2. Иерофант - Гностик
Пролог
Вода прибывает. Льется из узких трубок, обильно усеявших стены, сочится сквозь кирпичную кладку, заливает голенища сапог.
По колено.
- В жизни существуют вещи, о которых мы можем жалеть, - раздается над головой.
И без того хриплый, голос еще больше искажается, доносясь сквозь сетчатый раструб у самого потолка. Раструб блестит натертой медью, блики скачут по решетке запертого потолочного люка.
- Но есть вещи, пожалеть о которых мы не успеваем.
Трубки выплевывают воду, она кипит и пенится, ей тесно в этом каменном мешке. Тугие струи хлещут в бока, брызжут, бушуют.
По пояс.
На этот раз мне повезет.
- Тебе может казаться, что время летит быстро или тянется не спеша, - продолжает монотонный голос, - и ты не замечаешь очевидного - что стрелки часов всегда движутся с неизменной скоростью.
Огромный, во всю стену, часовой циферблат покрыт каплями. Две трети уже под водой, но железная стрелка с узором из кованых листьев упорно щелкает секунды.
Решетка люка не поддается. Брызги воды сливаются в сверкающее колесо.
По плечи.
- Но ты не прав, если думаешь, будто не способен изменить ход времени...
Вода смыкается над головой, толкает, прижимая к потолку. Пальцы стискиваются на узорчатых листьях. Проворачивают.
Поржавевшие стрелки с хрустом сдвигаются назад.
Мне достанется последний ключ к тайне Братства.
Тело мягко тянет вниз вместе с водой, исчезающей в открывшихся стоках.
Глава 1
На улице царил собачий холод. Кованые стебли фонарных столбов серебрились от инея. К ближайшему столбу прислонилась хлипкая лестница, взобравшийся на нее фонарщик, ругаясь сквозь зубы, возился с примерзшим стеклом. Масляная лампа в его руке едва мерцала.
Кэб уже ждал. Мохноногая лошадка зябко переступала копытами, а извозчик походил на толстую гору теплого тряпья, увенчанную помятым цилиндром.
Внутри кэба оказалось лишь немногим теплее. Костлявый посыльный, обнимавший увесистый сверток, трясся так, что кэб заметно покачивался на рессорах - и явно обрадовался при виде открывшего дверцу господина.
- С-сэр, ваша пос-сылка в ц-целости и сохранности, - выпалил он, протягивая сверток.
- Спасибо, Тоби, - в ладонь посыльного легла мелкая монетка, - беги домой.
Упрашивать долго не пришлось - приложив руку к кепи, посыльный ужом выскользнул из кэба, едва не потеряв равновесие на обледенелой мостовой.
- Едем? - сварливо донеслось с козел.
- Угол Лейнстер и Порчестер Гарденс, пожалуйста. И не спешите.
- Поспешишь тут, - пробурчал извозчик, но его недовольство заглушил стук захлопнувшейся дверцы.
Сквозь плотные шторки на окнах почти не пробивался рыжий газовый свет, и сверток пришлось вскрывать на ощупь. Холодная, но совершенно сухая шерстяная ткань прошуршала под пальцами. На пол кэба полетели поочередно задубевший фрак, мокро-ледяная рубашка и такие же брюки, сопровождаемые тихим проклятьем.
Если Часовые надеялись уморить новообретенного брата холодом, то просчитались - хотя померзнуть все же пришлось. При воспоминании о жарко горящем камине в общей зале Братства с языка едва не сорвалась непристойность. Ну разумеется. Новичкам не пристало греться у огня - даже если новичок только что волей-неволей принял ледяной душ...
Наконец место вымокшей и насквозь промерзшей одежды заняла сухая. С оттаивающих волос на рукава пальто падали мелкие водяные горошины. Мягкие замшевые перчатки приятно грели пальцы. Но мерзкая дрожь никак не желала уходить – по телу то и дело пробегала волна, будто упрямая вода снова и снова выталкивала сопротивляющегося человека. И руки вновь смыкались на таких знакомых узорных лепестках из кованого железа...
Противные мурашки бегали по коже, напоминая о том, как такими же мурашками покрывалось тело - в моменты, когда взгляд хриплоголосого ощутимо, будто касание холодных скользких щупалец, окидывал вздрагивавшую мокрую фигуру.
Холод. Волнение. Уязвимость.
Он должен был привыкнуть, но не смог. Каждый раз проклятый каменный мешок оживлял воспоминания о первом прохождении странного и жестокого обряда - дне, когда желание узнать оказалось сильнее стремления выжить. Эффектный и, безусловно, эффективный ритуал, тень древних шаманских инициаций подвергал испытанию вовсе не жизнь, а доверие - но мог ли об этом знать человек, запертый в узком колодце, который вот-вот заполнит вода? Мог ли думать о чем-то, был ли способен воспринимать подсказки Братьев?
Братья. Они все казались одинаковыми. Все семеро Часовых Братьев, семь фигур, утопавшие в широких мягких креслах, выглядели схоже, словно их собственные тени. Лица затерялись в глубоких провалах надвинутых куколей – мягкий свет газовых рожков не мог пробиться сквозь плотную тьму, сгустившуюся под капюшонами. Он бы не различил их, даже если бы Статут позволял смотреть на что-то, кроме паркета под ногами.
Вместе. Они всегда держатся вместе, группой - одинаковые, как сычи, всегда одни и те же в своих балахонах цвета испитого кофе.
На самом деле, не меняются только балахоны. А Братья - всего лишь люди.
И человек, равнодушно зачитывавший положенные слова тонущему новичку, человек, чей хриплый голос еще больше искажали резонаторы телектрофона - тоже всего лишь преходящий Брат. В прошлый раз он сам был среди неофитов.
Кэб тряхнуло на выбоине, сквозь съехавшую шторку на миг просочился узенький желтый луч. Говорят, набережная Темзы теперь освещена "русскими свечами" - за тридцать с лишним лет многое изменилось...
Изменилось и Часовое Братство, шагнув в ногу со временем, которому служит. Поверх старого кирпича на стенах общей залы легли тонкие полотна китайского шелка, прикреплённые крохотными медными гвоздиками, а в «водяной камере» появился усовершенствованный телектрофон Меуччи. «Часовые» не бедствовали. И, конечно, привечали новых братьев – ведь каждый из новичков уплачивал солидный взнос в казну.
На те средства, которых стоила связь с Часовым Братством, десяток семей Ипсвича могли бы жить целый год.
Кэб, плавно свернув, стал.
- Приехали, господин, - кэбмен закашлялся.
- Благодарю вас, - нетерпеливо протянутая рука извозчика обогатилась шиллингом, - я оставил кое-какие вещи в кэбе – будьте любезны, возьмите их себе. Мне они ни к чему.
Извозчик хмыкнул, но возражать не стал – лишь прикрикнул на лошадь. Оглашая пустые улицы звонком цоканьем, кэб укатил прочь.
В морозном воздухе стук каблуков по брусчатке, отражаясь от стен, звучал затейливой мелодией. Озябшая правая ладонь уютно покоилась в глубоком кармане пальто, левая же сжимала гладкий набалдашник трости. Позвякивание железного наконечника вносило едва уловимый диссонанс в размеренный ритм шага.
За углом Квинсборо тянулись одинаковые дома, будто сошедшие со страниц ежемесячника "Архитектура и строительство". "Принимая во внимание неизбежный рост населения, представляется важным возможное сокращение площади, занимаемой строением - однако же не в ущерб внешней и внутренней привлекательности..." Внешняя привлекательность шедевров градоустроительной мысли - всех этих сжатых до карлических размеров колонн, башенок и мансард, похожих на мышиные домики – представлялась сомнительной. А фасады, исполненные в неизбежной неоготике, скрывали жилища, не имеющие ничего общего с благоустроенностью и уютом. Спальни и детские без отделки на стенах – жертвы огромной, выставляемой напоказ, гостиной. Загроможденная фанерной (а если позволяли средства - то и настоящей дубовой) мебелью, с неизменным пианино, с мраморной или хотя бы шиферной каминной доской, гостиная довлела над всем домом, будто подминая его под себя. Гостиная была лицом семейства, лицом, за которым и сами домашние, и их многочисленные гости так старательно не замечали зажатости и скудости всего остального. Углом, за который не полагалось заглядывать.
Парадный вход отеля «Квинс Парк» сиял электрическими огнями. Предупредительный швейцар распахнул дверь. В стекле бледным призраком отразился гость – высокий, темноволосый мужчина в модном пальто с лисьим воротником.
- Добрый вечер, сэр.
- Добрый вечер, - быстрый взгляд на бейдж швейцара, - Алекс.
- Сэр прибыл без багажа?
- У меня с собой все, что мне нужно.
В холле отеля было жарко натоплено, горели газовые рожки вперемежку с модными «лампами Эдисвана[1]». Солидный портье, обладатель редкой шевелюры и пышных навощенных усов, что-то объяснял из-за конторки стоящей перед ним женщине.
- ...не положено, - портье рубанул рукой воздух, - прошу прощения, мисс.
Женщина прикусила губу. На полированной доске конторки перед ней лежал перевязанный бечевкой пакет в коричневой оберточной бумаге.
Портье повернулся к вошедшему.
- Добрый вечер, сэр. Рады приветствовать вас в отеле "Квинс Парк".
- Добрый вечер, - с начавшей оттаивать шляпы на пол капнуло.
Женщина у конторки продолжала кусать губы, вцепившись обеими руками в пакет.
- Мисс, - обратился к ней портье, - я полагаю, вам лучше подождать до утра и обратиться в почтовое отделение.
- Но я... Я никак не могу ждать, - не убирая ладони с пакета, другой рукой гостья неловко раскрыла потрепанную сумочку, - я заплачу, это очень важно...
- Сожалею, мисс.
Женщина замерла. Кончик ее острого носа, торчащего из-под короткой и слегка неуместной вуали, покраснел.
- Я могу чем-то помочь?
Женщина вскинула голову, комкая в руках дешевый, машинного плетения кружевной платок. Ее серые глаза блестели.
- Мисс?
- Простите, сэр, - вмешался портье, - мисс хочет оставить у нас на хранение пакет, но правила отеля запрещают принимать вещи у сторонних лиц. Только у постояльцев.
- Прекрасно, - палец в кожаной перчатке постучал по полированной доске конторки, - я телеграфировал вам вчера с просьбой забронировать комнату триста шесть. Проверьте, пожалуйста.
- Сию минуту, сэр, - портье отошел к дальнему краю конторки, выдвинул один из ящиков резного бюро и, не снимая белых нитяных перчаток, стал быстро перебирать плотные листы в картотеке.
- В пакете ведь нет ничего запрещенного или опасного, мисс?
Негромкий вопрос заставил вздрогнуть острые, прикрытые тонкой накидкой плечи.
- Там всего лишь бумаги... письма, - пробормотала женщина, оправляя вуаль и безуспешно пытаясь сдвинуть ее еще ниже.
- Все верно, сэр, - портье вернулся, держа в руке массивный ключ с прикрепленным медным кругляшом. На кругляше был выбит номер. - Комната готова и ждет вас.
- Вот и прекрасно. Будьте любезны, примите у дамы пакет. На мое имя и под мою ответственность. Вы ведь не будете возражать, мисс?
- Нет, я... Я только хотела оставить пакет на ночь. Утром я отправлю его почтой, сейчас уже поздно... - женщина сглотнула и нервно поправила шляпку. - Надеюсь, для вас это не слишком обременительно.
- Никоим образом, мисс. Позвольте, я провожу вас.
Приплясывавший от холода швейцар подтянулся, увидев выходящих.
- Алекс, найдите извозчика для мисс, - еще один шиллинг исчез в широкой лапе швейцара. На лапе недоставало мизинца.
- Конечно, сэр.
- Вы меня очень выручили, - заговорила женщина, как только швейцар отошел, - можно сказать, спасли мне жизнь.
- Я рад помочь юной леди, - налетевший порыв ветра колюче обжег щеку, - не стоит благодарности.
- Мне никак нельзя было вернуться домой с этими бумагами. Завтра я отправлю их на хранение другу.
- Надежен ли ваш друг, мисс?
- О да, сэр, он умеет хранить тайны, - женщина грустно улыбнулась, - лучше всех на свете.
Казалось, она не замечает ледяного ветра. Между ее тонкими бледными бровями пролегла глубокая складка, серые немигающие глаза смотрели мимо собеседника.
- Чужие тайны мне тоже ни к чему, мисс.
- Понимаете, мой жених, он такой ревнивый, - продолжала она, будто не слыша, - в пакете лежат письма от моего прежнего воздыхателя. Представляете, что жених сделал бы со мной, прочти он эти пылкие признания?
Она все больше оживлялась, на белых скулах проступил румянец. Не обращая внимания на тактичное молчание собеседника, женщина увлеченно говорила:
- Он бы порвал со мной, без сомнений, - узкие губы растянулись в улыбке, - но вначале мне бы крепко досталось. И моему прежнему поклоннику - тоже. Мой жених бывает весьма несдержан в словах и поступках.
Она говорила со все большей горячностью, отчаянно сминая в руках видавшую виды сумочку.
- Но это не его вина, у него нет на то причин, - костлявые пальцы вдруг вцепились в запястье, - поверьте мне!
- Я верю вам, мисс.
Цоканье копыт прервало беседу. Покрытый инеем кэб подкатил к парадному входу, извозчик, ворча, тяжело повернулся и стал счищать белесый налет со стекла подвесного фонаря.
Дверца слегка примерзла и открылась с трудом. Женщина, наконец-то отпустив руку собеседника, забралась внутрь.
- Доброй ночи, мисс.
- Спасибо вам, - подол ее темно-синего платья колыхнулся, когда она порывисто наклонилась, дохнув в лицо жарким и пряным. - Меня зовут Флоренс, Флоренс Раттбор.
Дверца захлопнулась.
Швейцар, успевший вернуться на пост, понимающе кивнул и отвел глаза.
- Мисс Раттбор заберет пакет утром, - после пронизывающего уличного мороза даже свет "ламп Эдисвана" казался чересчур холодным, - пожалуйста, проследите. Я также хотел бы оплатить комнату вперед.
- Как сэру будет угодно, - пошевеливая усами, портье аккуратно заполнил бумагу, проверил, чтобы постоялец расписался в нужном месте и вложил полученные деньги в ящичек красного дерева, который тщательно запер на ключ.
- Горничная проводит вас, - портье дважды звякнул колокольчиком, - добро пожаловать в наш отель, господин Джи.
***
В неярком янтарном свете гостиничный номер казался воплощением уюта. Две аграндовы горелки, еле слышно гудя, окрашивали во все оттенки желтого широкую кровать, лакированную тумбу и плотно задернутые портьеры с мохнатыми кистями.
Жестковатое кресло, на спинке которого повис небрежно брошенный жилет, стояло вплотную к паровому радиатору. В радиаторе едва слышно булькало и шипело, от нагретого чугуна веяло приятным теплом.
Несмотря на поздний час, сон не шел. Сидя в кресле, Джи рассеянно листал каталог "Магазина товаров для армии и флота", предлагаемый отелем, видимо, в качестве развлекательного чтива. Вечернее происшествие отчего-то не давало покоя. Мисс Раттбор, очевидно, лгала. Что бы ни лежало в ее пакете - это отнюдь не любовные послания. Впрочем, все это не должно было иметь ни малейшего значения.
Джи бросил каталог на тумбу, тяжело поднялся и вынул из кармана висящего на крючке пальто деревянный хьюмидор. Терпкий аромат плотно уложенных гаван ударил в нос. Отправляя посылку из Ипсвича в Лондон, Джи беспокоился не столько за одежду, сколько за сигары. Но посыльный кокни оказался честным малым - и хьюмидор, и серебряный дорожный набор остались нетронутыми. Видимо, юноша пошел в отца - тот тоже был честным. Честно разносил посылки господам, ни разу не польстившись на содержимое - и умер в бедности, оставив после себя строго воспитанного сына. Сына, которому Джи мог доверять. Так же, как тридцать лет назад доверял его отцу.
Раскрытый хьюмидор наполнял комнату пряными запахами кубинского табака. "Просьба не курить", значилось на эмалированной табличке у двери.
Курительная комната отеля располагалась внизу. Застегивая запонки на вышитых манжетах рубашки, Джи поглядывал на часы, размеренно тикающие на тумбе. Фарфоровый циферблат с ажурными стрелками будил неприятные воспоминания. За пощелкиванием шестеренок вновь послышался сухой шорох - словно подошвы туфель скребли по паркетным доскам - и хриплый голос, тщетно маскирующий недоверием страх.
Часы показывали полночь.
Набросив поверх черной рубашки щегольский муаровый жилет, Джи прихватил брегет и аккуратно вынул из хьюмидора сигару. Подходя к двери, помедлил и сунул в карман перчатки.
Курительная в такой час была ожидаемо безлюдна. Джи присел на один из низеньких диванов, мельком бросив взгляд на разложенные по столику журналы и рекламные проспекты. Через раскрытую дверь виднелась пустая конторка – портье, по всей видимости, задремал, укрывшись за ней как за барьером.
Свежий морозный воздух из приоткрытого окна холодил кожу в небрежно расстегнутом воротнике рубашки. Джи подвинул ближе громоздкую эбонитовую пепельницу. Аккуратно обрезанный кончик сигары упал в черную чашу. Щелчок зажигалки – и по курительной поплыл густой, с едва уловимыми коричными нотками, аромат.
Где-то хлопнуло, по комнате прокатился сквозняк. Джи поежился и, дотянувшись ногой, прикрыл дверь. Сквозь полупрозрачное стекло проплыла стремительная черная тень – кто-то подошел к конторке. Послышались голоса.
Еще одному не спится.
Аромат гаваны успокаивал. Горячий дым согревал внутри, наконец-то прогоняя омерзительную дрожь. Толстый столбик пепла не спешил падать - Джи лениво наблюдал, как от столбика отваливаются крохотные частички, кружась, подхватываются волной прохладного воздуха.
Голоса стали громче – портье снова с кем-то спорил на повышенных тонах. Из-под прикрытой двери тянуло морозом. Джи поморщился, пошевелив ногами в модных, но не слишком теплых лакированных туфлях. Неужели швейцар не может закрыть входную дверь?
Резкий голос портье вдруг оборвался, его сменило приглушенное отрывистое бормотание, напоминающее команды, отдаваемые почему-то полушепотом. Послышался треск, хруст и грохот чего-то упавшего. А затем – громкий отчаянный вскрик и глухой стук.
Недокуренная сигара упала на дно пепельницы, рассыпав снопик оранжевых искр.
Застывшая за конторкой тень обернулась на звук. Приземистый человечек, с ног до головы закутанный в черное, сжимал в одной руке оставленный мисс Раттбор сверток, а в другой – миниатюрный карманный «бульдог». С инкрустированной белой рукоятки оружия сорвалась бурая капля. Позади незваного гостя щетинились белыми зубьями ящики взломанного бюро.
Вор вскинул револьвер - раздался звонкий щелчок, черный ствол выплюнул пулю. Джи метнулся в сторону - позади с хрустом разлетелась осколками стеклянная дверь курительной. Сухим треском ответил проворачиваемый барабан револьвера. Джи не стал ждать, пока вор снова прицелится, и бросился за конторку, едва не налетев на бесчувственное тело портье. Туфли скользнули по натертому паркету, но пальцы поймали пустоту - Джи ухватился за край полированной доски, взмахнул другой рукой, удерживая равновесие. В лицо пахнуло металлом, перед глазами замаячил вороненый ствол. Времени на размышления не оставалось. Джи ударил снизу по запястью руки, сжимавшей «бульдог». Вор зашипел, оружие с лязгом полетело на пол.
Удар в грудь отбросил Джи на развороченные ящики бюро - он едва успел подставить ладонь. Острые торчащие обломки захрустели, ломаясь. Оттолкнувшись от погибшего бюро, второй рукой Джи схватил незваного гостя за воротник.
Широко распахнутые, похожие на две перезрелые вишни, глаза глянули на Джи сквозь узкую щель в намотанном на лицо шарфе. В глазах плескалась странная смесь безумия и отчаяния, сменившаяся ужасом, когда вор перевел взгляд на ладонь противника. Среди мелких острых щепок, вонзившихся в кожу, тускло блестел окрасившийся алым металл.
- Проклятье!
Джи выхватил у вора посылку мисс Раттбор. Хрупкая оберточная бумага с треском порвалась, на пол, кружась, полетел разноцветный листок.
С неожиданной силой вор рванулся, оставив в пальцах клочок ткани, и бросился прочь, едва не врезавшись в приоткрытую створку входной двери.
Джи положил сверток на конторку и поднял листок. Это оказалась рекламная афиша превосходного качества, отпечатанная в три цвета на плотной каландрированной бумаге. "Единственный в мире человек, возвращенный к жизни", кричали карминовые буквы, "спешите увидеть настоящее бессмертие!"
"Шоу мистера Перегрина", пояснял чуть более скромный шрифт ниже, "только три представления в Лондоне. Поддержите Возрожденного, укрепив свою веру в него".
Последняя строчка никак не вязалась с общим тоном афиши. Джи затолкал листок в карман жилета и наклонился к портье.
Тот был жив - видимо, вор просто оглушил его. Жив был и швейцар, обнаруженный на ступенях отеля. Джи втащил грузное тело швейцара внутрь и наконец-то закрыл дверь. Изо рта вырывались клубы пара. В выстуженном вестибюле под ногами звонко похрустывали осколки стекла.
Сверток мисс Раттбор, лишившийся оберточной бумаги, оказался обычной почтовой коробкой из картона с наклеенным адресным маркером. "Господину Джи, Фоксхолл-роуд, тридцать шесть "бис", Ипсвич, Суффолк".
Внутри все оборвалось. Джи подвинул коробку ближе. С едва слышным щелчком между пальцев левой руки выскочило короткое узкое лезвие.
- Боже правый, что здесь творится!
Джи развернулся, заведя руку за спину и загородив собой коробку.
На верхней ступени лестницы, ведущей на второй этаж отеля, нарисовался упитанный, рослый господин в дорогом парчовом халате и феске. Господин сокрушенно покачал головой и всплеснул пухлыми руками.
- Шум, гам, драки! А ведь не самый плохой отель в Лондоне!
- Воры как раз и забираются в не самые плохие отели, - сказал Джи, - в плохих им нечем поживиться.
- Хотите сказать, сюда забрался вор? - ужаснулся толстяк и шустро засеменил вниз по ступеням.
- Не беспокойтесь, - Джи вежливо улыбнулся досадной помехе в феске, - он не успел ничего взять.
- Но устроил такой кавардак! – господин, едва не поскользнувшись на ковровой дорожке, заспешил через холл к конторке.
- Я уже позвонил в полицию, - Джи не без удовольствия заметил, как притормозил толстяк, - констебль скоро прибудет.
- Вот как, - пробормотал собеседник, - ну что ж…
- Возможно, вы захотите стать вторым свидетелем происшествия? – предложил Джи, вынимая из кармана жилета брегет и откидывая ажурную крышечку, - с минуты на минуту полиция будет здесь.
- Знаете, я… Я ведь и не видел ничего, - толстяк замахал руками, отчего феска едва не слетела с его головы.
- Но вы слышали, - Джи приглашающе повел рукой, на раскрытой ладони которой тикали часы, - мы можем подождать в курительной.
- Ничего я не слышал! – взвизгнул толстяк, - я не буду ждать! Мыслимое ли дело, за полночь…
- Постойте! – крикнул Джи ему вслед, - как ваше имя? Подождите, сэр!
От щелчка захлопнутой крышки брегета улепетывающий толстяк заметно подпрыгнул. Миг – и он скрылся за поворотом лестницы. Джи согнулся в беззвучном хохоте.
Из-за конторки послышался стон – портье, начавший приходить в себя, пошевелился. Джи бросил на него взгляд, подхватил коробку под мышку и торопливо поднялся в свою комнату.
[1] Имеется в виду «Компания электрического освещения Ediswan», основанная совместно Томасом Эдисоном и Джозефом Сваном в 1883 г.
Глава 2
«Господин Джи! Я не имела чести встречаться с Вами, но моя бедная матушка, упокой Господь милосердный ее душу, хорошо Вас знала. Это она просила меня передать Вам эту посылку. К сожалению, у меня нет возможности поехать в Ипсвич и вручить бумаги лично - признаться, некоторые обстоятельства вынуждают меня всерьез опасаться за свою жизнь. И у меня есть все основания полагать, что происходящее как-то связано с этими бумагами. Я питаю надежду, что меня оставят в покое, как только посылка попадет в Ваши руки, и заранее прошу у Вас прощения за возможные последствия. Содержание бумаг мне не знакомо – я знаю только, что это дневники моей покойной матушки, которые она умоляла меня не читать ради моего же блага. Надеюсь, что благопристойное следование ее совету все же убережет меня от опасности, которой я подвергаюсь. Исполняя волю матушки, остаюсь Вашей покорной слугой -
Флоренс Раттбор, в девичестве Шевонн».
Шевонн.
Смятое письмо полетело на пол.
Стефани Шевонн. Значит, и ее больше нет…
Джи стиснул руками виски и заскрипел зубами, когда острые щепки, застрявшие в ладони, оцарапали кожу. Стараясь не смотреть на вскрытую посылку, он подошел ближе к газовому рожку и отвернул кран подачи газа до упора. Пламя разгорелось ярче. Джи раскрыл левую руку ладонью вверх и закатал рукав рубашки. Инкрустированная перламутром запонка упала на пол, в колеблющемся желтом свете тускло засияли латунные пряжки на охвативших предплечье ремнях. Меж ремнями просвечивала молочно-белая кожа. Широкая полоса латуни, плотным браслетом обнявшая запястье, расширялась треугольником и прикрывала всю тыльную сторону кисти. У основания пальцев треугольная пластина расходилась на пять металлических полос, состоящих из гибко скрепленных сегментов. Полосы оканчивались подобием литургических колец, скрывающих пальцы.
В ладони глубоко засело несколько крупных заноз. Джи выдернул их зубами – острые щепки упали на клочок измятой бумаги. Мелкие занозы Джи поддевал ногтем, торопливо выковыривал, не обращая внимания на множество алых капелек, выступающих на коже. Нетерпеливо встряхнул рукой - капли красным дождем осели на смятом письме.
В посылке, помимо записки от дочери Стефани Шевонн, обнаружилась стопка бумаг, аккуратно перетянутых бечевкой. Обтрепанные пожелтевшие тетради. От посылки шёл едва уловимый запах фиалок. Фиалками пах и небольшой дагерротипный портрет, втиснутый между шершавых листов. С портрета улыбалась молодая женщина в капоре с огромным бантом.
Стефи всегда любила фиалки.
- Как же мне их не любить? - пожимала она узкими плечиками, - ведь без этих милых цветочков я не выживу.
Фиалками пропахли волосы Стефи, ее шляпка, оба ее тщательно залатанных платья. Наверняка даже ее гроб насквозь пропитался горьковато-сладким ароматом.
К моменту их знакомства за хрупкими плечами шестнадцатилетней Стефи были тысячи проданных синих букетиков.
- Не желаете ли фиалку, сэр? Купите цветы для дамы сердца - всего два пенса, сэр.
Ее глаза впитали лазоревую синь букетов. Корзинка с плотно уложенными фиалками опасно покачнулась, когда юная цветочница доверительно наклонилась к собеседнику:
- Знаете, сэр, вы правильно сделали, что не стали покупать цветы на станции. Там вам вчерашние подсунули бы, вялые, и дня не простоят! Вот не вру, ей-богу...
Джи замедлил шаг и внимательно оглядел семенящую рядом цветочницу.
- Откуда молодая мисс знает, что я только со станции?
Круглое личико в обрамлении алых оборок старомодного чепца трогательно порозовело.
- От вас пахнет гарью, сэр, - пробормотала она, - и железом. И еще чем-то - я не знаю, но так пахнут паровозы.
Джи остановился.
- А еще в вашем кармане - использованный билет, - продолжала она, становясь рядом, - наверняка на экспресс из Нориджа. Сегодня других поездов нет...
Пальчик с плохо вычищенной земляной каемкой под ногтем указал на торчащий из кармана клочок рыжеватой бумаги. На аккуратно оторванном по перфорации краю остался фрагмент печати - "Лондонские железные дороги".
- Масло, - произнес Джи, засовывая билет глубже в карман и вынимая шестипенсовик, - паровозы пахнут смазкой. Вы очень наблюдательны, мисс.
Цветочница уткнула глаза в корзинку, ее щеки продолжали пылать. Его это позабавило. Лондонская толпа, разбуженная теплым, хоть и пасмурным, днем, обтекала их, не касаясь и не задевая. Будто искусно уложенные рельсы огибают возникшее на пути препятствие.
- Дайте мне самый лучший букетик, пожалуйста.
- Конечно, сэр! - с видимым облегчением девчонка принялась рыться в корзинке. Сиреневые пятилистнички на длинных стебельках так и мелькали в ее пальцах.
Опираясь на трость и расстегнув от жары верхнюю пуговицу пиджака, Джи наблюдал, как пучок фиалок толстеет, обрастая все новыми цветками, укутывается плотными округлыми листьями и, наконец, сжимается, туго обмотанный шелковой лентой.
- Прошу вас, сэр. Ваша леди будет очень довольна, смею надеяться.
- Я тоже надеюсь, - букетик лег в освобожденную от пятипенсовика ладонь. На белой лайке перчатки отчетливо проступило маслянистое пятно. - Это вам, юная мисс. За вашу наблюдательность.
- Но как же... Как же ваша леди? - прошептала цветочница, принимая букет скорее по инерции, чем осознанно.
- У меня нет леди. Здесь вы в первый и последний раз ошиблись, мисс... Мисс?
- Стефани, сэр...
Стефи стала его самой надежной опорой. Маленькая и хрупкая, с детства знающая всю подноготную лондонских бедных кварталов, юная цветочница обладала живым умом и недюжинной сметливостью.
- Вся лондонская голытьба скоро будет здесь, - говорила она, тщетно пытаясь укрыться от дождя под козырьком лавки "Майерс и сын", - леди Поллок устраивает званый ужин.
- Уж не пригласила ли досточтимая старушка Поллок тебя лично? - посмеивался Джи, раскрывая куполообразный зонт и роняя в корзинку Стефи крону.
Стефани вспыхивала, отчего ее щеки и лоб сливались по цвету с алым чепцом. Джи нарочно поддразнивал ее - чтобы посмотреть, как на детском личике проступит забавная смесь возмущения и решимости. И послушать, с каким жаром цветочница насчет разворачивать перед ним цепочки умозаключений.
- Судите сами - мясник Питерс сегодня закрылся пораньше, а до того в его лавку заходила Салли - она у леди Поллок кухаркой. Старый Питерс потом все руки потирал. Ох, чую, бродяжки набьют животы недогрызенной говядиной! Типография, что на углу Уистон-роуд, выбросила карточки. Исчерканные все - видать, не подошли. На них вензель такой же, как на карете леди Поллок. И пожилая леди де Лорисьон лично приехала к модистке, а уж без Морщины Лорисьон ни один прием у леди Поллок не обходится...
- Ты умеешь читать, Стефи?
Разумеется, она не умела. Зато бойко отсчитывала пенсы, шиллинги и фунты. И, подмечая мелочи вокруг, складывала из них целостную картину - талант, которому не учит ни одна грамматика.
- Посмотри на вывеску, Стефи, - вполголоса говорил Джи, пока цветочница не спеша составляла букет, - "Аптека". Первая - "А". Выучи эту букву к моему следующему приезду.
- Я успею выучить десять букв, - ровные зубки Стефи поблёскивали между влажными губами.
- Почему ты так думаешь?
- Ненастье начнется только после Успения. А вы всегда приезжаете, когда идет дождь. Мой ненастный покупатель... Вот ваш букет.
В тот же день он купил ей "Основы чтения" Уэббса и оплатил занятия у частного учителя. И к его следующему приезду в Лондон он увидел Стефи замершей перед афишной тумбой.
- "Шо-у мис-те-ра Пе-ре-грина", - бойко читала она по слогам.
Еще через месяц она впервые подала ему записку, обернутую вокруг букетика фиалок. На листке дешевой бумаги пляшущими печатными буквами со множеством клякс и помарок излагались ее наблюдения.
"Помните тот прием у леди Поллок? Метельщик Стоп-Хлоп хвастался, что встретил той же ночью Бродягу Ирра. Якобы Бродяга вместе с остальными бездомными тайком лазал в мусорные ямы поместья Поллок. Поговаривают, этот Ирр своими глазами видел те гигантские механизмы под городом. Еще говорят, его за это мучили и теперь он будто бы не в себе. Зато умеет растворяться в воздухе! Я вот что думаю..."
Записки Стефи копились в его ипсвичском доме вместе с увядшими букетами. Для всех вокруг она была просто цветочницей, а он - просто ее постоянным покупателем. Под руководством учителя она освоила стенографию, и прятать плоды многодневных наблюдений в букетах стало проще. Они стали видеться реже. И в очередной ее записке, написанной в стенографической системе Питмана, Джи прочел краткий постскриптум:
"Я безмерно благодарна вам и за терпение, и за внимание ко мне. Деньги, что вы мне давали, я хранила, и теперь они мне пригодятся. Через неделю я выхожу замуж за моего учителя. Он хороший человек и очень добр. После замужества мне придется оставить работу ради семьи. Бернард зарабатывает достаточно. Еще раз благодарю вас за все.
P.P.S. Известное вам общество, кажется, имеет отношение к подземному городу. Не далее как три дня назад в означенное здание на Друри-лейн под вечер вошел лорд Мэйбл. На прошлой неделе "Таймс" вышла с его статьей на первой полосе - лорд Мэйбл утверждает, что у нашего старого Лондона имеется "второе дно". И что бы вы думали? Позавчера его сиятельство пропал. Поговаривают, тело нашли в Темзе - если в этой помойке вообще можно что-нибудь найти. Держитесь от них подальше. Стефани. 26 марта 1870 г."
Пахнущий фиалками портрет лег на тумбу.
Даже став мужней женой и матерью очаровательной девчушки, Стефи продолжала вести наблюдения, прилежно излагая выводы в тетради. По ее дневникам можно было писать историю Лондона - бывшая цветочница умела отделить реальные факты от собственных домыслов. Но это была бы история не того города, который первым в мире разогнал тьму своих улиц пронзительным электрическим блеском - нет, Лондон Стефани оставался мрачным местом, куда так и не проник свет, и где тьма могла скрывать чудовищ.
Стефи вела записи многие годы, сохраняя свое занятие в тайне от всех. Ради чего?.. Джи прикусил губу. Было ли это невинным развлечением, привычкой, данью ушедшей молодости? Или же бывшая цветочница лелеяла надежду, что ее "ненастный покупатель" когда-нибудь вернется?
Он просидел над дневниками Стефи до рассвета. Цветочница аккуратно нумеровала и подписывала каждую тетрадь, и выстроить последовательность событий не составило бы труда, даже если бы дневники перемешались. Но они были сложены строго по порядку. И в последней, самой тонкой тетради, убористо исчерканной стенографическими знаками, Джи нашел ответ.
"...мои кропотливые наблюдения наконец дали результат - теперь я в этом убеждена. Взгляните на афишу, которую найдете среди моих дневников. Я полагаю, мистер Перегрин заинтересует вас. Он дает свои представления в Лондоне последние двадцать пять лет. Мне удалось посетить несколько его шоу. Время будто не властно над этим господином (о, как бы я хотела, чтобы и над моей кожей оно было не властно!). Но будьте осторожны - я почти уверена, что мистик-Перегрин есть порождение Подземного города.
Будьте осторожны, потому что вам легко выдать себя. Наблюдательный человек без труда отметит, как меняется ваше лицо при произнесении слова "ли", как подергиваются пальцы - будто вы усилием воли сдерживаете себя. Какими бы горестными ни были ваши чувства в этот миг, к каким бы злосчастным моментам ни обращалась память - они выдают вас, как и масляные пятнышки на манжетах. Мой ненастный покупатель, вы лишь на первый взгляд тот, кем хотите казаться. Пусть вас не удивляет, откуда мне известно ваше имя и ваш адрес. Лондон - большая клоака, огромный суповый котел, где каждая крупинка на виду, а из каждой стены торчат глаза и уши. Подметальщики на вокзалах, бездомные, продавцы горячих пирогов, "будильники", разносчики льда - это кладезь бесценной информации. Нужно только найти ключик к ней. Ваше имя и место проживания давно не тайна для меня. За без малого тридцать лет, минувшие с нашей последней встречи, я не растеряла своих связей в низах лондонского общества. Но лишь в отчаянной ситуации я решилась обратиться к вам, господин Джи..."
Джи.
Рука сама потянулась к груди, расстегивая непослушные пуговицы на рубашке. Ладонь ощутила холодный чеканный металл и чуть более теплую гладкость дерева. Ажурный медальон тонкой работы и стершийся от долгого ношения кусочек древесины на грубой плетеной веревке. Два напоминания о безвозвратно ушедших. Два якоря, удерживающие его от падения в беспамятную тьму.
"- Почему ты зовешь меня Джи?
- Ты же сам представился мне так, или забыл?.."
Тонкий смех, прозрачная кисея, капризно изогнутые брови под серебристой диадемой. Ли... И - немым укором другое лицо, с едва заметными морщинами вокруг усталых глаз, бесконечно добрых, все понимающих.
"- Хельтруда - целительница и возлюбленная...
- Мы еще увидимся с тобой, охотник".
Он не захотел забыть их. Из всех женщин, что были с ним за века его жизни, лишь две сумели оставить свой след. След, который оказался не по плечу ни смуглолицым супругам Амона[1], ни утонченным британским девам, ни искушенным в науке любви индийским красоткам.
Одна подарила ему новую жизнь. Другая дала имя.
Имя оставалось тем немногим, что держало его на плаву. Вместе с верой - верой в то, что они отдали свои жизни за достойную цель: не за человека, но за человечество.
И до сих пор он не смог оправдать эту веру.
"Я прошу вас, мой ненастный покупатель - сохраните в памяти все, что я так кропотливо собирала. Боюсь, мои изыскания не остались незамеченными - уверена, за мной следят. Мне некому довериться, кроме моей дорогой Флоренс, ведь даже супруг стал смотреть на меня подозрительно. Не знаю, что против меня затевается, но опасаюсь за свою жизнь. Фло передаст вам мои записи, и это будет все, что от меня останется".
Джи захлопнул тетрадь. Из окна сочилось сероватое лондонское утро.
Значит, Стефи подобралась слишком близко. Но кто мог пойти на убийство - "подземники"? Цветочнице не удалось узнать о них ничего конкретного - только бесчисленное множество слухов, легенд и страшилок, порой противоречащих друг другу.
Джи наклонился в кресле, опершись локтями о колени. В кармане хрустнуло, зашуршало. Афиша. Джи вынул помятый хрустящий листок. Перегрин. "Возрожденный"-мистик, человек, по словам Стефи, неподвластный времени. Мог ли он запятнать себя чужой кровью? Перед глазами всплыло закутанное в шарф лицо ночного вора. "Перегрин" означает "чужеземец", но все ли так прозрачно?
За окном на город с грохотом обрушилась стена ливня. Капли дробно стучали по жестяному подоконнику. Дома напротив размылись, превратившись в зыбкую акварель. Водяная стена темнела, уплотняясь, превращалась в сплошной серый занавес.
Свет потускнел и погас, будто кто-то перекрыл подачу газа. Под ногами хлюпнуло. Джи опустил взгляд.
Комнату заливала вода - сочилась из-под запертой двери, текла из радиаторов, каплями выдавливалась сквозь стыки обоев на стенах. Темная и густая, будто масло, вода поднималась, не давая двинуться. По колено, по пояс... Резные деревянные подлокотники кресла затрещали. Сжимая их, Джи как завороженный вглядывался в темную гладь. Грудь будто стиснуло обручем, и все тело застыло, превратившись в ледяной ком.
Под поверхностью воды проступило светлое пятнышко. Оно все расширялось, вытягивалось, стремясь вверх - и вот уже проступили под серыми волнами очертания сухощавого лица с запавшими скулами, с лихорадочным румянцем на щеках. Потускневшие желтые волосы змеями колыхались вокруг, и на бесстыдно оголенной груди виднелся деревянный оберег на грубой веревке.
В светлых глазах - беззвучная мольба и ужас. Молчаливые волны накатываются на пергаментную кожу, скрывают лицо, начинают утягивать вниз...
Он прыгнул. Бросился вниз головой с крутого обмерзлого обрыва. Руки встретили жесткую водную гладь, тело пронзил иглами холод. Лицо жены - совсем рядом; она тянет к нему тонкие пальцы. Еще чуть-чуть... Грудь разрывает изнутри, ноги отчаянно молотят густую от мороза воду.
Хель, подожди…
Рывок - и железные пальцы смыкаются на хрупком запястье.
Вверх.
Глоток ледяного воздуха - горло сводит мучительным спазмом.
- Держи их! Именем Господа, хватайте этих проклятых отродий Сатаны!
Наверху, на краю нависшего обрыва, беснуется старый священник, брызжет слюной, толкая стоящих вокруг - но никто не решается прыгнуть следом. Толпа мнется, кто-то свистит, сверху летят палки и комья земли. Холодные темные воды Рейна бурлят вокруг, течение крутит, тянет вниз, но лишь крепче сжимаются пальцы на запястье жены, и спина принимает на себя град летящих комьев. А в голове бьется – успел, успел, успел…
Заснеженный берег встречает их острыми промерзлыми камнями. Порывами налетает ветер, швыряет горсти колючих снежинок в лицо.
- Хель, - хриплый голос едва слышен, - вставай, надо идти…
Промокшая, задубевшая от ветра рубаха прикрывает худенькие плечи. На лице Хель – застывшие льдом капли, смерзшиеся волосы звенят сосульками.
- Ин-гер…
Дрожь жены передается ему. По обнаженным плечам лупят ледяные иглы – будто сотни крохотных ножей.
- Ин…
Взгляд застывает, и ледяное хрупкое кружево расползается от склеенных холодом ресниц – на щеки, лоб, на побелевшие губы. Дрожь прекращается. Тело Хель рассыпается снегом, и ветер уносит белую пыль, издевательски швыряя пустую рубаху ему в лицо…
Джи дернулся и открыл глаза. Смахнул со лба листок из тетради Стефи, принесенный сквозняком из приоткрытого окна. На улице шумел дождь. Фарфоровые ходики показывали половину десятого.
Он поднялся, поправил рубашку и аккуратно собрал дневники Стефани. На перевернутую пластинку дагерротипа лег бесполезный каталог «Товаров для армии и флота». Сорванный адресный маркер с посылки Джи сунул в карман жилета – вместе с афишей, и, морщась, натянул перчатки. От порезов и заноз на ладони не осталось и следа, но клятая железная конструкция в сочетании с белой замшей напоминала тиски. Не самая приятная аналогия.
Перекинутое через запястье пальто надежно скрыло стопку тетрадей в руке. Прихватив трость, Джи покинул комнату.
Вчерашний портье еще не сменился. То и дело приглаживая волосы на затылке и болезненно морщась, он поприветствовал постояльца и тут же засуетился.
- Желаете позавтракать, сэр? Я могу сделать заказ из ресторана «Раульс».
- Чашку черного кофе, пожалуйста, - Джи бросил взгляд на аккуратно прикрытые ящики взломанного бюро, - мисс Раттбор не появлялась?
- Нет, сэр, - портье с сожалением покачал головой и позвонил в колокольчик, - боюсь, у меня для вас плохая новость. Ночью к нам забрался вор – оглушил Алекса и меня, взломал бюро… Кое-что пропало, в том числе – посылка мисс Раттбор.
- Вот как, - Джи цокнул языком, - надеюсь, вы не пострадали? И что думает полиция?
- Со мной все в порядке, благодарю. Я не стал вызывать полицию – пропали всякие мелочи, не считая посылки. Ящичек с деньгами остался на месте, что странно… А посылка – я подумал, что впутывать в это дело леди не стоит.
- Спасибо вам. Передайте мне, если мисс Раттбор появится – я буду в курительной.
- Конечно, сэр.
Разбитую дверь курительной еще не успели заменить, и Джи, усаживаясь на диванчик перед горящим камином, слышал, как портье тихим голосом отдает поручение подошедшему рассыльному.
Поглядывая, чтобы никто не вошел, Джи вынул из-под брошенного рядом пальто дневник Стефи. Весело танцующее пламя охотно приняло желтоватую тетрадь. От камина полыхнуло жаром, и листы, мгновенно почернев, обратились в пепел.
Один за другим в камине исчезали тридцать лет наблюдений, поисков и риска. И к моменту, когда вошел посыльный с подносом, от дневников Стефи осталась лишь горстка золы.
Горький кофе так и не смог перебить хинной вкус, прочно поселившийся во рту. Будто пепел сгоревшей бумаги осел на зубах.
Стефи больше нет.
Колокол на башне святого Стефана отбил десять, когда из дверей отеля "Квинс Парк" вышел мужчина в пальто с лисьим воротником и с тростью в руке, обтянутой белой замшевой перчаткой.
[1] «Супруга бога Амона» - титул верховной жрицы Амон-Ра.
