Готика

Однажды в беседе с коллегой Надеждой мы дошли до того, что начали повышать друг на друга голос. А всё из-за чего. Эта блондинка с забитым тату рукавом и лицом муклы высказалась о моём внешнем виде. Высказалась, конечно, сильно сказано… Проронила фразу, что я как ведьма: во всём чёрном, с крупным серебряным медальоном на груди и длинными серьгами в виде крестов. Меня как холодной водой окатило. Но скоро пришла в себя, ибо подобных высказываний от коллег слышала массу, особенно поначалу, когда только устроилась в эту контору. Помню, в один из уникальных дней пришла в сиреневой рубашке и голубых джинсах. Так начальник ухмыльнулся и подшутил:

- У тебя что, траур?

Внутри себя, в воображаемой тетрадке, вычеркнула его имя из столбика "нейтральный" и вписала в столбик "придурок", но с приписочкой: "хорошее чю". Это был самый приятный из всех случаев, когда меня деликатно подкалывали.

Так вот эта цветастая блондинка Надя, в больших модных очках в чёрной оправе, со стёклами от стакана, перешагнула грань деликатности. К слову "ведьма" я отношусь вполне нормально, как и к самим ведьмам, и, произнеси это слово такая же готка, как я, сочла бы за комплимент… Но Надя… Надежда… Наденька, Надюша, Нэд… Прости, тебе такого с рук не спущу.

- То есть, – я поставила руку в перстнях на бедро и живописно изогнулась, – ты намекаешь, что я плохая?

Надя, не выпуская компьютерную мышку, приподняла лицо.

- Я сказала КАК ведьма, а не ведьма.

Соседка по компьютеру оторвалась от монитора и безучастно взглянула на меня. Кстати, эта коллега была в столбике "гори в аду", но не потому, что негативно оценивала меня, а потому что никогда не здоровалась, каждое утро воняла в женском туалете лаком для волос (от которого у меня закладывало нос), а в обед в конторской микроволновке грела свой дурацкий рыбный суп аж по три минуты.

- То есть, – я вскинула руку ладонью вверх и качнула ей, как Рената Литвинова, когда высказывается об искусстве, – намекаешь, что я колдую, убиваю детей и варю зелье у себя в сталинке?

Надюша уже даже развернулась на кресле. Её колготки-сеточка проглядывали сквозь дырки в джинсах и виднелись в прогалах между концами штанин и красными лакированными туфлями-лодочками. Очки приспустились на нос, открыв коричневые нарисованные брови и наращенные коровьи ресницы.

- Давай не будешь выдумывать того, чего я не говорила, ладно?

На её мониторе был открыт личный блог. Много текста, несколько маленьких картиночек с ней в главной роли, пара смайликов и много-много красных сердечек. Я вернула взгляд на Надю.

- Тебе не нравится, что я слишком мрачная, да?

- Да ты по кладбищам ходишь и страшные истории пишешь! Чему тут нравиться-то?!

Ошибкой было рассказывать потенциальному врагу о своих увлечениях. Но когда я пришла в контору, зачем-то очень хотелось завести друзей. А так как неформалов тут не было, пришлось сближаться с ближайшей соседкой по рабочему месту.

Иногда в Мире случается сбой, в Судьбах сдвиг, и совершенно разные, полярные люди вдруг находят друг в друге интерес, даже становятся лучшими друзьями. Так было с моим братом, Царствие ему Небесное, который, будучи программистом, подружился с московской чикулей, которая встречалась с ещё одним полярным ей человеком – байкером "Чёрным Харлеем".

Но Наденька перестала быть мне подругой довольно скоро, в день, когда не вернула чёрный корсет со шнуровкой, который я одолжила ей поносить.

- Да, хожу по кладбищам. Но это не кладбища хорошего вкуса, в которых ты арендовала себе трёхэтажный коттедж с верандой.

Нэд облокотилась об стол и поднялась передо мной во весь рост.

- Ты намекнула щас, что у меня вкуса нет что ли?

- Почему же намекнула, – низким голосом ответила я и раскинула руки в длинных кружевных рукавах. –Считай, прямым текстом сказала.

Вторая коллега откинулась на стуле, но притворилась, что не следит за нашими распрями. Нэд шагнула ко мне вплотную. Я ощутила тепло её тела и запах духов, наверное, дорогих, ведь такие девушки, как она, отдаться могут за флакончик Шанель. Жёлтые кудри легли мне на грудь с завязочками из шёлковых лент – она наклонилась вплотную к моему лицу.

- Закрой свой рот, подруга, если не знаешь, сколько стоит этот пиджачок, эти джинсы и духи.

Я повела тонкой бровью.

- А ты тоже рот закрываешь, когда тебя спрашивают, сколько будет два плюс два, умножить на ноль?

О, у Наденьки мой вопрос вызвал то же, что парадокс вызывает у искусственного интеллекта – она заглючила. Вторая коллега чуть слышно хихикнула. Надежда замерла на полсекунды, потом отогнулась от меня и подбоченилась.

- Потому от тебя Эрик и сбежал. Умная вроде, а как девушка-то – никакая. Тебя только на кладбищах раздевать, в темноте и печали, чтобы не сильно расстроило!

Я подняла руку, поместила между своей грудью и грудью блондинистой суки и вдавила в неё чёрный длинный ноготь. Та вскрикнула и отскочила, как везучая крыса от сработавшей створки мышеловки. Глаза её округлились, губы сложились в кольцо, а руки и волосы разметались в обе стороны.

- Ещё раз тронешь меня, я тебе глаза выцарапаю! – закричала, пытаясь что-то изобразить пальцами.

Она бухнулась в кресло и схватилась за мышку. Сопя, уставилась в монитор, будто со мной было покончено. Я подошла к её столу и нависла чёрной тенью. Надежда такого не ожидала, потому выгнулась, закинула голову и уставилась на меня непонимающе. Стёкла её очков хрустнули и разошлись мелкими трещинами. Осколки осыпались на глаза. Она вскочила, почти скользнув об меня плечом, и машинально наклонила голову. Стряхивая стекляшки, случайно смахнула с носа пустую оправу и заахала. Вторая коллега перегнулась через монитор, упершись руками в столешницу. Я посмотрела на неё долю секунды, и та в ужасе опустилась задницей обратно на свой просиженный стул, сделав вид, что продолжает работать. Повернувшись к паникующей Наденьке, всё ещё с опущенной головой, я сунула пальцы в подрагивающие жёлтые лохмы и сдавила вспотевшую шею. Надя замерла, растопырив куриные лапки и присосавшись ими к столу. Я нагнулась к самому её уху и прошептала:

- Эрик не сбежал от меня. От меня нельзя сбежать…

Она оттолкнула мою руку и отскочила к подоконнику. Тяжело нервно дыша, так, что зелёный кулончик закатался по груди, дрожащими пальцами распутала волосы и убрала их с раскрасневшегося лица. Метнувшись взглядом к сидящей коллеге, не нашла в ней поддержки и вернулась ко мне. Я знала, почему она так смотрела – у меня горели глаза.

***

Над чёрной, гладкой, как гранит, рекой висел серый мост. Он утопал в клубах седого тумана, пропитанного прохладой и мрачным предчувствием. Издалека медленный ветер доносил песни китов, а может просто похожие на них протяжно-жалостливые гудки тонущих пароходов. Звуки не нарушали покой, они сливались с ним, навевая мысль о последнем пристанище. Смерть – естественное состояние вещей. Смерть мыслей, смерть вдохов и выдохов. Смерть укутывает в чёрную шаль и укладывает в тесную колыбель, посыпанную пеплом. Заслоняет взор длинными волосами и заботливо прикрывает уши сухими ладонями. Песни обрываются. Прохладный туман сворачивается на груди в спираль, и огонь угасает.

Этот мост – последний путь. Усыпан увядшими цветами, пыльными, примятыми тяжёлой поступью скорбящих. Их вереницы тянутся тонкими нитями, как струящийся из приоткрытой ладони Жизни песок. Безмолвное шествие, шуршание подолов, и затирающий следы ветер.

Туман приоткрывается. Я вижу кого-то, стоящего возле перил. Его профиль приопущен к реке без бликов и отражений. Руки заведены за спину, пальцы сомкнуты. Фигуру скрывает длинное одеяние, оно развивается, как траурный флаг. Глаза спокойно раскрыты и взирают в никуда. Я нежно чуть слышно зову:

- Эрик.

Он улыбается и обращает на меня бледное лицо. Мои любимые глаза – заключённый в хрусталь туман. Губы отзываются:

- Я жду тебя.

Отзываюсь в ответ:

- Ты дома.

Подступаю размеренными шагами. В моих руках серебряная чара, наполненная кровью.

- Не покидай меня, – шепчу, раскрывая ладони.

Моя любовь протягивает руки. На них разверзнутые раны – моя боль, мой бесконечный кошмар, наполненный слезами бессонных ночей. Я отвожу взгляд. Чувствую, как пальцы касаются кожи, принимая дар. Дрожь жидким воском обливает плечи и грудь, стекает к коленям и застывает, превращая в свечу, готовую снова и снова сгорать, без надежды осветить пространство. Я едва стою.

- Не благодарю тебя, – развеивается в тумане низкий звук голоса.

Как песнь кита, которую я снова слышу. Возвращённая к жизни.

Нитями потянулась кровь, сплетая на лице паутину. Река ожила.

- Не уходи. Будь со мной, – прошу в тысячный раз.

Красные вспышки голубями забились в моём сердце-клетке. О твердь моста ударились несколько капель. Река заструилась. Моя любовь утолилась.

Река забурлила. Волны попеременно оголяли и укрывали мертвецов. Из воды в недосягаемую высь ветками иссохших деревьев тянулись руки, шеи, рёбра. Заветренные, разъеденные коррозией времени остовы затонувших пароходов. А головы... Черепа, обточенные водой, выстилали дно. С чёрными дырами глаз, узрёнными в пустоту, с разинутыми ртами они замерли навсегда. Я заставила их замолчать.

- Это не будет длиться вечно. Это не смерть, – моя любовь опустила поблекшие глаза.

Туман услужливо подступил и завертелся у его ног, как преданный пёс. Сгустился и со змеиной плавностью пополз вверх. Я сдержала слёзы и ответила в тишину:

- У меня есть ещё Надежда.