Тропа до звёзд. Часть 1. Глава 1

Сам по себе транспорт серии «Нарвал» не являлся космическим аналогом древних океанских кораблей. В том смысле, что у него не было объёмистых трюмов или многочисленных пассажирских кают. Нет, у экипажа имелись свои жилые площади — порой приходилось в прямом смысле дневать и ночевать на работе. Проще выходило перекантоваться в казённом уюте каюты или кубрика, чем гонять в гравитационный колодец или до терминала штатный челнок.

Больше всего корабль напоминал рыбий скелет. Вот крупная, вытянутая «голова» кабины, вот «хребет» с консолями-«рёбрами» и закреплённым сверху «плавником» энергетической установки, вот «хвост» с развёрнутым оперением сенсорных мачт. Поднимающиеся с планеты лихтеры с грузом и пассажирами облепляли остов, фиксируясь на консолях и словно создавая «плоть» этой межзвёздной «рыбы». Которая, в отличие от них, никогда не смогла бы нырнуть в глубины атмосферы и дотянуться до «дна» — до поверхности планеты.

Саймону порой вспоминалась та пара месяцев, которую он провёл на лодке дяди Анджея. Тот в своё время, после очередной размолвки с ныне уже покойным дедом, послал всю родню на дальний вектор, отказался от прав, привилегий и доли в Семье, получил полагающуюся по Укладу Семей компенсаторную пенсию и купил себе яхту. Морскую, как в старину. И уплыл на ней куда-то в сторону Фиджи. Ловить рыбу, загорать на палубе и перевозить всякую мелочевку между островами.

Дядя Анджей был гей. Естественно, это вызывало трения. Настоящий Фишер обязан хоть тушкой, хоть чучелком, но произвести на свет потомство, и желательно побольше. Талант лоцмана не манифестировал себя в брате будущего главы Семьи, но это не имело значения. Неуловимый ген, отвечавший за способность чувствовать пространство, улавливать колебания массы и во мгновение ока переноситься, делать шаг по звёздной тропе из одной точки галактики в другую — он мог проявиться и через поколение, и даже через два. Кровь лоцманов оставалась драгоценностью. Дар оказался редок, научными методами принципиально невоспроизводим, и между человечеством и иными мирами всегда маячил призрак молчаливой, устрашающе одинокой пропасти. Поэтому Анджея осуждали.

У дяди Анджея был любовник — и многочисленные друзья. Ни разу ни один из них не допустил в сторону Саймона каких-либо сальностей или намёков. Ни разу не упомянул о том, что молодой человек мог бы пересмотреть свои взгляды на половую жизнь. Самому будущему курсанту стукнуло на тот момент лет пятнадцать, и вкусы его, как ему тогда казалось, уже вполне сформировались. Казалось, конечно, ошибочно, но общая тенденция светила ясно: в будущем Саймон вполне мог стать новым «племенным жеребцом» Семьи. Когда подобные безрадостные мысли накатывали на подростка, дядя Анджей молча вручал ему гарпун — и они плыли куда-нибудь за риф, ловить массивных тунцов и проворных марлинов.

Именно на марлина походил собой корабль при взгляде со стороны. В момент перехода лоцман всегда как бы покидал своё тело и видел происходящее в комплексе. У каждого это происходило по-своему, но в одном сходились все: ты словно удерживал здоровенную, неудобную тушу из металла и керамокомпозитов на руках. А вокруг шуршал, пульсировал и переливался огнями древний космос. Жутко — и монументально, до судорог в душе прекрасно. Жалко только, что художников среди лоцманов практически не было. Не поощрялось.

Из субъективно бесконечного транса вырвало прорывающееся в голосе капитана раздражение. К слову, вполне понятное.

— Мы на границе экзосферы Нового Эдинбурга. Лоцман, вы нас в термопаузу воткнуть хотите?

Саймон открыл глаза. Не самое необходимое действие: смарт, замкнутый на корабельную сеть, уже начал транслировать картинку, снабжённую векторами, коридорами, пиктограммами и пояснениями. Мда, увлёкся малость.

Среди лоцманов считалось эдаким шиком «притереть» судно вплотную к атмосферному пределу для межзвёздных кораблей. Те, естественно, никогда не шли на посадку, ревя двигателями и мужественно преодолевая встречные потоки бушующей на обшивке плазмы. Подобные выдумки стоило оставить на совести режиссёров тридео. Во-первых, гравитационные зеркала работали бесшумно. В том числе и на взлётно-посадочных модулях, которые по старинке называли «лихтерами». А во-вторых, конструкция межсистемного носителя не предусматривала манёвров в атмосфере. Максимум — приблизиться к точке оптимальной дистанции высадки. И не впилиться при этом в соседей по орбите.

Впрочем, Саймону лоцманские понты были до фотосферы. Просто он, несмотря на всю свою показную небрежность, грешил некоторым перфекционизмом. И в данный момент морщился от совершённой ошибки.

— А вы куда смотрите? — огрызнулся он, не желая признавать промашку. — Ваш корабль, вы и командуйте.

Капитан снова сдвинул нейромаску и уставился на хама. «Вот же, — подумалось Саймону, — здоровый, крепкий сорокалетний мужик, наверняка уже не меньше полусотни тысяч налёта. А приходится терпеть эдакого молокососа с гонором. Меня, то есть». Он дёрнул уголком рта и попытался сформулировать извинения так, чтобы не звучало обидно ни для кого из присутствующих, но тут на мостике моргнул свет.

А вслед за этим пришло непонятное. Пугающее. Чуждое.

Сколько Саймон себя помнил, он всегда ощущал мир вокруг. Не только зрение, слух, обоняние и осязание — постоянно было что-то ещё. «Нюх на массу», — как шутили курсанты. «Барионное видение», — как предполагали некоторые учёные. Это что-то и отличало «ходоков до звёзд» от простых «пешеходов» — как иронизировали в лоцманской среде. Юмор, естественно, был злой.

Саймон никогда не терялся в невесомости. Он всегда мог сказать, с какой стороны находится гравитационный колодец. Он мог почувствовать приближение корабля на встречном курсе. На поверхности планеты эти чувства оказывались спутаны, приглушены — масса геоида, строения, люди, машины. Впрочем, определить, что за углом кто-то стоит и ждёт, труда никогда не составляло. Это отменяло любые сюрпризы — как приятные, так и не очень.

И вот теперь всё это пропало.

Лоцман висел в силовом поле, в пределах загона, и от удивления не мог произнести ни слова. Зато слова нашлись у первого пилота, который вышел на капитанский канал из своего компартмента:

— Что за ерунда? У меня коррекция не отрабатывает.

Капитан нахмурился, вернулся в сеть и уточнил:

— Что значит, не отрабатывает? Диагностика движков есть?

Отозвался второй пилот:

— Нет, и у меня тоже. Спросите у машинного, что они там намудрили.

— Принято. А ведь чиф словно чуял засаду… — пробурчал капитан, а затем обратился к Саймону: — Лоцман, перенесите нас на стабильную орбиту.

— Не могу, — сквозь зубы прошипел тот.

Молчание длилось пять секунд. Затем капитан ровным, усталым голосом произнёс:

— Я не вполне понял. Повторите?

— Повторяю, — ядовито выплюнул Саймон. — В силу не зависящих от меня причин не могу осуществить перенос судна на безопасное от планеты расстояние. Кэп, — он поёжился, обхватил себя руками и уставился куда-то за командирскую консоль, — я космоса не чувствую.

Собеседник ещё пару секунд переваривал услышанное. Затем окончательно стянул нейромаску, деактивировал силовые амортизаторы, отстегнул ремни и встал из ложемента.

— Что. За. Хрень, — раздельно произнёс он. — Как это, «не чувствую»?

— Ну, вот так, — сощурился Саймон, подплыл к границе загона, опустился на палубу и сделал шаг в сторону. — Словно отрубили от пространства. Такого раньше не случалось.

— Прыжковый синдром? — озабоченно уточнил капитан. Нет, всё-таки нормальный он мужик. Не бросился обвинять, не начал паниковать. По лицу видно, что параллельно просчитывает варианты и прикидывает шансы. Саймону до его выдержки оказалось далеко. Он отключил загон и уселся на край постамента, стараясь не выдать дрожь в коленках.

— Другое. Синдром появляется только после перенапряжения. И начинается не сразу. И лоцман всё равно чувствует мир — просто он… Устаёт. Как старик от жизни, — попытался он дать внятное объяснение. Капитан кивнул.

— Ясно, но мне это не поможет, — не возвращаясь к маске, он махнул рукой над консолью. — Пилотажный, порадуете?

— Никак нет, — голос первого был глух и растерян. — С машинным-то что?

Капитан хлопнул себя по лбу и переключился.

— Чиф, у нас тут проблемка…

— Драть нас всех через мезон проблемка! — гаркнуло в ответ. — У меня все, все ходовые генераторы потухли! На аварийке тянем!

Саймон с интересом понаблюдал, как самый главный человек на корабле жуёт губами.

— Перезапуск?

— Пробовал, — отрезали с той стороны.

— На холодную?

— Пробовал.

— Ну… На горячую?

— Да пробовал я, коротыш мне в дышло! — кипело в канале. — Да, без приказа. Но сам понимаешь…

Капитан понимал. Понимал и лоцман: старший механик лично отвечал за любые неполадки в своём хозяйстве. Если что-то шло не так, и можно было решить проблему, не привлекая внимания начальства — восемь из десяти стармехов постарались бы провернуть дело тихой сапой.

И тут корабль вздрогнул. Капитан молнией бросился к ложементу, схватил нейромаску, изучил диагностику.

— Отделился наш челнок. Телеметрия с борта заблокирована, удалённого контроля нет, — констатировал он. — Мне одному это не кажется совпадением?

Совпадением это не казалось никому. Тут же прорезался пост обороны:

— Кэп, мы санкционировали вылет?

— Ни в коем разе, — с оттенком злорадства отметил тот. — Можете аккуратно пробить ему зеркало? Чтобы не развалился до появления силовиков?

Оборона откашлялась.

— Со всем уважением, кэп, но пока генераторы по нулям — я могу только вытянуть палец и сказать «пиу-пиу!» Что там у нас происходит, к слову?

— Работаем, — лаконично отрезало начальство, снова отключилось и устало потёрло лицо. — Нет, ну вот же гадство…

Впервые Саймон наблюдал, как человек в экстремальной ситуации изо всех сил старается держать марку. Сам он, если честно, был на грани отчаяния. Пространство продолжало молчать, и это угнетало даже больше падающего на планету корабля. Тишина. Одиночество. Бессилие. Больше всего на свете молодой лоцман ненавидел бессилие.

И когда уныние стало сменяться яростью — он словно что-то почувствовал. На самой грани, на полувздохе, на полувзгляде. Знакомое дуновение эфирного ветра, голос материи и отклик структуры Вселенной. Звон в ушах и щекотка в мизинцах. Пение гравитации… Он вскочил.

Да, что-то определённо есть! Продолжая распалять себя, Саймон потянулся, поднялся на цыпочки, рванулся…

И сделал шаг.

И оказался в собственной каюте. Далось ему это, прямо скажем, нелегко. Руки дрожали, ноги подламывались — словно он только что пытался перетащить с орбиты на орбиту целый планетоид. Пот заливал глаза, и шатало, как после удачного вечера. Но ведь получилось!

Решение пришло как-то само собой. Прислонившись к стене, чтобы не упасть, и выдернув из держателей аварийный комплект, он развернул лёгкий скафандр, проверил кислород и аккумуляторы, влез внутрь, пристегнул на пояс штатный шокер-парализатор… Со смарта раздался голос капитана.

— Лоцман, вы что там творите?

Саймон мотнул головой, пытаясь разогнать звёздочки перед глазами.

— Некогда, кэп. Попробую постучать в шлюз к беглецам.

Секунда раздумий, потом по связи одобряюще уточнили:

— Получится? Посылаю к вам отделение космопехов, возьмёте с собой.

— Не стоит, — отбился Саймон, собирая себя в фокус и проводя затверженные процедуры тестов. — Я всё ещё словно подушкой хлопнутый. Если промахнусь…

— Если промахнёшься, — внезапно перешёл на «ты» капитан, — погибнем все. Лихтеры ведь не отстёгнуты… Я пока не объявлял чрезвычайного положения, но мы по-прежнему падаем.

— Когда я учился на втором курсе, — лоцман проверил шлем и замкнул забрало, — мы с однокашниками угнали старый буксир, который значился нашим тренировочным судном. Пятеро идиотов хакнули управление и решили покататься по системе.

— Ну? — в голосе собеседника звучало недоумение. Пришлось пояснять.

— А чтобы нас не спалили, от станции мы уходили на малой реактивной тяге. Обманули внутренний шлюз, и кислород из помещений подтолкнул нас, словно шампанское — пробку.

Снова молчание. Наконец, задумчивый тон дал понять, что сказанное услышано:

— Можно попробовать. Сейчас предупрежу стюардов, да и чиф тоже захочет послушать, расскажешь ему…

— Некогда, кэп, — пришлось прервать реплику. — Я уже иду.

— Хорошо, — ответил капитан. Голос его дрогнул. — Удачи. Удачи... Сынок.

Саймон сосредоточился. Надо разозлиться, сказал он себе. Эти козлы решили уронить целый корабль — и подгадить лично ему. Они знали, что лоцман молод, что он выпендрёжник и фанфарон. Они что-то сделали с миром вокруг него — и мир почти перестал откликаться на его зов.

Но именно что почти.

Саймон сосредоточился. Потянулся. И шагнул.