Победитель

Когда упоение победой сменилось равнодушным созерцанием бегущей секундной стрелки в настенных часах, Лёнька Лимонадов, лежащий на диване и, наблюдающий за бесстрастной жизнью хронометра, почувствовал первые наплывания хандры. Поначалу наплывания эти были лёгкими, как дуновение бриза, но вскоре в них появилась явная настойчивость, обещающая в ближайшее время неминуемый прилив ипохондрии – мощный и неотвратимый, с обязательным утоплением в его вязкой тоскливости ещё недавнего победителя.

Предчувствуя приближение катаклизма, Лёнька подёргал себя за нос, делано зевнул, мол, чихал я на ваши приливы-отливы с высокой горы Килиманджаро, и, скрипнув диванной пружиной, вскочил на ноги. Однако ноги, получив от полушарий предательский намёк о грядущих переменах, переставлялись нехотя, и возвращаться к победоносной походке не желали. Шаркая по полу тапками, Лёнька дошёл до окна и, упершись в подоконник ладонями, стал смотреть на вечернюю улицу. Смотреть и думать о своём так быстро скукожившемся ликовании. А после недолгого размышления он пришёл к очевидному выводу, что его утопление в хандре вполне закономерно, потому как одержанная им победка на возбуждение достойной гордости не тянула и увековечивающих портретистов к холстам не толкала. Мала была для него эта самая победка, микроскопична – вот и не справилась она с общей витаминизацией организма, а от этого тебе и мрачнеющее мироздание, и кислятина во рту. Одним словом – похмелье…

Подумав о похмелье, Лёнька почесал в затылке и здраво рассудил, что если то же похмелье, нет-нет, да и лечится подобным, то и в его случае надобно срочно кого-то или что-то победить – принять, так сказать, порцию возбуждающего. Может, какого Соловья-разбойника или какое своё пристрастие, или же, на худой конец, взять, да и приструнить соседку Дуську с её вечным хамством и покрикиванием – не побояться возможного увечья, выпрямить спину и сурово сказать, - Закрой рот, дура! Не в театре…

И вот тогда, - что после Соловья, что после пристрастия с Дуськой – глядишь, и иммунитет подскочит, и кинет вновь встрепенувшийся организм на вершину хоть той же горы Килиманджаро…

В первую минуту выбор такой тактики Лёньку приободрил, и он даже хмыкнул, глядя в оконное стекло, предвкушая победоносную витаминизацию. Однако тут же и насупился, представив, как всё это будет происходить в действительности. А в действительности, как не крути, получалась чистой воды зависимость – победомания, вечная поправка с похмелья, а значит – запой, требующий всё больших свершений. А так как будущие победки угадывались им такими же невеликими, то выходило всё это не очень хорошо, потому как невеликие победки частенько побуждают хитрить, лукавить, а то и подличать самого их соискателя.

Увидев реальную возможность такого развития событий, Лёнька тихонько застонал и снова лёг на диван. Ни хитрить, ни подличать страсть, как не хотелось. А потому запойная победоносность виделась ему теперь зловещей и дьявольской. И даже сегодняшний в меру мужественный поступок – уборка на совместной с Дуськой кухне: чистка раковины, мытьё полов и вынос-выброс всяческого мусора и хлама, сейчас казалась Лёньке не победой над затхлостью и убожеством, а втягиванием его, гражданина Лимонадова в коварную зависимость…

Развить свою мысль дальше и протянуть её в сторону космических закономерностей Лёньке не удалось из-за настойчивого стука в дверь его комнаты. Тут же определив по ударам увесистый Дуськин кулак, Ленька, хотел было ответить, но вовремя одумался, так как голос за дверью уже гремел и обличал,

- Лимонадов!.. Скотина!.. Ты куда дел мой ящик из кухни?! Ну, не дай Бог, ты его выбросил!.. У меня же там… У-у-убью, зараза!

После слова «убью», Лёнька заткнул большими пальцами уши, наложил на глаза указательные и зажал нос средними – так как это делают дети перед нырком в воду. Затем он, прошептав одними губами, - Не ори… Не в театре, - набрал полную грудь воздуха, надул щёки и стал тонуть в спасительном приливе хандры…