет от теплого пламени, там и живая душа рядом, и нечисти проходу нет. Подошел путник ближе да так и обмер. Стоит на сухом холме посередь болот изба чудная: стены из бычьих и лошадиных черепов, сквозь пустые глазницы, точно густой кисель, течет бледно-желтый свет. Смотрят на путника сотни неживых глаз, в самую душу заглядывают — не схоронишься, не скроешься. Стоят по обеим сторонам от костяной избы ели древние, ветвями сплетенные накрепко, точно сестрицы родные — тянутся друг к другу, обнимаются, шепотом одна другую утешает: «Тиш-ше, тиш-ше, с-сес-стрица, не бойс-ся...» Али почудилось со страху? Аль и вправду сестрицы заколдованные избу стерегут, сверху от дождя да снега укрывают? Да нет, пока стоял да дивился, ночь на лес опустилась, вот и мерещатся чудеса разные. Встряхнул князь головой, рассеивая морок, и шагнул ближе к костяной избе... Только в доме колдуна и порог не прост: вместо двери закрывал вход живой занавес. Глазки-бусинки так и зыркали из-под крыльев кожаных. «Никак мыши летучие, ночницы-соглядатаи!» — подивился царь. Только тронул он дверь живую — тотчас разлетелись стражи в разные стороны, едва не сбив незваного гостя с ног.

— Стой, где стоишь! — проскрипел откуда-то из темного угла голос. Странное дело: снаружи свет видать, а изнутри в избе темень. Только еле-еле теплится огонек живой в открытом очаге. Да и то дергается, будто сбежать хочет, а сети невидимые не пускают, всего и радости малому языку пламени, что отразится в глазах большой пестрой совы. Поди разгляди в таком мраке, что за хозяин у этой избы! Одно ясно сразу по голосу: к такому человеку (али и не человек это вовсе?) запросто так в гости не заедешь.

— Что ж ты, хозяин, гостя в дом не пускаешь? Али татей ночных боишься?

— Коли я за кого и боюсь, так не за себя, государь. За тебя. Да и то до поры до времени, — снова услышал князь голос колдуна. — В моем доме чужим делать нечего. Вот и ты ступай своей дорогой...

— Моя дорога здесь кончается. Я ведь к тебе по надобности великой. Говорят, ты все ведаешь, все можешь и с самой Судьбой дружбу водишь. Вот я и решил...

— Беду твою знаю, — не дал договорить колдун. — Да только не беда это вовсе. Будет тебе счастье. Только плату я с тебя возьму немалую. Согласен ли будешь третью часть счастья своего мне отдать?

Подивился князь такой просьбе: как же можно счастье семейное измерить да на три части поделить? А у колдуна аж глаза загорелись, и огонь в очаге забился так ярко, что гость почти ясно разглядел, с кем говорит. В углу на огромном бычьем черепе сидел сухонький старичок, нос крючком, брови торчком, борода до пят в косы заплетена, пальцы тонкие длинные перебирают какие-то четки диковинные. Сидит дед, в усы ухмыляется:

— То не твоя забота, как поделить, государь. Ты, главное, соглашайся, а как плату получить, я сам знаю.

Делать нечего, согласился князь на такие условия. И в самом деле, не оставлять же престол без наследника! С тем и ушел, слегка ежась и вздрагивая под несущимся в спину не то негодующим, не то предостерегающим совиным «угу».

Время быстро пролетело, государь уж и думать забыл о беседе с колдуном, однако ж и на его порог счастье ступило, да не простое, а тройное: родила княгиня троих молодцов — себе на радость, отцу на подмогу. Только тут вспомнил князь про уговор с колдуном и не знал уже, радоваться ему или печалиться: понял он, какой должна быть третья часть счастья, колдуну обещанная. Но, увидев, что колдун не спешит к нему являться да долю свою требовать, успокоился.

Имена сыновьям дали славные: Калина, Ясь да Юрай. И росли они не по дням, а по часам. Ой, и разные княжичи получились, даром что братья родные. Калина рос справным воином, но и в мирных делах толк знал. Ясь был пригож да силен, одна беда — уж больно простодушен. А на Юрая мать с отцом надивиться не могли, в кого такой уродился: ростом мал, телом слаб, зато умом да коварством немереным наделен. Хотя порой бывал весел и приветлив, будто живут в одном теле два разных человека, ведут друг с другом постоянную борьбу, да ни один из них не может надолго верх взять.

И пришла князю-отцу пора от дел уйти, отдохнуть на старости лет. Да вот беда — как престол-то делить? Сыновья все трое в один день родились, нет промеж них ни старшего, ни среднего, ни младшего. Все имеют одинаковое право. И решил государь испытать своих сыновей. Приказал снарядить три дружины храбрые (по дружине на брата) да отправить их к трем границам, чтобы каждый мог отвагу свою показать, землю родную защитить. Кто первый управится и домой вернется, тому и быть новым князем, а уж остальные не оставят брата без помощи и совета.

Снарядились братья в дорогу. Их последняя ночь в родительском доме была на исходе, и надо бы выспаться: когда еще доведется переночевать на мягкой перине под теплым одеялом. Да не всем сладко спится. Юраю, к примеру, и теплая постель не мила. Ворочается во сне, стонет, бормочет что-то неразборчивое. А все потому, что с давних пор мучают молодца сны странные. И не то чтобы кошмары, а все ж приятного мало. Видится Юраю изба чуднАя, из звериных черепов сложенная, в ней очаг малый, мыши летучие по углам. Сам Юрай стоит в центре белого круга, а напротив него — старец косматый. То поучает чему-то, то советы дает, то подчинения своей воле требует. И далеко не всегда удается княжичу сопротивляться голосу старца. Да и надо признать, что советы его часто приходились весьма кстати. От них Юрай постиг многие хитрости и уловки, научился вину за свои проделки на чужие плечи ловко перекладывать. Однако ж и подлостей от тех советов немало происходило. Вот и металась душа Юрая, не желая принимать коварное ученье, но и противостоять никак не могла. И в эту ночь пришел старец к княжичу и завел совсем уж страшные речи.

— Слушай меня, Юрай, да крепко слова мои помни. Пришло время долги отдавать. Не твои, а отцовские. Ведомо ли тебе, что перед самым вашим рождением мы с князем Велимиром соглашение заключили. Согласился он третью часть счастья своего мне отдать. А в чем же еще счастье отцовское заключается, как не в детях? Вас трое, стало быть, один из троих сыновей по уговору мой.

— Но почему я? Почему именно ко мне ты мало не каждую ночь являешься? Совсем, старый, душу мне вымотал, никакого покоя нет.

— А ты мне больше годишься, — прохихикал дед. — Ясь ваш только кулаками махать горазд, а в голове ни одной собственной дельной мысли. Зато эту самую голову он готов сложить за тех, кто ему почему-то дорог. С такими, как он, каши не сваришь. Ни хитрости, ни коварства в нем отродясь не было. Ничему толковому его не обучишь. Вот Калина мне бы больше подошел. И сила в нем есть, и ум, и при желании я мог бы воспитать из него великого колдуна и воина. Такого, под чью руку встали бы все правители мира. Да уж больно честен и духом силен твой братец оказался. Сунулся я к нему пару раз еще в детстве, да еле ноги унес.

Колдун потер кривой застарелый шрам над бровью, точно от птичьих когтей, и продолжил:

— С тобой проще, ты и сам рад моим подсказкам, только боишься признаться. Ну на что тебе те братья сдались? Неужто не хочется тебе самому отцовский трон занять? Кому ж и править государством, как не самому умному?

Голос старца становился все более размеренным и сладким, точно тягучий гречишный мед по осени. И все больше нравились Юраю его увещевания. Он вдруг перестал бояться, почувствовал, как уходит из тела слабость. А колдун все говорил и говорил, ухмылялся в седую бороду, сулил власть и богатство. Вот только как же это ему удастся обскакать братьев?

— За Яся не беспокойся, с ним разберутся. А вот коли ты и вправду готов ученье мое принять да на престол княжеский единолично сесть, то от Калины придется тебе самому избавляться.

— Как? — спросил Юрай, хотя и сам уже понял. Но как же не хотелось расставаться с надеждой: вдруг он ошибся, вдруг «избавиться» — это просто помешать, задержать, в другую сторону отвлечь, а не...

— Убить его, — твердо и даже как-то равнодушно ответил колдун, протягивая Юраю стрелу темного дерева с хищно блеснувшим в несмелом пламени очага наконечником.

— Нет, нет! — забормотал Юрай. — Это как же... Брат ведь...

— Нет братьев у того, кто хочет властвовать. Да и много ли ты братской любви от него видел? Одни насмешки... — И снова голос старца потек вязкой медовой рекой. И вспомнились Юраю все насмешки братьев над его неуклюжестью и непригодностью к ратному делу. В самом деле, вечно посмеивались, шушукались за спиной, смотрели свысока, а если и предлагали помощь, то, как казалось Юраю, исключительно из желания лишний раз поиздеваться. Правда, когда он еще ребенком сбежал с деревенскими мальчишками на реку да по неловкости своей тонуть стал, прибежали братья, выловили его, воду из легких повытрясли и даже дома ничего не сказали. А то б влетело всем троим. Но то давно было. И еще тогда думалось Юраю, что имели братья в том спасении некую непонятную ему корысть. В общем, да. Прав колдун, и нечего с ними церемониться. Раз надо, всадит он эту стрелу в спину Калине. Всадит и не дрогнет. Протянул Юрай руку к старцу и принял от него братову погибель.

— А еще, — продолжал колдун, — вот тебе вороново перо. Коли будет нужда, брось его по ветру, придет помощь, какой не ждешь. Да только понапрасну перо не трать. Оно на всем свете одно такое, однажды истратишь, второй раз уж не сработает. Теперь ступай, некогда мне боле лясы с тобой точить.

Юрай проснулся, как всегда, в холодном поту, разметавшись по мягким перинам, едва не свешиваясь с кровати головой вниз.

— И надо ж такому привидеться... — сам себе пробормотал княжич, подтягиваясь на сбитой постели. И тут только заметил, что рядом с ним поверх одеяла поблескивает в рассветных лучах наконечник стрелы да черным росчерком, точно дыра в ясном утре, лежит вороново перо. Юрай выругался, закрыл лицо руками, словно желая спрятаться от самого себя. Однако ж сколько ни сиди, а действовать все равно придется. Выбрался, наконец, Юрай со своего ложа, выпрямился, и не было больше в его глазах ни страха, ни сомнений.

А на княжеском дворе уже вовсю кипели сборы. Могучий Ясь гордо восседал на спине своего гнедого и громогласно прощался с домашними и друзьями. Юрай постарался выйти из терема так, чтобы брат его не заметил, но не вышло.

— Юрай! — позвал братец. — Горазд же ты спать! Этак все государство проспишь. Иди хоть простимся. Кто его знает, когда свидимся. Мне к южным границам дорога лежит, а там, говорят, вино сладкое, девки пригожие, того и гляди, до дому только к следующему году и вернусь!

Ясь расхохотался от души, как он всегда это делал. Видимо, уже представил себе веселую попойку и тех самых южных красавиц, о которых не раз рассказывали вернувшиеся с южных рубежей стражи границ, купцы да бродячие сказочники. Юрай сделал вид, что тоже оценил шутку, и пожал брату руку на прощанье.

Вот и отбыл Ясь. Только пыль столбом осталась там, где недавно прощалась с домом его храбрая дружина. Что же приготовил тебе, братец, старый колдун? А впрочем... Это Юрая уже не касается. Нынче у него заботы поважнее будут.

— Уже решил, куда поедешь? — Юрай подошел к брату Калине, который уже мало не в двадцатый раз проверял упряжь своего коня, оружие, внимательно оглядывал своих воинов, и все никак не мог понять, что ж за тоска такая с самого утра не дает ему покоя. Ну вот прямо хоть ты все бросай и откладывай поход до лучших времен. Хорошо, что брат Юрай наконец проснулся, будет с кем поговорить, авось тоска сама собой и развеется.

— Говорят, на западной окраине неспокойно. Вот туда и решили отправиться, — отозвался Калина. — А ты?

— Западная граница большая... И если там правда какое немирье, одной твоей дружиной не справиться. Давай-ка, брат, провожу я тебя до западных крепостей. Поглядим, что там да как, а уж потом я по своим делам отправлюсь.

Обрадовался Калина: хоть Юрай в ратном деле и не силен, однако ж ума ему не занимать, а хороший советчик иной раз сотни опытных воинов стоит. В конце концов, не столько Калине нужна эта тяжелая княжеская шапка, сколько мир с соседями и надежность границ. А коли Юрай и вправду отличится умом да ловкостью, так можно будет и воеводой при нем остаться. Обрадовали Калину такие светлые думы, даже о тоске своей непрошенной забыл. С радостью принял он братово предложение и уже с легким сердцем отправился в путь. 

Продолжение следует...