Человек будущего

Никто не знал, да и не мог знать, когда это началось. Внешне всё было как обычно – мир вертелся, день сменяла ночь, геенна огненная не разверзлась и даже не обнаружила себя какой пугающей трещиной. Однако былой беспечности, коей так наслаждалось неугомонное человечество на протяжении всего своего существования, не осталось и в помине. Тревога и ожидание чего-то непредсказуемого, что, как правило, обязательно таит в себе некую гнусную пакость, стали неизменными спутниками ежедневных дел и помыслов, как трезвомыслящих прагматиков, так и легкокрылых игнорамусов.

Теорий и предположений, объясняющих суть произошедшего События, было множество. Но все они, в конце концов, сходились в одном - в небесах произошло сущее безобразие, которое ещё аукнется, а может и оглушительно проорёт в самое ухо, совсем в недалёком будущем.

«Если же волна События докатится до нас, - рассуждал один уважаемый академик, добывающий свой хлеб из осмысления пространственно-временного континуума, - То сможем ли мы тогда, в принципе, оперировать таким понятием, как будущее?» Тезис этот, поначалу, огорошил внимающую аудиторию. Но так как большинству слушателей было не совсем понятны, а то и совсем непонятны построения и выводы недосягаемо-умного профессора, то они решили, что тот всё ж таки хватил через край. Но край, он на то и край – нечего там через него хватать…

А началось всё с минутного сообщения в вечерних новостях о казусном , на первый взгляд, явлении. Сотрудники нескольких астрономических обсерваторий, выйдя на своё обычное ночное дежурство, к своему удивлению, обнаружили, что увиденная ими звёздная картина несколько отличается от должной. А именно: не понятно, по какой причине, дальние звёздные скопления вдруг взяли, да и остановили свой обычный мерный ход, будто прилипли к бархатной черноте. Пока озадаченные астрономы в течение двух недель чесали за ухом, пытаясь понять эту звёздную недвижимость, их уже ожидал новый сюрприз. На пятнадцатые сутки наблюдений, всё тот же «уснувший» дальний небосвод в одну секунду прыгнул вперёд по направлению своего обычного движения и даже «залез» за черту положенного местонахождения.

Ну, здесь уж поднялся, поистине, настоящий крик во всех СМИ. Тут же всплыл всеми горячо любимый конец света с пришествием антихриста и его рогатого коллектива. На горизонте замаячили инопланетяне, нострадамусы и самонаводящиеся метеориты. А не на шутку перепуганный народ, по заведённой традиции при наступлении каких напастей, вновь ринулся в церкви, желая как можно быстрее уверовать и пройти мастер-класс по правильному осенению себя крестом. В то же время, когда растревоженная общественность бурлила эмоциями, бесстрастные астрономы фиксировали повторение звёздных сумасшествий, которые отличались друг от друга лишь временными промежутками покоя и активности, а так же дальностью последующего прыжка.

Оправившись от внезапного удивления, учёные мужи, первым делом кинулись проверять физические константы и параметры: скорости света, Земли, ближайших галактик и т.д. Однако величины эти оказались твёрдыми и постоянными. А когда были отработаны все предложенные гипотезы, и признана их полная несостоятельность, вышеупомянутый академический авторитет выдвинул свою теорию, которая и оказалась единственно верной.

Он, вопреки всякой логике, посмел предположить, что никакие звёзды по небу не скачут, а это время изменило свой непрерывный, плавный ход на прерывистый и скачкообразный. Мало того – время «старое», по которому мир жил со дня своего сотворения, никуда не делось, а так же размерено течёт, может и по тому же руслу, только в скрытом, непроявленном виде. И в итоге его рассуждений получалось так, что время – это вовсе не бесстрастная тягомотина, а вполне эмоциональная субстанция, со своим характером, а может и обидами. Опираясь на эти довольно странные выводы, основоположник теории взбрыкнувшего времени и задался вопросом об определении и идентификации самого понятия будущего. Потому как с одной стороны это самое будущее уже можно было увидеть своими глазами, глядя на перепрыгнувшие «настоящее» звёзды, с другой – понятие «завтра» вовсе переставало существовать в периоды покоя, где время спало или умирало. Когда же вал перемен всё же докатился до забытой Богом Солнечной системы, жизнь обитателей крохотной третьей планеты изменилась мгновенно и крайне круто…

***

Он сидел за своим рабочим столом и смотрел в монитор. Звёздная картинка, получаемая с датчиков телескопа, вот уже двое суток двигалась в отрезке будущего, догоняя более быстрые «верхние» временные кольца. Там – в центре Вселенной скорость времени всегда была больше, чем на Земле. Именно поэтому в самом начале Больших Перемен прижилось полунаучное название – Временной вихрь. Или ураган – кому, как больше нравится…

Само движение зарождалось в центре и увлекало за собой материю мироздания с некоторой задержкой, что увеличивалась по направлению к периферии. Когда время в центральных областях останавливалось и звезды, запрыгнув за черту «настоящего», замирали в обездвиженности, то Земля ещё какое-то время «доползала» до нужной точки во вселенском механизме, где и останавливалась, заняв своё должное место.

Вот во время этого самого «пути доползания» она и пребывала в своём будущем. Когда же «старое» время нагоняло всю эту весёлую кавалькаду, непроявленные миры сливались с мирами проявленными, и время делало свой очередной скачок, перескакивая «настоящее». Земля вновь с некоторым запаздыванием набирала скорость и временно «терялась» в этом урагане.

Время более или менее полноценной и осмысленной жизни, в одном дискретном временном шаге, стало составлять двадцать – двадцать пять «старых» суток. Десять-двенадцать суток во время разгона и столько же во время торможения временного маховика.

Всё что лежало между этими двумя периодами никакому анализу не поддавалось, да и не могло поддаваться, находясь за гранью осознания и за гранью ощущений. Потому как стремительность движения была настолько велика, что само понятие стремительности никоим образом не отражало мощь изменения, а провал в бездну небытия, после вселенской остановки, и вовсе не мог, по определению, порождать хоть какую информацию.

В самом начале этой новой эры, все четыре этапа были названы сезонами, скорее всего в память о прошлых временах. Два коротких сезона – весна, осень, соответствовали набору и падению скорости вихря, лето – сам временной скачок, ну и зима – сезон грандиозной спячки. Если про лето можно было хоть что-то сказать, то о зимнем отрезке строить какие-то предположения было невозможно, так как при полной остановке времени, мироздания просто-напросто могло и не существовать.

Вволю наглядевшись в монитор, он откинулся на спинку стула и, заложив руки за голову, уставился в потолок. Будучи сотрудником Осеннего астрономического отдела, он всё своё рабочее время проводил в будущем, наблюдая за тем, как при торможении времени, отрезок будущего сокращается, а с приближением к его концу точки настоящего, звёзды замирают, и наступает зима. А пятью-шестью часами позже, зима наступала и на Земле. Он, усмехнувшись, вспомнил, как в самые первые осени, все сотрудники астрономического департамента в эти часы пристёгивались ремнями безопасности к закреплённым креслам, как какие-нибудь лётчики или космонавты. Но позже мода на это прошла, потому как в последние секунды, когда происходило Откровение, никто не желал чувствовать себя связанным и неподвижным.

Откровением же нарекли, вдруг оказавшиеся не удел психологи - врачеватели долгих недугов, момент слияния двух «Я» одного и того же индивида. «Я», которое сидело в кресле в последние мгновения будущего, и терпеливо ожидало своё же «Я», двигающееся к нему из настоящего, с одной единственной целью – усесться в то же кресло и слиться с ожидающим в единое целое.

Он больше всего не любил эти последние минуты. Глядя на себя самого, с высоты уже пройденного пути, ему почему-то всегда вспоминались его негативные, а то и нелицеприятные помыслы и желания. Было довольно неприятно, а то и брезгливо смотреть на то, как ты – то ищешь компромиссы, то ловчишь, преследуя сомнительную выгоду, а то и бесперечь лжёшь непонятно кому и непонятно зачем. Казалось бы, кому теперь всё это нужно? Но сила привычки не отпускала даже в такие минуты.

Дверь в его рабочую комнату отворилась, и в неё вошёл зав лабораторией,

- Ну, как дела?

- Нормально.

- Угу… Сегодня ожидается сокращение осеннего времени. Ребята из отдела прогнозов предупреждают о ранней зиме.

- …

- Угу… Отчёт о сезоне готов?

- Через десять минут будет готов.

- Угу… Ну, ты не тяни… А то сам знаешь… Жахнет – и вот он ты, и один и второй…

Завлаб ещё чуть потоптался и вышел. Время соединения двух «Я» считалось интимным и неприкасаемым, хотя по этому поводу не было издано ни одного закона. Да в них сейчас и не было никакого смысла. Кому придёт в голову наставлять и пояснять в канун неизвестной зимы. Когда его близнец из настоящего вошёл в комнату, он, сидящий в кресле, закрыл глаза и с силой сжал подлокотники…

***

Прошло секунд двадцать, как он стал себя осознавать. Ещё с закрытыми глазами он чуть пошевелил пальцами, ощутив кожу кресла. Затем медленно приоткрыл глаза и посмотрел перед собой. В комнате было светло и почему-то пахло сиренью. Первой мыслью было: «Какого чёрта? Причём здесь сирень?» - после чего слегка потянулся, ощущая тело, и посмотрел в сторону зеркала. Зеркало отражало его самого. С облегчением выдохнув, он вспомнил, как в первые вёсны долго не мог открыть глаза и посмотреть на своё отражение, боясь увидеть там какого-нибудь уродца, или же вообще никого не увидеть.

Через пару минут в дверь постучали. Он встал и хриплым голосом сказал: «Войдите». В дверях показался всё тот же завлаб с улыбкой на лице, и всё с тем же вопросом,

- Ну, как дела?

- Нормально.

- Ага… Ну, давай приходи в себя, и на планёрку.

В последнее время планёрки превратились в некую формальность, потому как каждый знал и без начальственного указания, чем кому заниматься в эти несколько суток. Ему даже как-то подумалось, что собрания эти проводятся совсем с иной целью – пересчитать по головам всех переживших зиму… или лето. За последние несколько скачков их отдел потерял шесть человек. Они просто пропали… или наоборот не вернулись.

Он зашёл в зал, когда там уже заканчивалось распределение обязанностей. Наблюдения за небом вёл Весенний отдел. Прогнозисты, техники и осенники должны были заниматься парко-хозяйственными делами и обслуживанием оборудования. Несколько суток полуотдыха, полусуеты пролетели незаметно. Он даже слегка удивился, когда прозвучал сигнал готовности к летнему переходу. Взяв с полки книгу, он уселся в своё кресло и стал ждать, когда обезумевшее время швырнёт его вместе со всем миром в его очередное будущее…

***

Он вновь очнулся у себя в комнате. На этот раз, ощутив ясный запах осеннего леса. Однако никакого запаха не должно было быть, да и откуда ему взяться? Поняв причину своих иллюзий, он усмехнулся – мозг подыгрывал, пытаясь поверить в сомнительную логику. Поверить и принять, если не открыто, то хотя бы опосредованно, через следствия и вторичные признаки, абсурдность нового мироздания.

Открыв глаза, он мельком глянул в зеркало и, увидев себя, с отвращением отвернулся. В этот раз в дверь никто не постучал, и он знал, что у него есть, по крайней мере, полчаса времени, чтобы оценить произошедшие перемены. Так как все кто пережил лето, сейчас заняты собой и, в данный момент, находясь в своём новом будущем, как карликовые боги уездного масштаба, оглядывают свои свершения и их последствия. Когда зазвонил колокол, собирая всех на первую осеннюю службу, он знал всё, что с ним произошло за уже прожитые, но непрошедшие двенадцать дней. Не желая ничего анализировать, и ни к чему присматриваться, он встал, накинул куртку и вышел на улицу. Со всех корпусов, к наскоро выстроенной на площади церкви, шли люди. Они молча раскланивались друг с другом, и так же в сосредоточенном молчании продолжали свой путь

Время первой осенней службы было выбрано не случайно. Это он знал по себе. Обычно через час после летнего пробуждения, на него наваливалась неодолимая тоска, от которой хотелось выть, забившись в самый укромный угол. Вслед за этим наступало отупляющее опустошение от осознания того, что человек, живущий в своём будущем, в будущем кратком и дискретном, обречен смотреть только назад, и не в состоянии, хоть как-то, повлиять на уже свершившийся ход событий.

Он зашёл в церковь, когда служба уже началась. Он стоял, слушал священника и рассматривал незамысловатое, наскоро устроенное убранство храма. На прихожан смотреть не хотелось. Он и так знал, что сейчас каждый из них, вглядываясь в святые лики, просит их о том, чтобы они похлопотали, там у себя наверху, и убедили, кого следует, прекратить всю эту бессмысленную чехарду.

Когда служба завершилась, и народ собрался расходиться, Батюшка поднял руку и попросил ещё минуту внимания. Люди остановились и вновь повернулись к иконостасу. Священник, нервно потирая руки, улыбнулся и заговорил: «Сегодня у нас очень важный и замечательный день, - здесь он сделал паузу и, собравшись с мыслями, продолжил, - Всемилостивый Господь не оставил своих детей и во время Больших перемен, – он опять замолчал, а справившись с волнением закончил, - Как мне сообщили перед службой, одна наша сестра, в первые минуты осени, благополучно разрешилась от своей беременности».

Никто из собравшихся в ответ не издал ни звука. Все стояли и окаменелыми истуканами смотрели на человека в рясе. Тот, снова с усилием потёр свои ладони, резко поднял голову и громко сказал: «Сегодня в нашем городе родился первый человек будущего… Поздравляю Вас, братья и сёстры…»

Когда он вышел из церкви, то его первой мыслью было кощунственное: «Господи, да зачем же это?.. Зачем?.. Зачем тебе нужен этот человек будущего, у которого ты отнял это самое будущее?» Потом немного успокоившись, он грубо пристыдил себя за крамолу и подумал о том, что тот, кто устроил весь этот кавардак, похоже, вовсе не собирается на этом останавливаться. Он всё так же намерен сменять поколения и времена. А этот маленький, только что родившийся человек, уже ничего не будет помнить о «старых» временах. Он уже и есть это новое поколение…

Пройдя ещё несколько шагов, он вдруг остановился, поражённый своей мыслью: «А что, если все эти наше умирания и рождения устроены лишь для того, чтобы прервать наши же воспоминания? Ведь «старое» время для этого появившегося младенца – только лишь занимательная история… А история – это не воспоминание, с ней можно и не церемониться…»

Придя в свою комнату, он скинул куртку и включил монитор. На экране яркими точками горели неподвижные звёзды. Глядя на эти замершие россыпи, он усмехнулся и сказал кому-то в застывшую картинку экрана: «А ты, однако, хитрец, Вашблагородь! Хитрец и затейник…»