Болезнь

На него было страшно смотреть. Его черты лица были правильны, даже красивы, но искажены мучительной судорогой болезни. Тело его, которое у мальчиков его возраста быстро растет и наливается мощью и красотой, было высушено, скручено. Густые сальные волосы, сильно отросшие и явно давно не стриженные, закрывали половину лица. Он был бледен и тощ, и только его то отсутствующий, то загорающийся интересом взгляд тускло-синих глаз выдавал в нем живое существо.
Молодая медсестра Марина смотрела на мальчика и с трудом сдерживала слезы. Ее сердце еще не очерствело от созерцания ежедневных страданий больных аутизмом, ДЦП, синдромом Дауна и другими ужасными болезнями, покинутых родными детей. «Болезнь всегда уродлива, - размышляла Марина, судорожно вздыхая и пряча взгляд от пронзительного и, как ей казалось, обвинительного взгляда мальчика. – Болезнь не дает развиться личности… Быть может, именно этот мальчик изменил бы мир… Придумал бы лекарство от рака и ДЦП, создал гармоничное, счастливое общество, преодолел скорость света… Однако он здесь, с исковерканной нервной системой и жизнью. Он никогда не придумает лекарство и не уничтожит ДЦП – ДЦП уничтожило его намного раньше».
***
Мальчика звали Иннокентий.
- Вы представить себе не можете, как я устала, - тихо и быстро говорила мать мальчика. От нее пахло застаревшим отчаянием и горем, усталостью, истощенностью и безразличием, и совсем-совсем немного – облегчением и зарождающимся счастьем. – Я за Кешей пятнадцать лет без отрыву… Он совсем ничего не понимает. Сидит целыми днями в коляске… Последнее время – кричит…по ночам. Как я Коленьку родила – тому два месяца уже стукнуло – так и кричит. Не могу я больше с ним…
Женщине было явно не больше сорока, однако горе значительно состарило ее. Лицо ее еще хранило остатки молодой, свежей прелести, и ее даже можно было бы назвать красавицей… Пока не заглянешь в ее глаза – тускло-синие, как у Кеши. Это был взгляд тысячелетней старухи, перенесшей столько страданий, сколько не выпало ни одному из живущих и живших на Земле.
Что может быть хуже, чем наблюдение за тем, как день за днем угасает твой ребенок? Только осознание того, что не можешь больше выносить собственное дитя, безнадежно больное и являющееся помехой на пути к личному спокойствию и счастью…
А Кешина мама все говорила, вероятно, высказывая все, что накопилось в ее исстрадавшемся сердце за эти долгие годы. Марина внимательно слушала, а пелена горячих слез застилала ее взор, и она уже не видела тусклых синих глаз женщины…
- Это невыносимо, когда смотришь на его искаженное судорогой лицо и чувствуешь ненависть. К нему – зачем он такой? Что он делает здесь? Почему не дает покою, только кричит и кричит? К себе – за то, что ненавижу собственного сына. Мысль о том, что он будет здесь, у вас, под надежной опекой, немного успокаивает и…извиняет меня. Меня, самую плохую мать на свете…
***
Прощание выдалось тяжелым. Медсестра Марина, наблюдавшая за этой сценой, не выдержала и в голос разрыдалась.
Мать Кеши сказала, что он ничего не понимает, но это было не так. Когда она, молча обливаясь слезами, наклонилась к сыну, чтобы поцеловать его на прощание, он вдруг поднял голову, в его глазах отразился первобытный ужас. Он дернулся словно пытаясь подняться со своего инвалидного кресла… Застонал. Дернулся. Еще и еще. Его мать все также молча развернулась с направилась прочь, к выходу, где ее ждал ее бледный, с запавшими глазами муж и отец Кеши. Он так и не нашел в себе сил на прощание…
А Кеша все понимал. Понимал, что его бросают, и осознавал, что совсем, совсем ничего не может сделать…
Он дергался, раскачивая кресло, стонал… А потом закричал.


***
Горе и отчаяние – тоже болезни, иногда даже более страшные, чем все остальные. Потому что они сводят с ума.
Кеша уже несколько часов протяжно кричал. Марина стояла у окна в больничном коридоре и, глотая слезы, слушала этот полный боли, отчаяния, разочарования вой больного мальчика, которого предали родители.
В голове ее проносились горькие мысли:
«Мама Кеши оставила его потому, что устала, и еще потому, что родила второго сына – здорового…и Кеша стал не смыслом ее жизни, а обузой…
Кто я такая, чтобы судить ее? Ведь она больна. Больна своим горем. На ее долю выпало страшное испытание… Которое она провалила.
Болезни отбирают сотни тысяч жизней. Ломают миллионы судеб. Поражают и медленно убивают общество, подобно метастазам. Однако в жизни все не случайно – возможно, и болезни для чего-то придуманы? Для чего-то важного?
Что, если болезнь – это испытание на прочность, крест, который нужно вынести? Что, если это как в видеоигре – пройти задание, преодолеть сложный и тернистый путь, и если выберешься, ни разу не дрогнув, получишь награду? Все так, вот только вряд ли мы до этой награды доживем…
Кто знает, в какую сторону люди, умершие от болезней, изменили бы мир? Вдруг болезни – предохранитель от несчастий, могущих постигнуть человечество, если один-единственный ребенок, выжив, в зрелом возрасте уничтожит мир? Но, возможно, все наоборот, и болезни убивают гениев, которые спасли бы нас? Я не знаю. И никто не знает…»
***
Кешу очень долго никто не навещал.

Наконец, спустя месяц или полтора, его мать явилась в интернат – проведать сына. Убедиться, что ему здесь хорошо, лучше, чем с ней…и сбросить наконец бремя вины, терзавшее ее все это время.
Марина встречала ее в холле. Увидев женщину, она поразилась переменам в ее внешности, произошедшим в такой короткий срок. Мать Кеши помолодела - из ее взгляда почти исчезло то выражение безнадежности и неизбывного горя. Она начала ухаживать за собой, сменила прическу… Очевидно, материнство и уход за здоровым малышом пошли ей на пользу… Однако Марина, как ни старалась, так и не смогла посочувствовать ей.
***
- Как мой Кеша?
Этот притворно-заботливый тон заставил Марину мысленно поморщиться. Бросать ребенка, а потом – «мой Кеша»… «Он уже не ваш».
- Все хорошо, - нейтрально ответила медсестра. – Он очень спокоен. Почти всегда.
Они прошли по стерильно белоснежному коридору. Свернули налево.
В палате №7 было так же безукоризненно чисто и стерильно. Напротив окна сидел Кеша.
- Ну как ты, дорогой мой? Я вот навестить тебя пришла, я же обещала…
Все тот же притворный сюсюкающий тон…
Кеша медленно поднял голову и посмотрел на мать. За прошедшее время он тоже переменился – перестал выть и страдать, отказываться от еды и сна. Марина каждую смену читала ему сказки, а он с интересом слушал, и иногда – а может, Марине только показалось – в его взгляде мелькала радостная улыбка.
И его глаза. Они больше не были тускло-синими. Теперь они сияли, блестели, и выражение спокойствия и безмятежности плескалось в них, словно море, и шум их волн тихо шептал: «Я больше в тебе не нуждаюсь…как и ты во мне.»
Он внимательно, совсем по-взрослому посмотрел на мать, застывшую в ожидании его радостного вскрика…
И – отвернулся.