Поэтесса с попугаем, молотком и пылесосом

Нет повести печальнее на свете,

Чем повесть о затюканном поэте…

(цитата типа плагиата)

СЕГОДНЯ. Утро

Мозг просыпается раньше всего организма, и оживающие извилины сразу начинают перебирать какие-то слова: бабы, кабы, баобабы. «Это клиника!» – вырывается из-под крыши диагноз и затихает, не мешая баобабам наливаться силой и смыслом. Глаза открывать не хочется, напрягать память, чтобы вспомнить нечто… что надо забыть, тоже не хочется.

Я зажмуриваюсь покрепче и отдаюсь таинству осмысления бао-бабской темы. Ага, покатило!

Бабы бао, баобабы…

Бабы где вы? где вы бабы?

Эх, да если, если б, ка'бы

все мои б вы были бабы –

я бы вас бы, вас бы я бы…

по ухабам тряс не слабо –

эх, не слабо, по ухабам

да с подскоком тряс вас, бабы!

Коль пришли бы, вас бы, я бы

глыбоко потряс! Эх, ка'бы…

Гениально! И так быстро, прямо таки, срочные роды. А только причём тут баобабы? Уж коли я, что ни на есть, баба, надо про цветуёчки сочинять… про розы-мимозы, про любофф… а я про какие-то баобабы. Хотя нет, всё путём: это стишок про баб. И ведь зву'копись! Ай, да Муся-Маруся! Это не только звукопи'сь, это живопи'сь. Кстати, край надо... Ах, как неохота подниматься! Но… ну, давай, Муся, вставай, тебя ждут великие дела!

Легко сказать «вставай», сначала нужно расправиться. Я ведь вчера объявила забастовку своим мужикам, почти всю ночь просидела за компьютером, заказные статейки сочиняла, пока не откинулась на гостевой диванчик. Раздвигать его не было сил, потому спала в позе зародыша… до… сколько там на часах? О, десять утра!

Так. Расправилась, утвердилась на ногах… бегу мимо зеркала, задерживаюсь, кидаю взгляд на взлохмаченное сонное существо – отражение меня любимой. Строю ему глазки и подмигиваю: а что? При всех издержках типа возраста, непричёсанности, недосыпа и, ващще, недофинансированности имиджа, я ещё ничего себе. Да жизнь после сорока только начинается!

На этой оптимистической ноте поспешаю к пункту назначения. На бегу развиваю последний тезис: «И кто это поделил наше женское племя на умных и красивых? Эй, ты! Классик узколобый! – шлю я своё «фи» незнамо кому. – Смотри сюда! Видишь? Я и умная, и красивая! Чем ты недоволен? Должна быть закавыка? Ну, да… я ещё и стихи пишу. И что с того? Куда деваться, если дан талант? Что теперь, зарыться в хозяйстве и помалкивать?».

Всё. Полегчало. Пора браться за это самое хозяйство, марафет наводить. Вздыхаю. Ити иху мать! С чего начать-то? Покормить попугая? Или умыться?

Наверное, перво-наперво накормлю птаха. Он таки единственный мужик в доме, кто не указывает мне, что нужно делать и спокойно переносит моё выпадение из семьи в виртуальный мир, а слушать стихи просто обожает. Не то, что муж…

С этой мыслью направляюсь к клетке с нашим Жако. Пока я беру банку с кормом и чайную ложку, мысль притягивает из извилин мозга «группу поддержки», и я окончательно пробуждаюсь для постановки проблемы – то есть, размышляю.

«Говорят, в молодости мужикам нравятся в нас красота и весёлый характер, а в зрелости молчаливость и отсутствие претензий», – вытягиваю я первую попавшуюся, банальную, по сути, мысль и моментально вспыхиваю. Вслух. – А талант женщины когда-либо ценился, хочу я знать? Кто даст мне возможность творить?! – я возмущённо взмахиваю рукой и роняю ложку.

– Не дам! – сердито реагирует попугай и сваливается с жёрдочки, но тут же вспархивает и орёт уже почти истерически: – Не дам!!!

– И ты, Брут? – сержусь я и дразню Жако постукиванием по банке.

– Не дам! Не дам! Не дам! – заводится попугай, а я со злорадным удовлетворением вспоминаю, откуда взялся этот синдром дятла у нашего «стольника».

Дело в том, что мы получили Жако в качестве погашения долга в сто рублей от нашей соседки. Таким манером она одним махом избавилась и от долга, и от беспокойного подселенца, оставленного ей в наследство предыдущими жильцами при сложном размене квартир. Правда, она божилась, что птах не сквернословит, не капризничает и не мешает спать – надо всего лишь накрыть на ночь клетку какой-либо тряпкой. Было это три года назад. Мой сынок аккурат в ту пору мечтал о покладистом друге – мы и согласились. То, что наш новый домочадец странно реагирует на любой стук, выяснилось довольно скоро. На наше удивление сим фактом, соседка занервничала и, алея, как маков цвет, начала оправдываться, мол, это алкаш Колян с третьего этажа повадился к ней просить денег до зарплаты. «Врёт, поди, – поделилась я сомнением с мужем, намекнув на эротические притязания холостяка. – А то чего бы она так смущалась?». Помнится, мой Тимоша многозначительно хмыкнул и смолчал…

Мысль о супруге рождает вздох. Что-то напряги у нас пошли. Снова вздыхаю. Попугай недовольно сипит: «Муся!». Ах, да! Воду ему надо налить свежую. Есть такое дело. Теперь умываться.

Лучше бы я этого не делала! Едва протёрла глаза и… заколобродило.

В ванной у стиральной машинки развалы грязного белья. Майки, трико, трусы, носки и прочая рухлядь моих спортсменов. С самого рання ушли, якобы, в бассейн, смылись, как говорится. Потом у них вроде-боди-билдинг. И теннис. Принесут ещё стирку. И завалятся под телевизором. Трудяги! А как же? После тяжёлой мужской работы надо отдохнуть. И это накануне обширных, как инфаркт, праздников? Да ещё и день рождения тридцатого! А у меня тут одни развлечения. Уборка, готовка, статьи, стихи, стирка – гуляй, Маруся!

Сейчас начну гульбу... с кухни? Ага. Вхожу, смотрю в кухонное окно: деревья прикрыли наготу инеем, искрятся на солнце. Красиво. А надолго ли? Уже и тучи собрались – к теплу и грязи?

Перевожу взгляд на мойку, заваленную немытой посудой. Вздыхаю…

– Ничто не ново под луной, – меланхолично констатирую я, глядя на рыдающий тонкой струйкой кран, – всё, что есть, уже было… – и окончательно просыпаюсь, возопив: – И будет всегда?!!

А я-то, наивная, надеялась, что моя вчерашняя забастовка кого-то тут вразумила!

ВЧЕРА. Вечерний кипеж

Ах, эта сантехника! Ну сроду невпопад взбрыкивает. Денёк ещё тот был! Только-только начала выползать из нокаута после внеурочной пахоты и долгого выяснения отношений с начальником, пришла в свой дом, в свою крепость, с мечтой о чашке крепкого кофе – а тут сюрприз. Ни одной чистой чашки, посуды полная раковина и кран на неё малую нужду справляет.

Зашла в гостиную, там полный бардак, моя «вторая половина» возлежит в позе бревна под телевизором со знакомым до тошноты выражением лица: «не кантовать», а на меня, любимую, ноль внимания. В другое время я бы мимо прошла: пусть себе балдеет. Но тут как-то всё до кучи свалилось, достали меня все – от начальников до умывальников. И понеслось!

Короче: я муженьку про кран, а он мне про мозги свои, мол, мешаю обдумать что-то глобальное. И, вообще, весь мозг проела ему своими мелочами. Было бы что есть! Так я ему и сказала в чувствах. Ну, и прорвало меня, всё супругу припомнила! Всё, что было, и главное, чего не было.

А он дождался паузы и невозмутимо так заявил:

– Не парься! Себе дороже! – и снова в экран вперился, будто меня нет.

Я чуть не задохнулась от возмущения, но последнее слово оставила за собой и огласила диагноз:

– Ты не хозяин! Ты наклейка у дивана! Скот…тч! Не оторвать!

Ответной реплики я ждать не стала. Ещё чего! Лучше к сынуле пойти, к Жеке нашему. Его попрошу помочь мамочке...

Иду, по пути отвлекательно-успокоительные мысли бродят. Где-то в Интернете я прочла, что внутри каждого мужчины живёт целый зоопарк. Разношёрстный и разнопёрый. Кого там только нет! И гордый павлин, и хитрый лис, и преданный пёс, и мокрый воробей... И женщина должна кормить весь этот зоопарк, чтобы болезнь одной зверушки не превратилась в эпидемию. И если бы только кормить! А ведь и посуду за ними мыть! Я что, в посудомойки нанималась? Глянула мимоходом в стекло книжного шкафа: красотка! Плюс талант. Столько достоинств у женщины, обременённой семьёй – убийственная щедрость! И наказание. Разве, что сынок наш мне в радость…

Вошла в комнату, типа кабинет, сидит солнышко моё вихрастое – безмятежен, словно цветок лотоса у подножия храма истины. У монитора, то есть.

Попыталась пошутить:

– Опять в вирте заблудился? А знаешь ли ты, чудо моё, что когда сутками торчишь в Интернете, становишься похожим на российский флаг – лицо белое, глаза красные, *опа синяя…

– Шопа, шопа, шопа! – поддакнул попугай.

– Где-то я уже это слышал, – лениво заметил отпрыск, не соизволив даже взглянуть на мать, – или читал. В инете, кажись…

– Возззможно, – растерянно протянула я, уставившись на экран, где увидела себя с микрофоном в руках на сцене арткафе нашего Союза писателей. – А чего это ты мою фотку разглядываешь? Ей в обед сто лет.

«А это чёрное маленькое платьице неплохо на мне сидит… давненько я его не надевала, однако…».

– Три года всего прошло, – возразило моё дитятко и резко развернулось ко мне. – Вот смотрел я, как моя мамуся поддатых челов строит, и стишок сочинил.

Сын закатил глаза и продекламировал:

И пёрли перлы из поэта –

на удивительное это

явленье классики дивились

и серой завистью давились.

– Ещё один поэт в доме… и в кого бы это? – чуть не сомлела я оттого, что сынок любуется мамочкой на вершине успеха.

– В тебя, – с опаской щурится дитятко, явно догадываясь, что не для беседы о поэзии я тут торчу.

Сказал и как щеня об мою руку тереться начал. Подлизывается негодник! Да и я ведь так умею. Я обласкала его щёку с юношеским пушком и начала перебирать жёсткие прядки на макушке.

– Горжусь тобой! – пропела я и, не убавляя елея в голосе, добавила: – А если ты в меня, солнышко, то и посуду умеешь мыть, а не только стишки кропать…

Прыть, с какой «солнышко» вырвалось из материнских объятий, чуть не лишила его волос. Он отскочил от меня на метр и начал пятиться к двери.

– Мамуся, родненькая, не могу! Ну, никак не могу, честное пионерское! Ты же знаешь, я весь при делах, и у нас сегодня тусня у Витьки… суббота же! – должно быть выражение моего лица впечатлило Жеку, и он зачастил: – Завтра. Честно, честно! Зуб даю – завтра всё перемою! Тока после обеда… с утра не получится... – я набрала полные лёгкие воздуха, и сынуля сменил тему. – Мамусечка, а где мои носки? Те, с фишкой сикось-накось. Со знаком зодиака которые…

– Носки?!!!

– Не надо, не надо, – испуганно отмахнулся Жека и втиснулся в щель приоткрытой двери. – Я у папахена какие-нибудь стырю!

«Значит и этот…». Недодуманная мысль застряла в извилинах, потому как я превратилась в каменную бабу, которую только что пнули копытом два диких жеребца. Несколько минут я напряжённо прислушивалась к шуму в гостиной, лелея слабую надежду, что вот сейчас мои мужики войдут и пожалеют меня… но нет! Хлопок входной двери прозвучал как выстрел, и надежда замертво рухнула… а я взбутетенилась не на шутку.

Не буду тут приводить горячую речь, которую пришлось выслушать попугаю, – всё-таки я интеллигентная дама, потому и скандал не стала учинять, а включила на всю громкость музыку. «Агату Кристи». Ребята с азартом пели «Садо-мазо», и я со всей неудовлетворённой страстью принялась им вторить. На третьем выкрике «садо-мазо!!!» Жако в ужасе свалился с жёрдочки, но песню ему дослушать пришлось.

Сжалившись над невинным птахом, попавшим под горячую руку хозяйки, я выставила клетку за дверь, и, обозрев пустую гостиную, решила, что надо петь громче. Следующей песней в миксе была «Чёрная луна», и там тоже нашлась для меня партия – в дикий хохот солиста я вписалась мастерски. И тоже безрезультатно. Разве что запершило в горле. Никто жалеть меня не торопился. Закипая яростью и слезами, я схватила лист бумаги и маркером написала на нём свой протест:

«Объявляю вам голодовку! Меня не замать, не стремать, вашу мать! Не давить – буду бить! И отнюдь, не посуду. Бить буду, кричать буду!».

Прилепив листовку для всеобщего обозрения на дверь, я заперлась и странным образом успокоилась: всё! Прописываю себе трудотерапию. За работу на благо клиентов фирмы! Монитор заговорщицки подмигнул мне, и мы остались с ним наедине.

СЕГОДНЯ. Воскресный фитнес

Хватит. Надо отойти от раковины, не смотреть на этот бесстыжий кран… а то заведусь… а дел на сегодня тьма…

Развернувшись, смотрю на стол и вспоминаю, что со вчерашнего перекуса в офисе маковой росинки во рту не было. Открываю холодильник и достаю первое, что попало под руку: молоко. А что? Сварю кашу. Взгляд безошибочно выхватывает спрятавшийся на подоконнике корчик. Отодвигаю тюль и… ура! Чистый! Это открытие бодрит меня настолько, что я, ставя молоко на огонь, начинаю напевать: «А нам всё фигвам, плевать нам на хлам, прочь грусть, сгинь тоска, выпью молока…».

Нет, лучше кашу сварю… заглядываю в пенал и забываю зачем… потому что в оголодавшем организме забродили слова. О ком? О каше с молоком. Молоком… околом… лом в око? Это чересчур жестоко. Нет уж, лучше не «около», а «коло». Гм, пошло стихо!

Коло колокольни путь окольный

Путь окольный коло штольни

Што ли штольня та – колодезь?

Днесь и здесь кололись колья,

Коль я коло колокольни,

Проколола колом комль я…

Вот она! Снова звукопись! И манка сразу нашлась. «Помню, мамка, твою манку, воспитала кашеманку…». Ооооо, сбежало молоко! Фу, вонища… прям, крематорий! Нет, сегодня не мой день. Немой и глухой. Глухо! Только без истерики, Муся!

Как под гипнозом иду в ванную, запихиваю в стиралку светлое бельё и запускаю сию адскую машину. Под гудение мотора и бурчание в пустом желудке перебираю остальные шмотки и вспоминаю о разбросанных где ни попадя носках и трико. Это мне вместо утренней зарядки. Фактически, фитнес. Гнусь, ползаю, ворчу:

– С мужиками всегда хлопотно. А у меня их три…

– Шако, Шако, Шако! – возмущённо орёт попугай.

– Ну, да. И тебя посчитала… – почти миролюбиво соглашаюсь я, машинально проверяя полны ли его плошки. – И когда ты только букву «Ж» будешь выговаривать? Хотела бы я знать, в каких шопах таких шепелявых попугаев разводят?

– Шопа, шопа, шопа! – радуясь вниманию, меняет пластинку Жако.

Но мне некогда с ним рассюсюкивать. Более того, мне хочется ему выговор сделать – есть за что. Осматриваю окрестность вокруг попугая: ну, и поросёнок! Пшено, перья повсюду… да и в клетке наляпано. С чего начать-то? Ёшкин кот! И это воскресенье?! «Тихо, Муся, тихо… – уговариваю я себя, – рано сдуваться, всё ещё впереди». Выпускаю Жако на волю и плетусь в ванную – с клеткой в одной руке и комком тряпья в другой. За чисткой клетки заставляю себя отвлечься на раздумья о праздниках. Наспех перебрав хлопоты, втягиваюсь в процесс и добираюсь до приятных мыслей – о своём дне рождения.

«Угораздило же меня родиться под самый новый год! Интересно мои парни уже купили мне подарок? Хризантемы, небось, притащат… как все… нет цветы это, само собой, прекрасно, но ведь «как все»! Разве я у них не единственная и неповторимая?».

Всё, клетка готова. Теперь в гостиную с паласом разбираться…

Под ворчание пылесоса возвращаюсь к прерванным размышлениям.

«Ну ладно, если даже «как все» тогда уж подарили бы духи! Мне бы очень подошли духи «Тщеславие» от Гуччи. Хотя нет, мне таки лучше подойдут духи «Медли» с розовым перцем. Кензо молодцом, позаботился о чувственных и непредсказуемых дамах, для которых свобода – это всё! Ради неё они способны на самые решительные поступки. Этакие «дикие бары»…

Дикий грохот за спиной и вопль попугая разбивают мои мечты и хрупкое душевное равновесие. Оглядываюсь. На полу осколки моей любимой хрустальной вазы, на них возлежит картина, тяжёлая рама которой ценнее развесистой мазни. Из ступора меня выводит истерический крик: «Пипец!».

Поворачиваюсь на звук и вижу: на багете, скукожившись, сидит нахохлившийся Жако и таращит глаза на россыпь хрусталя. «Надо же, он уже научился читать мои мысли», – удивляюсь я, подбирая с полу гвоздь-переросток. Отставив гудящий пылесос, как сомнамбула бреду за молотком, возвращаюсь, взбираюсь на стул и со всей силой вбиваю гвоздь в стену. Не успев порадоваться мастерскому удару, чую неладное, а вернее, нездоровую тишину. Точно! Пылесос сдох! Сползаю со стула, беру в руки своего верного воскресного друга, оглядываю его… постукиваю по гладким бокам… и тут с криком «не дам» на меня налетает Жако и, вцепившись обеими лапами в ручку пылесоса, клюёт меня в ухо: «Не дам!».

От неожиданности я роняю молоток…

Ааааааааа!!! Прямо на ногу!

Под непечатные перлы пылесос летит на пол, попугай ввинчивается в клетку, а я смотрю на моментально вспухший палец – и закипаю: всё! У женщин терпение беспредельно, но лопается внезапно как мыльный пузырь. Бежать из этого бедлама! Немедленно! Куда угодно!

СЕГОДНЯ. В бегах

Выскочив из подъезда, перевожу дух: «И куда же вам угодно, Мария Пиитовна? Бедлам позади, обида в груди, уходя – уходи…». Фу ты, рифмоплётка чёртова! А с чего это я нечистого помянула? Ах, да! Грязь на улице. Сыро и неуютно… недолго морозец баловал… лужа с талым снегом… в неё тонкой струйкой впадает ручеёк. Перед глазами всплывает забитая посудой раковина и текущий кран. «Не засорилась бы… а то будет потоп». Ругаю себя за неосмотрительность. В общем, ворчу, пока ноги не выносят меня на остановку. Втискиваюсь в первый подошедший трамвай – и надолго затихаю то ли в полудрёме, то ли в бреду. И, похоже, прокатилась два круга. Нет, полтора! Пустой желудок выталкивает из трамвая на кольце, аккурат у чебуречной. Пока жую, решаю, куда податься затюканной бытом поэтессе, да чтобы с ночёвкой. Извилины в «гениальных мозгах» еле ворочаются, но выручает подъехавший трамвай: двойка! То, что надо! Значит, еду к Раисе. Далековато, правда, зато не прозеваю остановку – ехать до конца маршрута.

Рассеянно гляжу в окно и прислушиваюсь к ритмам, выстукиваемым трамваем: «Еду, еду, я в бреду, ничего уже не жду, не накликать бы беду…». Народу в салоне мало – воскресенье, никто не спешит на работу. А вот, кстати, и моя контора. На остановке никого. Как здорово, что мне туда не надо! Хоть что-то хорошее сегодня…

Ещё минут сорок рассеиваю бессвязные мысли. Наконец-то доехала… на выход! Мощу на плечо подозрительно лёгкую дорожную сумку и, прихрамывая, поспешаю к дому подруги. Споткнувшись у нужного подъезда, обмираю: Ёшкин кот! Вот это облом! Совсем забыла, что Раиска взяла неделю за свой счёт и умотала в Прагу. Разворачиваюсь и иду в дворовый скверик, привести в порядок нервишки и трезво оценить ситуацию.

Все лавки свободны. Усаживаюсь, растерянно смотрю на спорящих о чём-то подростков и сжимаюсь в комок, чтобы сохранить уходящее тепло. Зябко, зато мозги на холоде проясняются. Колкие мысли вступают в спор, дробясь и царапаясь…

«И с чего ты завелась, Муся? Подумаешь, бардак в доме. В первый раз что ли? Ага, значит, пусть творят что хотят? А я не человек, да? Меня тупорылый Тупогуз заколебал, так ещё и дома должна батрачить? Деляга! Да на фиг мне его фирма и лицемерный пиар? Творчества чуть, а вранья – горы. Чем не противней торгаш, тем круче ему подавай! Не всё можно купить! И я не хочу душу марать… и вообще, словоблудие может талант убить… хотя… кому она нужна эта поэзия? Да и есть ли у меня талант? Одно самомнение… иначе бы издательства не пинали. У них, видите ли, тоже маркетинг. Им чтиво развлекательное подавай. Всё на продажу! Фу ты, ветер поднялся, глаза щиплет… эй! Хватит, Муся, не заводись по новой!».

Думы тяжелеют и придавливают меня. Ну уж нет! Решительно стряхнув их, я расправляюсь – и замечаю, как рядом присаживается высокий сгорбленный старик с гривой седых волос. Порываюсь сбежать, но он поворачивается ко мне и припечатывает к месту долгим немигающим взглядом. «А он не такой уж и старый, ему чуть больше шестидесяти», – успеваю заметить я и съёживаюсь.

– Вам тоже плохо? – доносится до меня ровный надтреснутый голос.

Меня пронизывает тревога: «Какие странные у него глаза… будто остекленевшие и… совсем без блеска». Не знаю, что прочёл на моём лице незнакомец, но он кивает и, опустив голову, смотрит на свои стиснутые в рукопожатье руки. С минуту висит ватная тишина.

– Вы знаете, мы с такой радостью готовились к этой поездке… – падают первые слова на замызганные ботинки нечаянного собеседника. – Лена давно мечтала побывать на Красном море. А тут подруга ей из Питера звонит: «Я забронировала две путёвки. Поедем вместе, будет веселей», и я... – он беззвучно шевелит губами и, дожевав конец фразы, поворачивается ко мне лицом. Влажные льдинки зрачков делают его глаза прозрачными. Меня охватывает озноб. – Они с Ниной учились вместе и давно не виделись. Я решил им не мешать. Тем более что на вторую путёвку мы не успевали скопить… и октябрь был тёплый. Да, редкостный. Она звонила мне оттуда за день до вылета... такая счастливая… – он снова опускает голову и с неожиданной страстью выдыхает: – Лучше бы я тоже летел с ней на том самолёте!

Вспыхнувшая догадка кидает меня в жар, я порываюсь что-то сказать, как-то утешить незнакомца, но тот поднимается, намереваясь уйти, и роняет напоследок горько и доверительно:

– Меня будто надвое разорвали…

Оглушённая признанием мужчины несколько минут я каменею, а когда его силуэт тает в сгустившемся тумане, срываюсь с места и мчусь на трамвайную остановку. Ни хромоты, ни обид, ни самоуничижения не осталось – ничего кроме плещущейся во мне тревоги и паники.

Всю обратную дорогу неуёмное воображение рисует мне картины терактов, упавших в бассейн оборванных электрических проводов, взбесившихся теннисных мячей, метящих в висок игрока, и летящих с крыш сосулек…

Я распаляюсь настолько, что, перебегая дорогу, чуть не вламываюсь в машину, и только взметнувшаяся из-под взвизгнувших колёс джипа жижа и нецензурное возмущение попавшего под раздачу случайного пешехода возвращают меня в реальность.

Но скорость моего полёта и накал чувств не убавляются – напротив, они локализуются на причине моего побега в никуда, и, взлетев на четвёртый этаж, я со всей страстью жму на кнопку звонка и думаю только о своих мужиках: «Ну, погодите, нервотрёпы! Сейчас вы у меня получите! О, Господи, только бы они были живы…».

СЕГОДНЯ. Здесь и сейчас

Дверь открывается так резко, что я тараню отрывшего её мужа.

– Маруся! – выдыхает он, приваливаясь к стене, чтобы не упасть.

– Мамуся! – вторит ему влетевший в прихожую Жека.

– Муся! – возмущённо хрипит усевшийся на плечо сына попугай.

«Слава Богу, все дома!» – облегчённо вздыхаю я, энергично сбрасывая ботинки.

Муж напряжённо следит за моими действиями и брови его удивлённо подскакивают:

– Ты что, так и каруселила полдня по городу? Почему на босу ногу?

– Потому что палец опух… – ворчу я, борясь с клубком горячих и противоречивых чувств. – И не делай, пожалуйста, вид, что тебе не всё равно, что со мной, или, что ты жалеешь меня!

– Зачем ты так? Мы же все извелись! Чего только не передумали! Пришли, дома погром, телевизор орёт, пылесос гудит, попугай вопит… платья твои на полу валяются. Что за бунт ты тут учинила?

Я открываю рот, чтобы дать отпор агрессору, но сынок мгновенно перехватывает инициативу и меняет тему:

– А мы вымыли посуду! Всю, всю! – заявляет он с такой гордостью, будто они с отцом прорыли канал между Каспийским и Чёрным морями. – И прибрались!

– И везде подмели, – подхватывает инициативу юного стратега папаша и, хитро сощурив глаза, самодовольно заявляет: – И кран больше не течёт! Всё, можешь успокоиться: я поменял прокладку!

Проклятое чувство вины скоблит сердчишко, но каяться я не намерена.

– А вчера не мог это сделать?! Вы же меня достали своим разгильдяйством!

– Вчера не мог, – миролюбиво отвечает победитель брани, – вдохновения не было. Ты же не пишешь без вдохновения свои стихи? – я пытаюсь возразить, что поэзия всё-таки отличается от сантехники, но Тимофей, ретиво стягивает с меня, утром ещё белую, куртку и снова меняет тему. – Где ты так изгваздалась, неуёмная ты наша? Прямо таки вулкан. Устроила нам тут Помпеи, незнамо куда сбежала, даже записки не оставила. Мы с Жекой уже в моргах и больницах собрались искать свою мамочку.

Я окончательно раскисаю, но не сдаюсь и почти выкрикиваю:

– Могли бы позвонить!

Муж аккуратно вешает грязную куртку на дверную ручку и, притянув меня к себе, отдаёт команду сыну:

– Женька, немедленно позвони маме!

Сомлев на широкой груди супруга, я не чую подвоха и потому вздрагиваю от резкого звонка прямо у своего уха – телефон возмущённо дёргается и подмигивает… в нагрудном кармане Тимофея. Пугаюсь не только я, но и попугай, возопивший:

– Шопа! Муся! Шопа!

– Сам ты *опа, – ворчу я и пытаюсь вырваться из объятий, сохранив тепло и свободу разом. – А вы обманщики! Оба! Вытащили из куртки телефон и забавляетесь! – тут я кое-что вспоминаю и пытаюсь отыграться: – И про пылесос вы соврали! Не мог он гудеть, потому что сломался, ещё до моего побега!

Тимофей снова притягивает меня к себе и для надёжности сцепляет на моей спине пальцы.

– А может, хватит бузить, родная? – голос его льётся прекрасной музыкой прямо в душу, и я тихо и неизбежно таю. – Всё проще простого. Не ломался твой пылесос! Вырубили свет, потом снова дали… и ты не ломайся… – я слабо дёрнулась, но на помощь к отцу подходит Жека и они сотворяют объятие в четыре руки. – Давай, переодевайся, мы тебя сейчас кормить будем.

– Кормить? – трепыхнулась я, теряя остатки воли. – Чем? В холодильнике хоть шаром покати…

– А мы две пиццы купили, – проворковал сынок и хихикнул. – Ты же у нас такая благородная. Предупредила, что объявляешь голодовку…

– Ага, пообещала конец света, и так и случилось, – хохотнул Тимоша.

– Пришли, а тут полный пипец, – добавляет сынуля, чмокая меня в висок.

Всё, прощай свобода! Снегурочка растаяла. Хочу быть маленькой и послушной… и пусть они тут командуют…

Я обнимаю обоих и в нашем уютном коконе воцаряется благостная тишина…

– Пипец! – напоминает о себе забытый всеми попугай.