Лингво-сериал "КАМЕНОТЁСЫ", главы 35-38

ГЛАВА 35

– Немец, ты идиот! – возмущался старший лейтенант Сабиров. – Я же сказал дождаться меня! Это что за самодеятельность?!

– Да ладно тебе, полиция нравов, – с присущим ему наглым видом оправдывался «герой», – всё же обошлось…

Немец был похож на побитого кота. Его облезлый облик довершался тремя матёрыми царапинами на лице – следами ногтей, проходившими от левой брови до правой скулы.

Следователь обличал «подсудимого» в здании старой церкви. Вместо присяжных на «слушании» присутствовали Хард, похудевший ДимПёс, киллер в отставке Агасфер, Гинзбург, Кувалдин, напарники Шебр и Миас, а также заика Елисей и отец Павел.

Сабиров раздражённо наклонился к Немцу.

– Твоё самодурство чуть не стоило человеку жизни. Ведь знаешь, какая обстановка в городе, – он снова повысил голос, – знаешь, с чем мы имеем дело, и всё равно гнёшь своё! А Кудряшов теперь, как ёжик с дырочкой в правом боку!

– Посвистывает? – Немец недобро посмотрел на старлея исподлобья, бросая дерзкий вызов ему в лицо.

Следователь глубоко вдохнул и протяжно выдохнул через нос, словно сдерживая порывы гнева этой дыхательной гимнастикой.

– Ты поехавший… – произнёс он с некоторым сожалением в голосе.

Немец был упрямой персоной. Даже когда осознавал свою вину, он не любил признавать ошибки, особенно прилюдно. Его промахи были ударами для него самого, а общественное мнение ещё больше хлестало и без того погрязшее в самообвинении эго, отчего Немец вставал в стойку и ощетинивался назло социуму, который на него давил.

– В каком он сейчас состоянии? – как всегда по делу проявил заинтересованность Кувалдин.

– Состояние стабильное… Пять ножевых ранений, однако Кудряшову странным образом повезло, – Сабиров бросил очередной недовольный взгляд на Немца, – органы не задеты. Потерял много крови, но Немец остановил кровотечение прежде, чем оно достигло критического предела… Это его и спасло. Сейчас он в сознании, с ним находится Алексей.

– Сабиров, а он что тут делает? – Шебр презрительно кивнул на Агасфера.

Сабиров молча отмахнулся, сел на ступеньку у церковного алтаря и сурово обвел присутствующих взглядом.

– Подведём итоги… Глонасс ушёл у нас прямо из рук, Кудряшов в больнице… Черепкова скрылась… – он взъерошил руками волосы, задумавшись; выдержал паузу. – Проблема в том, что вам не хватает дисциплины. Вы ставите под удар не только свою, но и чужие жизни. Слишком много своевольства, а это – командная игра.

Аудитория молчала. Елисей конвульсивно дёргался.

– Но ведь Антона мы спасли, – неуверенно выступил в защиту Хард.

Сабиров поднялся.

– К тебе, Рома, у меня отдельный разговор, – он важно засунул руки в карманы. – Что тебя связывает с Анной Воробьёвой?

Студент растерялся.

– Откуда вы знаете?

– Птички нашептали, – Сабиров кинул беглый взгляд на стоящих позади всех Шебра и Миаса. – Ничего не хочешь нам рассказать?

Рома опешил от столь неожиданного поворота.

– А… а что с ней?

– Всё хорошо, не переживай. Факты, Хард. Откуда ты её знаешь?

– Ну… помните, я вам рассказывал про… медсестру, с которой познакомился в больнице? – он обратился к Кувалдину и Пегасову. – На следующий день после пожара… Мы с ней ещё потом ходили на свидание … Так… это она… Аня… Так что с ней?

Сабиров перевёл строгий взгляд на Шебра, будто телепатически бросив в него некую мысль, потом снова обратил внимание к Роме.

– Анна Воробьёва оказалась сообщницей доктора Павловского, – прояснил ситуацию следователь. – Она ассистировала в его операциях, помогала проводить эксперименты на людях… и по совместительству была его любовницей.

Немец удивлённо присвистнул; Шебр что-то таинственно шепнул Миасу. Рома оторопело замер, приоткрыв рот, и ушёл в себя. Маска разочарования медленно легла на лицо, всё глубже вживаясь в его черты.

– Похоже, Ром, тебе опять не повезло с девушкой, – ДимПёс положил руку на плечо друга.

– Ты что-нибудь рассказал ей про Каменотёсов? – Сабиров подошёл ближе. – Рома?

Погружённый в свои печальные мысли Хард безвольно помотал головой.

– Пока нет оснований полагать, что Павловский связан с Пахомом, кроме как в качестве доктора и пациента, – снова обратился следователь к публике, – тем не менее, исключать этот вариант мы пока не будем. Со слов его подельницы Павловский занимается экспериментами уже несколько лет, о его связи с маньяками она ничего не знает. Сам Павловский дать показания не может…

– А с ним-то что? – спросил Юра.

– Если верить судебно-психиатрической экспертизе – тронулся умом. Такая вот ирония… – Сабиров убрал руки за спину, задумчиво шествуя в проходе между скамеек.

– А Шишкаревич? – оживился Немец.

– Бабински, тебя только Шишкаревичи волнуют! – недовольно отозвался следователь. – Далеко он с простреленным лёгким не уйдёт. Ищем…

– Простите, а как ему удалось сбежать? С простреленным лёгким… – в разговор вступил Игорь-Гинзбург.

– Ну, обстоятельства, мягко говоря, странные… – Сабиров почесал затылок. – Со слов санитаров он внезапно очнулся в машине скорой помощи и бросился на врача. Успокоить Шишкаревича не смогли, только больше его разозлили… Он добрался до водителя, и машина улетела в кювет. Дальше интереснее: он выбил запертую изнутри дверь скорой, сломал руку подоспевшему к этому времени полицейскому, оглушил второго и ушёл в лес. Такая вот печальная история.

– Я же говорил, Шишкаревич опасен! – настаивал Немец.

– Как-то просто он ушёл, не находите? – вмешался Юра. – Павловский что-то говорил про сверхчеловека, победившего страх… Мне кажется, вы недооцениваете важность Иммунитета. Он ещё себя проявит: сыграет свою роль, плохую или хорошую.

Сабиров снова вздохнул, на этот раз устало.

– Ладно, постараюсь выбить ещё пару человек на поиски этого Франкенштейна.

Всё снова замолчали. Тишину нарушил кашель ДимПса.

– Антон, ты почему не в больнице? Истощение и переохлаждение организма – это не шутки, – заметил следователь.

– Я в порядке, – прохрипел рэпер в ответ.

– Сань, погоди, а Черепкова? Куда она делась? – снова раздался голос Кувалдина.

– С Черепковой не менее интересная ситуация, – ответил следователь. – Я был далеко, когда Немец мне позвонил, поэтому поручил это дело капитану Шебру. Они с Миасом приехали на место происшествия в сопровождении кареты скорой помощи, обыскали весь дом, но никого не нашли. Только трупы мужчин, которые пропали без вести на прошлой неделе. Один без головы… Черепкова неспроста там была… Её оставили как сторожевую собаку…

– Эм… товарищ старший лейтенант, – отец Павел неуверенно поднял руку, желая высказаться.

– Да… Отец Павел нашёл что-то важное, – старлей жестом пригласил выступить послушника вперёд.

Молодой служитель церкви с ветхими бумагами поднялся к алтарю, любезно поблагодарив следователя. Он робко оглядел присутствующих, немного помялся и начал вещать:

– Эти бумаги, – он поднял перед собой пожелтевшие листы, принесённые Немцем из поместья Розбергов, – уникальные исторические документы эзотерического характера. Здесь частично описываются древние демонические обряды, а также ритуалы по некромантии.

– Некромантии – в смысле оживлении мёртвых? – поинтересовался ДимПёс.

– Изначально, этот термин предполагал общение с миром умерших, – проводил ликбез отец Павел, – но в контексте данных документов, к сожалению, вы правы.

Присутствующие, оживившись, начали беспокойно переглядываться; Шебр и Миас в состоянии недоумения скептически взирали на развернувшуюся перед ними драму, скрестив руки на груди.

– Я уже ничему не удивляюсь, – Немец откинулся на спинку скамьи, достав из-за пазухи бутылку пива.

– Однако это не чёткие руководства, а лишь приблизительное описание происходящего, – продолжал послушник. – Наибольший интерес представляют чёрная печать в виде змея-искусителя и инициалы «Г.Р.»

Отец Павел развернул один из листов, чтобы показать символ аудитории: чёрный змей, изогнутое тело которого было вписано в окружность.

– Эта печать – знак тайного мистического ордена Змееносцев – общества более древнего, чем Каменотёсы. Они появились примерно в тринадцатом веке в Англии. Их основоположники заявляли, что являются прямыми потомками Каина. За несправедливое угнетение своего прародителя в земле Нод они избрали себе нового покровителя в лице дьявола, которому принесли вечную клятву, и их долг перед Сатаной не будет исполнен до тех пор, пока его правление не воцарится на Земле.

– Ебушки-воробушки! – раздался крик заики.

Традиционный мелодичный хлопок открывшегося пива послышался следом.

– По некоторым данным, – продолжал отец Павел, – самым известным русскоязычным членом Ордена был Григорий Распутин. Если верить уцелевшим показаниям советских студентов, которые тайно занимались кремированием трупа Распутина после эксгумации, на его теле была обнаружена татуировка в виде змеи, – отец Павел поднял лист выше и демонстративно указал пальцем на чёрную печать.

– Хочешь сказать, Розберги были связаны с Распутиным? – подал голос ДимПёс.

– Судя по данным переписки, инициалам «Г.Р.» и периодически встречающемся в рукописях имени «Григорий» – определённо.

– Да вы издеваетесь, – усмехнулся Немец, отхлёбывая пиво.

– Есть мнение, что именно Орден Змееносцев причастен к первой русской революции, а в частности Григорий Распутин, который тайно подготавливал почву в Петрограде.

– Я не удивлюсь, если Первая мировая – тоже их рук дело, – заметил Сабиров.

– Такая теория тоже есть.

Все были встревожены. В разыгравшейся трагедии, объявшей Город N, всплывало слишком много тёмных пятен, стремительно растекавшихся по его округе как зловонные топи. Мистическая завеса медленно отдёргивалась, приглашая пилигримов в своё глухое закулисье. Елисей скрежетал зубами, Гинзбург нервно постукивал пальцами по деревянному сидению скамейки, Немец спокойно потягивал хмельной напиток, строгий Агасфер хранил молчание.

Сабиров снова опустился на ступеньку.

– Как-то слишком тихо со времени нападения на музей… Если, конечно, не считать поход Немца… – размышлял он вслух. – Не нравится мне такое затишье… Ну что, какие мысли, господа Каменотёсы?

– Давайте ДимПса внедрим в банду сатанистов под именем ДимКот. Операцию назовём «Мягкие лапки», – Фриц снова повеселел.

– Бабински, твою мать, ещё одно слово не по делу, и острить будешь на нарах!

– Сабиров, мы ведь опять с пустыми руками, – вмешался капитан Шебр, – у нас нет ничего.

– Вообще-то есть одна зацепка, – следователь выглядел напряжённым. – Есть подозреваемый… Я имею на руках свидетельские показания, согласно которым, Семён Саджиотов интересуется мистическими знаниями по демонологии и эзотерике. Не иначе готовится к чьему-то пришествию, так сказать, готовит достойную встречу.

– Саджиотов – это смотритель кладбища? Этот чванливый сукин сын? – Немец оживился.

– Знаешь его?

– Кто ж его не знает! Эта сука меня четыре года назад чуть под монастырь не подвела! – он замолчал, словно притаившись, и добавил осторожно: – А вообще, вы в правильном направлении копаете.

– В смысле?

– Этот символ… – Немец пальцем указал на письмена Розбергов в руках отца Павла, – чёрный змей… Я его видел на старом кладбище, на надгробьях.

Сабиров возбуждённо сорвался с места.

– Что ж ты раньше молчал, черт рыжий! Поедешь со мной к Саджиотову, собирайся!

Он схватил куртку со спинки скамьи и направился к выходу. Немец в спешке влез в своё измученное пальто, взял бутылку и направился за ним.

– Па-па-подождите… – раздалось позади.

Посреди прохода стоял Елисей и сконфужено смотрел на них. Он имел как никогда растерянный вид, его глаза бегали и попеременно дёргались.

– Я… я… – слова застряли в его горле.

– Ну рожай быстрей уже! – не выдержал Немец.

– Я его брат, – выпалил Елисей ни разу не заикнувшись.

Сабиров посмотрел на Немца, затем вернулся за Елисеем и, взяв его за локоть повлёк за собой. Казалось, у следователя был план. «По дороге расскажешь», – сказал он ему негромко.

– Индийское кино какое-то! А мы с Лёшкой тогда однояйцевые близнецы, только у него задержка в развитии, а у меня передержка, – съязвил аферист в драном пальто.

На выходе следователя остановил Шебр.

– Сабиров, что за хуйня здесь происходит?

Старлей хлопнул капитана по плечу, фальшиво улыбнувшись:

– Добро пожаловать в клуб! – и вышел за дверь.

Шебр хмуро посмотрел вслед. Задумавшись, он попытался найти ключ к постижению сложившейся ситуации, но не обнаружил ничего кроме пустоты и несвязных фактов. Полицейский обратился к Миасу:

– Ты что-нибудь понял?

Тот пожал плечами.

– Я тоже ни хрена не понял.

***

Восьмидесятые годы оказались весьма плодовитыми для четы Саджиотовых. В образцово-показательной советской семье бывшего раллийного гонщика и учительницы истории родились два мальчика: Семён и, спустя два года, Елисей. Братья с детства не ладили, периодически вступая в конфликты, зачинщиком которых, как правило, всегда оказывался старший Сеня. Семён рос дворовым задирой, терроризирующим местных пацанов, которые, тем не менее, видели в нём авторитетного сверстника с талантами малолетнего махинатора (уже тогда он умудрялся выменивать у соседского мальчишки – сына директора совхоза «Красные маки» – жвачку на почтовые марки отца и продавать её втридорога).

Получивший родовую травму Елисей появился на этот свет с энцефалопатией и имел куда более покладистый характер. Напугав родителей задержкой в развитии (он начал говорить в три года), мальчик внезапно показал себя как многообещающий ученик на школьной скамье, пристрастившись к гуманитарным дисциплинам, прежде всего к истории, любовь к которой была чутко привита матерью. Однако проявившиеся на пятом году его жизни первые тики болезни Туретта развивались вместе с Елисеем, периодически вставляя палки в колёса, ломая его личную и общественную жизнь. Старшие классы дались бедолаге особенно тяжело – на них пришёлся пик заболевания, – но упёртый Елисей доказал, что даже с таким отклонением можно получить отменный аттестат. Когда после девятого класса юноша покинул родной посёлок Усть-Дыра (названный в честь реки Дыры, протекавшей рядом) под Екатеринбургом, ему посчастливилось поступить в Колледж Гуманитарных Обстоятельств в Городе N. Вернувшийся на тот момент из армии Семён рванул вслед за братом покорять Южный Урал, где быстро снискал славу сводника и торгаша, замаравшись сутенёрством и спекуляциями.

Понятие братской любви напрочь отсутствовало между ними. Неприязнь Сени с возрастом трансформировалась в презрение, в основе которого лежали зависть и детские комплексы, порождённые мальчишечьим умом, обделённым родительской любовью. С появлением первых тиков старший брат одарил Елисея обидной кличкой «Глюк», которая успешно вытеснила его настоящее имя. Благо, в Городе N их дорожки почти не пересекались, и порой о кровной ненависти удавалось забыть.

Признаки серьёзных психических проблем стали давать о себе знать на втором курсе учёбы на археологическом факультете. Дисбалансы настроения и замкнутость поведения многими принимались за депрессию на фоне очередной «студенческой акклиматизации». Тогда ещё никто не предполагал, что это выльется в параноидную шизофрению. В добавок ко всему обострился треклятый синдром Туретта: Елисей периодически срывал пары выкриками в стиле «Олег Генрихович – задроченный мудень!» или «Михаил Николаевич – грязный скотоложец!», не говоря уже о неспособности контролировать своё тело. В свете происходящих событий с учёбой вскоре пришлось распрощаться.

Город N не изобиловал приветливыми доброжелателями со склонностью симпатии к калеке, потому близких людей у несчастного Елисея было только двое: его родная бабушка, от которой он съехал, дабы не докучать пенсионерке своей проблемной персоной, и бывший сокурсник Миша Леонидов, который заботливо приютил отчисленного студента у себя.  Годы шли, Саджиотов-младший работал сортировщиком на задворках известной транспортной компании, его тики прятались за грудами коробок, а мания преследования, казалось, утихла до поры до времени после очередного курса успокоительных. По выходным, как порядочный внук, Елисей навещал свою бабушку-старушку, которая с большим пониманием и сожалением относилась к его недугу, подолгу беседовал с пенсионеркой на разные темы, а вечера коротал в компании друга Миши, который к тому времени стал археологом, часто пропадающим в затяжных командировках.

Переломным моментом в жизни обоих Саджиотовых стал 2009-й год. Очередное субботнее утро, не предвещавшее беды, обнаружило Семёна в квартире у бабушки. Несмотря на то, что пенсионерка лестно отзывалась о своём старшем внуке, Елисей ясно видел в нём подлого паразита с ядовитым оскалом. Вскоре после этого бабушка умерла.

Квартира странным образом досталась Сене, что навело младшего брата на зловещие мысли о подлоге. Вскоре размышления об обмане переродились в подозрения об убийстве, и уже никто не ответит на вопрос, возникли эти помыслы по велению интуиции или по причине шизофренического рецидива. Миша Леонидов настоятельно попросил своих друзей из милиции заняться делом Семёна, однако в законности наследования квартиры сомнений не было; другой вопрос, что в процессе расследования всплыли новые факты, связанные с отмыванием денег. Так Сеня попал под суд. Но Елисей успокоить свой бушующий разум так и не смог, что стоило ему первой госпитализации в психиатрической лечебнице.

Два брата: Каин и Авель. Один угодил в лагеря, другой в психушку. Печальный итог семьи Саджиотовых.

***

– Да, ну и истории у тебя, – выслушав рассказ заики, Немец допил остатки пива.

Белая Приора мчалась во весь опор, вырвавшись из автомобильной пробки. Немец восседал на переднем сидении, Елисей – сзади.

– Елисей, – обратился Сабиров, управляющий машиной, – ты будешь нашим психологическим козырем. Возможно, твоё появление ослабит его защиту. Немец, ты лучше помалкивай, диалог с Саджиотовым нужно выстраивать аккуратно.

– Да что с ним говорить? Сабиров, ты же власть, дай ему клешнёй в ухо, чтобы понимал, с кем имеет дело!

– А потом такие как ты обвиняют правоохранительные органы в насилии, – старлей повернулся к нему. – А ты любитель прятаться за чужой спиной, да, Немец? Сталкиваешь людей лбами, а сам выжидаешь победителя, чтобы к нему примкнуть. Типичный смутьян без идеалов.

– Ты меня не знаешь, Сабиров, не пытайся залезть ко мне в голову, – он достал из кармана пальто помятую фотокарточку, взятую из поместья Розбергов, и протянул следователю. – Это, наверно, твоё?

Старший лейтенант взял фотографию в правую руку, сбавив скорость. Прищурившись, он задумчиво произнёс:

– Макс Горский…

– Так ты детдомовский?

– Да… – меланхолично ответил следователь.

Далёкая прошлая жизнь, уже позабытая… Кусочек памяти в руках Сабирова казался очередным потусторонним артефактом, который имел странную власть над сознанием. Убитая память Города N перемешивалась в едином информационном поле, побуждая умы к воспоминаниям.

Приора остановилась возле похоронного агентства «Вираж».

ГЛАВА 36

Жизнь не перестаёт удивлять. Есть такое понятие – эффект бабочки, – когда любая ничтожность сулит судьбоносные перемены в будущем. Эти мелочи связывают наше пребывание в мире и, если задуматься, выстраивают автостраду бытия с полным комплектом её ухабов и выбоин, недостроенных эстакад, перекрёстков с чужими жизням, обочин и опасностей, поджидающих на очередном вираже.

Сомнительная троица – следователь, аферист и больной с синдромом Туретта – заявилась в просторный кабинет хозяина похоронного агентства крайне неприветливо и беспардонно. Возглавлял делегацию Сабиров, за ним с видом отъявленного рэкетира гордо вышагивал Немец, замыкал шествие Елисей.

Сеня Саджиотов, вальяжно полулежавший в кресле с закинутыми на стол ногами и сигарой в зубах, завидев их, изменился в лице. С мрачно опущенными уголками рта – прямой противоположностью его джокерской ухмылки – он неспешно поднялся из-за стола.

– Ты… – процедил он сквозь кривые зубы, озлоблено буравя Елисея взглядом.

Его страшное лицо с выпученными глазами напомнило мексиканского бога Тонатиу.

– Мы, я бы сказал, – заметил Немец.

– Извините, что прерываем ваше самодовольное ликование, – Сабиров чувствовал, что на этот раз игра будет проходить на его условиях, – но у меня сегодня очень много вопросов.

– Что этот дефективный здесь делает!? – брезгливо рявкнул Саджиотов-старший, тыкая в брата пальцем.

Елисея слегка потряхивало. Он сбивчиво дышал, глаза выдавали нарастающую в нём панику. Реакция братьев друг на друга напоминала столкновение двух легковоспламеняющихся веществ, неизбежно провоцирующих взрыв.

– Я ничем не хуже… – заика зажмурился, с усилием произнося последнее слово, – тебя!

– Я думал, ты уже сгнил в дурке, псих! От тебя люди шарахаются, пугало! – торгаш озлобленно брызгал слюной, широко раскрывая свой большой рот.

Елисей силился что-то сказать, но с его дрожащих губ срывался лишь глухой звук «б», упрямо повторяющийся, как старый исцарапанный виниловый диск.

– Посмотри, как тебя глючит, ты же конченый придурок!

Болезнь брала своё. К заиканию добавились двигательные тики: конечности неестественно подёргивались, будто не принадлежали Елисею. Больной хватал воздух большими глотками: от перевозбуждения и нахлынувших эмоций он задыхался. Страх перед братом завладел речевым аппаратом, парализовав его.

– В Спарте таких как ты убивали в детстве!

Елисей завибрировал всем телом, крепко зажмурил глаза, стараясь скрыться от реальности в своём выдуманном шизофреническом мире.

– Брат, я всегда тебя ненавидел! – выпалил наконец младший Саджиотов.

Он распахнул глаза, словно очнувшись от терпеливого сна. Они были налиты кровью, перемешанной со слезами. Заика дрожал. Состояние Елисея пугало, казалось, он упадёт в обморок, не совладав с переполнившими его эмоциями.

– Ты г-г-глумился надо мной всю мою с-с-сознательную молодость, ни во что меня не ставил! Относился ко мне как к ж-ж-животному! А я не хуже тебя! Не хуже!

Он кричал. Громко и пронзительно, высвобождая крик души, так долго томившийся в заточении.

– Мне нужна была твоя п-п-поддержка, а ты меня предал! Я был слаб! Я был один!

– У тебя на лице написано сгинуть одному, так что привыкай… – равнодушно раздалось в ответ.

Семён демонстрировал своё омерзение. Он уже не был тем любезным продавцом гробов, встречающим очередного клиента с распростёртыми объятиями. Его ненависть была искренней и всепоглощающей. Сеня Саджиотов – человек, быть может, способный на братоубийство; очередной приспешник тьмы, ступивший в легион преступников, вершивших несправедливый суд на выгодных им условиях.

– Ты виноват, что я такой, ты меня сделал таким! И-и-и… – у Елисея перехватывало дыхание, – изуродовал меня… Ты бабушку убил, – из последних сил выдавил он и заплакал.

Немец и Сабиров всё это время присутствовали на периферии внимания двух братьев и не спешили вмешиваться. Первым в разговор вступил следователь.

– Спокойно, – гипнотизировал он, усаживаясь в кресло, – я пришёл поговорить. Неучтиво ты нынче встречаешь гостей, Сеня.

Немец нахально встал рядом. Он был спокоен.

– Расскажи-ка мне, – сказал Сабиров, – что ты читаешь в последнее время?

Саджиотов опустился в кресло. Его брови грозно насупились, губы слегка подрагивали от злости.

– До меня дошли слухи, что ты интересуешься эзотерикой, – продолжал следователь.

– Зачем ты его привёл?! – возмутился Семён. – Хочешь убийство старушки на меня повесить? Она сама откинулась!

Сабиров умиротворённо улыбнулся уголком рта.

– Слышал, вы давно не виделись, вот и привёл, – старлей в душе радовался, что ему удалось вывести Саджиотова из психического равновесия. – Говорят, ты сатанизмом увлёкся?

Наступил драгоценный момент истины – Сеня Саджиотов, великий махинатор и выдающийся краснобай не знал, что ответить.

– Какой сатанизм? Я смотритель кладбища, – из его гнилых уст звучала неприкрытая фальшь.

– Да? А Витвинов говорит иначе…

– Нашли кого слушать – этого снюхавшегося хиппи!

– Семён, где Пахом, скажи по-хорошему, – размеренно продолжал следователь допрос.

– А иначе что, убьёте меня, товарищ старший лейтенант? – Саджиотов злобно улыбнулся. – Вы раньше сдохните…

Эмоции – бич всех людей. Источник великих радостей и бесконечных страданий, преследующих до скончания века. Причина бесконечных ошибок, за которые неизбежно приходится расплачиваться. Комбинация сработала, ловушка захлопнулась.

– Где он? – строго спросил старлей.

– Пошёл ты, Сабиров, – презрительно фыркнул гробовщик. – И вы, ментовские шавки!

– Оскорбление сотрудника при исполнении… нехорошо… Даю тебе последний шанс исповедаться.

Саджиотов дёрнулся к коммуникатору на столе, но Сабиров остановил его, пригрозив табельным оружием, ловко вынутым из кобуры в нужный момент.

– Немец, предлагаю поменять тактику переговоров, – обратился следователь к Фрицу, не спуская с Саджиотова глаз, – объясни ему ситуацию.

Немец довольно улыбнулся и направился к жертве. С щуплым Сеней справиться было несложно: он рывком поднял его с кресла и приставил спиной к стене, надавив предплечьем на горло, обвязанное полосатым шарфом.

– Помнишь меня, ублюдок? – Немец ощутил власть, подслащённую холодной местью. – Четыре года назад ты меня сдал ментам.

Семён посмотрел на своего мучителя, затем на следователя. В его взгляде читалось безумие бешеной собаки.

– С огнём играете, товарищ старший лейтенант… Для вас это просто так не кончится, – хрипел покрасневший гробовщик, яростно раздувая ноздри.

Фриц схватил шарф Саджиотова и затянул потуже:

– Осторожнее на виражах, Сеня, тебя заносит. Рискуешь кончить как Дэвид Кэррадайн.

– Я решил пойти ва-банк, – Сабиров поднялся и подошёл ближе к подозреваемому, – в конце концов, когда мир разваливается на части, кому какое дело до очередного дохлого предпринимателя?

– Распутин всех вас выпотрошит, а трупы сбросит в нечистоты… – шипел Сеня, пока шарф с коварством змеи всё туже сдавливал горло.

– Кто? – переспросил следователь.

Допрос прервал глухой звук рухнувшего тела.

Бедолага Елисей лежал на полу в плену бесконечных судорог. Казалось, сам дьявол выходил из него: он закатил глаза, сомкнул губы, издавая глухой хрип, шея вытянулась, а конечности подогнулись. Первым к больному бросился Сабиров.

Он подложил ладонь под голову Елисея, придерживая её, другой рукой оборвал пуговицы на воротнике, ослабив стеснение рубашки. Растерявшийся Немец медленно ослабил хватку, выпустив Саджиотова из своих «объятий» и нетвердой походкой подошёл к конвульсивному заике.

– Помоги мне его перевернуть на бок! – скомандовал следователь.

Больной вибрировал всем телом, сопротивляясь рукам желающих помочь товарищей. «Охрана, быстро ко мне!» – раздалось позади, но это уже никого не волновало. Трясучка сходила на нет; лежа на боку Елисей возвращался в наш мир.

Охрану с кулака встретил Немец, отправив нерадивого телохранителя кубарем на первый этаж прежде, чем тот успел выхватить пистолет. На лестнице сражение продолжилось: на второго охранника обрушился правый хук следователя, Немец добил его ногой, однако сам в спешке налетел на дверной косяк. Вскоре оба секьюрити, ползающих вдоль лестницы, и рассерженный Сеня Саджиотов, кричащий гадости вслед, остались позади.

Добравшись до Приоры, Сабиров усадил (точнее уложил) Елисея на заднее сидение, а сам сел за руль.

– Ты почему не стрелял?! – Немец был возмущён и растрёпан. На его лбу выросла элегантная гематома.

– Что я, бандит какой, по любому поводу начинать стрельбу? Не нужно доводить до крайностей. Мы не в том положении, чтобы ввязываться в перестрелку, когда у человека приступ, – он завёл автомобиль.

– Зато орудовать чужими руками у тебя прекрасно получается.

– Ничего ты не понял, Немец, – укорил его старлей. – Садись.

Немец немного помялся и ответил:

– Ты отвези калеку домой… Я схожу на разведку на старое кладбище.

– А если там Пахом?

– Испугал бомжа одеколоном, – Немец измученно улыбнулся и добавил: – Считай, что это искупление.

Сабиров поставил машину на скорость.

– Я вернусь, как только смогу. Не натвори глупостей.

Он захлопнул дверь и дал по газам.

***

Мартовский день медленно сменялся вечером, который вероломно отбирал право властвовать над землёй. В этот четверг сумерки сгущались неестественно быстро, казалось, Солнце кто-то торопил, и оно уходило всё дальше к западному горизонту. На улице снова стало зябко, а на душе – неспокойно.

Немец брёл среди крестов и тяжёлых бетонных глыб с ликами умерших, временами утопая в снегу; деревья вокруг него становились всё гуще, могилы – запущеннее, а свет тусклее, оставаясь где-то позади.

Старое кладбище оправдывало своё название, будучи действительно древним. Говорят, это поросшее лесом захоронение – ровесник самого Города N, а это немного-немало середина XIX столетия, когда металлист-промышленник Артемий Пегай впервые заложил в этих местах индустрию по добыче никеля.

В тяжёлые периоды своей жизни, когда не только финансовое благополучие, но даже жизнь подвергалась риску, Немец брал бутылку пива и уходил в эту глушь спрятаться от мира, пока однажды не познакомился здесь с ДимПсом. Рэпер реализма на грани декаданса часто черпал здесь вдохновение и просто приходил отдышаться свежим еловым воздухом кладбища, будучи истомлённым всеобъемлющим чувством непонимания общества и отравленным промышленной атмосферой города.

Аккуратные мраморные памятники сменились безликими обелисками; кроны елей стали раскидистей, а их стволы толще – эти вековые деревья были свидетелями смены поколений, храня память древних дел давно забытых времён. Их толстые корни, взращённые трупами, уходили глубоко под землю.

Немец пробирался сквозь колючие ветви, спотыкаясь и негромко матерясь. Чем больше он углублялся в заповедные места упокоения, тем мрачнее становились его мысли. Он думал о судьбе, о последствиях и реальности происходящего, но больше всего его занимало обострившееся чувство вины. Своим бессмысленным героизмом он подвёл не только Четырёхлистника, но и всех Каменотёсов, но прежде всего – Лёшу. Кладбище давило своей гнетущей атмосферой.

Еле заметные огоньки вдалеке казались призрачными отголосками потустороннего мира. Они манили к себе, и Немец поддался этому влечению, как наивный мотылёк. Снег предательски хрустел под ногами, ветви норовили выколоть глаз, но разведчик шёл вперёд. До уха донеслись неразборчивые голоса.

Группа людей в балахонах, около тридцати человек, являли собой таинственное собрание у костра. Пламя было высоким и почти дотягивалось языками до ветвей высохшей осины, стоявшей рядом, сгорбленной, как старуха. Позади чернел вековой склеп – пережиток старого города, скорбная обитель позабытого некогда знатного рода, его последний приют. Люди стояли спинами к Немцу, обступив огонь полукругом.

Толпа нараспев произносила текст на неизвестном наречии, напоминающем арабский язык. Казалось, она была погружена в транс.

– Сыны и дочери Еноха! – раздался противный голос.

Люди замолчали.

– Кончилось наше время прозябания! Настало время свободы, ибо дух наш – волен и необуздан! Нас жестоко обманули, братья и сестры мои, как обманули нашего великого предка! Сегодня мы станем свидетелями пришествия в мир спасителя, проводника, который освободит нас и подвергнет вечным страданиям наших врагов! За веру нашу – нам воздастся, за преданность – мы будем вознаграждены!

Речь прервал человек, вторгнувшийся в ритуал из леса; в его руке был мощный фонарь. Толпа расступилась; на шее пришельца был повязан полосатый шарф.

Немец навострил уши. Сгустившиеся сумерки и молодая пушистая ель успешно скрывали его от глаз дьяволопоклонников, когда до слуха донёсся странный звук. Он напоминал взмах крыльев, ошеломительно близкий, словно гигантская птица расправила плечи прямо у Фрица за спиной. В следующий момент его бока крепко сжали, пронзая кашемировую материю пальто когтями, и тело куда-то понесли. Он не успел испугаться и опомнился: крепкие лапы выпустили добычу, и Немец упал, прямо под ноги неизвестному жрецу. Нечто упорхнуло в ночь.

Он боязливо поднял голову, лёжа на отогретой костром земле, и увидел их. Низкорослый бородатый дядька в балахоне с почти лысой головой и скверным выражением лица – сатанист Аркадий Пахом; неприятный мужчина с длинными волосами и шрамом на лице – художник-метамодернист с садистскими наклонностями Епифан Землицкий; лицо в капюшоне и очках – отец Кирилл; персона с широкой мерзкой улыбкой – Сеня Саджиотов.

– На ловца и зверь бежит, – издевательски произнёс гробовщик.

– Кто здесь у нас? – проскрипел Пахом.

– Я про него говорил, это он мне угрожал, – доложил Саджиотов.

– Убить его? – заискивающе спросил Епифан.

– Нет, – Аркадий щербато улыбнулся, – предоставьте это Бельфегору.

Толпу охватило неистовство. Возгласы сектантов перемешались с диким смехом женщины, выделяющейся из толпы, старой знакомой – Черепковой. Немец на четвереньках попятился назад, но чей-то сапог, поставленный на его хребет, заставил остановиться.

Епифан вынул из холщового мешка отрубленную человеческую голову и торжественно вручил её Пахому; сатанисты снова затянули свою дьявольскую мантру, и мир вокруг Немца завертелся хаотичной каруселью. Жаркое пламя костра, горящие факелы, безумные лица, разрывающиеся хохотом и ритуальными песнопениями – вакханалия, в центре которой несчастный приговорённый ожидал своего заклания.

Бородатый жрец бросил голову мертвеца в огонь, и она растворилась в нём, окутанная зелёными языками пламени. Пение стало громче.

– Я – Григорий Распутин, твой верный слуга, приношу себя в жертву, чтобы переродиться и стать вместилищем для тебя, великий Бельфегор! Мы уповаем на твоё величие и ждём спасения! Освободи нас и сделай свободным этот мир!

Сказав это, он ступил в пламя, мгновенно вспыхнув как свеча. Костёр возрос, толпа отшатнулась от его жара, ветви сухой осины загорелись. Объятый красно-зелёным пожаром Пахом стоял в огне, раскинув руки. Немец в ужасе прижался к земле, прикрыв голову руками; песни дьявольских приспешников слились в единый гам; земля завибрировала: врата открывались.

Горящий человек сделал шаг навстречу своим слугам. Пламя разливалось по его телу, словно лава, капли огня сыпались с его бороды и разбивались о землю искрами. Его глаза ярко пылали.

И вдруг пожар погас. Перед толпой и напуганным Немцем предстал всё тот же Аркадий Пахом. Он был абсолютно наг. В его глазницах горели кроваво-красные огни. Нетронутая стихией борода дымилась, а между ног, вздёрнутый к небу, вздымался исполинских размеров мужской половой орган.

– Святой Мармок… – изумлённо изрёк Немец, – вот это елдак…

Толпа замерла в ожидании. Отец Кирилл, опешивший, отступил назад, Черепкова насторожилась, и только Саджиотов – улыбался.

– Дети мои! – громогласно воскликнул красноглазый. – Я пришёл сделать вас свободными! Дьявол свидетель – апрель не за горами!

Он простёр руки к толпе. Сатанинская свора неуверенно потянулась к своему спасителю. Пользуясь всеобщей неразберихой на фоне перерождения Аркадия Пахома, Немец поспешил незаметно ретироваться из центра сатанинской мессы к периферии, проскальзывая между ног страждущих дьяволопоклонников.

– Уходит, – заметил Землицкий, обращаясь к Бельфегору.

Глаза демона сверкнули и, в очередной раз демонстрируя беззубый рот в подобии животного оскала, он вскрикнул:

– Выпустите зверя!

Земля загудела, и старый склеп содрогнулся. Кирпичи его кладки судорожно выскальзывали, крыша тряслась. Склеп выжидал на пределе своей прочности, а вместе с ним ждали все. Клацанье кирпичей зазвенело каменной перкуссией, и из старой усыпальницы, пробив стену, вырвалась бесформенная масса, некогда бывшая человеком – плотоядный убийца Роман Вагон.

Неизвестно, на каких курсах повышения квалификации маньяков всё это время пропадал Вагон, но со времени последней встречи с Немцем он изрядно заматерел. Его глаза горели синим пламенем, а на лбу светилось число «666». Груди Вагона колыхались.

– Что вы будете делать? – спросил Епифан Бельфегора.

Пахом оскалился:

– Кто «вы-то»? Распутина больше нет… Розберг, – обратился он к блондинке в балахоне, – сейчас.

Белокурая ведьма, похотливо улыбнувшись, взяла его за руку и начала:

– Мои предки и умершие братья, отмеченные знаком змея, пробудитесь, соедините члены…

Немец не имел ни малейшего желания дожидаться окончания ритуала, скорее наоборот: предпочитал оказаться как можно дальше от его эпицентра. Сатанисты разбежались по кладбищу, напуганные узбекским каннибалом, и Фриц поспешил последовать их примеру. Он бежал, падая на каждом шагу – ноги не слушались, – и только дьявольский смех бородатого демона преследовал его, насылая панический трепет.

Последний раз Немец упал насильно – его толкнули. Он лежал на заснеженной могиле под тяжёлым каменным крестом с изображением извивающегося змея, а над ним склонялся враг – бесчестный мерзавец Сеня Саджиотов, – и надменно улыбался.

– Знаешь, когда я служил в армии, – он поставил ногу Немцу на пах, – у меня старшина отобрал книжку по оккультизму... Кто же знал, что всё так обернётся? Если вдруг выживешь, передай младшему, что это я тогда старушку замочил…

И Саджиотов улыбнулся последний раз.

Громадные руки оторвали его от земли. Обезумевший Роман Вагон, прошедший нечеловеческий апгрейд, схватил Семёна одной рукой за поясницу, другой – за шею. Всё произошло быстро. Гигантская человекоподобная туша разорвала гробовщика на части, обрызгав его кровью несчастного Немца. Голова Сени упала рядом с лицом Фрица, выражая оксюморон смерти: полные ужаса глаза и самодовольную застывшую улыбку.

Вагон смотрел на обречённого Немца, готовый одним шагом втоптать его грудную клетку в землю. С отвратным чавканьем он отхватил кусок плоти от Сениной ноги. Синее пламя его глаз превращало воздух вокруг них в марево, число зверя на лбу пульсировало. Фриц дёрнулся в сторону – безуспешно: правую ногу что-то держало.

Каннибал раскинул руки, демонстрируя свою мощь, и Немец приготовился принять кончину от рук этого монстра. Быть растоптанным, а затем съеденным этим чудовищем… Какая смерть может быть ужасней?

Не иначе, сама богиня Фортуна была покровительницей удачливого афериста, который не раз играл со смертью, дразня эту ворчливую старуху, будучи вовлечённым в очередную игру без правил. Кости судьбы велели «жить», а значит, партия продолжалась.

Раздался выстрел.

Вагон оглушительно взвыл, а его рука, отстреленная по самое плечо, упала на снег. Отвратительное месиво из крови и жира окатило Немца. Чудище пошатнулось и, заливая снег ярко-алой жидкостью, попятилось назад.

Беспомощный Фриц был вымазан чужими останками, его дыхание было тяжелым, а сознание помутнённым. Обессилевший он на секунду опустил веки, слипшиеся от крови, в попытке уйти в пьяное забытье. Немец лежал будто пригвождённый к могиле; тело утратило волю, а разум – способность сопротивляться. Нечто холодным хомутом держало его голень.

– Вставай, – раздался знакомый голос, и чьи-то руки помогли ему подняться.

Он открыл глаза. Перед ним стоял отец Арсений. Поверх лёгкой куртки был накинут патронташ с перекрестием ремней на груди, на боках висела кобура – справа и слева. В голове всё перемешалось: Месса, Пахом, Арсений, кладбище, конец света, кровь, плоть и он, Немец, в центре этого бездонного водоворота событий, который закручивается всё сильнее.

– Обращаться умеешь? – священник протянул двуствольное ружьё.

Немец инстинктивно кивнул и дрожащей рукой взял оружие. Католик ударил каблуком по хомуту, державшему ногу Немца: то была сгнившая человеческая кисть. Пальцы костлявой руки рассыпались, и культя мертвеца скрылась под мёрзлой землёй.

Где-то позади раздался выстрел. Какая-то тварь с гадким рычанием подбежала к ним: Арсений поднял руку и прицельно выстрелил из крупнокалиберного револьвера марки Smith & Wesson– тварь разлетелась на куски. Мимо прошёл плечистый мужчина в чёрном плаще. В руке его был дробовик, а на голове не было волос. Тяжёлой поступью в армейских ботинках он продвигался вперёд, картечью кромсая врагов, которых становилось всё больше.

Эти твари – ожившие мертвецы – действовали без какой-либо тактики. Их разложившийся вид давал понять, что они умерли много десятилетий, а быть может сотен лет назад: почерневший скелет представлял собой хлипкую конструкцию, полуистлевшие высохшие мышцы, прикрытые лоскутами похоронной одежды, были сухими и ломкими; некоторые кости отсутствовали. Мертвецы были быстры и проворны, но, как и любая гниль – хрупки.

Отец Арсений бросился в бой, оставив Немца наедине с ружьём. Тот стоял и наблюдал странную картину: двое вооружённых людей отстреливаются от ошалевшей нечисти, поодаль криком сотрясает воздух необъятное покалеченное тело – Роман Вагон, – возле костра стоит фигура карлика с огромным членом. И всё это на кладбищенской земле. Если это не абсурд, то что тогда?

Из плена раздумий Немца вырвал высохший мертвец. Набросившись из ниоткуда, он вцепился остатками гнилых зубов в покалеченное пальто. Отбившись прикладом, Фриц расколол его череп надвое и двинулся в сторону костра. Вражеские силы окружали.

Лысый громила крошил мертвяков из своего гладкоствольного дробовика, отец Арсений отстреливался с двух рук, даже Немец завалил пару упырей, а они всё надвигались, бесстрашно бросая в бой свои разлагающиеся тела.

– Отступаем, – низким голосом скомандовал Рэмбо в плаще.

Он побежал обратно, поминутно оборачиваясь и отстреливая мёртвых преследователей. На его спине, настырно вцепившись, висел вурдалак с отсечёнными ногами. В этой сцене Немец смог рассмотреть своего неожиданного спасителя: на вид ему было тридцать пять лет, череп был обрит, лицо выражало обыденное спокойствие, а своим видом он напоминал всех брутальных супергероев американских боевиков одновременно. Если бы Фрэнк Касл, каратель, не имел волос, должно быть, он выглядел именно так.

Сделав последний выстрел, этот Ван Хельсинг схватил Немца за плечо и поволок вон с места битвы. Загоняя очередную пулю калибра 10,9 мм в череп зомби, к ним присоединился отец Арсений.

Побег с кладбища Немец запомнил смутно. Было ещё много стрельбы по пути, а сил оставалось всё меньше. В какой-то момент отец Арсений со своей бритой налысо подмогой буквально волокли Немца под руки. Потом герой с дробовиком отстал, прикрывая отступление остальных.

Сабиров, встречал участников бойни на дороге возле машины и курил. При виде Немца он выронил сигарету изо рта.

– Что случилось? – спросил он отца Арсения.

Священник молча проверил наличие патронов в барабане револьвера.

– А где этот лысый? – спросил следователь снова, усаживая обессилевшего Немца на заднее сидение.

– Заводи, – отрывисто ответил священник.

Сабиров послушался.

Вскоре из леса показался лысый. Он сел рядом с Немцем, от чего машина накренилась – да, этот парень был тяжёл.

Белая Приора с пробуксовкой рванула с места, оставляя кладбищенский ад позади.

ГЛАВА 37

Свет в церкви был тусклым. Собрание было спонтанным и экстренным. Слово держал старший лейтенант Сабиров.

– А ещё я видел его, – Сабиров ненавязчиво показал на крупного налысо бритого мужчину – сподвижника отца Арсения.

Каменотёсы сидели на деревянных скамьях, поставленных полукругом, и внимательно слушали. Их серьёзные лица были погружены в мысли. Когда судьба проводит последнюю черту, опасная близость с которой грозит погибелью, невольно становишься заложником тяжёлых раздумий, следствием которых всегда являются непростые решения.

Отец Арсений молча слушал рассказ Сабирова о галлюциногенном мираже, случившемся в доме Витвинова. Священник выглядел хмурым.

– И мёртвые восстанут из могил… – задумчиво произнёс отец Арсений. – Завтра мы идём на войну.

Он решительно поднялся со скамьи.

– Я предлагаю ударить сейчас, – вставил своё слово лысый громила. – Они этого не ожидают. Мы застанем их врасплох прежде, чем они успеют зализать раны.

– Вин Дизель дело говорит. Вин Дизель херни не скажет – он в девяти «Форсажах» снялся, – заметил Немец.

– Санчес, друг мой, – обратился священник к «Вин Дизелю», – мы не собраны и разобщены. Нам нужно стягивать силы и вооружаться. Если мы выступим неподготовленными, это грозит нам погибелью. Бельфегор ещё слаб, но, боюсь, ни одному из нас не под силу его одолеть.

– Кхм, – кашлянул Немец, – а если я скажу, что есть один человек…

– Он же совсем молод! – одёрнул его Гинзбург.

– Немец прав, – неожиданно поддержал афериста Сабиров.

Все удивлённо посмотрели на следователя.

– Помимо остального в своём сне я видел Лёшу… это был неясный призрак, как размытое пятно. Но это точно был наш Алексей, – старлей немного замялся. – Мне кажется, что он ключ.

– Если верить нашим источникам, это может быть истиной, – заметил отец Павел.

– Так это правда? Человек с большим хером? – удивился Немец.

– Где он сейчас? – вставил следователь.

– Лёша сегодня остался ночевать на работе, – объяснил Гинзбург.

– Нужно его разбудить! – Немец возбудился.

– Пусть мальчик поспит, не будем его пугать прежде времени, – отец Арсений попытался унять его рвение.

– А если вы ошибаетесь? – возразил Гинзбург.

– У тебя есть другие варианты? – Сабиров внимательно посмотрел на него.

– Ну он же ещё мальчишка, – встал на защиту Лёши Агасфер.

– У нас нет выбора, – заключил отец Арсений и мудро добавил: – Влекла же их к тому концу судьба,которой они были достойны… Жертвы неизбежны.

Немец возмутился:

– О каких жертвах ты говоришь?! – он вскочил с места. – Это что тебе агнец какой-нибудь? Это Лёшка наш! Ты слышишь меня, католик?

Отец Арсений смиренно слушал его неистовство всё с тем же невозмутимым видом пастыря. Сдержанность священника не переставала удивлять. Безмятежность этого человека внушала странное чувство уважения. Его дух действительно был очень силён.

– Что здесь происходит? – раздалось со стороны лестницы, ведущей на вершину церковной башни.

Со ступенек сходил Елисей. Его заспанный почти детский вид вызывал непомерное чувство жалости к этому страдальцу. Плечо больного нервно дернулось, тело, охваченное конвульсией, исказилось.

– Ну вот, из-за тебя ребёнка разбудил! – проворчал Немец.

– Что происходит? – снова спросил Саджиотов-младший.

Все молчали. Отец Арсений присел с видом, выражающим одновременно мужество и сочувствие. Остальные неловко отвели взгляд: никто не решался сказать правду. Всё же они были братьями…

Елисей, всматриваясь в лица Каменотёсов, забеспокоился ещё больше. Верхняя губа непроизвольно начала дёргаться, оголяя неровные зубы – прямо как у почившего старшего брата.

– Елисей, присядь, – наконец сказал Сабиров.

Заика, жмуря глаза, послушался.

– Мы знаем, что с братом тебя связывали непростые отношения… Но всё же, он твоя родня… Ты должен принять то, что я тебе скажу, и принять мужественно.

Народ готовился к буре. Елисей в силу своих странных диагнозов был непредсказуем.

– Понимаешь, Елисей, – продолжал следователь максимально деликатно, – на кладбище разразилась бойня и… Семён попал под удар своих… Он мёртв.

Сабиров посмотрел на Елисея. Ему столько раз приходилось сообщать о смертях, видеть чужие скорбные глаза, что он давно свыкся с этой обязанностью, пронося постороннюю боль мимо своего сердца. Но сейчас ему было искренне жаль паренька, убогого никому не нужного калеку – ещё одну жертву этого мира.

Елисей печально опустил голову, судорожно сглотнул. Его длинные волосы спадали на глаза так, что лица не было видно.

– Брат… – еле слышно прошептал он.

Подоспевший к нему отец Павел бережно помог ему подняться и увёл с заседания. Глаза Елисея были грустны, но в них не было слёз.

– Жалко парня, – произнёс Немец, когда послушник и заика ушли.

Неожиданно для всех активизировался Агасфер. Накинув свой сюртук, он направился к выходу.

– Ты куда? – Сабиров бросил вопрос ему в спину.

– Если завтра война, я хочу быть при оружии, – ответил он, не оборачиваясь.

– Оружие есть, – донёсся низкий голос Санчеса.

– У меня своё, – монотонно заметил Агасфер и открыл дверь.

В проходе он столкнулся с Кувалдиным. Мужчины молча разошлись, и спецназовец вошёл внутрь.

– Агасфер, на меня что-нибудь захвати! Ох, уж эти греки… – вздохнул Немец.

– Куда это он? – недоумённо спросил Юра.

– Пусть идёт, – Сабиров махнул рукой.

Кувалдин поздоровался со всеми, пожал крепкую руку Санчеса и, усаживаясь рядом с Немцем, спросил:

– Я многое пропустил?

– Пахом призвал Бельфегора… – рассказывал следователь, погружённый в раздумья. – Маньяки, как и ожидалось, к нему примкнули. Саджиотов мёртв… Втянешься по ходу беседы.

– Арсений, – обратился Немец к священнику, – я, конечно, много дерьма повидал… Но то, что было на кладбище ни в какие ворота не лезет. Может объяснишь по-человечески, что за чертовщина происходит? Я на такое не подписывался.

Католик встал перед всеми, как опытный докладчик, оглядел присутствующих. Убедившись, что занимает внимание всех, он невозмутимо начал, соединив кончики пальцев вместе:

– Вероятно, вас смутили ожившие мертвецы. Это древняя магия. Отец Павел рассказывал вам об Ордене Змееносцев и, полагаю, сообщил об их занятиях некромантией. Однако, – он сложил руки за спину, – никто из нас не предполагал, что Бельфегор и Лиана Розберг – правнучка Рудольфа Розберга – решатся на этот шаг. Живые покойники, которых вы видели – это умершие предки Лианы и прочие приверженцы Ордена. Их не так много, и они довольно слабы и уязвимы, но очень быстры и живучи. Подобное чернокнижие использует колоссальное количество энергии. Урал – это место силы, особенно Южный Урал. Челябинская область кишит аномальными зонами…

– Так вот почему у Игоря на районе люди пропадают… – заметил Немец.

– Адепты тёмной магии часто проводили здесь обряды и шабаши, – продолжал отец Арсений, – неслучайно Распутин приезжал именно сюда. До сих пор у нас не было достаточной доказательной базы причастности Распутина к Змееносцам…

– А Розберги? – задался вопросом Игорь Гинзбург.

– В Городе N про поместье ходили недобрые слухи, но это было давно… Подробности о Розбергах я узнал слишком поздно, из архивов штаб-квартиры Каменотёсов в Петербурге.

– Да уж, гнилая семейка, – Немец откинулся на спинку, закинув ногу на ногу.

– То, с чем мы имеем дело, было начато больше сотни лет назад. Первая русская революция была не более чем ритуалом жертвоприношения в рамках некого тайного обряда, и в переписке Розбергов мы можем найти косвенное тому подтверждение. Но, видимо, что-то пошло не так, обряд не был завершён, и Распутин рассчитывал повторить его в период революции семнадцатого года, однако был убит. Но новая кровь всё равно пролилась. Гидра потеряла голову, но не умерла. Грянула Первая мировая, царь был свергнут. Вспомните, где была расстреляна царская семья…

– На Урале… – в голове Сабирова сложился пазл.

– Печально слышать, что род Романовых угас, – раздался голос Гинзбурга. – Быть может, в своём времени я смогу это предотвратить…

– Александр, извините, но будущее невозможно исправить, – произнёс отец Арсений снисходительно, затем обратился ко всем с повышенной интонацией: – Мы вершим будущее сейчас, и у нас лишь одна попытка. Миллионы людей погибли, став жертвами чужих авантюр в игре тайных обществ и всё это ради сегодняшнего дня, чтобы пустить в наш мир адского князька.

– Но почему сейчас? – озадачился Гинзбург.

– Распутин имел особые знания, он с детства готовил себя к обряду. Таких жрецов как он в современном мире уже не осталось. Без столь могущественного колдуна невозможно дать Бельфегору силу на земле. Полагаю, много лет назад было совершено ритуальное зачатие на очередной мессе, вследствие которого Распутин был перерождён в теле Пахома.

– Ерунда какая-то, – пробормотал Немец.

– То есть это реинкарнация? Как наш Игорь? – раздался вопрос Кувалдина.

– В определённом роде, Юрий, – пояснил священник. – Игорь – это стечение обстоятельств. Признаться, я сам удивлён, что Александр Гинзбург присоединился к нам именно в этот момент. Я не могу найти этому объяснения, кроме как в божьем промысле. Пахом же – это чужой замысел, плод нестандартной духовной селекции, взращённый на убой ради Бельфегора.

– И какой его следующий шаг? – снова спросил Юра.

– Окрепнуть и пережить ближайшие две недели. Девятнадцатое марта по-старому стилю – это первое апреля. В апреле его уже никто не остановит. Он устроит преждевременный конец света. Он уже призвал одного зверя Апокалипсиса в лице Романа Вагона.

– А тварь, которая подняла меня в воздух? Это что за мутант? – поинтересовался Немец.

– Сложно ответить наверняка, но у меня есть догадки. Полагаю, это существо связано с разгромом в музее. Помимо витрин была уничтожена статуя бога Арея. Мне кажется, Пахом призвал одного из четырёх всадников Апокалипсиса – наездника по имени Война.

Кувалдин с Санчесом, сидящие друг напротив друга, – два бывалых вояки – переглянулись взглядом воинственного стратега. Гинзбург озадаченно потупил взгляд; он был растерян. У Сабирова зазвонил телефон, и от неожиданности Немец вздрогнул. Старлей в спешке отошёл ответить на звонок. Жалкое сборище энтузиастов, как оно может противостоять такому страшному злу? Обстановка накалялась.

– А если мы проиграем? – раздался голос вернувшегося отца Павла. – Что тогда?

Отец Арсений глубокомысленно задумался.

– Я не знаю, – смело признал священник своё неведение.

– И что дальше? – спросил Немец. – Жатва? Армагеддон? Серный дождь, кровавые реки? Вагон, поедающий младенцев?

– Это – наш с вами Армагеддон. Конец света пойдёт не по запланированному сценарию. Это Апокалипсис вне очереди. Он непредсказуем.

– Ты предлагаешь действовать наобум? Там карлик с конским членом и каннибал-зомби. Да они без труда устроят нам анал-карнавал. Как ты прикажешь их одолеть?

Отец Арсений опустился на одно колено и вытащил из-под скамейки две громоздких чёрных сумки. Они явно были тяжёлыми. Одну он расстегнул сам, другую предоставил открыть Санчесу.

Сверкая своим отполированным стволом из-под молнии показались Desert Eagle, за ним парочка кольтов, патронная лента для дробовика, несколько упаковок патронов разношёрстных калибров, красавец-арбалет с колчаном болтов и подствольной лебёдкой, старомодный обрез, гарпунные стрелы, два автомата Калашникова, пять лимонок, взрывчатка, огромный мачете в чехле, напоминающий абордажную саблю, два томагавка, кистень с тупым билом, два фальшфейера, три наших «Ярыгина» и аптечная сумка.

Каменотёсы наблюдали за этой милитаристской демонстрацией, кто-то флегматично, кто-то с некоторым удивлением. У многих арсенал вызвал неподдельный интерес, но в то же время понимание, что это мирское оружие не одолеет сверхъестественного Бельфегора, суля лишь мнимую защиту от адских тварей.

– Если кто-то не умеет обращаться с оружием: самое время научиться. Санчес вам поможет, – сказал священник.

Немец взял в руку увесистого «пустынного орла». В состоянии экзальтации он поднёс пистолет ближе. Его довольное лицо искривилось в улыбке; с видом матёрого gangsta он изрёк:

– О да, детка!

– Твою мать, – поразился внушительному боезапасу вернувшийся Сабиров, – я надеюсь, вы знаете, что творите… Звонил Шебр. Говорит, Глонасса видели в Северном районе. Я к нему смотаюсь. И заодно предупрежу Росгвардию – пусть готовятся к мобилизации. Попробуем оцепить кладбище.

Сказав это, старлей застегнул кожаную куртку и направился к выходу.

– Товарищ старший лейтенант, захватите Павлика на обратном пути. Нам понадобятся все люди, – обратился к нему Кувалдин официальным тоном.

Молча кивнув, Сабиров скрылся за дверью.

***

Старая церковь была погружена в сон. Немцу не спалось: его застигла врасплох очередная ночь перед неопределённостью. Тревога по обыкновению прогоняла дрёму, доводя разум до перевозбуждённого состояния предвкушения неизвестности. Сознание, расколотое когнитивным диссонансом, безуспешно пыталось дать ответ, за какой приоритет он борется теперь: собственную шкуру или жизнь других. Его неприкрытый цинизм из последних сил пытался скрыть простую истину его слабости, неумело камуфлируя самобичевание и ненависть к собственной личности.

Немец стоял на площадке церковной башни напротив лестницы, ведущей в наос, в абсолютной темноте. До рассвета был по меньшей мере ещё час. В широкое двухметровое окно совершенно не было видно звёзд, словно их потушили, залив водой небесные костры. Только бледно-розовая луна наливалась всё ярче и сочнее, недобро выглядывая из-за облаков.

Открывшаяся рядом дверь впустила в эту ночь кусочек света. Из своей кельи вышел Елисей.

– Ты не спал? – он подошёл к Немцу.

– Не спится, – холодно ответил Фриц.

– Я тоже плохо спал… – Елисей замялся. – Немец, а как тебя зовут на самом деле?

– Дмитрий, – ответил он неохотно.

– Любимец Диметры…

С минуту они в неловком молчании смотрели в пустое окно.

– Он мучился? – нарушил молчание заика.

– Нет… Всё произошло быстро.

– Знаешь, так странно… Мы всю жизнь были чужими друг другу, а теперь его нет… Вроде бы я должен его ненавидеть, а я его жалею…

– Ты слишком добрый, Елисей, – Дмитрий повернулся к нему, – душа чистая, как у ребёнка. Многие калеки вырастают озлобленными на мир… а ты к нему тянешься и стараешься понять… Не ищешь виноватых в своих проблемах. Мне бы твоё отношение к миру…

– Никогда не поздно всё изменить.

– Люди не меняются… Программа, которую мы в себя заложили, остаётся с нами навсегда.

Елисей промолчал. Постояв ещё несколько секунд, он развернулся и направился к лестнице.

– Елисей, – окликнул его Немец. – Ты заикаться перестал.

Действительно, заика уже не был таковым. За всё это время он не дал ни единого повода усомниться в своём неврологическом и психическом здоровье. Он был нормален. Если бы не темнота, Немец увидел, как Елисей улыбался. Радость накануне войны. Жизнь действительно штука странная…

Отбивая торжествующий такт, ноги Саджиотова-младшего побежали вниз по лестнице.

– Он переродился, – послышался голос отца Арсения из темноты.

– Арсений, – мрачно произнёс Немец, – умеешь ты внезапно появиться. И давно ты здесь?

– Недавно. Ты не спал.

Немец ничего не ответил.

– Все уже проснулись, разбирают оружие…

– Что это за Брюс Уиллис с тобой? – сменил тему Фриц. – Он не особо разговорчив, да?

– Это Санчес ван Хален. Его мать была испанкой, отец – голландец из города Утрехт. Оба были подпольными коммунистами. В конце семидесятых эмигрировали в СССР, где у них родился сын. Они тайно занимались мракоборческой деятельностью… Санчес пошёл по их стопам. Наш Магистр выделил мне его в помощь, специально вызвал из Подмосковья. Он там охотился на ведьму под Зеленоградом. Толковый парень. Если б я знал, насколько всё серьёзно – взял с собой армию таких. Силы Ордена мобилизованы, но время играет против нас.

Отец Арсений через окно заглянул в ночь. Они стояли вдвоём, такие загадочные и задумчивые, покрытые пеленой лунного света, пронизывающего, как рентгеновские лучи.

– Думаешь, у нас есть шансы? – спросил Немец.

– Человек предполагает, а Бог располагает. Но я бы не повёл вас на смерть, так что да, шансы есть.

– Опять ты со своим богом, можешь забыть о нём хоть на секунду?

– Ты всерьёз думаешь, что дьявол есть, но Бога нет? Если есть тьма, должен быть и свет.

– Тьма была всегда, Арсений, – с долей агрессии в голосе возразил Немец, – но тьма – необязательно дьявол… а свет – необязательно бог.

Снова наступило молчание.

– Ты боишься, – произнёс священник.

– Боюсь… – виновато ответил Немец.

– Я вижу, как ты маешься. Не в ладах с собой.

– Боюсь оказаться неправым… – завершил мысль Фриц.

Он посмотрел на священника. В лице Немца читался траурный гнев.

– Я никто, Арсений… Это моя судьба и мой выбор. Человек – такая тварь, она привыкает ко всему. А я отталкиваю людей, чтобы к ним не привыкать… Чтобы они ко мне не привыкали. Потому что рано или поздно я их всё равно ужалю. Строго говоря, мне же на всех плевать кроме себя. Одиночество хорошо тем, что не грозит разочарованием. Сколько раз я наступал на одни и те же грабли, а заканчивалось всё до банальности предсказуемо: страданием. Люди слишком много страдают, ты не находишь? Может быть, дело во мне? В моём отношении к миру? Может я искажённо вижу действительность? Нет… Я вижу саму суть. Лишённый страстей и благ я всего лишь играю с этим миром, дразню его, но рано или поздно он победит. Он всегда побеждает. Возможно, он победит уже сегодня, – Немец снова взглянул на отца Арсения, и в глазах его была такая глубина, жаждущая понимания, что священник её ощутил. – Я хочу хотя бы перед смертью не выглядеть ничтожеством. Не знаю, зачем мне это нужно… но я боюсь, до усрачки боюсь, что меня обвинят в трусости… Это всё равно ничего не исправит, коэффициент полезного действия человека несоизмеримо мал, но мы цепляемся за эту жизнь, пытаясь доказать кому-то и самим себе, что всё это не зря… Глупо… Всё равно всё в итоге сгниёт… Может быть Апокалипсис – действительно единственный выход избавить всех от страданий…

Бравада экзистенциальной лжи на фоне обмана под названием «Мир». Последний момент истины для Немца – успешная исповедь для отца Арсения. Они смотрели друг на друга, каждый при своём мнении, и оба были правы. Молча переговаривались, ощущали чужие эмоции – заблудшая душа и просветлённый проповедник – и кто из них кто?

Ночное небо разверзлось, и тёплый свет неизвестной звезды озарил их лица. Огненные ветра расчерчивали надземное полотно, где-то высоко в стратосфере рисуя косые отрезки, выстраивающиеся в пылающие фигуры. Кометы неслись по небосводу, стремительно покидая поле зрения и оставляя за собой длинный шлейф. Звёздный артобстрел набирал обороты, опуская небесные тела всё ниже. Некоторые из них были такими крупными и летели так низко, что освещали весь город под собой. «Лишь бы солнце взошло», – подумал про себя Немец, глядя на эту завораживающую феерию. Пламя прорывалась сквозь утро, которое так и не наступило. Где-то высоко разливались огненные вспышки, освещая контуры дымчатых облаков. Казалось, в небе разворачиваются боевые действия, битва неизвестных богов, мечущих молнии и льющих лаву вниз, на людей, так неудачно попавших под их горячую руку.

Огромная чёрная птица одиноко парила под оранжево-красным огненным дождём, бесстрашно расправляя свои широкие крылья, с каждым взмахом приближаясь всё ближе к церкви. Её странные очертания становились ясней, пробуждая в умах наблюдателей подозрения. Всё не то, чем кажется…

Внезапный подземный толчок рассредоточил внимание. Взгляды священника и афериста снова столкнулись, и два тела застыли в нелепой устойчивой позе, балансируя на грани равновесия. Короткие секунды вибрации заставили покачнуться, и всё снова замерло, погрузившись в ожидание.

Новый миг, родившись, дал начало неизвестному страху. Нечто крылатое выбило окно, по инерции сбив отца Арсения с ног, и уволокло его с собой в темноту, чудом не зацепив Немца. Дальше были только грохот чего-то тяжёлого, падающего по лестнице, людские крики внизу и выстрелы.

Немец, сгруппировавшись, стоял на коленях у разбитого окна, закрывая голову руками. Осколки ещё звенели. Где-то в городе в диссонанс выли сигнализации. Собачий лай перекрывал невнятные человеческие крики. Небо падало на землю.

ГЛАВА 38

Юра уверенно шёл по наосу, держа в правой руке увесистый топор. Поверх рубашки его тело плотно перетягивали ремни портупеи, на поясе висели два кольта. Мужественное лицо спецназовца было полно решительности: смелость понадобится многим, ведь сегодня уже наступило.

На улице ещё было темно, лишь изредка зарево комет освещало город под занавес метеоритного дождя. Где-то гремели сирены: пожарные, медицинские, полицейские – службы спасения спешили вкусить плоды этого безумства, дополняя его хаос какофонией звуковых сигналов. Город приходил в себя после сна, оклемавшись от которого стремительно попадал в капкан ужасов наяву.

– Откуда топор? – Гинзбург бежал к Кувалдину навстречу. В руке «Игоря» был обрез.

– Снял с пожарного щита за углом. Где эта тварь?

– Вылетела через окно, – он указал на оконный проём с торчащими в раме осколками стекла.

Следом за Кувалдиным бежали отец Арсений и Немец. Рубашка священника была разорвана, голова разбита. В правой руке он сжимал пистолет.

– Все целы? – спросил католик.

– Все. Что это было? – Гинзбург был напуган.

– Всадник по имени Война… – отец Арсений осмотрелся. – Где Санчес?

– Пустился в погоню.

Святой отец, не придавая значения своим ранам на голове и расцарапанной груди, на которой сквозь лохмотья рубашки начинала проступать кровь, миновал прячущегося за скамьёй Елисея и отца Павла, растерянно сидящего рядом с «Ярыгиным» в руках. Отец Арсений – солдат на поле святой брани, воин Господа с крупнокалиберным револьвером в руке.

Прежде, чем он дошёл до выхода, дверь распахнулась и громила ван Хален всё с тем же невозмутимым выражением лица вошёл внутрь, заперев за собой ворота.

– Господа, нас окружают, – совершенно спокойно поспешил заявить он.

– Что ты видел, Санчес? – священник был озабочен.

– Положение неважное, – по-армейски докладывал ван Хален. – Они подбираются с флангов.

– Они? – удивился Немец.

– Два десятка. По меньшей мере. Это только то, что я видел, – отчеканил мракоборец.

– Забаррикадируемся и будем держать оборону, – вставил своё слово Юра. – Патронов хватит?

Санчес кивнул.

– Так, подождите… – начал Немец, но был прерван Елисеем:

– Смотрите!

Задрав голову и удивлённо открыв рот, он широко распахнутыми глазами следил за потолком. Переползая по потолочной балке, вниз головой на четвереньках по церкви передвигался отвратительный мертвец. Остатки высохшей мумифицированной плоти чёрного цвета облегали его кости, сгнившая одежда кусками свешивалась вниз. Покойник замер и внимательно посмотрел на людей, ошарашенно наблюдающих снизу за незваным гостем с того света.

Отец Арсений вскинул свой Smith & Wesson.

– Иногда наступают моменты, – сказал он, прицеливаясь, – когда даже служитель Господа берётся за оружие.

После поражения метким выстрелом мертвец, беспомощно барахтаясь, упал на пол. Подоспевший Санчес ван Хален мощным ударом ноги растоптал голову вурдалака в прах, оставив на её месте отпечаток армейского ботинка.

– Вот же твари! – воскликнул Немец. – Арсений, черти святой круг!

– Что, в Бога поверил? – спросил священник перезаряжаясь.

Рассветный час прошёл в установке баррикад. Санчес с Кувалдиным перетаскивали скамейки, перекрывая вход, остальные, забравшись на высокие окна высматривали противника. Вход на лестницу, поднимавшуюся в башню с разбитым окном, был предусмотрительно завален. Отец Арсений руководил обороной.

– Слушайте, а что мы здесь делаем? – свесив ноги, Немец сел на подоконник. – Драть когти надо. Нас сколько? Раз, два и обчёлся. А их – армия!

– Дмитрий, – обратился к нему священник, – не мути воду. Ретироваться нет причин. Я не вижу существенной угрозы. На открытой местности мы уязвимы. Здесь мы имеем шанс сдержать натиск противника.

Пистолет «Грач» в руках отца Павла разразился выстрелом, вонзив девять миллиметров свинца в сгнившую плоть мертвеца за окном. Из ровного пулевого отверстия на стекле тянуло свежим воздухом.

– Прикрывайте друг другу спины. Эта нечисть любит нападать сзади. Откройте окна: они всё равно их не удержат, – сказал отец Арсений, забираясь на подоконник.

Мертвецы действовали бездумно и хаотично. В их нападениях напрочь отсутствовала организованность, что делало их лёгкими мишенями. Атаки были спонтанны и имели волнообразный характер: томительные периоды затишья сменялись рецидивами наступления. Отец Арсений сидел в самом большом окне фасада, охраняя основной вход.

– Арсений, как они нас нашли? – крикнул Немец, сделав очередной выстрел из Desert Eagle.

– Отец Кирилл выдал наше местоположение, – священник, сидел на подоконнике, опустившись на колено и внимательно следил за местностью. – Видимо, он считает, что мы представляем серьёзную угрозу.

Сказав это, он неспешно поднялся на ноги с обеспокоенным видом.

– Покиньте свои позиции и немедленно отступайте к машине, – обратился отец Арсений ко всем.

Каменотёсы несколько секунд стояли в замешательстве, настороженно глядя на своего предводителя.

– Что там? – боязливо поинтересовался Гинзбург.

– Враг, который никому из вас не по зубам.

Ловко спустившись с подоконника, священник схватил сумку с остатками оружия и направился в противоположную от выхода сторону. Санчес молчаливо взял вторую. Остальные пошли за ними. В этот момент послышались удары в дверь. Присутствующие замедлили шаг, оглядываясь. Неожиданный посетитель был очень настойчив.

– Живо! – прозвучал командный голос отца Арсения.

Они бежали потайными плохо освещёнными коридорами церкви, стройной колонной, след в след, гонимые страхом и инстинктом самосохранения. Треск взломанной двери и грохот перевёрнутых скамеек догоняли беглецов, знаменуя падение последнего оплота Братства Каменотёсов. Приближающийся рёв толпы разъярённых мертвецов был последним, что донеслось до уха отступавших, прежде чем свет взошедшего, возможно, в последний раз Солнца встретил их приветливой жёлтой вспышкой.

Выбросив своё тело на улицу, шествующий впереди всех Юра кинулся к родной десятке, стоявшей неподалёку от низкого забора. Умеючи перемахнув через ограду, он, не останавливаясь, вонзил топор в препятствовавшего ему мертвеца: живой труп распался, остатки гнилого тела стали покойны. Шарахаясь от то и дело возникающей нечисти, Каменотёсы, уже замеченные основными силами неприятеля, покидали территорию церкви.

Посветлевшее небо ещё бороздили редкие метеоры.

– Заводи, заводи, заводи! – Немец последним втиснулся на заднее сидение десятки. Санчес ван Хален со всем арсеналом тяжело опустился на дно багажника.

ВАЗ-2110 с трудом тронулся места.

Мертвецы бесстрашно бросались на автомобиль, попадая под колёса, цепляясь за крышу, исторгая из себя жуткие крики, психологически травмируя и эмоционально подавляя неокрепшие умы наиболее уязвимых пассажиров десятки. Ван Хален, вооружённый своим преданным дробовиком прикрывал отступление, расположившись в багажном отсеке.

Очередной отчаянный мертвец прыгнул на автомобиль сверху: Немец выстрелил в крышу в попытке от него избавиться.

– Машину не порти, – сухо сказал Юра.

– Ты можешь ехать быстрее? – послышалось в ответ.

– Лучше дверь держи.

– Шайтан-машина! – выругался Немец, держась за ручку дверной створки, которая отказывалась закрываться.

Когда автомобиль выехал на дорогу, позади раздался взрыв, как следствие радикальной меры обороны Санчеса ван Халена, бросившего гранату в стаю бегущих врагов. Облако пыли поднялось в воздух, а из него посыпались мертвецы с оторванными конечностями, во главе которых шёл невысокий человек в длинном балахоне. Осквернённая церковь оставалась позади.

– Куда мы едем?! – вопил Немец, перекрикивая рёв машины.

– В секс-шоп, – уверенно ответил отец Арсений. – Мы должны привести его к Лёше.

Момент истины неумолимо подходил к своей сути. Время безжалостно летело вперёд, обгоняя не убиваемую десятку Кувалдина. Неизбежный исход событий нетерпеливо приближался.

Кувалдин резко затормозил, чуть не наехав на человека, бросившегося под колёса. Пешеходом оказался мужчина, чуть за тридцать, в очень возбуждённом состоянии и с глазами, преисполненными одержимостью. В его руке был транспарант, гласивший: «Ад – на земле». За ним шли с десяток последователей.

– Раскайтесь, грешники, судный день уже наступил! Раскайтесь, пока не поздно! – в лице безумного проповедника узнавался старый знакомый, встреченный однажды Немцем и Лёшей в те времена, когда мир ещё был прежним. Агрессивно верующий, условно прозванный Фрицем «Иисусом» продолжал: – Путь грешников вымощен камнями, но на конце его – пропасть ада! Как Содом и Гоморра и окрестные города, подобно им блудодействовавшие и ходившие за иною плотью, подверглись казни огня, так точно будет и с вами!

Автомобиль двинулся дальше, а проповедник, высоко подняв свой «жизнеутверждающий» плакат над головой, продолжил кричать:

– Мы умрём и будем, как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать!

***

Секс-шоп «Онаний рядом» представлял собой этакий «храм любви» столичного масштаба: по истине Клондайк для настоящих ценителей сексуального экстрима и уставших от скучного секса обывателей. Это был супермаркет с длинными рядами стеллажей, тремя примерочными, дополнительными отделами и несколькими экспозициями с манекенами. Провинциалам и консерваторам он казался диковинным европейским музеем, в то время как для знающих гурманов страсти и похоти «Онаний» был настоящей находкой, которую со сладостным вожделением они спешили использовать по назначению. За неимением других аналогов сюда съезжались люди со всего Урала в попытке обрести тайную радость, о которой не в каждой компании решишься поведать. Секс – это религия XXI века, а вышеупомянутое заведение было церковью, где обитали её волхвы – Лёша и Таня.

Секс-шоп формально являлся частью торгового центра «Майтул» – наиболее амбициозной развлекательно-потребительской коллаборации Города N, – однако по факту выступал в роли автономной структуры в виде пристроя в стиле хай-тек, не имеющего с торговым центром общих входов и выходов. «Онаний рядом» на особых правах имел индивидуальный режим работы, открываясь на час раньше «Майтула» – ровно в 9:00.

На часах было без пяти.

Скрипучие тормоза десятки оповестили о её прибытии ближайшие два квартала. Первым из салона вывалился Немец, рухнув на асфальт, едва машина прекратила движение; за ним, как неудачно укомплектованные шпроты, выбрались остальные. Санчес выпрыгнул из багажника, громко приземлившись на землю. Мимо пронеслись две полицейские машины, явно превышающие скоростной режим; по тротуару шаталась толпа зевак, не ведающих, что с минуты на минуты у стен секс-шопа развернётся эпическая битва за право человечества и дальше совершать нелепые попытки оправдания своего существования; где-то в нескольких кварталах отсюда чёрный дым поднимался высоко над крышами домов. Стаи птиц накрывали собой город, застилая потускневшее солнце и побледневшее небо. Пернатые неслись на восток, будто паникующие крысы, бегущие с корабля.

– Немец, пойдёшь со мной, – приказал отец Арсений, направляясь к секс-шопу. – Возьми автомат и аптечку.

Схватив «Калашникова» и набор первой помощи, Фриц поспешил войти в обитель тайных желаний и запретных практик следом за священником. Санчес, Гинзбург, отец Павел, Кувалдин и Елисей остались снаружи: разбирать остатки оружия и амуниции. Началась подготовка к обороне.

– Подождите, мы ещё не открылись! – бросилась к отцу Арсению девушка с соколиным носом. – Немец, ты что здесь делаешь?

– Дочь моя, мы творим святое дело, – сказал католик, пройдя мимо неё, и вместе с Немцем скрылся за дверью Лёшиного кабинета.

Там за столом сидели трое: Лёша – молодой перспективный юрист с нестандартными взглядами на любовь; ДимПёс – осипший голос своего поколения; Рома Хард – бледный напуганный студент-медик, не понимающий, как его угораздило ввязаться в эту историю. На полу стояла расстеленная раскладушка.

– Вы какого здесь делаете? – строго спросил Немец, не ожидавший увидеть здесь двух закадычных друзей.

– Мы к Лёше приехали… – оправдывался Антон. – Когда увидели, что творится на улице – сразу примчались.

– У Лёши сегодня важная миссия, – важно вымолвил священник.

Алексей слушал рассказ отца Арсения молча и напряжённо. Уразумев всю значимость своей персоны, он опустил слегка потерянный взгляд. Антон и Рома вели себя более живо, но в их порывистости явно читались черты растущего беспокойства.

– Но почему я? – наконец спросил Лёша.

– Потому что мой нефритовый стержень гнётся, как ивовый прут, – откликнулся Немец. – Вся надежда на тебя, стойкий оловянный солдатик.

– Алексей, я оставлю с тобой Немца, а сам отправлюсь наружу, защищать стены этой… твердыни. Оставь страх и иди на свет, – напутствовал отец Арсений.

Священник посмотрел на Алексея взглядом, полным надежды и сочувствия. В нём улавливалась тонкая черта грусти, и её отголоски, резонируя по комнате, заражали присутствующих бесконечной меланхолией.

– Да поможет тебе Господь, – отец Арсений двумя перстами перекрестил юного юриста и вышел за дверь.

Немец подошёл к другу и слегка приобнял его за плечи, ободряюще сказав:

– Такие дела. В твоём члене великая сила, брат.

Беззаботных пешеходов, прогуливавшихся открыв рты и снимающих конец света на камеру телефона, пришлось разгонять силой угроз и внушающим убеждение видом Санчеса ван Халена. Александр Гинзбург, будучи человеком волевым, соизволил биться на улице и встречать неприятеля лицом к лицу; Елисея, отца Павла, Антона и Рому как наименее полезных и неопытных солдат сопроводили в павильон секс-шопа, в тыл. Им выделили оружие (кистень и один пистолет на двоих для Харда и ДимПса, второй – лично в руки отцу Павлу, третий – Елисею) и соорудили баррикаду, нагромоздив полки, стеллажи и интимные приспособления особенно крупных размеров. Отцу Павлу поручили прикрывать Немца: он занял ближнюю к нему позицию. Таню спрятали в стол, чему она усиленно сопротивлялась, но доводы Немца, угрожающего показать свой «обрубок», который всенепременно будет преследовать её в ночных кошмарах, убедили подчиниться. Остальные Каменотёсы из числа дееспособных заняли позиции на подступах к магазину.

Весеннее утро, раскалённое бурей эмоций, становилось всё жарче. Город с каждой минутой всё больше погружался в бездонный Тартар; люди, видимо, наконец осознав опасность происходящего, спрятались, те же немногие, чьё любопытство было сильнее здравомыслия, периодически появлялись на улице. Вдалеке кто-то кричал, но не было времени помогать несчастным – враг был на пороге. Квартал выглядел покинутым, редкие автомобили казались заблудившимися овечками, сбившимися с пути в поисках стада; даже снег здесь сошёл раньше, чем в остальном городе, обнажив неприглядную сущность и противную изнанку пустоты, холода и смрада. Город вымирал и одновременно оживал, перерождаясь в нечто новое и до жути противное, и это что-то подбиралось всё ближе, смыкая свои коварные клещи вокруг уцелевших Каменотёсов. Все ждали подкрепления в лице Сабирова и Леухова, а заодно, быть может, батальон бравых солдат из местной воинской части. Агасфер был недоступен. На севере появился ещё один столб дыма…

Силы противника не заставили себя ждать. Их натиск был ещё слаб, но всеобъемлющ: мертвецы медленным потоком сыпались со всех сторон, выбрасывая свои тела из-за углов и с крыш зданий. Четыре солдата, сражающиеся за мир живых: отец Арсений, Юра Кувалдин, Санчес ван Хален и Александр Гинзбург – оборонялись из импровизированных укреплений, стараясь не расходовать понапрасну патроны, которые и без того далеко не всегда попадали в цель. Боеприпасов становилось всё меньше, а количество врагов неумолимо росло, и в определённый момент реакция стала подводить.

Мертвец напал на Гинзбурга со спины, вцепившись гнилыми зубами в плечо, и выволок рыцаря из уличного редута. Наступавшие своры нечисти сплотили ряды, подставляясь под беспощадные пули отца Арсения, Кувалдина и ван Халена, и скрыли Игоря за своими костлявыми спинами. Тогда раздался выстрел. Пронзительный и отрывистый, он рассёк воздух, как топор палача рассекает шейные позвонки приговорённого. Он был одинокий и внезапный, но не принадлежал никому из этого маракоборческого квартета, вмешиваясь в битву из вне, оказывая незримую поддержку. Второй. Третий. Мертвецы падали, сражённые пулями, их хрупкие черепные коробки превращались в костяные черепки, а среди них Александр Гинзбург, в крови, отбиваясь от недобитых упырей посредством томагавка прорывался к своим товарищам по оружию. Наступление замерло, безмозглые твари замедлились, продолжая получать пули, и тогда появился он… Он плыл по воздуху, а его тень скользила по земле; тело было тёмным, а за спиной росли перепончатые крылья, которые, громко взмахивая, держали чудовище налету. Он парил над Каменотёсами, как стервятник, временами пикируя в попытке ухватить одного из них, а затем снова взмывал вверх. Его портрет дополняли четыре тёмно-жёлтых, как зубы старухи, рога и длинные совиные когти на руках и ногах. Матовая кожа была покрыта плотными наростами и бородавками, а уродливое лицо напоминало морду мифического рептилоида. Так вот как она выглядит – обещанная отцом Арсением война.

Раздался новый выстрел неизвестного стрелка. Пуля угодила в крылатую тварь, вынудив её лавировать между крыш. Силуэт человека в чёрном метнулся по кровле пятиэтажки напротив, меняя позицию. В его руках была снайперская винтовка. Незнакомец был облачён в сюртук, перчатки и тёмные очки; он двигался легко и непринуждённо. Искушённый в этом кровавом ремесле, он мастерски орудовал винтовкой, которая метко, но небрежно плевалась в тело крылатого всадника по имени Война. Грамотно наученный своим дядей Спиросом, буквально взращённый на крови, это был он – киллер в отставке Агасфер Левентис.

Крылатый демон поднялся выше, сквозь пули прорываясь к крыше пятиэтажки, в попытке настичь противника. Он оставил отряд отца Арсения внизу, предоставив его своим разлагающимся пешкам, а сам ринулся на расправу с неугомонным греком.

Разъярённый чередой снайперских пуль, демон поднимался всё выше, когда внезапно сам стал добычей: с фонтаном чёрной, как нефть, крови из его плоти вырвался стальной гарпун. Гарпун был привязан к лебёдке, лебёдка – закреплена на арбалете, арбалет держали крепкие руки Санчеса ван Халена. Чудовище вскрикнуло скрипучим стенанием стаи чаек и прекратило подъём, предоставляя тем самым Агасферу возможность укрыться. Демон извивался и кружил, рвался на свободу, пытаясь мощными рывками сорваться с привязи, но крюк крепко впивался в его тело. Мракоборец с голландскими корнями с трудом держался на ногах не в силах в одиночку противостоять адской напористости Арея. Временами его тело теряло под собой опору, оказываясь парящим в воздухе: в такие моменты Юра Кувалдин, цепляясь за ван Халена, спускал его с небес на землю.

Мертвецы продолжили наступление. Посреди улицы двигалась толпа из нескольких десятков упырей: покалеченные, убитые временем, изуродованные солдаты, проклятые своим господином. В паре десятков метров они остановились. Неуклюже расступившись, они дали дорогу своему хозяину – великому князю Бельфегору в теле юродивого Аркадия Пахома. Он важно вышагивал вперёд, а его длинный балахон волочился по земле, ассиметричная борода выглядывала из-под капюшона, а под полой мантии в эрегированном состоянии угадывался титанический половой орган.

Битва прекратилась, стрельба стихла. Все затаили дыхание перед лицом судьбы, в ожидании того, что на этот раз покажет её благородный перст. И тогда ван Хален воспарил. Он летел, как поднятый башенным краном груз, пока не врезался в стену, по отвесной поверхности которой его тащил демон Скиф. А после дом закончился… Санчес повис на лебёдке, а крылатый бес, как сказочный дракон, увлек его за собой. Как сказал классик: «Колдун несёт богатыря»… Затем, вместе с демоном, он скрылся из виду, пропав за крышами многоэтажек.

Каменотёсов осталось трое. Они с грустным смирением проводили взглядом ван Халена, не в силах что-либо предпринять, и их внимание снова вернулось к Бельфегору. Борода на лице жуткого деда безобразно шевелилась. За спиной демона возникли ещё три фигуры: ренегат отец Кирилл, подло предавший идеалы братства, ведьма Лиана Розберг и сумасшедший художник Епифан Землицкий.

Лицом к лицу с врагом… Без каких-либо шансов на победу… Каменотёсы ждали.

– Арсений! – отец Кирилл вышел вперёд. – Ты всё сражаешься? Ради чего твоя борьба? Разве твой бог вознаградит тебя? Только мы можем дать свободу, за которую не попросим ничего взамен.

Сладкоречивый предатель подошёл ближе.

– Кто твои друзья? Возможно, они разумнее тебя, – Кирилл нахально подошёл почти вплотную к Александру Гинзбургу. – Твоё лицо мне знакомо.

По щеке человека восемнадцатого столетия стекала кровь из рассечённой брови, изорванная куртка была окрашена в красный цвет, во взгляде читались презрение и юношеская дерзость. Резво вскинув окровавленную руку, Гинзбург нанёс мощный удар правой в физиономию отца Кирилла, разбив его очки и повалив предателя наземь. Мальчишка стал рыцарем.

Беспомощный священник, неразборчиво пыхтя что-то себе под нос, пытался прийти в себя, ошеломлённый подобной наглостью и силой нанесённого удара. Епифан и Розберг бросились к нему на помощь, и лишь Бельфегор стоял не шелохнувшись. Он медленно снял капюшон.

– Да кто ты такой? – остервенело процедил сквозь зубы Кирилл, вытирая кровь с рассечённой губы.

– Я тот, кем должен быть ты, – гордо ответил Гинзбург.

Где-то на том конце дороги послышался рёв мотора. Звук приближался и, судя по звуку двигателя, автомобиль набирал обороты. Пахом бесстрашно развернулся, встречая автомобиль грудью, и через секунду белая Приора врезалась в толпу нежити, разметав их конечности по улице. Предводителя бессмертных откинуло на несколько метров в сторону. Остатки его тела врезались в стену здания напротив, хребет переломился и голова запрокинулась назад. Машина, резко затормозив, развернулась на триста шестьдесят градусов и остановилась, выпуская из-под капота клубы дыма.

В спешке, пользуясь секундным затишьем, из автомобиля выбрались старший лейтенант Сабиров и Пашка Леухов. Вымотанные жалкие остатки Ордена Каменотёсов, не имеющие сил на проявление эмоций, встретили их с облегчением.

– Все целы? – спросил следователь.

– Пока непонятно… – ответил изнурённый сражением Гинзбург.

– Что дальше?

Планы требовали незамедлительной коррекции: угроза по силе сопоставимая со стихией возникла внезапно, показавшись из-за угла. Раскидывая и топча попавших под руку живых мертвецов, несокрушимый Роман Вагон – животное на службе князя тьмы, – подобно лавине, одной рукой перевернул Приору и жадно уставился на новую добычу.