Cвершив печальный круг, угасают… (ежедневное)
Октябрь шуршит сухими листьями по асфальту и пахнет увядающими тополями. Солнце еще греет, но по утрам уже с трудом выползает из-за башен, выросших за лето в чистом поле. Светило боязливо скользит где-то по краю крыш, к вечеру прячась в розовой дымке. Сказать «за горизонтом» ‒ не повернется язык. Горизонты застроены многоэтажками, бетонные стены украли перспективы. Мы ‒ в окружении.
Постояльцы потихоньку покидают летние дачи. На днях улетели скворцы. Они долго собирались, толпой гнули заросли тростника на пруду, шумели и ссорились. Теперь они улетели, исчезли вслед за ласточками, утками и купальщиками. Воды и берега опустели. Остались только вороны. Они неторопливо, как хозяева, расхаживают вперевалку посреди травой заросшего пляжа.
На аптеке в Агрогородке отвалилась буква К, она висит вверх ногами на желтой кирпичной стене. Буква выпала из контекста, приобрела самостоятельность, и стала подчеркнуто независимой, как те вороны на пляже.
Дети курят в углу у забора школы. В торговой палатке рябеют арбузы, рядом в цветочном ларьке хризантемы сменили летние ромашки. Зеленые цвета неспешно приобретают желтые оттенки.
Где-то недалеко, едва слышно, рубят вишневый сад. В палисаднике цветет топинамбур. Созрели корнеплоды. В опустевшем доме столетний Фирс разливает водку в стаканы. «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, ‒ словом, все жизни, свершив печальный круг, угасают».
Осень. Улетели скворцы. Остались только вороны. Они собираются здесь зимовать. Ну, и мы вместе с ними.