Отдав розе все дни

Когда я вошел, Санна мыла холодильник. Она не услышала моих шагов, и некоторое время я просто стоял, прислонившись к дверному косяку, наблюдая ее отточенные, выверенные движения. Она мыла холодильник так, как пишут роман; выставив всё, сняв даже полочки, сосредоточенно приводила в порядок основу, натирая ее до тошноты, до болезненного блеска, чтобы затем постепенно наполнить ее содержимым. Она не думала ни о чём – она делала уборку, и каждый жест ее был обстоятелен, лёгок и полон естественности.

Я восхищался ею. Хотел бы я писать романы так, как Санна моет холодильники.

– Так и будешь стоять до скончания века, пока солнце не поседеет, а гора Арарат не опустится на морское дно?

Я вздрогнул. Санна не оборачивалась. Санна не любила отрываться от работы. Санна говорила странными, длинными предложениями и никогда не смотрела на собеседника, и за три недели к этому уже можно было бы привыкнуть, но привыкнуть было невозможно, и я каждый раз вздрагивал, услышав ее голос. Знакомый голос, звучавший незнакомо.

– Я купил билеты. На завтра, в два часа. Тебе осталось только подписать… – Санна не глядя протянула руку и поставила стеклянную банку позади себя, та опрокинулась с неприятным звуком и покатилась по столешнице, – Тебе нужно подписать один документ, и все.

Я схватил банку и поставил ее вертикально.

– Это не может подождать? Нужно закончить как можно скорее, а то продукты испортятся, и тебе нечего будет есть, когда я уеду.

– Конечно, – я не знал, чем себя занять, поэтому присел на стул и принялся смотреть, как Санна опускает тряпку в таз, наполненный мыльной водой, а затем выжимает. На мое предложение помочь она промолчала, а я не знал, что мне делать теперь, я не знал, что мне делать с ней, что мне делать без нее, ведь билетов было два, и ни на одном не значилось мое имя.

Санна была одета в ночную сорочку, неприбранные волосы волна за волной спускались на спину. Доктор Мун называл их серебряными, но они были седыми. Ей было двадцать два, а они были седыми, и я, в отличие от доктора Муна, никак их не называл. Я хотел бы не видеть их, если бы это было возможно, но Санна никогда их не прятала и держала распущенными.

Я помнил их темно-каштановыми. Саша всегда заплетала их в косы.

– Доктор Мун передал, что заедет завтра в десять часов.

– А, этот черный человек. – Санна с грохотом поставила на место одну из полок. – До сих пор не понимаю, почему он летит со мной, ему вовсе не нужно лететь со мной, я не хочу, чтобы со мной кто-то летел. Они все равно никого больше не пустят, так какого черта он летит со мной?

Доктор Мун приехал сюда специально ради нее почти месяц назад. Он был темнокож, и Санна называла его черным человеком. Она так и обращалась к нему – «черный человек». Доктор Мун не обижался.

Я сглотнул.

– Он возвращается домой, вот и все. Заодно устроит тебя на месте. Тебе все равно нужно где-то устроиться, раз ты точно не знаешь, где находится твой… дом.

Я волновался и начал сбиваться.

Санна встала на цыпочки и провела мокрой тряпкой по верху холодильника.

– Я не хочу, чтобы он летел со мной, – заметила она.

Я не хочу, чтобы ты вообще куда-то летела. Я не хочу, чтобы ты выходила из дому, не хочу, чтобы говорила с другими людьми, не хочу, чтобы ты покидала спальню. Хочу вечно быть там с тобой, но боюсь, что свихнусь, обнимая тебя, потому что мечтал обнимать другую.

– Мы больше никогда не увидимся, понимаешь?

Санна протирала отделение для фруктов и овощей и что-то напевала себе под нос, и я не был уверен, что она меня слышит.

– Ты уедешь, а я останусь. Мун уедет, а я останусь, весь чертов смысл уедет, а я останусь. Буду ходить на работу, и в бар, и в кино, и может быть, женюсь, заведу детей, и во всем этом не будет никакого смысла. Потому что ты уедешь, и тебе будет все равно, и я никогда тебя не увижу, потому что, да, они никогда меня к тебе не пустят, и доктору Муну будет все равно, потому что его-то – пожалуйста! – они будут пускать к тебе в любое время…

Хлоп!

Санна с силой закрыла холодильник. Холодильник был легок и пуст и покачнулся, но устоял. Санна обернулась, подошла и взяла мою руку, не глядя на меня, глядя на ручку кухонной двери.

– Пошли в спальню, – и потянула меня за собой. Я встал.

– Ты же сказала, что, если отложить уборку, продукты испортятся, – я не думал об уборке. От Санны пахло цветочными духами и мылом, и я дрожал от ее прикосновения.

– Верно. Но если откладывать жизнь, испорчусь я.

И мне показалось, что я слышу интонации Саши в ее стеклянном, холодном голосе.

***

Я лежал и смотрел в потолок. Санна спала, и ее серебряные волосы разметались по подушке. «Что я делаю? – в который раз спрашивал я себя. – Что я делаю?».

Ее звали Саша, и глаза ее были почти золотистыми, и она приходила на учебу раз в три дня. Вместо конспектов она выводила в тетради удивительные узоры, всегда черно-белые, а затем подталкивала их ко мне и говорила: «Раскрась».

«Тёма, раскрась».

И я всегда отказывался. Я говорил, что узоры слишком хороши и я боюсь их испортить.

Санна не рисовала. Я не был уверен, умела ли Санна писать, она никогда не брала в руки ручку. Я сказал ей, что нужно поставить подпись на документах, но догадывался, что подписывать придется самому, копируя почерк со странички в паспорте.

Саша всегда улыбалась. Саша смеялась над чужими шутками и не умела придумывать свои. Саша любила слушать музыку и цитировать Экзюпери и Эдгара Аллана.

Санна говорила высоким холодным голосом свои странные длинные предложения. Санна смотрела так, будто сошла со страниц произведений Лавкрафта. Санна никогда не брала в руки книг.

Саша проносилась мимо, убегая с занятий. Саша редко отвечала на мои звонки, Саша неохотно соглашалась встретиться, Саша никогда не звала меня домой.

Санна спала со мной.

Что же я делаю?

Санна вздохнула и перевернулась на бок. Я лежал и слушал ее легкое дыхание.

Оказалось, что в теле Саши живут трое: она, парень по имени Рикки Смит и восьмидесятилетняя немка фрау Фишер. Саша ходит на занятия, Рикки Смит напивается в барах, фрау Фишер полдня дремлет в кресле.

Как-то раз Рикки двинул мне в челюсть. Фрау Фишер бесконечно вспоминала свою насыщенную жизнь. Я не знал, что мне делать с Сашей, я боялся к кому-то ее вести.

Доктор Мун был просто необходим. И он приехал. Он даже денег с меня не попросил, так ему было интересно.

Он сказал Саше, что, раз Рикки и фрау Фишер абсолютно неуправляемы, ей нужно выбрать того, с кем она могла бы справиться.

И она выбрала Санну, героиню какой-то ей одной известной книги. Санна была дика и совершенно не образована, но говорила красиво, и движения ее были изящны, а голос кристален и певуч.

Это Санна с ней справилась. Санна была из какой-то Волшебной страны и хотела туда вернуться. Санна была так сильна.

Доктор Мун сказал, что ему ничего не остается, как забрать ее.

Я купил два билета на самолет. Это я был виноват в том, что случилось.

Санна спала. Она готовилась отправиться в Волшебную страну.

Я лежал и смотрел в потолок. Я готовился к концу Вселенной.

***

Это я был виноват в том, что случилось.

Санна и Мун уехали. Я остался бродить по комнатам. Образ Санны бродил вместе со мной.

Доктор Мун иногда писал мне, и это были добродушные, позитивные письма. Через некоторое время я бросил отвечать. Я помечал как спам все его сообщения.

Образ Санны бродил вместе со мной. Я пытался прогнать его, пытался забыть его. Я пытался вспоминать Сашу, ее голос, ее смех. Но была только Санна, и это мучило меня, сводило с ума.

Я был виноват. Это из-за меня он узнал о Са… ше, из-за меня он приехал и привез с собой Санну из Волшебной страны. С Рикки было весело, а фрау Фишер не была уж такой отвратительной. Боже, о чем я думаю?

Мне нужна была Санна. Меня знобило, тошнило, выворачивало наизнанку, мне нужна была Санна, а с фотографии на столе на меня смотрела Саша своими почти золотистыми глазами и не знала, что это я убил ее.

«Тёма, раскрась».

Она так зависела от меня. Я покупал ей одежду, готовил еду, расчесывал перед сном серебристые волосы.

«Тёма, раскрась».

Она смотрела мимо, пела на незнакомом мне языке, она прибрала всю квартиру и по ночам запускала пальцы мне в волосы.

Холодильник так и стоял размороженный. Еда испортилась, я заказывал пиццу.

Я начал писать доктору Муну длинные, странные письма. Они корчились и кричали, они бились, как муха, головой о стекло.

Меня, кажется, исключили. По крайней мере, должны были, я ведь так давно не выходил из дому. Я не хотел выходить из собственной спальни. Я просил его, черного человека: умоляю, привезите ее, верните ее назад, я буду заботиться о ней, и, может быть, под моим присмотром ей станет лучше.

Мои письма лгали. Я хотел, чтобы она была Санной. Портрет Саши покрыла пыль. Я не брал в руки книг, Экзюпери и По молчали на полке.

Если нужно, я сам увезу ее в Волшебную страну. Я знаю, они меня пустят.

Я начал готовиться к тому, что она приедет. Собрал в кучу штаны и рубашки, валявшиеся на полу, и отправил в стирку, затем сложил так, как всегда складывал. Я знал, что ей не понравится, что она разберет и уложит по-своему.

Услышав дверной звонок, я бросился открывать. Я не заказывал пиццу.

На пороге стоял черный человек и смотрел на меня своими черными глазами. Он был один. Я застыл, держа руку на ручке двери.

«Так и будешь стоять до скончания века, пока солнце не поседеет, а гора Арарат не опустится на морское дно?».

Я понял: черный человек приехал за мной.

Санна там. Может, ждет меня.

Я поеду.