Не выдуманная история (4)

Что было потом? Кажется отец отвел меня к нашим хуторским, собравшимся на окраине хутора, многих своих друзей я не нашел, да и взрослых осталось всего-то несколько человек. Рядом оказалась тетя Катя – папина сестра, которая стала обнимать меня и поливать слезами. Потом двое казаков позвали в помощники дядьку Егора и деда Мишу с его лошадкой и телегой. И я безразлично наблюдал, как они несколько раз приезжали и выгружали перед нами тела людей, когда-то бывших нашими соседями и друзьями. Бабы выли, а оставшиеся в живых мужчины раскладывали привезенных, закрывали им лица тряпками и нервно курили. Потом стали копать могилы. Измученный и шокированный разум уже не испытывал никаких эмоций. После всего увиденного, накатила такая пустота, что все детские боли и радости потерялись в глубине подступающей бездны безразличия.

Помнится мне стало там невмоготу и я пошел по нашей единственной улице на другую сторону поселка. Проходя мимо ворот старостиного дома, я заметил только побуревшую и пожухшую траву, на том месте, где отец учинил свой страшный суд.

Весь наш двор выгорел целиком, обуглились яблони и груши, на месте нашего большого, красивого дома возвышалась одинокая закопченная печь с дымящимися вокруг, смердящими головешками.

Солнце уже опустилось низко. В это время мама всегда звала ужинать. Опять воспоминания стиснули болью грудь и спину, предательски защипало глаза, но, сжав кулаки, я пошагал прочь, к околице.

За околицей, первое, что бросилось мне в глаза, это груда искореженного, дымчатого металла, с четырьмя колесами сбоку, возвышавшаяся на обочине. Около нее стоял казак и, сдвинув фуражку на затылок, скептически рассматривал ее.

– Оп-па! Сынок есаульский! – заметил он меня, – А ну к, Ляксеич, подь сюды.

Я недоверчиво переступая босыми ногами, подошел к этому казаку.

– Во, Лексеич, что твой батька сотворил! – восторженно показал мне казак, – А мне, вот Капитан велел хоть один пулемет отсюдова достать…

– А что это такое, дядь?

– Эт, красная броня, парень, и кабы не твой тятька – лежать бы нам всей сотней на этом полюшке… И щас бы не мы их, а они нас в штабель складывали, тама, – казак небрежно ткнул рукой за груду железа с колесами.

– Дядь, а откуда Вы узнали, что я есаульский сынок? – спросил я казака, делая шаг и заглядывая в указанную сторону.

– Да, о седом мальце тут все говорят, другого и не сыщешь…, – прогудел себе под нос казак.

Но я пропустил его слова мимо ушей – я увидел странную и одновременно страшную картину. На противоположном краю зеленого поля чернел неширокий ров, из которого кто-то выбрасывал на поверхность песок и глину. Рядом на земле сидя и стоя курили с десяток казаков. Чуть в стороне, повернувшись ко рву, стояли отец, Капитан и Стежко, а на другом краю рва возвышалась целая разноцветная стена из тел в коричневых шинелях, разноцветных кофточках и черных бушлатах.

Как-то давно, на какой-то праздник, мама с отцом привезли меня в Станицу, в храм божий. И там, рассматривая иконы и красивые росписи по стенам, я увидел сценку Страшного суда – дыра в земле, с вырывающимися из нее языками пламени, а по краю дыры, стоящие и лежащие в беспорядке люди, с перекошенными лицами и воздетыми к небу руками, а над ними, в ярком свете – суровое, но с добрыми глазами лицо в золотом нимбе. Я как завороженный двинулся к этой сцене.

Я шел, и мне казалось, что вот сейчас из этой ямы вырвутся, вслед за комьями земли, языки пламени и все стоящие и сидящие вокруг, возденут руки и с перекошенными лицами обратятся к небу. Но из черной ямы продолжал выбрасываться песок, а в облаках не появился святой лик, вместо него под тучами накручивали круги вороны, привлеченные горой трупов. А так хотелось в тот миг чуда…

Отец и Капитан стояли ко мне спиной, но один из сидевших на земле казаков, увидел меня и что-то сказал, указав на меня рукой с цигаркой. Отец тут же повернулся и быстро зашагал ко мне по полю.

– Ты что здесь делаешь!?! – рассержено приблизился он ко мне, – Кто тебя отпустил? Ну Катька! Сейчас я ей врежу, дуре пустой! – ругался отец, поднимая меня на руки и направляясь к груде железного хлама на дороге.

– Да там все воют, матерятся и трупы воняют, голова болит и скучно, – умиротворяющее залепетал я на ухо папе.

Он остановился и посмотрел мне в глаза:

– Дурачок, а здесь, думаешь интересней будет? Не щенячье это дело – волков рвать… пошли отведу тебя обратно.

– Нет! Я хочу с тобой! Ты сам сказал, что б мне казаком становиться! – запищал я.

– Я т-те дам, казаком становиться! Не порот давно?!

– Никита! Возьми этого пузыря и держи покуда мы там не закончим! – обратился отец к казаку у железок.

– Слушаюсь, есаул! – ответил казак Никита и принял меня с отцовых рук.

Отец, передав меня, повернулся и ушел к яме, а Никита поставил меня на землю и крепко сжал руку.

– Навязали тебя на мою голову…, – недовольно проворчал он, – Но, прав твой батька – не щенячье это дело…

А я как завороженный ждал появления пламени из ямы, но вместо этого из ямы вылетал песок, а потом вылез чумазый Цыгин, за ним – Молодой в тельняшке. Сидевшие казаки, побросали окурки и поднялись, с винтовками в руках. К ним подошел отец, о чем-то переговорил с Капитаном, потом с Цыгиным, молодой заулыбался. Двое матросов, в сопровождении нескольких казаков, зашли за штабель тел в шинелях, бушлатах и кофточках. В это время из ямы стали подниматься оставшиеся трое китайцев, но отец, подбежав к краю, ударами ног в подкованных сапогах посбрасывал их обратно на дно ямы.

– Добро! Патроны бережет, да и сталь благородную нечего марать, – прокомментировал увиденное Никита.

Тут мы увидели, как гора трупов стала медленно обрушиваться в черный зев, и в тот же миг до нас донесся приглушенный, не человеческий вопль ужаса.

– Да…это им похлеще вшивого мешка будет…, – усмехнувшись прокомментировал Никита и перекрестился.

Стоявшие там казаки тоже, все как один стали креститься, а двое матросов, стали поднимать с земли и кидать по одному в яму, оставшиеся трупы. Вой понемногу заглох. Когда все было кончено, Цыгин обессилено плюхнулся на землю, а молодой, глумливо хлопнув себя по ляжкам, в полуприсяде, спрыгнул в могилу, откуда был виден по пояс, и начал там отплясывать, что-то выкрикивая. Цыгин сидел рядом с танцующим, уронив голову на сложенные на коленях руки, а казаки стояли вокруг, хмуро наблюдая за происходящей скверной.

– Во беснуется красный, совсем умом повредился! – резюмировал Никита.

Тут, краем глаза, я заметил, как Капитан сделал какое-то движение, и грянул громкий, резкий выстрел, рассеявший безмолвие степи. Молодой на миг замер, и не закончив своего движения в дикой пляске, пропал за краем рва. Цыгин поднял голову и тяжело поднялся с земли, подошел к краю, посмотрел туда и, подняв лопату, начал неторопливо засыпать могилу, потом к нему присоединились еще несколько казаков, взявшихся за лопаты.

От увиденного, я был в состоянии близком к помешательству, меня лихорадило, и я снова впал в забытье, повиснув на руке Никиты.

– … А есаул то наш, каков, а? Как он ловко к краю плетня из подлеска по-пластунски, а потом гранатку под броню, ррраз и все! А, каков! Ядрен казак!..

– …Надоело все… Баста! Красные, белые, черные, зеленые… Надоело! Я домой хочу к своим в Орловщину… Кровища вся эта, стоны, взрывы, нутро и без этого само выворачивается, невмоготу уже! Китайцы эти – черти злющие! Их даже сами комиссары боются…, – это бубнил пьяным голосом Цыгин, – Видал я однажды как они одному офицерику пленному вшивый мешок устраивали – это у них любимая игрулька: сколько продержится и что потом от него останется… Ставки делают, как на скачках… Ходили по всем казармам с большим кожаным мешком – блох и вшей собирали, не брезговали даже в портках копаться… набрали столько, что мешок сам шевелился…

– Ну ни-чо, мы тож сегод-ня ы-х знат-но приче- Ик -сали, – это Стежко заплетающимся языком, – Под столь-кими жмуриками, неболь-но то и повизжишь. А взвыли они слааав-но… Ык! А ты эта, иса-ула ншего не боись, а то он уж всех красных и китайцев готов перерезать тож… Мне капитан говорит, ты,Стежко обороняй ншго нового шофера, а то… В-он оно как…

– Слышь, а этот Ваш исаул, как его там, Лексей. Он чо того, помешался? На пепелище все копается…

– Не-е-еа, ик… Не муд-рёно и свих-нуться… Твои дружки бым-шие его жинку брюхатую живьем сожгли… Маль-ца чуть не погубили, он вон поседел весь, тля им в душу, су-уки вы не русские… Хр-р, – Стежко смачно схаркнул.

– Ты-ы это, не заговаривайся, комиссаров и китайцев мне в друзья не записывай!..

– Дык, тыж с ими приперся, значить таковским будешь, как и они, – угрожающе пробасил Стежко.

– У тебя и так башка пустая, а ты еще и горилки туды наплескал – совсем с соображением туго стало! Никогда я не был с ними за одно… Никогда! Взяли меня на дороге домой немецкие кордоны, а потом, когда уходили, передали красным, как трофей, а те, или давай к стенке за дезертирство, или вставай в строй… Так вот…

Звуки разговора стали удаляться, и я снова провалился в темную муть.

Кто-то настойчиво пытался разжать мне правое веко, темнота сфокусировалась в озабоченное лицо Степана Георгиевича.

– У мальчика, похоже, нервный шок. Да, еще вдобавок и физическое истощение, – говорил он пристально разглядывая мой правый глаз и взяв двумя пальцами за левое запястье.

– Ох-хо-хо, да что ж это такое творится!.. Господи, ты боже мой… За что ж это все напасти на ребеночка бедного… Ох-хо-хо-о…, – послышались вздохи тетки Катьки.

– Ох-хо-хо, – передразнил доктор бабский тон, – Уже говорил Алексею, что ребенку нужен только покой и присмотр! Тебе, баба, теперь скажу! Покой! Поняла!?! Мы уходим завтра, и вы тоже, и чтобы мальчику ничего не рассказывать и не напоминать о том, что он пережил!.. Впредь будешь давать ему горячий бульон и клади на лоб мокрую холодную тряпицу! И ни каких кошмаров и потрясений. А там, все глядишь, еще наладиться.

– Наладится, наладится, Бог даст… и наладится…, – продолжила причитать тетя Катя.

…

– По ко-о-оням! – шум и лязг сбруи десятков всадников, затарахтел мотор.

Ко мне, лежащему на мешках в телеге, подошел отец. Обострившиеся черты, гладко выбритого побледневшего лица, на котором ярко выделяются черные усы – бравый казак, в кубанке. Склонился надо мной и поцеловал, кольнув усами, в лоб. Потрепал по волосам, улыбнулся и вскочил на приплясывающего коня.

– Береги мне казака, Катя! Как своего родного сына береги! Береги как Сына!

– Сотня!!! Рысью ар-р-ш! – прогремел голос не видимого Капитана.

Я, несмотря на слабость, приподнялся на локтях, душили слезы, но я их уже не боялся.

– Папа!!! – но отец, взмахнув рукой, устремился вслед за уходящей вереницей всадников.

Пустота в груди, слезы в глазах и тетя Катя рядом. Добрая недалекая моя тетушка, что бы я без тебя делал… Где ты сейчас, что с тобой стало?

Мы уходили спасенные и живые из разоренного, мертвого хутора, оставляя брошенные пустые дома, пепелища и… могилы друзей и врагов – последние пристанища Людей!

Как же я был тогда еще мал. Позднее мне рассказали, что это время в нашей истории назвали Гражданской войной, но для меня она была и осталась первой и самой страшной Моей войной. Война полыхала и громыхала где-то в стороне от нашего Хутора, я слышал о ней из разговоров мамы с соседками, и только по их вздохам и ахам мог судить о значимости происходящих событий. Да еще к отцу частенько приезжали какие-то вооруженные казаки в форме, отец обнимался с ними, как с родными, они гостили у нас не долго и уезжали вместе с отцом. Потом он всегда возвращался, запыленный, уставший, не бритый, на коне и при оружии. Раздавал подарки и ложился спать. В тот роковой солнечный день Война явилась к нам в дом… Явилась внезапно и жутко, когда отца рядом не было, захлестнула кровавой волной, затопило мое щенячье сознание морем крови с плавающими на нем корабликами плоти бывших людей. Папа, где же ты был? Почему ты возвратился, что-бы не успеть? Но ты привез мне тогда самый лучший подарок – жизнь.

***

Голос Седого, сопровождавший эти образы в моей голове, затих. Я медленно просыпался, выбираясь из видений иного мира, в который меня погрузил Седой.

Я приходил в себя. Меня бил озноб и жар одновременно! Все эти образы были такие живые, что я, казалось, переживал чужую жизнь, как свою собственную! Неужели такое возможно?

– Тебе ехать уже пора, – тихо проговорил Седой.

Я посмотрел на часы – до поезда оставалось меньше пятнадцати минут.

– Ты откуда знаешь когда мне ехать? – спросил я Седого, в ответ он только пожал плечами.

Этот человек, в моих глазах все больше терял свою заурядность и обыденность. «Наверное у него врожденные способности к гипнозу, а время поезда он узнал из билета, который торчит у меня из нагрудного кармана куртки, пока я был в отключке», – подумал я успокоительно. Но ведь ничего плохого со мной не произошло, я просто слушал увлекательную историю и сам, как бы принимал в ней участие. Тут я дернулся к карману с бумажником! На месте…

– Не боись! – устало проговорил Седой, – При мне тебя никто не тронет, если на поезд не торопишься, то могу продолжить, а то сказка эта долгой получается…

– Подожди, Седой! Объясни, как это, о чем ты такое рассказываешь, и что со мной происходит? – засыпал я его вопросами.

– Хотел бы, да сам не понимаю, – вздохнул тот, – может ты и объяснишь, потом, ты же образованный… Ну что, хочешь дослушать или домой пора?

Сказать, что я был заинтригован, значит не сказать ничего! Я был ошарашен, заинтересован, напуган и просто страстно желал всей душой узнать продолжение, а затем, найти время, что бы просто поговорить с этим человеком. Но сегодня заканчивалась моя командировка и я должен был сесть на поезд, что бы вовремя прибыть на работу, а иначе увольнение в «24 часа» за прогул, с «волчьим билетом» вместо трудовой (шел 1973 год). Искушение остаться было так велико, что у меня появилось чувство – если я не останусь, то потеряю гораздо больше чем хорошую работу.

Как говорил кто-то из великих классиков: «Чтобы бороться с сильнейшим искушением, надо ему поддаться!»

– Давай, рассказывай свою сказку дальше! – сказал я Седому, закрывая глаза.

***

«Жарко – сил нет… На небе не облачка, а если дождь и соберется, тогда лапы ныть начнут. Ладно, потерплю… В тени лучше, язык сам вываливается от жары, дышать тяжело… ОН куда-то уехал на коне. ОН себя Хозяином называет – его дело, но он тут самый сильный и я его люблю. Самку свою беременную и щенка мне оставил – их я тоже очень люблю, но его сильнее. Сказал, охраняй Иртыш. Я и охраняю… Лежу тут на жаре, есть невмоготу, а воду я уже всю выпил. Жара такая уже с самого утра!..

Фу! Ветерок из-за забора – чем это таким противным тянет? Гнильем каким-то… От этих что ль, у калитки? Нет! Стоять! Чую – злые они, души волчьи, глаза змеиные, до чужого жадные и кровь любят. Твар-р-ри разор-р-ву-у!!! Быстро вскочить, рывок, до первого совсем близко… Защитить Хозяина в его щенке и его самку!.. Еще рывок, прыжок – уже чувствую зубами его горло! Как громко щелкнул сучок под лапой… Больно! Почему я не дотягиваюсь до его горла, ведь тварь не сдвинулась с места!?! Как больно я ударился грудью о землю, почему нет сил встать?.. Не-е-ет!!! Я лежу и от боли не могу даже вздохнуть, а эти гадины спокойно прошли мимо меня невредимыми! Почему? Почему я не смог защитить тех кого люблю?.. Как жарко… и Больно… Солнце перестает палить, наконец-то тень… Я слепну, не слышу ничего, чувствую только этот мерзкий запах… Простите меня любимые…Как жаль…»

Я очнулся на тряской телеге от удушья, грудь горела, воздух с трудом поступал в легкие, слезы жгли глаза. Что это было? Что за сон или видение? Иртыш, это был наш Иртыш, и я стал им во сне и пережил его последние мгновения жизни. Простой, но благородной собачей жизни.

Мы, уцелевшие после красного террора, ехали обозом из четырех телег, нагруженных житейской суетой и нехитрым деревенским скарбом, окольными путями к городу Ростову, там, как говорил Капитан, должны еще быть отряды Добровольческой армии генерала Деникина[1].

– Вон оно как случается то Кать, – неторопливо говорил Дед Миша, управляя своей лошадкой с телеги, – При царе-батюшке мы значить жидов гоняли, помнишь как, за черту оседлости в двадцать четыре часа… А теперь вот они нас, да есчо и похлесче…

– Да полно тебе Миш, какие же это жиды были? Одни инородцы супостаты эдакие…

– Ты не спорь со мной! Знаю что говорю! Энто ж краснопипые были, так? А они от чего у нас завелись? Не знаешь! А я скажу! От рыворюции, а хто евто паскудство учинил? Жиды! Вот и получается у нас, так как я и говорю…

– Да-а-а, не зря ты дед Михаил газеты из Станицы заказывал, – встрял в разговор дядька Сидор, шедший рядом с телегой, за плечом у него была винтовка.

– А за что ж мы тех жидов били? Зачем людей против себя злили? – запричитала тетя Катя.

– Зачем, зачем, жиды они жиды и есть… – пробубнил дед Миша.

– А что же жиды не люди, что ли? Вера только другая, а так жили соседями, не тужили.