Земля (2-1)

Сила тяжести. Это как воздух: пока он есть, о нем не задумываются – им просто дышат, не осознавая и не готовя каждый вдох и выдох, за исключением отдельных случаев, связанных обычно с какими-нибудь религиозными практиками. Пожалуй, силе тяжести не достается даже такого спорадического внимания. Ее используют, ей противостоят... Не замечая.
Пока что-нибудь не испортится внутри – или не изменится снаружи.
Челнок приземлился. Теперь это слово можно было использовать и в самом прямом его смысле. Седрих попытался встать.
Жить стало немного тяжелее.
Седрих был представителем второго поколения марсиан: его родители родились на Марсе. Крутился на центрифуге, дышал восстановленным воздухом внутри третьего купола, на тот момент самого большого на Красной Планете – в общем, как все. Когда Седриху было четыре года, родители отправились строить «Чертово колесо», а еще через шесть и он прилетел туда.
Сила тяжести на станции была выше, чем на Марсе – семь десятых земной. Но тогда Седрих этого даже не заметил. Во-первых, детям всегда есть чем заняться, а во-вторых...
Он увидел магнитокар. Впервые в жизни.
Сейчас отвлекаться от лишнего веса было нечем. А между пятьюдесятью и семьюдесятью килограммами разница все-таки существенная.
В компании еще одиннадцати подобных отяжелевших бедолаг в серых комбинезонах Седрих направился на выход. Землю выбирали немногие, несмотря на абсурдно большие сроки, которые предстояло отбыть на Марсе. Сроки считались оправданными: «Чертово Колесо» чертовски быстро становилось пугающе маленьким, если по его улицам начинало разгуливать слишком много психов.
У шлюза Седрих остановился.
– Блин, холодно! – сказал кто-то.
От челнока к зданию космопорта тянулась длинная черная полупрозрачная кишка временного коридора. Мир за ней казался выжженной пустыней, и тем страннее был контраст между тем, что люди ожидали почувствовать, и тем, что они чувствовали на самом деле. В коридоре никакой охраны не было: прибывшие отбывать наказание, никем не понукаемые, сами себе тихо-мирно топали по этой кишке, поглядывая на мир снаружи через тонкую стенку гроупласта – органической псевдоживой пленки.
Желания попытаться проткнуть ее и выйти на волю ни у кого не было. Даже ноги люди старались ставить осторожнее, хотя и знали, что просто так кишку не повредить.
Но рисковать не хотелось.
Чтобы лишний раз укрепить заключенных в этом нежелании, что-то большое, черное и с острым жалом – или клювом? – спикировало на потолок коридора, заставив его прогнуться до самых голов. Кто-то вскрикнул, присев от неожиданности на корточки. Еще двое прикрыли головы руками. Остальные просто уставились на сгусток злобы, который пытался прорваться к ним сквозь пугающе тонкую пленку.
– Что за хрень?! – воскликнул невысокий мужичок лет сорока, откликавшийся на имя Ротт.
Гроупластовый потолок спружинил, подбросив «хрень» в воздух. Та недовольно заорала, раскинула крылья и принялась наворачивать круги над головами заключенных. Ее вопль был почти человеческим. Во всяком случае, человеческое ухо без труда различало в нем ярость, обиду и недоумение.
– Это ворона, – сказал мужчина, шедший одним из первых, поглядывая на крылатую тварь.
– Чего? – переспросил Ротт.
– Ворона, – терпеливо повторил мужчина (его звали Валентин). – Птица такая... О. Вон еще... и еще... и вон там...
Валентин указывал рукой на появлявшиеся в небе черные силуэты.
– Э... А они хищные? – поинтересовался еще кто-то.
Валентин, обернувшись на голос, хотел было – судя по выражению его будто оплывшего лица – съязвить, но тут со стороны космопорта до них донесся раздраженный голос:
– Э, там, упадло!!! Свистки заткнули и чешем сюда!!!
– Черт, – буркнул Седрих. – У кого-нибудь есть словарь?