Увидела!

Сразу хочу извиниться — история длинная вышла, но правдивая. Расскажу как смогу, долго собиралась с мыслями, долго не знала с чего начать.

Я не знаю, когда это появилось. Это было подобно тяжелой болезни: ты не замечаешь момента, когда она появляется, но чувствуешь, как день ото дня становится всё хуже и хуже; будто нечто невидимое, неосязаемое, пускает в тебе корни, прорастает. В отличие от болезни, это «нечто» прорастало не в моем теле, где-то намного глубже: в моих чувствах, в моих страхах, в самой душе.

Поначалу я считала, что подобное бывает у всех людей — детский страх — остаться одному дома. Мать работала сутки через двое, и несколько раз в месяц я всё-таки оставалась тет-а-тет с собой. Вы думаете, что дети смотрят мультики ночами напролет потому, что не могут оторваться от столь привлекательных цветных картинок? Ха! Я смотрела, потому что боялась услышать, боялась видеть что-то кроме этих «цветных картинок». Я бесцельно жгла электричество, включая свет во всех комнатах и пялясь в телевизор до утра.

Скрип половиц, капли воды в ванной, вечно что-то роняющие на пол соседи сверху — обычные ночные звуки, в которых я слышала нечто большее.

В средних классах школы, когда девочки проводят первые эксперименты с косметикой, а мальчики наконец-то обращают внимание на слабый пол, о детских страхах говорить было как-то не принято. Я много читала о бурном воображении, о слуховых галлюцинациях и прочих возможностях человеческого мозга. Тогда я твердо решила, что голоса из темноты — всего лишь соседи. Если они позволяли себе кидаться вещами посреди ночи, то наверняка сопровождали это отборной бранью. Скрипы половиц — разболтавшиеся гвозди и старые доски. Я старалась находить объяснения всему, а чему не находила — то просто спросонья мерещится.

Спокойствия это не добавляло. Мне казалось, что я занимаюсь самообманом. Казалось, что разгадка лежит на поверхности, что я гляжу на ответ в упор, но отчаянно не желаю признавать очевидное. Всё равно, что смотреть в пустой стакан, уверяя себя в том, что он полон кристально чистой, прозрачной водой.

Ночь, когда я заглянула своему страху в глаза, застала меня врасплох.

Будучи на младших курсах университета, я всё ещё жила с матерью. В ту ночь она вновь ушла на смену, а я предалась своему ритуалу: свет в комнатах был включен ещё за час до заката, телепрограмма изучена наизусть и зазубрена до дыр. Устроившись на диване с бутербродами, я намеревалась посвятить время фантастическим фильмам.

Свет в доме вырубили, едва часы перешагнули полночь. Тут следует сказать, что в нашем доме это было большой редкостью. За те пятнадцать лет, что мы тут жили, такое случалась раза три-четыре от силы и, Бог миловал, дома, кроме меня, обычно всегда кто-то был.
В этот раз свет погас по всей округе, район погрузился во мрак и лишь вдалеке из окна виднелись огни оживленной магистрали. Телевизор отключился тихим электрическим свистом. В звенящей тишине я отчетливо слышала биение собственного сердца, так, словно оно собиралось вырваться из грудной клетки, в отчаянии билось о солнечное сплетение. Пульс давил на барабанные перепонки и в какой-то момент мне показалось, что я даже не дышу, словно весь воздух в одночасье пропал из мира.

Укутавшись в одеяло, я зажмурилась, надеясь, что вот-вот придет сон, я пробуду в нём до утра и даже не замечу проедающего насквозь страха. Не спалось. Все те звуки, которым я пыталась найти разумное объяснение, сейчас словно усилились троекратно.

Открыв глаза, я вглядывалась в темноту, словно пытаясь силой мысли включить хотя бы телевизор. По ночам, когда зажигают фонари почти у самого дома, в тусклом свете я могла разглядеть очертания предметов. Сейчас, когда в округе не было ни одного источника света, я погрузилась в кромешную тьму. Очертания предметов? Я едва видела дверь в комнату и окно.

Я сглотнула страх, продолжая изучать взглядом тени.

Соседи сверху вновь что-то уронили на пол, и я чуть не подпрыгнула от резкого глухого звука. От их голосов на какое-то время стало легче: некоторое осознание хоть какой-то живой души. Я вслушивалась, готовясь хоть сейчас понять причину их столь частых ссор.

— Не смотри, — так отчетливо услышала я, и волосы на голове едва не встали дыбом.

— Не смотри, — повторилось через секунду.

Голос шел сверху, не походил ни на мужской, ни на женский и уж точно не принадлежал никому из соседей.

— Не смотри.

— Не смотри.

— Не смотри! — повторялось все чаще, всё настойчивее, громче.

А я не могла сомкнуть глаз ни на секунду.

— Не смотри! — не унимался голос.

Даже моргнуть было не в мочь. Я внимательно разглядывала комнату. Взгляд метался от угла к углу.

— Не смотри!

Я не знала, что искала, если не того, кто издавал эти звуки, то хотя бы выход. На мгновение возникла совершенно безумная мысль: бежать из дома, к Ленке из второго подъезда. Порывы к побегу были тут же остановлены мыслью о том, что это только кажется. Я вновь вспомнила статью в одном очень умном журнале о слуховых галлюцинациях.

— Не смотри! — повторилось вновь, и сердце подскочило к горлу. Если это и было только игрой моего разума, то я не могла с этим сделать совершенно ничего.

Взгляд вдруг уперся в тёмное пятно на противоположном конце комнаты. В углу, под самым потолком, там, где я не видела совершенно ничего. Ничего, кроме едва заметного движения, словно нечто переводило дыхание, после длительной пробежки.

— Увидела! Увидела! Увидела! — громко, почти криком, отражающимся от всех стен.

Нечто бросилось ко мне, быстро перемещаясь по потолку и прыжками преодолевая большие расстояния. По телу словно прошла волна тока, когда я узнала этот звук, так долго списываемый на соседей.

— Увидела! — кричало нечто, и звук отражался лопаньем хрусталя в серванте.

Я выпала из оцепенения, когда существо было всего в метре от меня; человекообразное, худое, с пустыми чёрными глазницами и непропорционально большим ртом, покрытым острыми, как иглы, зубами в несколько рядов. Я открыла рот, но не в силах была издать ни звука, с дивана повалилась на пол и на дрожащих ногах, чудом увернувшись от зверя, добежала до ванной. Забившись в угол, долго наблюдала, как скрипит щеколда, как старательно её пытаются удержать тонюсенькие болтики. Слушала, как скребется нечто по ту сторону.

— Увидела! Увидела! Увидела! — кричало оно, выбивалось из сил и, казалось, со всей дури врезалось в дверь.

Сердце давно выскочило из груди, дрожь в теле слилась с пульсом. Я надеялась, что дверь выдержит, оградит меня, в то же время понимала, что не могу сидеть здесь вечно. Я не взяла с собой даже телефон. Я крестила дверь, пытаясь вспомнить хотя бы одну молитву, как назло, в голове не выплывало ни слова, даже «Отче наш» помнился очень смутно. Нечто по ту сторону продолжало скрестись, реветь, биться о дверь.

Я не знаю, как я дожила до утра. Я проснулась в ванне от вполне спокойного стука в дверь. По ту сторону голос мамы звал меня и причитал на чем свет стоит. Открыв глаза, какое-то время я ещё сомневалась в происходящем. Не решалась открыть дверь, пока мать не пригрозила мне своим отъездом к бабушке на месяц. Когда я вышла, дневной свет и родное лицо матери меня несколько успокоили.

— Ты совсем с дубу рухнула? — произнесла она и рукой указала на дверь, полностью покрытую глубокими и частыми царапинами.

Я провалилась в небытие, в пустоту, едва завидев эти порезы. Очнулась уже поздним вечером, всё на том же диване в гостиной комнате и, благо, со включенным светом. Весь оставшийся вечер я просила мать не выключать свет, достала все домашние фонарики, прикроватные лампы на батарейках, телефон положила над подушкой. На всякий случай перед сном всё-таки прочитала и попыталась запомнить «Отче наш».

Не спалось.

Теперь уже известные звуки преследовали до утра. В каждом неосвещенном углу комнаты мне мерещились пустые глазницы и улыбающееся клыкастой пастью лицо. Мерещилось нечто, сложенное в неестественной позе за чуть приоткрытой дверцей тумбочки.

Мерещилось нечто, периодически выглядывающее из тени за шкафом. Нечто, скребущее дно кровати, в такие минуты я вставала на ноги и вглядывалась в матрас. Казалось, что вот-вот существо прогрызет фанеру, его костлявые пальцы просочатся сквозь кровать, и оно схватит меня.

С этого дня начались мои регулярные визиты к врачам.

— Ваша проблема вот здесь, — сказал мне как-то один из них и пальцем ткнул мне в лоб.
Я тогда с непониманием глядела на него, а в мыслях если и были визиты к лекарям, то только к народным: к шаманам, знахаркам, ведьмам, но уж никак не к медицине.

— Ваш убийца здесь, — он ещё раз ткнул меня в лоб и, по-моему, даже чуток постучал по нему, — в вас самих.

Я хотела было возразить, не только он читал те статьи в тех очень умных журналах, но доктор не дал мне и слова вставить.

— У вас очень богатое воображение. Несколько более живое, чем у других людей. Это ваша особенность, — закончил он и сделал паузу, будто ожидая моего ответа, но я вдруг передумала, решив просто покивать ему, а после добраться всё-таки хотя бы до церкви.

— Я выпишу вам успокоительное и снотворное, — деловито произнес он и щелкнул автоматической ручкой.

Перед тем, как выпроводить меня из кабинета, он сопроводил меня фразой:

— Если вы сами не посадите свои фантазии в клетку, то рано или поздно они посадят туда вас.

И он был прав. Выписанные многочисленными врачами таблетки позволяли мне только безэмоционально переглядываться с существом, живущим в окружающих меня тенях. Сон стал такой редкостью, что периодически я путала его с реальностью. Или же реальность с ним? Мать неоднократно приводила домой священников, шаманов, колдунов, их усилий не хватало ровным счетом ни на что.

И в то же время, я рада, что пережила это. Если бы я не увидела «нечто» тогда, то неизвестно, дожила бы я до этого дня сейчас и до всего этого рассказа. А сейчас мне даже как-то спокойно. В обитой войлоком палате с рассеянным светом нет теней. Нет тёмных углов, в которых «это» могло бы затаиться. Тяжелая металлическая дверь точно не поддастся напору существа и явно не слетит с петель.

Я только слышу по ночам тихий, но настойчивый скрежет, за решетками небольшого окошка в двери вижу пустые черные глазницы, а потом я закрываю глаза и пытаюсь заснуть. Сквозь сон только слышу тихое:

— Увидела, увидела, увидела.