Под звуки аккордеона

Жизнь – это борьба, и часто – с самим собой,

Иногда сквозь тьму, порой – в слепую.

Живите, всё равно живите. Вам ещё есть что дарить.

Алиса вытащила аккордеон в просторную прихожую, поставила рядом с громоздким чехлом виолончели. Митя выносил стульчики, гитару, пюпитры, складировал ближе к двери.

– Пап, ты скоро? Мы тебя ждём. – она придержала поехавшую вбок виолончель.

– Сейчас-сейчас, последний штрих: немного французского шарма для музыканта в самом расцвете сил… «Sous le ciel de Paris…» а-а-а, м-м-м-м-м… – пропел Юрий Михайлович, поправляя перед зеркалом галстук и чёрную шляпу, – Вдруг сегодня там будут очаровательные девушки? – он заговорщически подмигнул дочери.

– Скорее бабушки! Они тебя очень любят. – из комнаты вышла мама в длинном бархатном платье, подала Алисе скрипку, бедром подвинула папу от зеркала, – Я тебя сама сегодня так очарую, мало не покажется! Так что держись!

Юрий Михайлович в картинной страсти развернул к себе жену, зашептал томным голосом:

– О, незнакомка, Вы очаровательны, разрешите пригласить Вас на танго…

– У-у-у, молодой человек, Вы меня уроните! – мамин берет слетел на паркет, она звонко засмеялась.

– Пап, поставь маму на место и давайте уже выходить! Митяй, хватит ржать, ты тащишь виолончель. – Алиса подтолкнула брата к двери, взялась за замок.

– Почему всегда я?

– Потому, что ты самый мелкий и самый длинный. Давай сюда гитару. Вот дурацкий замок, вечно он заедает!

Папа жестом остановил Алису, сделал нарочито-торжественное лицо:

– Маргарита Андреевна, дети, – папа встал на одно колено, взял жену за руку, – прежде, чем мы выйдем из дома, я обещаю, что сегодняшний день рождения наша мама запомнит на всю свою жизнь! – он поцеловал ручку, мама рассмеялась, изображая веер в руке.

Из дальней комнаты высунулась голова соседки в бигуди, затем показалась вся Матильда Марковна в узком халате леопардовой расцветки. Веселье оборвалось. Мама натянуто улыбнулась. Папа отряхнул брюки. Алиса фыркнула:

– Этой только нам не хватало. Клоунада с продолжением! – прошипела она и демонстративно отвернулась, скрестив руки.

– До-о-брое утро! А я-то думаю, что вы так расшумелись? – сказала соседка, манерно растягивая слова, – Ах, вы снова идёте играть на улице? В такую погоду? Как… хм… – она осеклась, закашлялась, – Ах, Маргарита Андревна, я услышала, что у Вас день рождения? Поздравляю, поздравляю. Желаю, чтобы ваши финансовые трудности, наконец-то закончились, м-да... – она вдруг оживилась – А у моего Джорика, между прочим, взяли работы на выставку, вы представляете?

– Что Вы говорите? Это очень хорошая новость. Простите, но нам пора. Доброго Вам дня, Матильда Марковна, и простите за безпокойство. – папа карикатурно раскланялся, размахивая шляпой, подцепил лямку аккордеона и портфель с нотами, повернулся к своим:

– Выходим, выходим…

– Да! А я всегда говорила, что он у меня очень талантливый! Вот увидите, очень талантливый! Он всему миру покажет, что такое настоящая живопись! Это вам не то, что разная антихудожественная мазня! Да!

Алиса распахнула дверь и последние слова Матильды Марковна вместе с грохотом упавшего чемодана вывалились на широкую лестницу старинного дома. Как только дверь за соседкой захлопнулась, все переглянулись и прыснули сдержанным смехом, подхваченным гулким эхом подъезда. Алиса выкатила глаза, надвинула острым пальцем воображаемые очки и назидательно протянула: «Джо-ордж, вста-вай, тебе надо рабо-тать!». Митяй со смехом приставил «дуло» к виску и «выстрелил».

На улице было более, чем непразднично. Переменчивая весна швыряла в лицо холодным дождём. В такую погоду играть в парке было невозможно, да и безсмысленно.

– Ну, что ж, дамы и господа многоуважаемые зрители, Юр-Фин Джазовая филармония имени Юрия Филимонова отправляется пленять искусством свет – в метро! Кто не против? – папа оглянулся на семью, загружено тащившуюся по мокрому тротуару. Алиса собралась было заспорить, но мама её опередила:

– Все не против, – ответила мама за всех, и дочь надула губы. Алиса хотела настоять, чтобы все пошли играть в длинный переход к торговому центру, но сегодня явно был не её день.

– Единогласно! Прошу всех ускорить шаг! – папа взял чехол со скрипкой под мышку, подхватил из рук Алисы чемодан и зашагал, подбадривая остальных.

– Что с тобой, плохо себя чувствуешь? – мама внимательно посмотрела на Алису.

– Ей Джорик сосиску не дал доесть – вегетарианец недоделанный. Вот она и злится, ха-ха! – ввернул Митька и тут же получил от сестры подзатыльник.

– Мам, а чего они вообще у нас поселились? Мне кажется, когда я был маленький, их с нами не было.

– Ой, сыночек, это долгая, запутанная история, – мама взяла Митю под руку, – Не будем об этом сегодня. – она ускорила шаг. – Давайте скорее папу догоним, а то он ещё без нас концерт начнёт!

Равнодушное метро буднично колыхалось, развозя толпы людей во все концы города. Алиса теребила свой шарф: с самого утра в сердце сидела тревожная заноза: «Сегодня день рождения мамы, они каждый год устраивали какое-нибудь сумасшествие, но сегодня… нет, ну надо же было притащиться в метро! Только мои могут такое придумать! Ф-ф-фух, надо успокоиться: всё будет хорошо, всё будет хорошо, просто голова немного гудит от толпы».

Распаковали инструменты, расселись, положив у ног раскрытый чехол, настроились. Алиса потянула смычок по струнам виолончели, подкрутила колки, выдохнула. Папа подхватил свой видавший виды аккордеон, подмигнул дочери, задержал нежный взгляд на жене.

– Ну что, начинаем? – мелодичный мамин голос отразился в неожиданной тишине сводчатого холла.

– Опять ентих бременьских музыкантов принясло, всё бренчать, бренчать, шли бы лучшей работать! – сморщенная бабка, замотанная в драный платок, волокла скрипучую тележку прямо посередине прохода, собирая ругательства налетавших на неё людей.

Музыканты переглянулись. Алиса нахмурилась, собираясь съязвить в своей манере, но мама задорно улыбнулась, качнув дочь плечом:

– Ну, моя дружная свита, давайте покажем этой унылой бабке в чём радость жизни!

Папа растянул меха аккордеона:

– Тарантелла!

Мама взмахнула смычком, Митька рванул струны гитары, Алиса встроилась в общий зажигательный темп, поднимая, закручивая кверху весёлые искорки звуков. Люди вокруг заулыбались, унося с собой в вагоны и переходы живые нотки мелодии.

«Ну вот, кажется всё в порядке: предки счастливы, брат как всегда беззаботно весел, люди платят… всё хорошо… просто утром плохо поела… пройдёт…» – думала Алиса, машинально исполняя мелодию за мелодией. Родители явно веселились и это немного успокаивало. Люди в тот день были щедры. Папа подхватил из чехла несколько бумажек и что-то зашептал Митьке, похлопал его по плечу, взял из рук гитару.

– Лучшие, самые лучшие! – прокричал ему отец, когда тот обернулся, – Вот такую охапку! – мама засмеялась, Юрий Михайлович отдал дочери аккордеон, аккуратно забрал у жены скрипку, приглашая на танец. Алиса заиграла французский вальс. «Какие же они странные, мои родители! – думала она, не отрывая от них смущённых глаз, – Ох уж мне все эти нежности… люди же смотрят!»

– Я когда-нибудь говорил тебе, как я люблю тебя? – спросил он у жены.

– Да, все эти двадцать лет с того самого дня, когда мы с тобой так же кружились в медленном вальсе… под звуки аккордеона… и все эти двадцать лет я отвечала тебе то же самое... – прошептала она в ответ. Музыка уносила их. Толпа отступала. Они танцевали и танцевали. И не было никого, кроме них двоих и аккордеона в гулком холле метро…

Борис торопился, почти бежал, пробираясь сквозь плотный поток людей. Встреча была слишком важной. Собеседование с одним из лучших хирургов страны. Если повезёт, он будет его ассистентом. Борис в сотый раз посмотрел на часы. Он терпеть не мог опаздывать. Ещё в начале перехода услышал аккордеон, отметил про себя, что играют профессионально, с чувством. Музыка завораживала. Он уже видел смеющуюся красивую светловолосую девушку, инструменты, стулья, вальс… и вдруг хлопок! Взрыв! Пространство расширилось и сжалось, стеснилось хлынувшей к выходу ошалелой толпой. На миг время остановилось, заполнилось паникой, страхом и болью. Крики. Невыносимо. Этого не может быть… Нет!

Алису отбросило мощным ударом. Аккордеон утробно взвыл, сдавил ей дыхание. Рядом раскрошилась и рухнула колонна, накрывая девушку толстым слоем цементной пыли. Не в силах дышать и пошевелиться, сквозь боль она вглядывалась в бешеную суматоху с надеждой разглядеть там своих. Молодой мужчина подбежал к ней: «Тише, тише, спокойно, я врач, я помогу. Ты чувствуешь руки? Ноги?» – он выгребал её из обломков, осматривал, спрашивал имя, и ещё всякую ерунду... «Зачем ему имя? Что ему нужно? Где мама?» – Алиса смотрела какое-то немыслимое кино. Подбежали санитары, дали аптечку. На лбу защипало. Бордовая капля повисла на кончике носа. Сквозь безумие ада она не чувствовала, скорей наблюдала как мужчина ловко бинтует ей голову, требует носилки. В какой-то момент лавина тупой боли разлилась по всему телу, подхватила её и вынесла из реальности прочь…

Еле стоя на ногах от усталости, Борис ввалился домой и замер, слушая стук сердца в ушах. У соседей смеялся ребёнок, где-то ругались и двигали мебель, перекликались собаки… В зале работал телевизор. Ольга смотрела какое-то шоу, хихикала; раздавались фальшивые аплодисменты.

– Борь, это ты? Дверь-то закрой, а то тянет! – прокричала она, не вставая с дивана.

– Налей виски, – сказал он в проём и не узнал своего охрипшего голоса.

– Ты чего? Ты… ты откуда такой грязный? Ты… что с твоей рубашкой? Да ты хоть знаешь...? – Ольга взвелась, но он её оборвал:

– Новости посмотри. Я в душ.

Через полчаса он сидел, откинувшись на диване. Стакан холодил руку и лоб, но мысли горели безпощадным обстрелом: как? Почему? За что? Столько жизней за один только миг! Унесённых, растерзанных, искалеченных… Ольга притихла и сжалась, не зная, что сказать, куда себя деть, не в силах помочь. Борис наполнил стакан, бросил лёд, прижал к виску:

– Сегодня я видел ад. Дети… семьи… горе. И я, как врач, как будущий хирург, я ничего не мог сделать… я не мог им помочь. Я… я поклялся, что буду спасать людей. Всегда.

Алиса очнулась. Из вязкого тумана выплывало сознание, медленно ощупывало пространство вокруг. Какие-то люди, приглушённые голоса совсем рядом, запах лекарств. Рядом прошаркали тапочки, тихо стукнула дверь, голоса стали глуше, удаляясь. Она потрогала голову: бинты, тупая боль… «Что со мной? Куда я попала?» – она заворочалась, ржавым скрипом отозвались пружины, боль вонзилась в голову, растекаясь по телу. Застонала.

– Пётр Семёныч, новенькая очнулась. Позовите врача! – донеслось сквозь повязки.

Дверь снова глухо стукнула, и Алиса почувствовала прикосновение тёплых жилистых рук.

– Так, что тут у нас? Как тебя зовут помнишь? Фамилию?

– Алиса. Фи…лимонова – еле разлепила ссохшиеся губы, не узнала своего голоса.

– Как самочувствие? Голова не болит?

– Болит. Везде. – с трудом прошептала она, чувствуя, что говорить не хватает сил. Но доктор задавал и задавал мучительную кучу вопросов, просил поднимать руки, ноги, и Алиса выполняла, морщась и постанывая от боли. «Что ему нужно? Что со мной? Почему мне ничего не говорят? Где родители? Где Митька? Почему я здесь?» – терзали вопросы.

Вскоре пришла бабушка. Её мягкие руки Алиса сразу узнала.

– Ба, ты плачешь?

– Нет, Алисонька, ты же знаешь, как я всегда переживаю… не волнуйся, моя милая, поспи, а я ручку твою поглажу. – дрожащим голосом проговорила бабушка, тяжело вздохнула, осторожно высморкалась.

– Ба, почему я здесь? Я что, упала с поезда вниз головой? Что со мной? – прохрипела Алиса, боясь, что её вопрос снова не услышат. – Я ничерта не помню… где мама и папа? Почему они не приходят?

Бабушка отняла руку, торопливо вышла, не в силах сдержать рвущиеся рыдания.

– Ба, не волнуйся, со мной всё будет хорошо. Ты же знаешь, на мне всё быстро заживает… Ба?

Алису возили на процедуры, обследования, брали анализы. Никто не отвечал на вопросы. Доктора молчали, медсёстры отшучивались. Очередной кабинет: запахи, мерный шум аппаратуры… сняли повязку, закапали глаза, что-то холодное прилипло к лицу. Прижала подбородок, открыла пошире глаза – «Зачем? Тут темно. Они ничего не увидят… хм, может, так надо…»

– Прошло много времени. Отслойка слишком большая. Думаю, зрение не восстановится.

– Давайте подождём с выводами. Можем попробовать ещё один метод. Операция сложная, но нельзя терять время.

– Пётр Семёнович, я провёл все обследования, но вот, посмотрите сюда. Видите, динамика отрицательная. Мы ничего не сможем поделать. Девочка ослепла.

«Ослепла. Ослепла. Ослепла…» – застучало в мозгу осознание ужасного приговора. Тело стало ватным, кровь прилила к вискам, в которых пульсировало одно только слово: «ослепла!» Доктора ещё спорили, говорили о чём-то, но, как оглушённая, она уже ничего не воспринимала.

«Нет! Этого не может быть! За что? Я же… нет, нет, не-е-е-ет!» – вопило всё её существо.

Оцепеневшую, её привезли обратно в палату. Соседки притихли. Кто-то подходил, что-то спрашивал, медсестры делали уколы, ставили капельницы, меняли повязки… всё это перестало существовать для Алисы. Мир, в котором так смутно-недавно было хорошо, тепло и уютно, резко рухнул, погребя под руинами будущее Алисы.

Прошло больше года постоянных больниц. Врачам стало ясно: поражение глаз и некоторых отделов мозга вполне обратимы, но нужно время и дорогое лечение. К тому же психическая травма мешала выздоровлению. Алиса не помнила катастрофы. Случались порой короткие вспышки или провалы памяти. А ещё эти сны… она не всегда понимала где сон, а где явь. Открывая глаза, она окуналась в темноту и продолжала придумывать мир, в котором всё хорошо. Потом вновь приходило чувство потери, и Алиса металась, расшвыривая всё вокруг, не в силах смириться, что больше не может жить как прежде. Она долго ни с кем не общалась, подруги перестали приходить и звонить. Алиса замкнулась, почти не выходила из комнаты, всё общение ограничила братом и старенькой бабушкой, которая приходила готовить и помогать по дому. Насовсем переехать к внукам она не могла – после похорон дочери и зятя парализовало деда. Приходилось разрываться между двумя домами, благо, жили недалеко.

Митя принёс сестре чай, взял её руку:

– Вот смотри, тут чашка, не обожгись. Вот печенье. А это тебе тётя Вера принесла.

– Конфеты? – она улыбнулась.

– Ну да, твои любимые. – Митя зашелестел фантиком.

– Спасибо, ты очень заботливый брат. – они помолчали, прихлёбывая чай, – Знаешь, Митяй, я сама себе кажусь странной. Это всё будто не со мной происходит, как страшный сон. Такое ощущение, что меня растили как драгоценный цветок в горшке, поливали, удобряли, любили, а потом горшок вдруг разбился… а я всё расту… – она задумалась и вдруг спросила:

– Почему мама так долго не приходит? Папа что, снова уехал на гастроли?.. Странно, что они мне ничего не сказали… – Алиса впала в задумчивость.

Митя постарался перевести разговор:

– На дворе уже лето. Может отвести тебя погулять? Жизнь наладится…

– Митяй, посмотри на меня! Что наладится, что? Ну, да, я смирюсь с тем, что я нихрена не вижу, научусь вязать дурацкие тапки, собирать коробки, повстречаю такого же прынца, у нас родятся дети, которых я даже никогда не увижу! Да кому я вообще теперь нужна? Я хочу жить! Как раньше! Понимаешь?

– Ну, у тебя ведь есть музыка. Помнишь, тебя всегда успокаивало. Может сыграешь? – Митя осторожно поставил ей на колени привычную тяжесть.

– Что это? – она нерешительно повела ладонью, ощупывая аккордеон. Её длинные тонкие пальцы скользили по вмятинам, словно узнавали, смятение на лице сменил ужас – Нет… нет… не-е-е-ет! Мама! Мама! – Алиса оттолкнула инструмент и забилась в истерике.

Прибежала бабушка, заохала, укоризненно посмотрела на внука. Трясущимися руками дала ей успокоительное, уложила в постель. Митя ошалело стоял, вцепившись в аккордеон: «Какой чёрт дёрнул совать ей отцовский инструмент? Зачем я вообще его починил? Память, блин».

Бабушка гладила дрожащую Алису по голове, ласково, терпеливо приговаривая:

– Всё хорошо, моя милая, всё прошло. Всё хорошо, засыпай. Всё прошло, всё прошло, всё прошло…

Лекарства быстро подействовали, и Алиса провалилась в сон. Стало солнечно, зазвучала виолончель, вокруг заулыбались люди. Алиса играет. Первый серьёзный концерт. Сияющая мама в первом ряду летнего амфитеатра почти дирижирует, подаваясь всем телом в такт смычка, ловит каждую верно взятую ноту. Папа в оркестре. Солнце слепит глаза, пронзая листву, скачет по веткам. Музыка – результат долгих трудов – льётся плавно, журчит, восхищает. Виолончель поёт и вибрирует в руках у маленькой Алисы. Аплодисменты, разгорячённые руки отца, мама вытирает слёзы платочком… Потом родители целуют Алису и, рука в руке, – уходят от неё, не оглядываясь, всё дальше и дальше по залитой солнцем опустевшей аллее. Клёны желтеют, наливаются пурпуром, моросят к подножию сцены, а Алиса сидит, обнимая виолончель, с надеждой глядя туда, где они, её мама и папа, исчезают во мгле… Сизый ветер нагоняет тучи, холодит коленки, срывает несдержимые слёзы, а она всё сидит и ждёт… чтобы согреться, она начинает играть. Выводит мелодию, которой нет в нотах, мелодию боли, тоски, безнадёжности, холода, грусти… В буре эмоций она восхищает, поднимает над сценой, над парком – к ослепшему тучами солнцу.

Утро. За окном расчирикались птицы. Алиса долго лежала, выплывая из сна. Затем потихоньку встала, оделась. Рука нащупала жёсткий футляр. Щелчок, ещё щелчок, руки гулко скользят по шершавым струнам. Смычок, колки, вибрация деки… Виолончель вздыхает, стонет, поёт. Темп нарастает. Бархатным низким вибрато стонет инструмент, то вздымая, то снова бросая в пропасть тоски. К чёрту мелодию, к чёрту такт и ритмичность… музыка льётся сама, всё громче и громче, рвётся, кричит о неведомой боли – изжить, пройти сквозь неё, улететь…

Матильда Марковна вышла из душа, фальшиво напевая дешёвую песенку, посмотрела в сторону комнаты Алисы, сдвинула брови.

– Джордж, сыночка, я уже третий день категорически настаиваю: сядь за натюрморт! – назидательно пропела она, закрывая за собой массивную дверь.

– Ой, мать, отстань, успею ещё. – он переключил канал, потом следующий.

– И что это Алиска решила на своей виолончели потрендеть. Ну и музыка, душу в клочки рвёт. Как хорошо было в тишине, нет же снова за старое взялась – это же мучение! У меня голова разболелась

– Да что ты к ней прицепилась, не понимаешь, плохо ей. И вообще, здорово играет. Жаль, родители погибли, а то раньше такие концерты, в филармонии таких не услышишь. – с сожалением сказал Жорик.

– Нет, ну как это понимать? То, значит, гаммы с утра до вечера – это мы терпели: ей, видите ли, надо заниматься! Потом её психозы, а теперь вот эта какофония! Хм, ну, сейчас я ей устрою!

Бешеный стук в дверь. Кулаками, ногами… Алиса вздрогнула, виолончель жалобно стихла.

– Алиска, сейчас же прекрати этот кошмар! Прекрати, я тебе сказала! – Матильда Марковна вопила фальцетом, не переставая долбить дверь, плотно обитую с двух сторон дерматином.

– Что вам нужно? – устало опустила смычок Алиса.

– Прекрати эту какофонию! Это невыносимо! Ты мешаешь нам спокойно завтракать! Нет, ну как вам это понравится! Тоже мне концерт, понимаете! Джорику, в конце концов, нужно работать!

– Катитесь вы со своим Джориком! – с горечью пробормотала Алиса и откинулась на спинку стула, глотая слёзы.

– Хм, тоже мне Ростропович, понимаете! Научитесь сначала играть, мадмуазель бездарность! И не трепите нам нервы, деточка. Я всё понимаю, но это уж слишком! – взвизгнула соседка, удаляясь в свою комнату.

Алиса сидела неподвижно в глубоком кресле, пока из института не вернулся брат.

– Привет, ты чего тут в темноте сидишь? – Митя шелестел курткой, раскладывал книги.

Алиса хмыкнула:

– Да, точно, забыла лампочки в глаза ввернуть… смешно… – она смотрела мимо брата и тот замялся.

– Прости… Кстати, у меня отличная новость. Я тут папиного друга встретил из оркестра, он мне такую интересную вещь рассказал…

– Чего-й-то ты всё ёрзаешь, а, Митя? Чего случилось? Сядь как следует, – сказала бабушка, накрывая на стол. Митя подскочил закрыть дверь поплотнее и начал вполголоса:

– Представляете, Иван Данилыч – папин друг, он мне такое рассказал! Короче, однажды давно папе понадобилась большая сумма денег и наша эта Марковна ему их одолжила по-дружески. Дело отца прогорело, отдавать нечем, а у неё свои там трудности были. Короче, порешали они, что эта горгона леопардовая будет у нас одну комнату снимать. Ну, типа, ближе к художке, да и пленеров для Джорика много: парк, озеро и всё такое. Договорились на 3 года, пока этот охламон училище закончит. Как раз вся сумма и иссякнет вроде как за съём. Потом, когда сроки прошли, отец не смог её, бедненькую, на улицу выгнать, а теперь уж и вообще не понятно, как это сделать.

– Маргарита мне ничего не рассказывала… – покачала головой бабушка.

– Ну, всё, теперь я ей устрою! – мстительно сжала губы Алиса.

На следующий день Алиса играла вдохновенно и так громко, как только могла. Бешеную какофонию не смог заглушить возмущённый стук в дверь.

– Войди-и-и-те! – громко пропела Алиса, продолжая виртуозно истязать инструмент.

– Сейчас же прекрати этот шум! – Матильда Марковна продолжала долбить в открытую дверь.

– Убирайтесь вон, ваша арендная плата закончилась! – пропела Алиса, продолжая елозить смычком.

– Ты что это себе возомнила, наглая девчонка? – взвизгнула Матильда, подступаясь к Алисе.

– Ваше время пребывания в этой квартире иссякло. – чеканя слова сказала Алиса и выставила вперёд смычок.

– Да знаешь ли ты, бездарность, что ты тут живёшь только из моего милосердия! Твой братец несовершеннолетний, а ты – слепа, к тому же буйная и бросаешься на заслуженных людей искусства с острыми предметами, так что я с лёгкостью устрою тебя в специальное заведение. – прошипела она в ярости. – Если ещё хоть раз повторится подобное, я вызову санитаров! И ты ничего не докажешь. Вот так! Да, кстати, видела бы ты себя в зеркало, ужасно выглядишь! – она хлопнула дверью, от сквозняка занавеска взлетела и пощёчиной шлёпнулась Алисе в лицо.

Алиса снова впала в депрессию. На ярость не было сил, она просто сидела в своей темноте и слушала тиканье часов, звуки, плывущие в окна. Кругом была жизнь. Обрывки воспоминаний всплывали яркой мозаикой. Она увидела, как однажды вот так же плакала в кресле от ненависти и безысходности. Отец тихо вошёл, взял за подбородок, посмотрел в красные от слёз глаза и сказал:

«Жизнь – сложная штука. Все победы и поражения — это наши богатства. Причём поражения – гораздо ценнее. Они дают нам увидеть слабые стороны, понять куда двигаться дальше. – он прижал её к груди, – Не сдавайся, никогда не сдавайся! В тебе есть особая сила. Твой талант. Твоё богатство. Не падай духом и у тебя всё получится. У нас с мамой бывали тяжёлые времена. И знаешь, что нам помогало? Мы шутили, смеялись над бедами и играли дуэтом. И это были шедевры».

– Да! – сказала Алиса себе, пронзив тишину.

– Митя, отведи меня в парк. – сказала на следующий день Алиса, когда они пили чай.

– Ты хочешь гулять? – брат обрадовался её просьбе, но был настолько загружен учёбой, что уже пожалел о своём предложении.

– Нет, я хочу там играть. Для людей. Знаешь, ты прав, я действительно жить не могу без музыки. Я буду играть. Может подзаработаю.

– Хорошо. Собирайся.

Алиса стала выходить. Осенний воздух пьянил. Было ещё тепло. Она играла так, как не могла бы играть, если бы видела всех тех людей, которые собирались на лавках и кругом, чтобы впитать её музыку. Ничто не сдерживало её вдохновения, ничто не стесняло. Она ни с кем не общалась. Сама в себе, она просто играла всё, что помнила, всё, что хотела. Она жила в своей музыке.

Однажды вечером Митя сильно задержался, чтобы вести Алису домой. Был выходной, в парке гуляло много народу. Сгребая мелочь и бумажки, чтобы уложить виолончель, Алиса услышала знакомый женский голос.

– Ну, здравствуй, Алиса, моя лучшая ученица. Наконец-то я снова вижу тебя.

– Инесса Андревна? – Алиса резко встала и зашаталась, потеряв равновесие. – Здравствуйте. Как Вы тут оказались? – она протянула учительнице руку, второй ощупывая скамейку. – Давайте присядем.

– Должна признать, ты делаешь успехи. Я очень, очень рада. Отец бы гордился тобой. – пропела она мелодичным бархатным голосом. Знакомый аромат духов вернул в счастливое прошлое: гаммы, репетиции, концерты, чаепития в учительской… Она была не просто учитель музыки. Она была Алисе другом, поддержкой, руководителем. И почему Алиса раньше ей не позвонила?

– Отец? Он на гастролях… давно не звонил… – неуверенно сказала Алиса.

Инесса Андреевна взяла Алису за руку, погладила по плечу, притянула к себе.

– Я знаю, моя девочка, тебе очень тяжело принять эту утрату. Твои родители были примером для всех нас. Такая семья! Такая любовь! Такие хорошие, талантливые дети!– Нам всем было тяжело, когда это случилось.

– Нет, нет… что Вы такое говорите? Этого не может быть! Этого не может быть! Нет! Вы всё врёте! Я только вчера… – Алиса забилась в рыданиях на плече у Инессы Андреевны. Та гладила её по волосам, по плечам, уговаривая, что всё пройдёт, всё наладится, всё образуется.

– Девочка моя, моя маленькая Алиса, это больно. Это больно. Поплачь, тебе можно. Твои родители дали тебе огромное сокровище – твой талант. Не прячь его от людей, играй, играй не для себя, для них. Дари. Дари людям всё, что есть лучшего в тебе. – говорила мудрая женщина, вытирая ей слёзы, и голос её дрожал.

На следующий день был выходной. Митя проснулся оттого, что услышал аккордеон. Он пулей оделся и влетел в комнату сестры. Заплаканная, она сидела на полу и, перебирая тонкими пальцами клавиши, разводила мехи.

– Что с тобой? Ты что-то вспомнила? Я вчера заметил, что ты не в себе.

– Всё нормально. – она отложила инструмент, Митя, я так долго пряталась от этой боли. Мама, отец приходили ко мне в моих снах, и я думала, что они где-то рядом. Почему, почему вы всё это время молчали? Почему мне никто не сказал: «Алиса, их давно уже нет!» – она разрыдалась. Брат опустился с ней рядом на ковёр, крепко прижал к себе.

С тех пор Алису как подменили. Она занималась по многу часов в день. Не щадя своих пальцев, играла на виолончели, подбирала на слух всё, что когда-то играл отец, истязая аккордеон. Перерывы делала потому, что кнопки горели. Соседка сперва возмущалась, но упорство, с каким Алиса точила своё мастерство, перевесило все недовольства. Инесса Андреевна выкраивала время, чтобы позаниматься с девушкой час-два в неделю. Жизнь Алисы обрела новый смысл. Им стала музыка.

Снова была весна. Один из тех ранних солнечных дней, когда кажется, что за ним придёт лето. Птицы звенели от счастья на всех углах. Был день рождения мамы. В этот день Алиса твёрдо решила, что будет играть в том метро. Митя нёс инструменты, поглядывал на сестру. Алиса была торжественно-сосредоточенна. Она так крепко держалась за брата, что он волновался.

– Осторожно, бордюр. Сейчас будет лестница. Хватайся за поручень. Ты уверена, что хочешь?

– Да. – твёрдо сказала она, помедлив спускаться. – И, обещай, что оставишь меня там одну. Приходи через два часа, договорились?

– Хорошо. – он с тревогой посмотрел на сестру. Да, она изменилась.

Эскалатор монотонно полз вверх. Баннеры маячили вниз. Лица людей проплывали, тонули в подземке. После ночного дежурства Борис хотел лишь одного: домой, спать. Голова гудела от утренней ссоры с подругой. Это разрыв. Он не может оставить науку, не может бросить дело всей жизни – хирургию, своих пациентов, частную клинику. А ей – на Бали. Все подруги летят, а она что, должна сидеть в пыльном городе? Оттого, что у него срочные операции и нескончаемый поток пациентов, которые хотят именно к нему. Ольга забрала машину, укатила с компанией за город. Нет, он не сможет так жить. Устал от истерик и шмоток, от вечно пьяных подруг. Сквозь гнёт своих мыслей, не сразу услышал мелодию. Поток людей вынес в круглый сводчатый холл. Борис замер. Молодая красивая девушка лет восемнадцати, тонкая и изящная, ловко растягивала и сжимала мехи старого аккордеона. Длинные пальцы сновали по кнопкам и клавишам. Он уже видел эту картину… да, тогда… это она! Борис подошёл ближе. Люди подходили, бросали монеты, спешили дальше, а он всё стоял. Мелодия сменялась другой, потом третьей. Было непонятно, как такие тонкие, хрупкие руки так ловко играют. Но вот музыка стихла. Девушка нащупала бутылку с водой, отпила и, казалось, собирается с духом. Настроилась, и полилась та самая мелодия, которую Борис слышал тогда… она потом ещё долго звучала во снах, не давала покоя. «Под небом Парижа» - вспомнил он. Этот вальс так трогательно танцевали родители девушки. Тогда… Он посмотрел на неё. По лицу текли несдержимые слёзы. Сердце защемило. А музыка кружила и завораживала. Борис понял, что вот сейчас, именно в этот момент, он должен что-то сделать, подошёл ближе, опустил в футляр деньги. Мелодия оборвалась сдержанными рыданиями. Борис бросился к ней, встал на колени, сунул в руки платок. Она съёжилась, подняла глаза, посмотрела мимо него… Бориса пронзила страшная догадка. Он провёл рукой перед глазами – нет реакции.

– Алиса, тебя ведь зовут Алиса? – он в волнении взял её за руку.

– Да. Кто вы? Я где-то слышала ваш голос… не могу вспомнить.

– Это не важно. Главное, ты жива. Я наконец-то нашёл тебя. Я не знал твоей фамилии, не знал куда тебя увезли. Значит, ты ослепла?

– Как видите. – она отставила инструмент в сторону, сжалась.

– Когда тебе в последний раз делали обследования? – голос Бориса становился твёрже.

– Год или два назад, или три…, я немного теряюсь во времени.

– Значит так, я помогу тебе собраться, и мы сейчас же едем в мою клинику. Тебя надо осмотреть. – сказал Борис, укладывая инструмент в чехол.

Вечером Борис привёз Алису на такси.

– Я чуть с ума не сошёл, Алиса, где ты была? Не могла позвонить? Кто этот человек? – Митя взял из рук Бориса аккордеон и потёртый складной стул.

– Познакомьтесь, это Борис. Он хирург. Это Митя, мой младший брат. Бабушка Анна Васильевна.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, давайте присядем, я всё объясню.

За скромным ужином Борис рассказал о первых результатах обследований.

– У нас есть очень большая надежда на то, что Алиса сможет видеть. Наука не стоит на месте. То, что было невозможно два года назад, вполне реально сейчас.

– Господи, да где ж нам взять столько денег-то? Мы бы давно её пролечили, но… – бабушка махнула рукой, – Тут дай, этому заплати, а у нас – две мизерных пенсии на четверых. Ох, это всё мечты…

– Прошу вас, не думайте сейчас об этом. У меня довольно большие связи в этой сфере. Я сделаю всё, что в моих силах. От вас мне потребуется только согласие на операцию. В своём роде это испытание нового метода. Не волнуйтесь, шансы на успех очень высокие. – он встал, направляясь в прихожую, – Анна Васильевна, благодарю вас за ужин. Кажется, я впервые так вкусно поел за последние годы.

– Ох, будет Вам, Борис, простая картошка. – бабушка смеясь махнула рукой.

– Алиса, у тебя несколько дней, чтоб подумать. Позвони мне, когда решишься. – сказал он очень серьёзно и протянул Мите руку, – Дмитрий, рад познакомиться. – повернулся к Алисе и бабушке, – Мне приятно у вас в гостях, но пора домой. Надо успеть сделать важные звонки. До свидания.

Как только стихли шаги на лестнице, бабушка отвела Алису в комнату:

– Ну надо же, видать, Бог нам его послал, Алисонька. Ох, не зря я молилась, не зря… – приговаривала она взволнованно, убирая со стола, бряцая посудой. Алиса замерла, перебирая в памяти: «Такой знакомый голос. Где она могла его слышать? Как легко и просто доверилась она этому незнакомому ей человеку… Это эксперимент. Есть риск, но надо решаться. Хуже, чем сейчас всё равно не будет». – роились мысли.

Через неделю Алису готовили к операции в частной клинике. Борис негромко переговаривался за дверью с врачом. Гудело оборудование, за окном пели птицы, пахло кварцем. Подошла медсестра, бережно закапала в глаза какое-то лекарство. Защипало. Прошло. Борис взял её за руку.

– Расслабься, ничего не бойся. Всё будет хорошо. Доктор – мой друг, я ему доверяю.

– Борис, – она удержала его руку, – Скажи, почему ты делаешь для меня всё это?

Он закашлялся, медсестра вышла, прикрыла дверь.

– Я думал об этом. Я… я хочу, чтобы ты играла для меня… как тогда… когда ты светилась от счастья. Я тогда видел твоих родителей, и эта картина до сих пор жива в моей памяти. Я хочу – у него пересохло во рту – Я хочу, чтобы у нас с тобой было так же… – голос дрогнул. Вошёл доктор, за ним ассистент, медсестра. Борис встал, взволнованно сжал её руку, поцеловал в лоб. – Всё будет хорошо. Обещаю.

Под наркозом Алиса видела сон. Вот метро, они играют. Люди вокруг дарят улыбки, цветы, осыпают деньгами. Все в восторге. Папа с мамой так весело, так задорно танцуют. И вдруг, будто зовут кого-то, машут руками. Из толпы выходит высокий красивый мужчина. Отец берёт Алису за руку и ведёт прямо к нему. Алиса смотрит ему прямо в глаза… шум, звон в ушах, знакомый голос говорит с тревогой: «Тише, тише, спокойно, я врач, я помогу. Ты чувствуешь руки? Ноги? Как твоё имя? Ты помнишь имя? Дайте аптечку, я врач! Справлюсь сам». Алиса с трудом понимала, что происходит, просто смотрела в его красивое мужское лицо, расплывавшееся в красном тумане…

Она очнулась от рези в глазах. Было свежо. В палате пахло цветами. Девушка заворочалась, заметалась по подушке, ощупала лицо, обклеенное пластырем.

– Тише, тише, моя милая, спокойно, глаза открывать нельзя – услышала Алиса голос медсестры. – сейчас температурку смерим, потом можно будет лечь повыше. Будь умницей, не торопи события. – ворковал мягкий голос. – Скоро обход, потом покушаем, а потом и родные твои придут. Вот тут – она взяла руку девушки, провела по стене – Есть кнопка звонка. Если что нужно, сразу зови. Ну, отдыхай, а лучше поспи.

Через несколько дней Митька пришёл к сестре в весёлом возбуждении:

– Представляешь, вчера приходил к нам Борис. Горгона Марковна стала цепляться, мол, кто такой, зачем пожаловал, в общем, качать права, ну я и рассказал ему всё как есть. Борис пошёл к ней и минут сорок беседовал. Страшное дело как она после орала, что её, бедную, заслуженную важную персону выставляют на улицу! У-у-у-у, Алиска, это надо было видеть! На Жорике теперь прям лица нет, ходит как тень отца Гамлета. Мамашка собирает вещички. – Митя злорадно захихикал. Алиса задумалась. Столько лет эта истеричная вычурная женщина отравляла им жизнь, но теперь её стало жаль. «Бедный Жорик» – Алиса вспомнила его вечно грустные глаза, безвольно опущенные руки, бледные, лишённые жизни картины.

После двух недель в клинике Алиса вернулась домой. Родные запахи, уютный шорох ковра, приглушённые мебелью звуки. Она села в любимое кресло. Сквозь занавески струился солнечный свет. Врач запретил напрягать глаза, но тот, кто так долго жил в темноте, разве откажет себе в искушении взглянуть на свой родной мир? Всё было как прежде. Так же тихонько тикали часы, те же книги на полках, инструменты и стопки нот. Пианино слегка запылилось. Глаза устали и она откинулась в кресле. «Стоп, этой картины здесь не было!» – она снова открыла глаза. В центре стены над пианино висела большая картина в резной золочёной раме. Счастливые папа и мама, обнявшись в чувственном танце, смотрели на неё и улыбались.

– Ну как тебе? Нравится? – Митя просунул голову в дверь, – Подарок от Джорджа. Тебе. На прощание.

Алиса закрыла руками лицо. Слёзы текли, смывая все страхи, все испытания, выпавшие на долю молодой неопытной девушки. Она подняла глаза на картину. «Мама, папа, я вас очень люблю. Навсегда в моём сердце вы останетесь живы. Танцуйте, танцуйте свой вальс, а я вам сыграю. И танец ваш будет вечным под звуки аккордеона.»