Суматранская матрёшка

1.

Небольшое, но примечательное, озеро затерялось в ущелье суматранских гор. Местное население за глубину прозвало его «бездонным».

Находилось "бездонное" озеро в Синегории, посреди Острова изгоев на озере Сидохони, расположенного, как и теперь, на острове Самосир, в свою очередь, окруженного водами озера Тоба на острове Суматра.

Такая вот получилась "суше-водная матрёшка" на одном из самых крупных островов Идонезии - пятого по величине в мире.

На дно "бездонного” озера испокон веков массово выходили кимберлитовые трубки. В результате озеро обогатилось алмазами. Настолько – что впору вылавливать сетью. Вот только сделать это было непросто.

Алмазы в Синегории назывались «самоцветами», а добытчики, соответственно – «ловцами самоцветов».

Именно они сейчас в составе четырех человек разбили лагерь, считай, прямо в кальдере древнего бездействующего вулкана Эрдна.

Экипировку команды составляли выгоревший на солнце тент из истлевшей, местами до дыр, цирковой кулисы и набитые сухими водорослями тюфяки. Из заплечных мешков, кинутых под головы, острыми углами выпирала мелочевка, типа кружек и ложек, а также расфасованные примерно поровну грузила с поплавками, которые предстояло нанизать на «ловчую» сеть.

– Если будете так долго дрыхнуть, мы вернемся ни с чем, – громыхнула голова, приподнявшаяся с первыми лучами солнца.

Ее обладатель сбросил ночной колпак, стянул с плеч груботканую рубаху и вытряхнул проникших в нее за ночь насекомых. Надел капитанскую фуражку и, хлеща рубахой по тощим бокам, направился к озеру.

Из-под укрытия, со стоном разминая застывшие мышцы, один за другим выползли остальные члены команды.

*

Лен-Ли, самый юный из участников похода, спустился к озеру и присел на камень, свесив ноги. От ледяной воды они сразу покраснели, но мальчишка не торопился вынимать их, задумавшись над последними событиями своей жизни.

Будучи изгоем, Лен-Ли отдавал себе отчет, что та компания, с которой он связался, маргинальней даже его самого. Но где ему найти другое общество для осуществления сокровенной мечты? На чью еще помощь и поддержку мог рассчитывать маленький, в недавнем прошлом заика, неповоротливый ублюдок, отторгнутый нормальным социумом по причинам, с которыми разумному человеку нельзя не считаться?

Лен-Ли не умел писать и читать. Складно излагать свои мысли – тоже. Впрочем, это его не заботило, ибо сообщать миру было нечего. Даже мысли были куцыми, неловкими, как он сам, не привносящими ничего нового. Лёжа в бивуачной палатке на изгойском острове, Лен-Ли частенько обдумывал, как освободить место от себя – ненужного балласта. Очевидно, что никому не станет хуже, если он, маленький «драконыш» – так прозвали его соплеменники – уйдет без следа.

Просто исчезнет – был и нету. Да ну его.

Дик, приятель, с которым Лен-Ли откровенничал, его настрой одобрял. Считал, что такие мысли любому подростку надо обязательно передумать, чтобы повзрослеть, и что у него самого они тоже были.

В настоящее время старший друг решил, что хватит. Перестал мучить себя этими вопросами и превратился в убежденного сибарита. Дик объявил своей целью стремление изо всего извлекать максимальный комфорт и, как компромисс между старой и новой жизнью, оставил мечту – погребение с оркестром.

«Почему нет? – размышлял Лен-Ли. – Если Дик умрёт раньше меня, то я постараюсь исполнить желание друга, сколько б самоцветов на это не потребовалось. Жаль только, что никто не знает дату отправки в последнее путешествие. Но то, что первым будет Дик, бабка надвое сказала. Ага, и это нормально…»

От тоски частенько не хотелось выходить наружу, чтобы увидеть одни и те же пальмы, одни и те же лица. Поэтому Лен-Ли частенько залеживался под плетеным из пальмовых листьев покрывалом, выжидая момент, когда мысли приобретут другое направление.

Таким направлением была мечта о Синегории. Но на ней Лен-Ли старался не стопориться, опасаясь спугнуть реальность. Поэтому – либо быстренько вставал, либо смаковал недостатки вожделенного «рая», которые, впрочем, можно было бы назвать и достоинствами, если хорошенько подумать.

Формально Остров изгоев находился в Синегории как бы под управлением Рича XII. Но это только формально. Смешно было б сказать, что изгои – граждане почтенной страны, а их остров – ее полноправная часть. Изгои – недочеловеки. Но как хотелось бы изменить очевидное!

И вполне возможным было этого добиться. Полноценным гражданином Элитного дистрикта Синегории мог стать только тот, кто умел делать что-то уникальное. И если по каким-то обстоятельствам он терял это свойство, то опускался до уровня парии. И тогда лишь при решении неважных делишек, касательно какой-нибудь повседневности его могли выслушать, но не более того.

Вероятней всего, растиражируют твое мнение в рубрике «Желтые анекдоты» и примутся женам за ужином пересказывать. “Ты знаешь, – давясь смехом, скажут они, – один из НИХ решил подтвердить свою способность кудахтать неотличимо от квочки. Наши эксперты сазу же выявили подмену!” “То есть статус Божьего дара ИМ подтвердить не удалось?” – уточнит жена. “С чего бы?..» – ответит муж. «И квалификационная комиссия проголосовала против присвоения Почетного сертификата?”— не поверит жена услышанному. “Единогласно!”— подтвердит супруг.

Если ребеночек к двадцати годочкам не соизволял развить хотя б один из природных талантов, то ему назначали дату сдачи экзамена. В момент «Х» прояснялось, либо он бесправный изгой, кому место за акваторией водопада Сиписо-Писо, либо уважаемый Гражданин ЭДС – Элитного дистрикта Синегории.

Получение гражданства – слышал Лен-Ли от дружка розового детства Каравая – давала возможность исполнения миссии в сансаре. К этому многие стремились, хоть и не понимали вполне, что такое миссия.

Своё достаточно редкое прозвище Каравай получил от Матушки за округлое лицо – «хоть циркулем обводи» – и за…веснушки. За редкостную форму лица, по идее, также могли предоставить вид на синегорское жительство. Если б только «веснушки» не были бородавками – словно вывернутые дырочки от подошедшего теста.

«Как будто дырочки потолстели!» – глупо усмехнулся Лен-Ли, глядя в озеро.

Отражение дёрнулось. Лен-Ли остановил поток размышлений и рассмотрел его. Некий образ, схожий со сливой «Стейнли» на тоненькой плодоножке, дрожал в воде. Смешная рифма: «Стейнли» – Лен-Ли...прям как знак свыше.

Самого лица не видно, только контур, но Лен-Ли знал, что на нем голубеют глаза величиной с чайные блюдца. Так утверждала достопочтимая Матушка, а ей верить можно.

Матушка – это мать Каравая. Так ее величали в бивуаке из-за того, что женщин среди изгоев, особенно возрастных, было мало. Только она да Старая Мавра – ох, та еще бестия!

Та самая, из-за которой Лен-Ли получил прозвание «драконыш».

Сплетен много вьется вокруг Драконыша. Са̍мого странного толку. Представить только: Драконыш – и дракон?! Это более чем невозможно.

Рассказывают, что нашли Лен-Ли младенцем в хижине некоего капитана Гридоуэлла. Хозяин её давно уж куда-то исчез.

Хм, отец…Совсем недавно Лен-Ли жил без любви, без ласки, без милосердного призрения, словно детеныш, оставленный жестокими родителями в дремучей чаще…Но вот он встретил папашу Гридди – и навалились новые проблемы…

*

…– Гляденьем в отражение твою рожу не улучшить! – раздался нарочито вибрирующий голос из-за спины. – Нос – всё одно как расплющенный башмак! Смотри-не-смотри, а Флоренцина достанется Ульбриху!

Мгновенно покрасневший Лен-Ли вскочил, хотел было дать отповедь кулаком ровеснику, но по фиолетовой шевелюре сразу понял, что его разыграли и что говорящий – это Лици, подделавший голос под Ульбриха.

Стоя на камень выше, Лици лыбился во всю физию. Он мог скопировать голосом и изобразить кого угодно. Много лет он работал в шапито, изображая то пенье наяды, то свисток паровоза, то рычанье бенгальского тигра. И вытворял забавные трюки.

Но в чтении мысли по волосам не преуспевал, отдавая пальму первенства своему напарнику.

Горбоносый профиль Кадена показался из-за спины дружка.

– Успокойся, Лици, парень далек от самолюбования. И Флоренцина ему не нужна…

– Ой ли? – продолжал троллить клоун. – Ты хорошо покопался в его завитках?

Для наглядности он подкрутил пальцем локон своей бакенбарды. Каден понимающе усмехнулся, но вслух сказал:

– Самоцветики – вот ключ к любому женскому сердцу! А давай-ка к делу. Не дадим Скучняге скорей нас до прелестей добраться.

Скосив рты, они рассмеялись и, как показалось Лен-Ли, слишком громко, не соразмерно шутке.

Он отключился от болтовни закадычных дружков.

Лици и Кадена что-то связывало, не доступное мальчишескому пониманию.

И на цирковой арене полуколдун и клоун так дополняли друг друга, что зрителям трудно было представить дуэт разделенным.

«Всё равно как муравьи», – вздохнул про себя парень.

Он вспомнил пересуды горожан на базаре. Накануне эти два «муравья» исчезли из Синегорска. И это не вина Вузеллы. Та крала людей исключительно по одному.

*

А отца Лен-Ли нашел, откликнувшись на объявление в синегорской газете о наборе ловцов самоцветов. По случайности команду собирал именно Гридуэлл.

С тех пор как единственная шхуна этого капитана затонула в морской лагуне, примыкающей к Синим горам с той стороны, откуда из непроходимых болот восходит солнце, в Гридоуэлле произошла разительная перемена.

Он торговал самоцветами, которые добывал сам, и был единственным в этом роде. Тем существенней было падение. Если раньше капитан был уникальным спецом, то теперь он совершил кульбит с иерархической лестницы. Подобные неудачники автоматически причислялись к изгоям, которым рекомендовалось отправиться на одноименный остров посреди Сидохони.

Бывший кэп перестал курить трубку, прихрамывать, носить наперекосяк черную повязку и, щурясь единственным глазом, присвистывать, ехидно цокая языком при виде несуразностей. Но самое главное, он разучился приказывать. Не то чтобы исключить выражения, типа: «Поднять форштевень, канальи», или «выправить фок-парус, висельники»… Нет. Из лексикона напрочь пропало повелительное наклонение, и он стал полагаться на некое «сопонимание».

«Поскучнел кэп», – говорили про него в Синегорском порту. И прозвище «скучняга» к нему намертво прилепилось.

Все единогласно отвернулись от неумехи и теперь не брали в расчет при решении вопросов на сходках, не ждали и не жалели, когда он отсутствовал. А отсутствия участились, так что никто и не мог сказать с определенностью, когда и где его видели в последний раз.

Но последнее его появление в Синегории заметили все.

Скучняга вернулся не один – он вел за собой пегую лошадь, на которой сидела изумительной красоты девушка. Но поскольку красоты в Синегории с избытком, то она не считалась почетной, достигнутой благодаря некому умению. И «кэпу», конечно, через некоторое время приличествовало ретироваться.

Встречные досадливо отворачивались и, буркнув незатейливое приветствие, делали вид, что спешат по своим делам. Лишь самые, что ни на есть не защищенные жизненным опытом юнцы и девчонки, подверглись безупречно меткому удару в сердце. Первые побросали насущные дела, препорученные взрослыми, и в своих неокрепших мятущихся сердцах ощутили светящийся путь к зовущему на подвиги огню. Вторые – почувствовали внезапную немотивированную тревогу, вызвавшую активную переписку с подругами и таинственные перешептывания на вечеринках.

А «скучный кэп», стреножив лошадь на дворе, ссадил и отвел чужестранку в свою хижину, где, как было всем ведомо, кроме колченого стола да соломенного лежака более ничего не водилось. С тех пор девушки никто не видел, и стали о ней забывать. Перешептывания и смятение в сердцах прекратились.

Сборщик податей королевской казны однажды подъехал к хозяину: плати, мол, за двоих. Но Скучняга без лишних слов распахнул перед ним двери – мытарь чуть не присел от удивления. Простой лежак, такой же стол – а во всю стену карта повешена, карта Синегории с бездонным озером в центре, которому и название страшно давать. Это сборщик налогов хорошо усек, потому как красной глиной к озеру была прочерчена прямая линия. Таким образом отмечают пути следования корабля по морским просторам. И только налоговик стал присматриваться зорким оком, как велит государственный долг, как вдруг из темного угла донеслось возрастающее шипение и выпрыгнуло что-то удлиненное. Блестящая, как ночная молния, – да на стол. Оттуда ощерилось клыкастой драконьей мордой. Во всяком случае, именно так всё показалось сборщику податей.

Скучный Капитан схватил попятившегося мытаря за грудки и, выставляя за дверь, прошептал в самое ухо:

– И чтоб духу твоего тут больше не было! Понял?

– А чего, я ничего… – пролепетал сборщик, не ожидая подобного от Скучняги, но, конечно, куда следует впоследствии доложил.

Рассказывал он потом байку – а как же без них в делах государственных? – что своими глазами видел, как девица Гридоуэллова на глазах в змею превратилась. Да не простую змею – а дракона, которые, по поверьям, уж лет как сто в здешних краях замечены не были.

Ну, ежели, конечно, госпожу Вузеллу не учитывать.

*

Скучняга вскоре исчез. Хижину свою он заколотил досками по горизонтали, так что малышам сподручно стало подсматривать в щелки, они и выдали, что стол как стоял, так и стоит, а на нем компас да астролябия разбитая. Вот только вместо лежака – куча соломы, и на стене никакой карты нету. Соврал, значится, злобный мытарь для важности. А уж тем более, нет двери, спрятанной за картой, и ведущей к схрону сундука с самоцветами. Только мяуканье настойчивое слышали, хотя кошек, как утверждали знавшие, Гридоуэлл недолюбливал. А на мяуканье, говорят, плач новорожденных младенцев смахивает.

Вскоре, в подтверждение тому, что нет дыма без огня, указ Рича XII огласили – о запрете сухопутных карт.

*

Не слушая болтовни циркачей, Лен-Ли, рассматривал отражения пробегающих по небу облаков. Ему казалось, что в их узорах прописана сама судьба.

Как хотелось бы узнать её!

«Ах, если б нам повезло, и мы б вернулись с озера с богатым уловом! – думал он, вспоминая отцовскую исповедь. – Судьба повернулась бы к нам лицом.

Самоцветы компенсируют всё. Их меняют даже на таланты».

*

…Изучающий берег Гридоуэл наконец нашел желаемое.

В этом местечке растения, за многие столетия или даже тысячелетия, выработали привычку экономно расходовать краткие лучи дарящего жизнь светила. Растительность вытянулась по диагонали над обнаруженной неподалеку квадратной бухтой, как бы стараясь накрыть ее своими длинными, безлиственными до самой верхушки, стволами.

Отраженные от граней подводного базальта лучи солнца освещали в глубине водное кладбище – множество трупов, торчащих корнями вверх. Коренастая цепкость деревьев словно утверждала, что она куда сильней рыболовецких снастей, и всё, что попадётся в лапы этих мертвецов, не вырвется уж более на свет божий.

В одном месте откос скалы настолько круто навис над водой, что не позволил прицепиться к себе ни единому, даже малорослому, зеленому организму, а облепился лишь белёсыми лишайниками. Благодаря этому водное пространство открылось на большую глубину, где пологий каменистый отвал обещал отсутствие досадных зацепок.

У подножья скалы соорудили мосток, перекусили скудными припасами, приготовили сеть.

В одну из отлучек папаши Гридди, Лен-Ли заметил, как двое других компаньонов копошились под только что сооруженным настилом. Когда дружки выбрались на поверхность, то хлопнули друг друга ладонями, словно поздравляли друг друга с удачно провернутым дельцем.

*

…Сеть, утяжеленная грузилами, с плеском вошла в воду.

Гридоуэлл потирал руки: над поверхностью показались первые карманчики-ловушки с алмазами.

Отяжелевшая сеть тянула вглубь. Казалось, озеро не желало расставаться со своими сокровищами. И оно победило.

Древесный настил надломился и рухнул в воду.

Сначала Лен-Ли перестал чувствовать конечности, лишь по инерции молотя ими по воде, не ощущая ударов. Потом он перестал чувствовать тело, и хорошо знакомая, противная жизни мысль, прорвалась сквозь опутавшую мозг сонливость. Постепенно она вовлекла в свою сферу всё сознание и одарила каждую клеточку тела непреодолимым желанием покоя. Покоя…только покоя…

Последним он осознал ощущение, что чьи-то сильные руки схватили его в охапку и потащили вниз…

*

Очнулся Лен-Ли под проницательным взглядом отца.

– Слава Всевышнему, – сказал тот. –Ты ожил. А я думал, конец тебе.

– Ты… спас… меня? Но зачем…

Игнорируя второй вопрос, Гридди ответил:

– Когда я подплывал к берегу, НЕЧТО промелькнуло в ветвях над головой и уронило на отмели. Думаю, ОНО зацепилось за ветку пальмы. Вон сколько кокосов ссыпалось.

– Припоминаю, что меня тащили вниз…Как я оказался на поверхности?

Папаша Гридди пожал плечами.

– Меня тоже тащили вниз. Но я не ребенок. К тому же отличный пловец. Я вырвался.

Он огляделся вокруг.

– Думаешь, это проделки тех, кого с нами нет…но были? – с трудом проговорил Лен-Ли.

– Намекаешь на Кадена и Лици?

– О да. Я видел…Почти уверен: это они подпилили мосток.

– Но почему им нужна наша смерть?

– Возможно, они хотели завладеть добычей…– неуверенно ответил сын.

– Тот, кто тебя спас, не был с ними в одной связке – факт. И ему до фени самоцветы.

– Значит, это был не человек.

Папаша Гридди усмехнулся «умудренности» мальчика и поднял палец.

– Тебе не откажешь в проницательности. – Он смотрел на свой палец так пристально, будто читал на нем иероглифическое письмо. В тот миг, когда глаза его сошлись в одну точку, он произнес: – И я знаю кто это…

– Но это не человек, – напомнил Лен-Ли.

– Не человек… Соглашусь… – в глазах кэпа мелькнул лихорадочный блеск. Он проговорил скороговоркой:— Они очень хитры…Они завлекли меня на восток Суматры…Они заманили меня женщиной – царицей бескрайнего болота…

– Думаешь, их – несколько?

– Они погубили…

– Тебя?..

– Мою шхуну. Я не заметил, как мелководье обратилось в трясину. Человека погубить невозможно, лишь...

– Понял, – перебил Лен-Ли, морщась от пафосности. – Та женщина – перевертыш?

Гридуэлл пробубнил в ответ невнятное. Теперь его лицо приняло выражение той тупости, которую подмечал Лен-Ли в себе, глядясь в лужи. Неожиданно прервав бормотание, отец спросил:

– Как ты думаешь, в чем сила муравьиного братства?

– Бр-ратс-ства?..

– Если ты скажешь, что в дружбе, ты ошибешься. В гордыне.

– В г-гордыне?..

– Да. Они делят всех на слои, а свой муравейник считают вишенкой на торте мироздания.

– В-вишенкой?.. Ах, понял! Торт можно разделить вертикально, а вишенку – нельзя.

Мальчику вдруг показалось, что они ведут разговор дураков.

И вновь неожиданный вопрос:

– Можно я буду звать тебя Ленни?

– Да пожалуйста. Ведь зову же я тебя «Гридди»! Друзья меня как только не называют. Представь: Драконышем.

– Драконышем? Это интересно, – сказал отец и упёрся стеклянным взглядом в сына. Ни с того ни с сего больно шлепнул его по загривку: – Больно?

– Да нет… только чуть-чуть.

Отец, оглядывая сына, сказал:

– Помни: избыток лжи превращает ее в истину.

– Хорошо.

– Просто я проверил, нет ли у тебя крыльев. – Уж лучше б ничего не говорил, коль ничего более уместного не смог придумать.

Лен-Ли встал с травы и отошел в сторону.

Отец не должен ничего объяснять, раз избыток лжи «превращает ее в истину». Ведь кто знает, чем это кончится.

–Драконыш-ш-ш…надо ж-же… – донеслось издали.

Чувство тревоги, наравне с жалостью к отцу, пронзило его. И в то же время, непонятно: чего бояться?

Нарастающие хлоп и треск заткнули папашу. Мелькнувшая в небе тень заставила его перекреститься. Через мгновение большая птица со змеиной шеей материализовалась над головами.

Напрасно Лен-Ли пытался рассмотреть создание. Подвижное дымчатое пятно то в виде львиной гривы, то в виде женских распущенных волос, начиналось спереди и заканчивалось кисточкой львиного хвоста.

– Вузелла! – прошептал папаша Гридди. Его лицо побледнело. – Не отбирай у меня Ленни!

Он упал на колени и принялся целовать траву, потемневшую в тени крыльев.

Химера, треща перьями, промчалось мимо…

– Ради богов, скажи, что это было? Причём здесь Вузелла?..—воскликнул сын.

Отец повалился ничком на землю, затем перевернулся на спину и уставился в облака, прикладывая руку к глазам, будто высматривал что-то в небе.

*

Солнце шпарило, выгоняя дымку из укромных щелей горы. Она заволакивала впереди тропинку. Шагая почти наугад, Лен-Ли сквозь слёзы напряжения всматривался в колеблющееся марево.

…Где же озеро? Казалось, они недалеко от него, а вот он не может найти. Судя по близкому контуру нависающих скал, оно должно быть видимо…но впереди только провал, заполненный туманом…Странное ощущение отсутствия воды. А что, если она ушла из кальдеры как из разбитой посуды?

Стараясь не сорваться с крутого валуна, Лен-Ли подобрался ближе. Склоны, покрытые падающими вниз плетьми склизких водорослей, еще влажны от невысохшей воды…Совсем рядом между зелено-ржавыми «косами» водорослей что-то блеснуло. Чуть дальше и еще чуть… Самоцветы! Не тронутые никем!

В сознании вновь расцвел хрупкий цветок надежды.

Деньги могут всё.

Обхватив ближайший валун правой рукой, другой – малец потянулся за разбросанными природой сокровищами. Неожиданно камень под ним дрогнул, будто его толкнули…

2.

Ценитель арт-дивайна, синегорский изгой, раскинув руки и ноги, валялся на лебяжьем, с добавкой гречи, лежаке. Дик, а это был он, наслаждался коллекцией коллажей, рассматривая на парусиновом потолке шедевры Кудила Стерлецкого.

Просмотру благоприятствовало поглощение поп-корна.

Внезапно до ушей долетел шорох. Оторвавшись от лицезрения ажурного барбуса, Дик покосился в сторону окна. В него всенепременно, «здесь и сейчас», хотела влезть чья-то мордаха. Застегнутое молниями окно не пускало ее.

– Обойди палатку – справа или слева, без разницы – и зайди в первую попавшуюся дверь, – посоветовал Дик неизвестному.

Молнии в ткани в тот же миг разошлись, и внутрь просунулась пегая морда с белой звездочкой во лбу.

– Салли! Ты ль это, бродяга? – Приветственное ржание подтвердило догадку. – Какая прелесть. Именно Салли, а не какая-то другая лошадь, пришла навестить своего бывшего конюшего.

Странным было то, однако, что сия любимица, насколько память не изменяла Дику, должна была находиться за добрую сотню милей отсюда.

Сквозь прореху Дик немедленно оказался умыт языком и отчасти причесан, хоть и без пробора. Платой за парикмахерские услуги послужила полудюжина добротных поцелуев промеж волооких глаз.

– Как же ты меня нашла?

Говорят, удивление тонизирует лучше чашечки превосходного кофе. Дик выскочил наружу. Быстрым взглядом оценил ситуацию.

Повод оборван, уздечка украшена неровно обломанной цветущей веткой.

– Даю сто плетеных барбусов за то, что ты сбежала!

Лай собаки вмещает в себя сотню сигналов. Лошади могут похвастаться удвоенной палитрой звукового сообщения. А Дик был знаток, да еще какой! Пять минут – и он будет знать все о поступке любимицы. Но прежде важно успокоить лошадь.

Дик щеткой согнал с крупа клещей и репьи, приговаривая:

– Ты молодчина, Салли, ты молодчина. Ты, Салли, просто молодчина.

Никогда он не изобретал похвал и говорил лишь то, что заслуживает человек или лошадь. Если б Салли заслужила одобрение своими спортивными достижениями или, к примеру, хорошим аппетитом, то и похвала была бы другой.

Дик так увлекся, что не заметил, как из-за цветущих кустов вывернула Матушка с притороченной к плечу мотыгой.

– Салли, – сказала она, одним махом спихнув с плеча мотыгу и освободив руки от корзинок: – Родная, ты сбежала. Тебе не понравился новый хозяин? Неужели у него поднялась рука, чтобы обидеть нашу жемчужинку?!

– Да нормально всё, – сказал Дик. – Для нее это обычное дело. Помнится, к нам она попала, уже сбежав от кого-то. Жаль, циркачи забрали ее, солгав, что они хозяева.

Лошадь фыркнула и потянулась к корзинке.

– Ах, милая, ты голодна! – всплеснула руками Матушка и тут же испросила у Дика разрешения предложить лошади пучок травы, заготовленной для кроликов.

– Сыровата, – забраковал тот.

– Ну, как знаешь. Я для своих едоков завяливаю в затишке у Винды, тебе тоже рекомендую. А тут у меня морковь, – качнув вторую корзинку, сказала женщина. – Смотри, какая красавица.

Она вынула, отерев фартуком, самый красивый овощ.

Лошадь захрустела морковкой, а Матушка, любуясь ею, посоветовала Дику для блеска протереть шерсть скипидаром.

– У Старой Мавры он есть.

– К ней не подъедешь так запросто.

– Нарви ей букет жасмина с семью лепестками – и готово.

– Пойдёт и с тремя. Да и не хочу я.

– Молодежь не уговорчива, по сынуле знаю. Уж сколько твержу, что примириться пора – не хочет. Ах. Ряху отрастил, жизни радоваться надо, а он все старое поминает. Разве дело?

– Видно хорошо запомнилась ему служба у Мавры, – сухо заметил Дик.

– Отец в службу отдал, сказал, что мудрей воспитательницы не сыщешь.

– Теперь с этой ряхой ему ни семьи не завести, ни на поденную работу не устроиться.

– И-и-и! – воинственно протянула Матушка, но тут запершило у нее в горле, и она, кашлянув в платочек, расплакалась. – Из-за меня это. Брат Лици его Караваем дразнил, а я вместо того, чтоб отругать, переняла…

Дик отобрал платок у женщины и промокнул ей лицо.

– Матушка, растаешь! Потонем ведь. Не про толщину лица я говорю, а, знаешь, про бородавки! Для всех он Каравай, причем тут Лици?

Женщина залилась еще горше.

Дик понял, что опростоволосился, и застыл, не зная, что делать.

Но тут произошло то, отчего рыдания Матушки прекратились сами собой.

Над пригорком, в том самом месте, где с обратной стороны на нее выныривала тропа, показалась кисточка колпака Каравая. Она так дрыгалась в разные стороны, что Дик с Матушкой заподозрили неладное.

Каравай бежал так быстро, как позволял толстяку лишний вес. Вот он уже виден наполовину, вот уже весь. Широко расставив ноги и руки, не сгибающиеся от жира в коленях и локтях, он приближался к намету. Наконец разборали его крик:

– Драконыш в беде! Драконыша надо спасать! …из Эрдны!

Матушка с Диком переглянулись.

– Боги правые…из Эрдны? Неужто провалился?

– Чего Лен-Ли туда занесло? – потер затылок Дик.

– Из переписки с братом я понял, – захлебываясь воздухом на последнем издыхании, объяснял Каравай, – что он с Каденом ловит самоцветы на «бездонном» озере. С ними еще двое. И Лен-ли в том числе. А циркачи ради хохмы позвали еще и химеру – похитительницу людей.

Слезы у Матушки высохли.

– Ну и чушь ты городишь, сынок. Всем известно, что наш Дракоша драконьего племени, и ему это – тьфу!

– А если нет?! – вскричал Каравай, одной рукой растирая грудину, а другой – отирая пот со лба. – Кто точно знает?.. – Каравай закатил глаза. – Кто видел чего? Вам всё бы над ним потешаться. А чё – сложно ли подмигнуть за спиной, что мы, мол, все ведаем, нас не проведешь? Нашли, мол, тебя у щучьего омута, где накануне щуку дракончиком кормили. Намеки разные…что, мол, нечисть ей не по вкусу, она и выплюнула… Но ведь это игра такая интересная. Никто не знает точно, так ли это было!

– Достаточно того, что я знаю! – Все обернулись.

– Развесьте уши, – прошептал Дик. – Сейчас мы услышим еще одну версию.

Он потащил Каравая за намёт.

– Говори толком, что случилось?

– После письма Лици сон мне приснился, – сказал тот. – Будто я в кузнице, а из горна бьет пламя. А тут ветер…И из двери с улицы задувает красный с синим комок. Понял намек?

– Как не понять. На клоуна-братана?

– Тише, Матушка услышит. Раскудахтается снова. Нам это надо?

– Извиняюсь.

– …а из угла, что напротив иконы с этим…Люцифером…

– Таких икон не бывает! – снова не вытерпел Дик. – Извини, что перебиваю, но не надо ля-ля. Что дальше-то было?

– В общем, из того самого угла, которого я всегда боялся, вдруг вылетает ворона с желтым кольцом в клюве.

– Колдун Каден?..

– Каден – полуколдун, колдуны в Синегории запрещены. Слушай, не перебивай. Между Лици и Каденом – натуральный цыпленок. И похоже, им страшно.

– Верю. Драконыш – он такой.

– Я не шучу. Те, похоже, всерьез боятся. Ворон расперился и летает кругами, а комок крутится, как от ветра…

– Значит, братца тебе спасать надо.

– Цыпленок ближе к горну. Чую, сердце остановилось.

– У него?

– Пока у меня. А мехи как дунут – и…

– А меходуй – кто?

Каравай не успел ответить.

В затишек к ним заскочила Салли с зажатой в зубах бахромой, будто тесьмой, что сматывается с клубка за углом.

Дик отобрал у лошади жёваный моток.

– Не к добру это. – Каравай скис ещё больше, словно только сейчас увидел лошадь с пежиной во лбу. – Она ведь в цирке служит?.. – Он похлопал лошадь по крупу. – Здравствуй, Салли. Ты ведь знаешь моего братика? Он из шапито. Вы встречались, верно?..

Кобыла переминалась с ноги на ногу, словно уж и не зная, куда применить в этой ситуации все четыре. Приподняла переднюю и выразительно фыркнула.

Друзья нагнулись. На копыте стояла подкова с клеймом мастера «Карлос Ли…»

– Моя фамилия! – присмотрелся Каравай. – Хм… Ливон.

Толстяк проворно для своего веса развернулся и с криком «Матушка!» ринулся на фасадную сторону палатки.

– Значит, меходуй кузнеца – Лици, брат Каравая, – сказал задумчиво Дик. – Почему нет? Ливон слинял отсюда лет десять назад…сразу как гражданство в Синегории дали…

Воспоминания прервались шумом.

– Полундра, бабы дерутся! – Донеслось из-за палатки, и раздался свист. – Гип-гоп!

Все перекрыл крик Старой Мавры. Дик кинулся вслед за другом.

Среди мотыг и корзинок женщины свободными руками мутузили одна другую, по чему только придется.

Оказалось, что оставшаяся без контроля Салли, постепенно снизу доверху отжевала спиралью бахромчатые составные пышной Мавриной юбки, пока та не сошла на нет. Обнажилась исподняя юбка с железным обручем вместо пояса. Тот так плотно прилегал к талии, ушедшей в подкожный жир, что узнавался лишь по торчащим в стороны причиндалам.

Два кортика – справа и слева – были прикованы к обручу, а также резная железная рамочка. Ее тащила к себе Матушка. Та не поддавалась. В тому же Мавра противилась, вцепившись ей в волосы.

– Ах ты, святоша липовая! – кричала она. – Говори, где Ливон? Верни Ливон-а-а! Заклинаю талантами Лици! Я всё знаю!

– Это не я!

– Не отпирайся…– И Матушка запричитала нечто несуразное. – Ты, муравьиная их матка, втягивала беззащитных личинок в шабаши оскопления. Ливон коллекционировал стенограммы твоих феромонов…Твои заклинания к чертежам Кадена он напевал у кроватки Лици... и тот стал клоуном из-за тех колыбельных…И всё твои отмашки, ты всем заправляла...Девчонке этой, Вузевелле, иглу с драконьей маной на твои «раз-два-три» всадили...

– Ах вот как!... – Мавра ухватилась за предмет раздора и тоже принялась в ярости скручивать его с металлического обруча. – Ну держи же своего...

Все подумали, что, оторвав от пояса, она швырнет в Матушку таинственным предметом.

Но предмет не поддавался, прикованный намертво. Тогда отчаянная старуха выдернула из ножен кортик, просунула его под обруч, невзирая на причиняемую себе боль, и принялась разрывать пояс ужасной скруткой, ранящей костлявые пальцы в кровь. В неуёмной ярости старуха не чувствовала ни потоков крови, льющихся не только из покалеченных рук, но уже и из-под ребер, парочка которых с хрустом сломалась, ни вываливающихся с паром кишок. Острый запах крови потревожил охотничьих псов за соседней изгородью, они взбесились. Кровь не могла зачернить и без того темные одежды, и только трава под терзающей себя самоубийцей стремительно меняла свой цвет.

С вертящейся рамочки на собравшихся зрителей временами взглядывало лицо человека, которое, как у Каравая – «хоть циркулем обведи», – только залитое красным.

– Сукин кот, – кричала Мавра, видимо, адресуя ярость человеку с портрета. – Ты мне клялся, что ни одна живая душа не расшифрует нашей схемы! Ты оставил меня с кованым поясом, который оказался крепче твоей страсти…Теперь тебя нет, а знал бы ты, как клятый пояс саднит, не давая забыть тебя, еженощно раздирая плоть…– Старуха не прекращала вопить скабрезные пошлости, терзая свое тело. – Сейчас…сейчас я открою твою тайну.

Присутствующих охватил паралич. Традиционно в стане изгоев всё, связанное с разрушением, вызывало почтение в смеси с благоговением. Несовременная Матушка застыла на коленях как солдатик, опустив по бокам исцарапанные руки. Полными ужаса глазами она умудрялась глядеть на поверженную Мавру снизу вверх.

Первым пришел в себя Дик. Зайдя с головы старухи, он попытался разжать руки, мертвой хваткой вцепившиеся в оголённое лезвие. Но Мавра выхватила второй кортик и чуть не высадила спасателю глаз. Дик исчез, чтобы появиться через минуту с лежаком, который набросил на казнящую себя плоть. Тут уж навалились все, кого привлекло зрелище схватки. Матушка вспомнила про мотыгу и наверстала упущенное.

…Неимоверными усилиями удалось обездвижить Старую Мавру.

Парил лебяжий пух. Поп-корн вминался в кровяные следы.

Подняв резаную до костяшек руку, умирающая попросила внимания. В тишине, царящей вокруг, прозвучал до удивления чистый голос:

– Грешно уносить тайну в могилу, хотя вы, олухи, даже не знаете, о какой тайне идет речь. Это не про малявку, которая пять лет назад попала мне…к нам в руки. Гораздо хуже. Речь идет о вашей судьбе, дуралеи, которой, как вы полагаете, заправляет бог.

Толпа ответила ропотом.

– Я не хочу остаться заговорщицей в памяти простаков, поверивших россказням добренькой Матушки, чьи мощи, подменяемые освященными подделками, будут перетаскиваться потомками с места на место…Также не желаю видеть на своей могиле ни одного плакальщика обоего пола. Заклинаю вас: сожгите мой прах и развейте по ветру с той самой Эрдны. Пусть разнесет мою тоску по белу свету. Мне и раньше ваш род был – тьфу! Но сегодня, когда я узнала, что кузнец предал и меня, хочу разделаться с ним и с вами под завязку. Особенно достанется его подельникам…

– Заткните ей пасть сейчас же! – прозвучал незнакомый мужской голос, раздавшийся как будто поверх голов. Но охочая до чужих тайн толпа лишь приблизилась к умирающей.

– Он вылупился из драконьего яйца… – начала Мавра совсем не про тайны века. – Я понимаю вас. Какой ребенок – да из драконьего яйца? Вы правы, это путаются мои мысли… о чем я? Я слишком долго плела паутину, оплетающие ваши мозги – паутинка к паутинке, соломинка к соломинке – все продумано, взвешено, выверено тыщу раз…Но мозги, мои дряхлые мозги, постоянно попадают в расставленные ими же ловушки…Вы спросите, кто же снёс это яйцо? Кто его родители? Нет-нет…я обещала вам про Ливона…

– Да-да, нам про кузнеца, старая ведьма!

Мавра не торопилась с обещанным разоблачением.

– А, чтоб вы убаюкались в своих парусиновых гамаках, несчастные! Ответьте же мне. Многие ли из вас, стоящих здесь, могут сказать, откуда, кто они и зачем? Нет, вам невдомек, что вашу историю штрихуют вашими же руками. Гарантирую, вы будете потрясены, узнай правду о себе и чьи вы дети. Но архивы тщательно сжигаются…и знаете, кто занимался этим? Я скажу, я обязательно скажу – лови Ливон благодарность в веках!

Толпа взорвалась криками: «Ливон!», «Кузнец!», «Вот ведь как!..» Но крики сразу же затихли, как только Мавра снова открыла рот.

– Говорю вам, постучите, олухи, по земле.

Она сделала это сама. Извернулась и всадила кортик в грядку с луком правой рукой, а левой постучала по нему вторым клинком.

Послышался глухой звук, будто усиленный эхом.

– Так-то. Но я помучаю вас и сначала расскажу историю о вашем любимце «дракоше». Для инициации будущего дракона я скормила ему драконье яйцо, высиженное моей клушей.

Толпа рыкнула, но сразу затихла, как только рассказчица подняла старушечью руку, схожую с куриной лапой.

– Ребенок отказывался…я его била. Потом он сбежал…

– Говори о Ливоне, старая маразматичка, – сказала Матушка, выступив вперед с мотыгой наперевес.

– Ничего ты не сделаешь мне, – сказала Мавра, – ибо тогда ваша тайна уйдет в землю со мной. Ловите каждое моё слово!.. Так вот. Оба моих служки после экспериментов заболели чем-то, что покрыло их лица язвами, которые затянувшись внутренними красными папулами, прорвались на поверхность бородавками…так мои подельники стряпали химер…

– О-о-о, – выдохнула толпа, как единый организм.

– Но младший сбежал – ему удалось пролезть через малюсенькую дырку в курятнике, где он, подчиняясь своей новой природе, спал вместе со старшим на насесте. Так вот, он возвратился через три дня здоровым и принес в маленьком горшочке снадобье, от которого шел пар. Где он его взял – это вопрос. Это черная дыра в пирамиде моих построений и не только моих... Он умолял меня смазать лицо старшему. Я же с руганью вылила на непокорного кипяток и бросила помирать в погреб, чтоб никто не слышал душераздирающих воплей. Через неделю я случайно заметила, как старший служка, оглядываясь по сторонам, просовывает в щелку хлебную корочку. Я пинком отшвырнула мальчонку и отвалила тяжеловесную крышку. Оттуда выпорхнул ничтожный, до смешного малый, дракон. Он забился за борону, что висела в самом углу сарая, где находился погреб. Я не могла достать его. Борона, будто живая, направляла ко мне свои острия. Тогда у меня созрел план. Я выставила старшего слугу на обозрение всей деревни и объявила, что дракон, который затаился в сарае, может искусать всех жителей, как покусал этого, и вызвать смертельное заболевание, которое называется драконьей оспой.

Толпа с ворчанием придвинулась к ней как кролик к удаву.

Старуха замолчала и, облизывая губы, попросила воды. Никто не шевельнулся.

– Я сказала, что «драконыш» – разносчик оспы и призвала жителей расправиться с ним. Потому что…двусоставное существо хорошо прививается канцерогенной опухоли.

– Ты запамятовала, что мы тут все оболтусы и ты не на симпозиуме?! – крикнули из толпы.

Мавра сплюнула в ответ. Кто-то ливанул ведром воды в безумную старуху для освежения рассудка. Мавра произвела два странных движения, словно подавилась воздухом, и он пошел не в то отверстие, затем продолжила:

– Я хотела, чтобы они его изрубили на куски, а затем сожгли, но они бросили его в омут со столетней щукой. Я была уверена, что щука сделает свое дело, и все останется на своих местах… Теперь-то мне все равно, отверженные ублюдки…для уверенности я вышла поутру, и обнаружила…

– Мы поняли, но что с нашим миром не так, уважаемая Мавра? – попытался кто-то направить путаную исповедь.

Мавра заявила:

– Остров, на котором вы изволите проводить остатки своих искореженных жизней, сковал Ливон!

– О-о-о…

– Вы разве не слышите, что звук ваших цитр и тамтамов переплетается с другим звуком, идущим из глубины?

– А-а-а…

– И вздохи, как будто там кузнечные меха…

– Неужели под нами пустота? – раздались возгласы.

– Да, брешь, подземелье! Рич XII сплавляет туда истинных умельцев!.. Но вы слушайте... Я нашла тело ребенка на отмели. Хотела предать его земле, но старший слуга, задавая корм курам, увидел сквозь сетку, как я беру заступ. Проследил мой путь и, выкопав ребенка, убежал с ним. Через три дня я встретила драконыша на поляне живым и невредимым. Он не узнал меня, память его была разрушена, мои старания спровоцировать его были напрасны. Или…или это был не он.

– Да-да! Верно! Он – это я!

Глаза Мавры разъехались: толпа слилась в безликую массу.

– Смейтесь-смейтесь, невежи! Не забудьте только над собой посмеяться! Ваш лагерь только прикрытие. Искусственное сооружение, железная крышка люка. Под вами атланты, на них держится мир. Вы, босяки, безмозгло топчетесь по черепам, стремясь пробить в них проплешины. Меж тем, вы колошматите своими пятками по силе, способной разорвать мир надвое. Пресмыкаетесь перед самозванцами, приняв их правила. Сдаете экзамены, они раздают вам вердикты, которые вас так – хи-хи!.. – огорчают. Но Рич XII – голый король, его сертификаты липовые. Вас погрузили в инфовихрь.

– Значит, эпидемия оспы и чудесное излечение – это все сказки?

Полоумная Мавра услышала вопрос.

– Ты угадал, дурень. Вас, больных ваших просто выдумали. Я ходила по землянкам и мазала вам лбы и лбы детей. Это был просто куриный помет…– старуха вдруг схватилась за горло. – Воды, дайте воды…

Вместо помощи, толпа все тесней сжималась вокруг преступницы, загораживая собой целительный воздух. И только пятилетняя девочка, на четвереньках пробравшись к Мавре под лесом ног, протянула к ней нежную ручку с бутылочкой бордовой жидкости. Преступница проворно схватила сосуд, откупорила золотым зубом и жадно опустошила.

Раздался раскат хохота, не подобающий умирающей, так что все начали озираться.

– А в могилах тех «покойников», здрасте вам, никого нет!

– Как так? – растерялись слушатели. – И тут обман?.. Айда на кладбище!

– Идите! – Отходящая в мир иной, похоже, веселилась, глядя им вслед. –Там поспокойнее! Запомните только: драконыш станет драконом, когда дубу даст его мать! Я скажу больше…

В этот момент стрела, со свистом прорезав воздух, впилась промеж золоченых челюстей, и фонтан черной крови, хлынувший наружу, заглушил последние слова монстра. Судорожно поднося кровавые руки к горлу, старуха стремилась выболтнуть миру еще одну ужасную тайну…но тщетно… Ей этого не позволили…

– Что-то не нравится мне все это, – сказал Дик. – Верно, и правда, надо спасать Лен-Ли.

Он приложил рог ко рту и что силы дунул. И зашевелились заросли сорняков… Отклонились доски в заборах… Приподнялись камни над выходами из пещер…

– Вперед, на Эрдну! – воззвал Дик к откликнувшимся на рёв раненого изюбра.

3.

– Любовницей она была отменной, – проговорил Каден, защелкивая колчан. – Однако бабы-дуры, ревнуют не к тем и не кого следует. А я…я всегда подозревал Ливона в пристрастии к «винтикам» схемы.

Готовясь слезать, он опустил ногу, но не нащупал сук. От потери равновесия колдовской лорнет, позволяющий видеть на расстоянии, слетел с носа, понёсся к подножию ели. В память о нём остался лишь футляр в виде золотого кольца в ноздре. Но и его ждал близкий конец.

Ель кренилась полминуты, словно «со вкусом» разгоняясь. Но вот облака и орёл, кружащийся над Каденом, ускоренно поплыли в стороны.

– Счастливого обогащения, полуколдун! – провибрировало в воздухе.

Женский визг. Сначала Лици не обратил внимания на него. Откинув в сторону дисковую пилу, он с усмешкой наблюдал, как инерционная сила победила ментальную и при соприкосновении с твердью оторвала Кадена от ствола.

Молотя воздух ногами, тот барахтался далеко внизу. Рядом содрогался чешуйчатый комок.

– Э-э-э…– протянул Лици, уловив знакомые очертания. – Мы не договаривались так, дорогая.

*

…Второй раз за день Лен-Ли почувствовал характерную хватку. Теперь-то он узнал похитительницу людей. Уж очень яркие рассказы бродили о ней в Синегории. Балансируя, он вцепился в Вузеллу. Глаза в глаза. Слияние вдохов. Лёд гипноза.

Одного не могла химера – взлететь с подвижного камня.

Стремление удержаться на валуне, медленно сползающем в пропасть, несколько мгновений объединяло хищника с жертвой. Краешком правого глаза Лен-Ли увидел отца, бросающего нож…

Время изменило ход. Острие, казалось, направленное в лицо, неспеша увеличивало размеры.

Лен-Ли приготовился к смерти. Собственно, он всегда к ней был готов.

Слева начало падать ветвистая ель, и чтобы не быть похороненным с драконом заживо, малец в последний момент оттолкнулся от него.

Вузеллу снесло деревом-убийцей, как кетчуп с гамбургера – отчаянный визг обозначил ее конец.

*

Когда последний отголосок эха, сотворенного визгом, затих, каждый орган Лен-Ли воспел гимн победе.

Убить Вузеллу! Разве кто-нибудь мог представить такое? Еще полчаса назад злобное чудище властвовало над горной страной – и вот на тебе!

– Мы освободили землю!

Отец рассматривал зелёные чешуи на плече сына.

– Это была твоя мать, Ленни.

…По былым берегам опустевшего чудесным образом озера, среди сияния алмазов, там и сям виднелись норы, превратившие поверхность горы в сито. Оно, судя по мраку отверстий, уходило глубоко внутрь земной плоти. Но нигде не мелькало мазка фиолетового цвета.

– Теперь не угадаешь, где скрылась падшая душа, – вздохнул Гридоуэлл и решил: – Облазим всё.

– Но зачем нам тратить бесценное время на поиски врага, подвергая жизнь опасности? Лучше соберем побольше самоцветов и купим гражданство в Синегории. За них же приобретем годное умение.

– Отдохнем чуть, и полный вперед… – твердил отец.

Раздался нарастающий гул: вновь заработал грандиозный водопад, по неизвестной причине замиравший на время.

..................................................................

Гридоуэлл облизывает брызги воды на губах, «Соленая!» Прижимает смятую капитанку сначала к сердцу, а затем поспешно напяливает себе на макушку и выравнивает осанку. Как минимум, он кажется себе шкипером на капитанском мостике. Лен-Ли ощущает мурашки по коже от чужеродных флюидов радости.

– Теперь ты счастлив, папочка? – спрашивает.

Отец кивает.

Незнакомое, непонятное негодование охватывает Лен-Ли. Ах, как же мелок его визави! Как несносны миазмы от ауры!

Глянув на свою руку, он видит, что это не мурашки ползают, а топорщится блестящая чешуя.

От омерзения красное пламя вырывается из грудной клетки и плавит зеленую пелену.

– Смотрите-смотрите! – доносится до него крик сквозь гудение в ушах. – Драконыш становится драконом!

Сквозь пелену просачиваются невесть откуда взявшиеся друзья-изгои. Они окружают дружка живой изгородью, и морда Салли просовывается в неё.

Новый дракон со злобой изрыгает пламя.

Ковбойскую шляпу Дика горящим факелом несет вдоль ущелья.

– Зачем мы спасаем человека-дракона?! 

– раздается дребезжащий голос. – У него есть крылья.

Фиолетовое пятно.

Оно маячит за мордой Салли.

Взмахивая рукой, Лици скандирует:

– Да здрав-ству-ет Рич Три-над-ца-тый!

Изгои молчат.

– Маркур! – восклицает Гридоуэлл. – И Салли встает на дыбы.

Она сбрасывает клоуна и тонким ржанием приветствует кэпа. Дракон наполняет грудь воздухом: пара мгновений – и от заносчивых тварей останется лишь пепел…

Но вдоха не получается. Выдоха – тоже. Головокружение. Твёрдая тяжесть сваливается с плеч и с грохотом падает в пропасть. Лен-Ли заводит руку за спину и с наслаждением отрывает второе крыло. Теперь он понял бы прокаженного, лишись тот силой волшебства своих зудящих струпьев.

Удивленные взгляды друзей. Они…скорее, смотрят на стоящего сзади Гридоуэлла. Он потрясает кулаками. В каждом – половинка преломленной иглы.

– Всё очень просто, – объясняет он раскрытым глазам, ртам и ушам. – Замшелая как мир игра окончена.

– Игра?

– Еще до рождения многих из вас кузнец Ливон выковал иглу с драконьей маной и вставил её в зуб кобылы по кличке Маркур. Замысел был прост. Пока она цела, драконы не переведутся в Синегории. Погибший дракон будет зменяться драконышем. А тот следующим. Я приручил лошадь и прервал эстафету. Вузелла слушалась меня. С десяток лет назад Маркур похитили, и я потерял власть.

– Это сделал Каден! –сообщает Лици, вставая с четверенек. – Он…

– Благодаря старой провидице Мавре, мы в курсе, – говорит Дик. – Некто устроил так, чтобы страх опутал нас и заставил принять чужие правила игры…

–Своей игры, – говорит кэп  продолжает рассказ: – Вузелла получила мнимую свободу, и мир обрушился для меня. Я вынужден был скитаться. Что стало с моим, вернее, нашим сыном, я не знал… Теперь знаю – игла сломана!

«Суматранские драконы теперь просто рептилии».

Голос кэпа гудит с невозможным бульканьем, как из воды.

Все смотрят на озеро. В брызгах водопада кажется, будто из морских пучин поднимаются герои-витязи. Изначально землистой окраски, они на ходу переодеваются в цветные одежды. Движения их рук кажутся одновременно и приветствием, и голосованием, и взмахами сабель.

– Колдовство снято! – восклицает Лици. – Злобная матрёшка разрушена!

– Что-то мне расхотелось умирать, – задумчиво говорит Дик, недоверчиво ощупывая свое тело. Он похож на человека, неожиданно для себя совершившего сальто-мортале.

– И мне…и мне тоже… – слышатся голоса.

И детский голосок Лен-Ли:

– Дверь хоррора захлопнута...