Когда свергают женщин с пьедесталов...

1.

– Выбирай, – сказал Алонзо, блеснув угольно чёрными глазами и хищной улыбкой, – один из них твой, Демоне.

Сквозь белёсые покрова проступил сельский пейзаж и играющие в мяч за околицей мальчишки. Панорама сузилась и сфокусировалась на разгорячённых лицах ребят. Их было пятеро. Четверо из них дрались за право обладания мячом и возбуждённо галдели. Пятый, чуть подавшись вперёд, стоял в стороне и внимательно следил за потасовкой.

Самый рослый из мальчишек перехватил мяч и поднял его над головой, подразнивая товарищей. Демоне задержал на нём взгляд и залюбовался его грацией, длинными белокурыми волосами, блестящими от возбуждения голубыми глазами…

– Нет, не блондина, – послышался голос Алонзо, – это будет неверный выбор. Из этого ребёнка вырастет поэт и романтик, он не годен к миссии…

– Но, Учитель, – попытался возразить Демоне, – он так хорош! Все женщины мира будут его!

– О, нет! Ты заблуждаешься, сын мой! – возразил Алонзо. – Этот, едва повзрослеет, попадёт в сети к одной из наших и будет привит и сломлен! И наплодит с ней троих нужных нам парней и одну девицу… – в этот момент в группе детей произошли выпавшие из поля зрения изменения и стоявший в стороне мальчишка резким броском набросился на друзей и выхватил мяч из рук белокурого. – Ты посмотри, каков молодец! – восхитился Алонзо. – Выждал подходящий момент и победил! Я рекомендую тебе этого! Его зовут Вольга и он то, что нам нужно: умён и хитёр, как обезьяна, напорист, как бык, и ловок и беспощаден, как голодный волчонок!

– Этого? – растерялся Демоне. – Но ведь он обыкновенный! В нём нет ничего привлекательного! Рыжеватый, веснушки… и ресницы белёсые…

– Не скажи, сын мой! – живо возразил Алонзо и ощерился: – Это редкий экземпляр! Гремучая смесь романтики и цинизма! А посыл к самоутверждению каков! Плюс растущее вместе с ним тщеславие. Вдобавок сейчас он живёт в любви, это его среда и любой дефицит её будет требовать немедленного действия. Немедленного!

– Он вырастет невысоким и коренастым… – слабо воспротивился Демоне.

– Ты о чём? – изумлённо воскликнул Алонзо. – Разве красота правит миром? Сила! Вот что даёт вожделенное! Сила и воля! Ты посмотри, как он силён, как крепок! Как сжатая пружина! – Демоне направил взгляд на гоняющих мяч мальчишек. Раскрасневшийся Вольга вёл мяч к импровизированным между двумя камнями воротам, остальные бежали следом на некотором расстоянии, будто опасались рассердить лидера. «А ведь, пожалуй, Учитель прав…» – подумал он и Алонзо утвердил эту мысль: – Этот мальчик сильнее своих сверстников! И умнее и целеустремлённее. И зовут его Вольга – путь силы. Сила – вот чем он будет пробиваться в жизни! Красота преходяща и сеет смуту и вожделение, а сила с годами только крепнет в изощрениях. И женщины всегда трепещут пред силой, а красотой всего лишь играют. Да эти безмозглые курицы последние мозги теряют перед силой!

Он захохотал – и вмиг собрались тучи. Демоне с почтением наблюдал за Алонзо и, когда тот утёр выступившую от смеха слезу, осмелился спросить:

– Учитель, вы так ненавидите женщин?

– Ненавижу? – хохотнул Алонзо. – О, нет, сын мой! Я их обожаю! Можно даже сказать, страстно люблю! Они лучшее из творений Создателя! И только с их помощью мы можем сеять Хаос, без которого не могли бы существовать. Вседержитель сотворил их богинями и водворил на пьедесталы, как дающих жизнь роду и устанавливающих Порядок – а мы их укладываем в постели и превращаем в блудниц, потворствующих похоти!

Алонзо снова разразился смехом, похожим на пулемётную очередь и в небе загромыхал гром. Демоне поёжился от сквозящего холода и посмотрел вниз: мальчишки так увлеклись игрой, что не обратили внимания на приближение грозы.

Впрочем, не все были в игре. Вольга оставил товарищей и, примостившись поодаль на траве, мастерил рогатку. Не пора ли приступить к делу, пока парнишка рассеян? Демоне перевёл взгляд на Учителя и тот понял его неозвученный вопрос:

– Да. Тебе пора, сын мой. Пока ты будешь перевоплощаться, я придержу грозу, но по вспышке молнии ты должен войти в него. И помни: это только первый круг из девяти предназначенных на пути твоего постижения Бессмертия…

Вольга ладил к аккуратно зачищенной вилке рогатки резинку, когда внезапно в глазах его потемнело. Он вскрикнул и завалился на бок. Его вопль поглотил раскат грома и он остался незамеченным. Но полыхнувшая молния оторвала друзей от игры и они с испугом уставились на Вольгу, в конвульсиях катающегося по земле. Новая молния добавила страху, однако, белокурый и ещё один из четвёрки, похожий на цыганёнка, рискнули приблизиться к товарищу.

– Ты чего, Волька?! – несмело спросил цыганёнок, заглядывая в его лицо, – у тебя что ли падучая?

– Наверное, это падучая, – согласился блондин и всмотрелся в бледное лицо друга, – зубы здорово сжаты и пена на губе, как у…

Он не успел сообщить, где он видел похожий на этот припадок, потому что Вольга резко открыл глаза, и зрачки его полыхнули зелёными искрами.

– Взбесился… – пролепетал цыганёнок и попятился.

В тот же миг блондин пулей отлетел от крепкого пинка Вольги, и через минуту четверо мальчишек стремглав помчались в сторону затаившегося в поднятой пыли села. Крупные капли дождя обстреляли дорогу и раскрылись хляби небесные.

Вольга смотрел вслед товарищам и плакал: громко, навзрыд, как давно уже не позволял себе. Он не понимал, что с ним творится, но чувствовал себя как после драки, когда всё тело саднило от синяков, а душу – от обиды и гнева на товарищей за несправедливое поругание и за то, что не смог дать нужный отпор.

Но было ещё одно чувство, которое он не мог пока определить в силу малого возраста своего, и оно захлестнуло его полностью: это было горькое, неизбывное одиночество человека, осознающего, что он не такой, как все…

– Поплачь, поплачь, дитя… – тихо рокотал Алонзо, промокая непроизвольно выступившие слёзы то ли умиления, то ли радости от удачного окончания первого этапа долгосрочного плана. – Я знаю, ты не обманешь мои ожидания. Старый Учитель никогда не ошибается, и ты будешь отменным сеятелем Хаоса… а ещё ты будешь поставлять мне прекрасные женские души для поддержания моих сил… для моего бессмертия… – он затих в раздумье и гроза прекратилась. – Хотя зачем мне бессмертие? – неожиданно для себя обронил Алонзо и, удивившись этому крамольному вопросу, всё чаще и чаще зудящему в его гениальном мозгу, кинулся в рассуждения. – Ведь, по сути, это похоже на вечное заточение или каторгу, потому что жизнь сладка только с пониманием неизбежности смерти, только осознавая это, человек способен насладиться краткими мгновениями дарованной ему жизни…

Позабыв и об ученике и о новообращённом и бормоча себе под нос противоречивые умозаключения, Алонзо устало вошёл в дымчатое облако и, когда фалды его хламиды захлопнулись за ним, выглянуло солнце…

2.

Девушка влетела в опочивальню наставницы стремительно, как врывается по весне в открытое окно свежий ветер и оттого светлые волосы её вспорхнули парусом. Она схватила хозяйку за обе руки и закружила по комнате:

– Я люблю его, люблю, люблю! Мати, славная моя, хорошая моя – я люблю!

Она счастливо засмеялась и Матера непроизвольно отозвалась улыбкой:

– Погоди, погоди! Крада, не верти меня, а то я перестану соображать! Угомонись и расскажи мне всё толком. Кого ты любишь? Бажена?

– Причём тут Бажен? Он же мне как брат, – благодушно возразила девушка и прижалась разгорячённым лицом к щеке наставницы, – я люблю Вольгу!

Матера отстранилась от воспитанницы и построжала:

– Какого Вольгу? Ваятеля?

Интонация, с какой наставница задала вопрос, насторожила Краду, но она продолжала улыбаться, хотя в ответе её проскользнул вызов:

– Да! Вольгу ваятеля! Он необыкновенный! Мужественный, сильный и очень талантливый художник! А что? Ты знаешь его?

– Да кто же не знает Вольгу? Он у нас в городе личность известная, – смягчилась Матера и слегка потрепала Краду по щеке, – сядь, девочка, успокойся и мы поговорим о твоём избраннике, о том, какой он редкий… художник и о его художествах… – она усадила воспитанницу на лавку и села рядом. – Расскажи, как и когда ты с ним познакомилась…

– Неделю назад, в галерее Бажена, – охотно ответила Крада, – он пришёл туда договариваться о выставке. А я там свои акварели раскладывала. И мы познакомились, а потом гуляли и разговаривали, разговаривали…

– Только гуляли? – осторожно вставила свой вопрос Матера. – Вдвоём? – девушка в недоумении распахнула глаза и, наставница, ласково улыбнувшись, взяла её за руку: – Ну, чего ты встрепенулась, милая? Я просто так спросила. Ты рассказывай, обо всём, что тебя волнует, я больше не буду тебя перебивать. Буду лишь слушать и смотреть, Ты же не против, чтобы я взглянула на твоего возлюбленного?

Зная, что означает «смотреть», Крада не стала отнимать руку у наставницы и та, прикрыв глаза, погрузилась в свои видения под восторженную речь воспитанницы…

– Хорошо, что ты отказалась позировать Вольге в его мастерской, – ровным тоном заметила Матера, когда была закончена волнительная «исповедь» влюблённой девушки, – он мог бы использовать твой образ для приворота… – Крада испуганно вздрогнула, но наставница была непреклонна в своём решении образумить её. – Это особенно опасно, когда имеешь дело с воплощённым.

– С воплощённым?!

– Да, милая. Твой избранник воплощённый демон Хаоса – а тебе кое-что известно о них. Я и раньше не сомневалась в этом, а сейчас увидела это воочию. Его душа, как тёмный омут, она поглотит твою полностью, а потом выплюнет её на потребу ненасытному Алонзо…

Серые глаза Крады налились слезами, но голос зазвенел:

– Но я люблю его! Люблю таким, каков он есть! И не откажусь от него!

Матера поднялась и встала напротив воспитанницы, всем своим видом показывая, что разговор предстоит важный и нелёгкий. Девушка, вытянувшись в струну, напряглась.

– Послушай меня, девочка, и не перебивай. Всё слишком серьёзно, чтобы делать такие заявления. От нас, женщин, от чистоты и цельности наших душ, зависит очень многое в Мироздании. Творец создал человека для устроения мира. Женщин как матерей родов, устроительницами и хранительницами Порядка, а мужчин для обустройства и охраны жизни родов и племён. Многие века, на заре человечества, всё так и было: женщины блюли род, их уважали, к ним прислушивались. Народ был целомудрен и разумен, а жизнь гармоничной. Это длилось до тех пор, пока строптивый ученик Творца по имени Алонзо не восстал против Учителя и не задумал повергнуть мир в Хаос. Он начал воспитывать своих последователей и отправлять их в люди для воплощения в мальчиках до семи лет, чтобы те, став мужчинами, свергали женщин с пьедесталов, на коих те находились, и будили во всех блуд, жестокосердие, лживость и алчность. А у женщин ломали Души, отворачивали их от целомудрия и стремления к порядку. Их унижали, отрезали космы, жгли на кострах, оскверняли их Храмы зачатия Жизни насилием и чернили их Души. Дети, рождённые от воплощённых, живут уже по законам Хаоса и множат его…

– Вольга не такой! – запротестовала Крада. Но не слишком уверенно, о чём свидетельствовали бегущие по её щекам потоки слёз. – Он не может быть таким. Он Художник… он талант…

– Такой он, твой Вольга, исключительно такой – воплощённый, – устало возразила Матера, – причём один из самых успешных. И именно благодаря своему таланту, потому что его уникальность привлекает к нему самых неординарных и высокопоставленных матрон, умных, добропорядочных. Я уж не говорю о молодых и не особо сдерживающих себя в желаниях женщинах и о глупых девчонках…

– Нет, нет, нет! – замотала головой Крада. – Нет, он не такой!

Матера снова села и обняла девушку:

– Да, моя девочка, да. Что можешь знать в свои шестнадцать лет? Но ведь даже тех неблаговидных историй, что мне известны, достаточно, чтобы убедить тебя в том, что твой избранник недостоин твоей любви.

Несколько минут они сидели в оцепенении, погружённые в свои мысли. Серые глаза Крады высохли и заблестели горячечным огнём.

– Я всё равно не откажусь от Вольги! – с холодным ожесточением заявила она. – Я помогу ему, спасу его. Потому что люблю. Не может быть, чтобы не было средства от одержимости… – Матера горестно вздохнула, но смолчала и Крада сменила тактику. Она ласково потёрлась о плечо наставницы и заглянула ей в глаза. – Ты ведь поможешь мне, Мати? Ты же ясновидящая и многое умеешь… Ты видишь души, прошлое, будущее… Я не смогу без него… умру…

Матера слишком хорошо знала свою юную воспитанницу, её цельную натуру и самозабвенность. И то, что эта хрупкая девочка никогда и ничего не делает вполовину.

– Я попробую помочь тебе, Крада. Только мне надо кое-что посмотреть в своей скрижали и крепко подумать. Объявление войны Алонзо слишком серьёзное дело, чтобы спешить. Мне нужно несколько дней. Но ты пообещай мне это время не встречаться с Вольгой. Ведь он уже завладел твоей душой и понемногу пьёт её…

3.

Вольга посмотрел на лежащую рядом с ним женщину и горько усмехнулся: докатился, Мастер, спишь с первой встречной. Хотя нет, эта матрона уже давно мелькает в поле его зрения. Не сказать, чтобы она открыто его добивалась, но вот ведь изловила его в минуту смятения. Как зовут-то её? Вспомнить бы… А-а! Мара, кажется. Надо бы уйти, пока она спит…

Он осторожно встал, оделся и подошёл к зеркалу. Оттуда на него выглянул довольно симпатичный мужчина зрелых лет со следами бурной жизни на лице.

– Ну что, герой-любовник, так и будем бегать, куда ветер толкает? – с сарказмом задал он вопрос своему изображению.

– Так и будем, – ответило ему зеркало, – такова твоя миссия.

– Какая такая миссия? – машинально спросил Вольга и обмер: «Это что же творится-то?! Стою и, как ни в чём ни бывало, треплюсь со своим отражением?»

– Не строй такое удивлённое лицо, дружище! – ехидно прогундело отражение, – эка невидаль говорить с воплощённым в себе! Э, ты чего это закаменел весь? Никогда не слышал о воплощениях демонов?

«Нет… кажется…» – хотел ответить Вольга, но потерял дар речи от какого-то почти детского страха, шевельнувшегося в нём крохотным зверьком где-то в области пупка. Не отдавая себе отчёта в своих действиях, он оперся ладонями в зеркало и уставился в глаза собственного отражения, словно мог прочесть в них ответ на не сформулированный вопрос. Отражение улыбалось, и Вольга также безотчётно констатировал, что там, в зеркале, не он. Он не мог улыбаться, поскольку у него свело скулы.

– Да, я – это не ты, – подтвердило отражение, – вернее, не совсем ты. Меня зовут Демоне. Я твой пастырь. – Вольга сцепил зубы и почувствовал, как вспотели его ладони. – Ты чего испугался-то? Не позорь своё звучное имя! – ёрничало зеркало. – Ведь ты воля и сила, потому-то и выбрал тебя мой Учитель. Тогда, когда тебе было семь лет. Вспомни: август, игра в мяч, гроза, падучая…

«Зверёк» в Вольге расправился и принялся больно царапать его изнутри. Потому что он ярко, как вспышку, вспомнил тот далёкий день, начиная с грозы и припадка. Весь до мелочей. Вот он обессиленный, мокрый и грязный возвращается домой, его встречает мать, ругает… а бабушка почему-то крестится. Потом его долго парят в баньке берёзовыми вениками, отдают бабушке и та несёт его куда-то к роднику… Или к леснику? Дым какой-то, кажется, его водили вокруг костра… потом он долго-долго спал… а бабушка заболела и не дотянула до зимы… он скрипнул зубами и зеркало ожило:

– Да, да! Всё так! Бабушка сразу поняла, что с тобой случилось, но мудрая она у тебя была, никому ничего не сказала. Родители твои поверили, что она тебя от падучей лечила. Любили они тебя все очень. Пока не утонули. Помнишь? Вижу-вижу, не забыл. Догадываешься, что им помогли? Уж слишком они у тебя были праведные… – Демоне ещё о чём-то откровенничал, но Вольга находился в прострации, пока не услышал: – Вот так у тётки ты и стал взрослым. И первую свою женщину почти из её рук получил. О, она была большая дока в любовных науках! Это благодаря её выучке ты преуспевал на личном фронте и в училище и потом…

Ярость привела Вольгу в чувство:

– Заткнись! Не собираюсь я тебя больше слушать!

– Ещё как будешь! – зашипел Демоне. – И слушать будешь и слушаться! Твоя миссия – это и моя миссия. И ты будешь добывать для нас женские души! Причём с сегодняшнего дня только непорочные! И начнёшь с этой белокурой малышки, перед которой хвост распускал и строил из себя романтика! Как там её зовут? Крада? Жертвенный огонь, значит? Вот с неё и начнёшь осознанный этап миссии…

Вольга сжал кулак и изо всей силы сунул тот в лицо Демоне. Зеркало треснуло и осколки его сползли на пол. В самом большом из них он увидел смеющийся рот своего «пастыря». Он занёс ногу, чтобы раздавить его каблуком, но тут раздался голос Мары:

– Милый, иди ко мне…

– Нет! – прохрипел Вольга и схватился за дверную ручку. – Я ухожу.

– Ты придёшь сегодня?

– Нет!! – выкрикнул он и выскочил вон.

– Нет, нет, нет… – монотонно повторял он, направляясь к реке…

4.

Мрачное уныние захлестнуло Вольгу, как половодье, и длилось уже несколько дней. Оно изнуряло, высасывало силы и ввергало в бессильную ярость. По ночам ему снился один и тот же сон: мимо него стремительно проходит Крада, обдав его ветерком от развевающегося подола белого платья – и не узнаёт его. Он хочет окликнуть её – а слов нет, хочет догнать – но ноги наливаются свинцом. Девушка тает в конце извивающейся узкой тропы под бьющий по вискам хохот Демоне и он просыпается с пронзающим его грудь ужасом и с влажными ресницами…

И начинается томительно длинный день бессмысленного шатания по мастерской среди произведений, созданных демоном во плоти Мастера – демонически прекрасных по виду и порочных по сути. Так их оценил Бажен, когда заходил взглянуть на них, чтобы определиться с залом и композицией показа.

Он так и заявил, отказываясь выставить лучшее творение Вольги – скульптурную группу «Мистерия любви»: «Эта композиция демонически прекрасна, но, прости, я не приму её к показу, потому что она призывает к пороку…». И добавил, что у него совсем другой взгляд на любовь и на миссию искусства – а какой именно не пояснил. Виновато улыбнулся и ушёл, оставив Мастера в смятении и с невысказанными возражениями. Хотя чем он мог возразить этому юнцу, когда после последних событий и сам думал также…

Тогда, после откровений Демоне в хоромах Мары, Вольга словно прозрел и понял, что его мучило всякий раз по окончании очередного творения: не было умиротворённой радости и упоительного покоя. И он начал крушить свои скульптуры, пока не выдохся. Собраться и успокоиться он сумел только после полудня и то благодаря тому, что его ждало свидание с Крадой, которое было необходимо его взломанной душе, как источник в пути по барханам. Но девушка не пришла на встречу – и это было для него новым ударом и совершенно неожиданным, поскольку ни одна женщина никогда ещё ему не отказывала и ни к одной из них он так не тянулся – робко, как юноша, и бережно, как антиквар к редкой старинной вазе из тончайшего стекла.

Прождав Краду больше часа у реки и перебесившись двухчасовым шатанием по городу, он отправился к ней домой, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке, и там ему сказали, что с полчаса назад прибегал посыльный от дочери и сообщил, что та срочно уехала куда-то на этюды. Как ни правдоподобно выглядело это объяснение, Вольга безошибочно определил, что Крада не пожелала с ним встречаться. Должно быть дурная слава дошла до адресата…

И всё это вкупе со знакомством с Демоне доконало Вольгу окончательно и вызвало такой приступ тоски, что если бы не Мара, добровольно принявшая на себя опеку над ним, он бы и есть забывал. Она пришла на следующий день с претензиями на забывчивость любовника, но, застав того в угнетённом состоянии среди мраморных осколков, принялась молча прибираться в мастерской…

Мара любила Вольгу неистово и нежно, вкладывая в это чувство всю себя до последней капли. Это была последняя любовь глубоко одинокой женщины, в полной мере вкусившей горечь бестолковой и неприкаянной жизни и изверившейся во всём.

Потеряв в одночасье любимого мужа и маленького сына, погибших во время селя в горах, она осталась один на один с горем, богатством и волчьей тоскою. Молодая, красивая и состоятельная вдовушка привлекла толпы самцов и искателей сладкой жизни – и Мара покатилась по наклонной плоскости. Мужчины сменяли друг друга в её постели с неприличной частотой, а успокоения сердцу не было – напротив, каждый разрыв оставлял свой рубец, множил её разочарование в любви и опустошал, подводя к последней черте.

В день, когда на одном из приёмов Мара увидела Вольгу, она приняла решение уйти из жизни – и он стал ниточкой, удержавшей её от отчаянного поступка, за которую она уцепилась из последних сил. Она не пыталась понять почему и за что полюбила человека с прочной репутацией губителя женщин – просто приняла его к сердцу таким, каков он был в тот момент: искрящеся жизнерадостным и магнетически притягательным. А ещё он выделялся из толпы тем, что был самим собой.

И она стала наблюдать за Вольгой, не претендуя на его внимание и, уж тем более, на ответные чувства, черпая интерес к жизни лишь от одной исходящей от него силы и уверенности. Чтобы быть неподалёку… так, на всякий случай. И такой случай настал, когда она встретила его у парапета в минуту растерянности с бутылкой в руках…

5.

Седьмой день Крада прячется от искушения в добровольном затворе у наставницы, к которой примчалась, поняв, что противостоять своей любви самостоятельно не сумеет.

В тот день, когда её ждала встреча с Вольгой, она боролась с собой изо всех сил, но за полчаса до назначенного часа была уже у реки – ноги сами вынесли её сюда, не внимая увещеваниям Матеры и собственного разума. Опомнилась она, лишь увидев обнимающихся влюблённых и поймав себя на мысли, что готова всё отдать за объятия Вольги. Всплывший в сладко закружившейся голове строгий глас наставницы отрезвил девушку, и она обратилась в паническое бегство – прямиком к Матере.

– Я знала, что ты придёшь сюда, – улыбнулась та, – и приготовила тебе келью. Отдыхай. Завтра начнём занятия по ясновидению. Уверена, что у тебя всё получится.

Матера не ошиблась в своей воспитаннице. Крада превзошла все её ожидания и стала «видеть» уже на третий день. Причём так ярко и необычно, что они решили эти видения фиксировать в рисунках, чтобы потом спокойно «прочитать» их. У Матеры не было никакого сомнения, что все акварели относились к Вольге, и довольно скоро она поняла о чём они.

Это были картинки его детства до воплощения в нём посланника Алонзо. Яркие светлые отпечатки памяти семилетнего мальчика. Но один мотив повторялся чаще других: избушка в лесу и дымящийся огонь костра. И лишь однажды Крада изобразила чьё-то лицо. Лицо пожилой женщины со светлыми усталыми глазами и с лёгкой улыбкой на уголках губ. Видимо, близкий Вольге человек, скорее всего, бабушка…

– Вот что я тебе скажу, девочка, – раздумчиво протянула Матера, отложив рисунки, – пора тебе пройти обряд посвящения. Завтра пойдём на озеро. Это потаённое озеро, священное со времён древних волхвов и имя его Слеза Творца…

Тёплое облако пара от озера окутывало обнажённое тело Крады, приникшей к Столпу Посвящения. Она смотрела в синь и слушала монотонный речитатив Матеры. Слов она не различала, но особая ритмика текста и гортанный голос чтицы наполняли её вибрациями и делали трепетно чуткой ко всему видимому и осязаемому. И от действа посвящения волнение охватило всю её сущность, а любовь плескалась через край – любовь не только к Вольге, к близким и к Матере, а ко всему, в чём она пребывала. Она купалась в ней и была полна счастья и веры – и невесомо возносилась в синь. Горячие токи текли от кончиков волос и пальцев по всему телу, наполняя его и Душу блаженством. Время остановилось. Но всему приходит конец.

– Запомни это состояние, Крада, – сказала Матера, подавая ей чистые белые одежды с вытканными серебром по вороту, рукавам и подолу оберегами, – это была гармония. Всякий раз, когда отголоски сегодняшних ощущений посетят тебя, ты будешь знать, что мысли твои вещие, а решения верные…

– Запомню, Мати, – сияла очами Крада, надевая ажурное очелье, – даже, если бы не хотела… такое счастье невозможно забыть. Поклон тебе за эти минуты, Мати!

– Не спеши благодарить меня, милая, – грустно улыбнулась Матера, – ясновидение – это тяжкий дар, не всякой женщине под силу, а о мужчинах и говорить нечего. Хотя к ним оно, за редкими исключениями, приходит, лишь когда отбродит молодая кровь и они перестают быть рабами плоти. Да и то не ко всем и не напрямую, а через женщин. Да, они умеют черпать наши тайные знания, а потом сжигать нас на кострах… – она оправила очелье на лбу Крады и начертала на нём перстами неведомый знак. – Пойдём, я покажу тебе твой затвор. По обряду ты должна пробыть в нём семь дней и ночей, постигая скрижали и дважды в день, на утренней и вечерней заре, омываясь в Слезе Творца…

Оставив Краду наедине с собой и с откровениями древнего знания, Матера отправилась восвояси. Шла она неторопко, размышляя о воспитаннице и её любви, вызвавших в памяти многократно откладываемые на потом мысли и планы возвращения прав женщин на исполнение предназначения Творца.

Она была благодарна провидению за подвернувшуюся заботу о Краде, поскольку давно пора было объявить войну Алонзо. Видимо, время тому пришло. Значит, сегодня она вызовет его на серьёзный разговор. Давненько они не общались…

Но сначала надо кое-что прояснить о Вольге, проверить свои догадки. Тем более, что он будет предлогом к беседе. Тут без скрижали не обойтись.

На место Матера добрела к закату солнца и сразу затворилась в опочивальне и зажгла свечи. Обложившись акварелями Крады и сняв покров с прозрачной кварцевой скрижали, она сосредоточилась и осторожно повела подушечками длинных гибких пальцев по тайнописи. Нужные слова проявились сразу: родовые истоки, источник, волхв, мать матери, беснование, огонь и… Чертополох? А почему бы и нет, если речь о бесовщине?

Ещё несколько минут Матера читала тайнопись и согласно кивала, беззвучно повторяя каждое разгаданное слово. Кажется, всё сложилось в целое и она теперь в силах кое-что подсказать возлюбленному Крады. Только бы он был достоин её!

Отложив скрижаль, она ещё раз просмотрела акварели воспитанницы и на одной из них сделала надпись. Пока всё. Остальное подождёт до завтра. Матера подошла к узкому зарешёченному окну и любовалась закатом, пока последний луч солнца не утонул за горизонтом. Теперь Алонзо…

6.

Свеча, скрижаль и зеркало – вот всё, что нужно было ей для таинства. Матера снова взяла скрижаль и, положив ту на колени, отразила ею в зеркале огонёк свечи. Неведомо откуда взявшаяся тень наползла на отражение и, сгустившись, превратилась в силуэт человека.

– Зачем потревожила старого небожителя, жрица? Что тебе нужно? – голосом приглушённым расстоянием и полным сарказма поинтересовался гость.

– Чтобы задать тебе такой же вопрос, – спокойно ответила «жрица». – Что тебе нужно, Алонзо? Зачем ты натравливаешь на женщин своих демонов? Разве мало тебе власти? Мало тебе бессмертия? Оставь моих сестёр в покое! Ни ты, ни твои выученики не стоите ни единой из них, даже самой падшей! Ты думаешь, что держишь наш мир под контролем? Думаешь, что Хаос лучшее из мироустройств и Порядок никогда не восстановится?

– А ты думаешь иначе? – съехидничала тень «небожителя», не собираясь ждать ответа. – Не обольщайся! Алчность, блуд, ложь и жестокость крепко укоренились в подлунном мире. И это залог вечного Хаоса. Мои парни следят за этим и с превеликим удовольствием, потому что получают сладкую плату натурой... – и он расхохотался сиплым клёкотом, отчего зеркало начало вздрагивать, а пламя свечи взметнулось вверх.

Резко прервав веселье, Алонзо принялся высокомерно бахвалиться, как тщательно он отбирает кандидатуры для воплощения тьмы и какие редкие экземпляры искусителей и уничижителей в его тёмной гвардии: сильные, умные, талантливые…

– Вот об одном из них я и собираюсь говорить, – перебила его Матера, – о Вольге. Хочу предупредить тебя, что начинаю борьбу за его душу и изгоню из него тьму… – тень в зеркале начала резко удлиняться, затем сжалась в комок, что свидетельствовало о возмущении пастыря демонов и, возможно, скором выплеске злости. Но это Матеру не пугало. – Твои демоны ломают женские души и пьют их – но они неисчерпаемы, потому что в каждой горит искра Творца, способная разгореться в пламя любви и поглотить тьму. Любовь творит свет и лечит воплощённых и таковых немало. Что же ты об этом-то молчишь?

И Алонзо молчать не стал – он взвизгнул:

– Много ты знаешь о любви! Откуда тебе знать, какова она? Как тёмная, слепая страсть выжигает в золу душу? Как она служит наруку моим молодцам и уничтожает свет? Ты же девственница!

Гость поперхнулся возмущением и Матера перехватила инициативу:

– Да, я девственница. И это мой выбор моё предназначение. Творец дал мне дар ясновидения и направил на особый путь служения Порядку и Гармонии. И ты, сам того не ведая, помог мне принять это решение.

– Я?!! Помог стать тебе моим врагом?!

– Ты, Алонзо. Когда один из твоих «гвардейцев» погубил мою сестру. Она не вынесла его жестокой игры и ушла из жизни. Оттого, что любила твоего демона искренне и светло, всем сердцем, всей душой – и не приняла его условий. Это ты ничего не ведаешь о любви, потому что в твоём понимании душа там не участвует, а только тело. Но любовь это выше плотского наслаждения, это полное слияние любящих. Если бы такая любовь воцарилась в миру – ты бы не был бессмертным. И хватит об этом! Я не собираюсь рассуждать с тобой о духовных материях. Готовься потерять одного своего демона. И это только начало. Я вошла в силу и ко мне пришло нужное Знание.

– Это мы ещё посмотрим! – взвилась тень и отделилась от зеркала. – Похоть неодолима. Потому что плоть каждый день просит пищи, а душа…

Матера решительно задула свечу и стало темно, тихо и душно. Она распахнула окно и впустила в опочивальню слабый свет скрывшейся за лёгким облаком Луны и свежий воздух. Звёзды россыпью бликов дробили ночную тьму, изредка подмигивая ей, и Матера, перестав ворочать в мозгу жернова неприятного разговора с Алонзо, улыбнулась им всем сразу: ишь, женщина для них лишь плотская утеха! Им бы сообразить, что не зря и жизнь, и звёзды, и планеты, да и сама Вселенная сути женского рода! «А если вдруг все женщины откажутся рожать? Чем ты будешь тешить своё тёмное нутро, Алонзо?». В момент появления этой неожиданной мысли, Луна, выплыв из-за облака, проложила дорожку света в окно – и пришло облегчение от тяжести на сердце…

За дверью послышался шум и вскоре створки её приоткрылись. В свете горящей в руках свечи показалось озабоченное лицо одной из насельниц затвора:

– Мати, тут какая-то странная женщина рвётся к тебе. Я ей говорила, что уже поздно, а она ни в какую…

– Оставь свечу и впусти посетительницу.

Женщина ворвалась в опочивальню сразу после этих слов. Она была достаточно молода, красива и взволнована. Рыжие кудри выбились из-под покрова и горели жаром как и её тёмно-карие глаза. Обдав неистовым взглядом Матеру, она опустилась на колени и выдохнула:

– Не мучайте его, умоляю! Он совершенно потерян и одинок! И я боюсь, что он сгорит или сорвётся и наложит на себя руки!

– Постой, постой! – опешила Матера. – Я ничего не поняла! Назови себя и открой мне секрет: кого я мучаю? О ком речь?

– Меня зовут Мара, я вдова, – выпалила гостья и достала из широкого рукава свёрнутый в рулон лист бумаги. – Вот, вот она его боль! Скажите ей, чтобы она оставила его в покое! Моего Вольгу…

Ах, вот оно что! Вот он кто герой романа этой несчастной! Матера молча развернула рулон: это был рисунок сангиной. Вернее, портрет. Портрет Крады.

– Отдайте Вольгу мне! – взывала Мара, заламывая руки. – Только любовь к нему заставляет гореть моё сердце! – Я люблю его так, как никто и никогда не будет любить. Он всё, что держит меня в жизни. Но он под чарами вашей воспитанницы и пропадает! Скажите ей, чтобы она оставила его в покое!

– Я не смогу ей ничего сказать, – ответила Матера, сворачивая портрет Крады и пряча тот за спину, – моей воспитанницы сейчас нет в городе. Она далеко. А за Вольгу не беспокойся, милая, он не из тех, кто умирает от любви. Он воплощённый… – короткая пауза дала Матере возможность понять, что Мару это сообщение не удивило и не смутило. «Тем лучше» – подумала она и пошла напрямую: – Просто у Вольги сейчас трудный период. Он борется с тем, чтобы тьма не поглотила его душу полностью. Но того света, той искры, что ценой своей жизни дало ему любящее сердце бабушки ему уже не хватает. А без него он жить не хочет. Он уверен, что тогда не сможет творить…

– Свет… Бабушка… – растерялась Мара. – Да разве такое возможно, чтобы передать свой свет? Свою любовь? Как?!!

– Если это угодно Творцу, то да, возможно… – начала было Матера, но заглянув во вспыхнувшие безумством глаза гостьи, осеклась.

Мара осыпала поцелуями её руки и подняла лицо:

– Пожалуйста! Умоляю тебя, Мати! Как она это сделала?!

– Через поцелуй в родничок после молитвы… – тихо ответила Матера, успокаивая себя тем, что так или иначе всё в воле Творца…

7.

В то время, когда Крада проходила обряд посвящения, Вольга метался в горячечном беге за ускользающими бредовыми видениями, наполненными картинками его жизни, чаяний и деяний. В них было множество женщин, но неизменно присутствовали Крада и бабушка. И ещё какая-то незнакомая величавая матрона, возносящая руки к небу и бубнящая молитву низким голосом Мары. Остальные женские лица, стёртые из памяти, были расплывчаты и похожи друг на друга недоумённым и печальным выражением глаз. Они, эти некогда близкие женщины, всегда появлялись в тот момент, когда ему казалось, что он уже настиг Краду и вырвал из её рук свечу. И Крада исчезала в их толпе, высоко подняв свой светильник, словно указывала кому-то путь. Затем свет дробился жутким сиплым хохотом, и становилось так темно, что Вольгу охватывал ужас. Он звал бабушку – и та приходила, обнимала его, целовала в голову и шептала ласковые умиротворяющие слова. И он забывался коротким сном…

В день, когда Вольга пришёл в себя, бабушку сменила Маара, и он удивился, что не прогнал её, а позволил ей целовать его и успокаивать, а потом напоить водой и лечь рядом. Сон его на этот раз был глубоким и целительным. Без видений.

– Хвала Творцу, ты пришёл в себя! – с улыбкой воскликнула Мара, поднося к его спёкшимся губам целебный отвар. – Трое суток в горячке. Я очень за тебя испугалась.

Взгляд её в тёмных подглазьях светился, но лицо было осунувшимся и усталым. Вольга вспомнил, как прогонял её, и в нём шевельнулось некое подобие раскаяния:

– Извини. Я был груб с тобой. Унижал, гнал…

– Не надо, не извиняйся. Ты ни в чём предо мной не виноват. И унизить меня больше, чем я сама себя унизила, уже невозможно. Я просто была рядом, это было нужно мне. Больше, чем тебе. Если ты не против, я останусь с тобой ещё на пару дней, пока ты не окрепнешь. Потом уйду.

– Оставайся, – безо всякой радости позволил Вольга и отвёл глаза. И заметил изменения в интерьере мастерской. – Ты зачем завесила все зеркала, как по покойнику?

– Они тебя смущали. Перед тем, как свалиться в горячке, ты был не в себе, метался по комнате и разговаривал со своими отражениями в зеркалах. С Демоне.

Вольга насторожился:

– Что ты знаешь о Демоне?

– Всё. Ты подолгу с ним спорил, не замечая меня, – спокойно ответила Мара и усмехнулась, – ведь я для тебя пустое место…

– Извини, – буркнул Вольга, явно тяготясь этим разговором, – иди отдохни. Я тоже посплю ещё. – Мара, слегка пошатываясь, послушно пошла в другую комнату, но он остановил её спонтанным вопросом: – Скажи, я что-нибудь рассказывал тебе о своей бабушке? Почему ты целовала меня так же и с теми же словами, как она?

Мара обернулась и равнодушно пожала плечами:

– Ничего не говорил. Это известный народный способ помощи молитвой…

Она ушла в свои хоромы не через двое суток, как собиралась, а на следующий день. Потому как поняла, что ещё немного и уже не сможет дойти до дома без посторонней помощи из-за стремительно растущей слабости…

Силы вернулись к Вольге на удивление быстро. Он пытался занять себя набросками лиц из своего бреда, смутно чувствуя, что те являлись к нему не просто так, а с каким-то тайным смыслом, сулящим откровение. И на третий день вынужденного одиночества ноги сами понесли Вольгу в галерею Бажена.

Он не пытался понять, зачем он туда идёт, но когда вошёл в зал, безошибочно направился к стене с акварелями Крады. Свет и радость, исходящие от них, заставили его сердце сначала замереть, а потом забиться неистово и жарко. Он переходил от листа к листу и постепенно наливался уверенностью, что в них кроме портрета женщины, похожей на бабушку, есть нечто, что он ищет, и вот-вот это нечто приоткроет перед ним тайну маленького солнышка в омуте его души.

Вольга жадно вглядывался в акварели и время остановилось. В третий проход глаза его зацепились за покосившуюся избушку, перед которой горел костерок: вот!!! Вот оно откровение! Он должен вернуться к истокам своей судьбы, отыскать эту избушку, где бабушка творила над ним тайное действо. И отыскать старика! Хотя вряд ли тот жив: тридцать лет прошло… Вольга на несколько секунд прикрыл глаза, чтобы воскресить в памяти лицо лесника, но увидел только изрядно поношенный ватник с торчащими из него лоскутами заплаток – а, когда поднял веки, взгляд выхватил на рисунке надпись. Интересно: что там написано? С трудом, но разобрал: окуривание чертополохом… и резко выпрямился: да! Именно чертополох жёг дед в костре! Бабушка говорила, что так положено при падучей, чтобы изгнать бесов…

«Демоне, ты слышишь? – мысленно спросил он своего подселенца, – я буду изгонять тебя курящимся чертополохом! – и, вздрогнув, ухмыльнулся. – Ну да, всё верно: ты это я». Вольга снова и снова разглядывал акварели и постепенно узнавал детали забытого пейзажа, бабушку и родник, бьющий почти из-под корней старого дуба…

Да! Немедленно! Собираться и ехать в детство!

Вольга стремительно направился к выходу и чуть не сбил с ног высокую величавую матрону. «Это она! Женщина из видения!». Он резко оглянулся и, поймав её строгий пытливый взгляд, машинально кивнул, как старой знакомой. Матрона сощурила огромные светлые глаза в улыбке, от которой Вольгу пробрала дрожь то ли вины, то ли страха, то ли раскаяния.

И он поспешил ускользнуть и от всевидящего взгляда, и от холодной улыбки Матеры…

8.

Придя к озеру за Крадой, Матера застала ту сидящей в глубокой задумчивости на поваленном грозой дереве у входа в пещеру, обустроенную под келью. Она подала воспитаннице знак, чтобы та не вставала, и присела рядом. Крада выглядела подавленной и Матера поспешила развлечь её новостями прошедшей недели. Хотя, в общем-то, опуская повествование об Алонзо и Маре, рассказывать было нечего. Разве что о том, как тоскует по девушке Бажен и о посещении галереи Вольгой.

При звуке дорогого имени Крада немного ожила, но то, что Матера услышала от неё после того как умолкла, не порадовало её.

– Я поняла его сущность, Мати, – тихо сказала Крада, глядя себе под ноги. – У него тернистый путь борца. Он силён и безжалостен от рождения. Цинизма в нём тоже немало. Как и романтизма и таланта, который требует пополнения энергетики. Поэтому он способен использовать для достижения цели любого и жалеть никого не станет. По духу он скиталец. И семья ему противопоказана, женщины ему нужны лишь для коротких передышек и подпитки. И… ты понимаешь как… только для плоти. Думаю, он не умеет любить сердцем. Творцом ему предписана вечная борьба, и если не с кем-то, то с самим собой. И душе его мятежной покоя нет и не будет никогда…

– Да он чудовище! Как же ты можешь любить его, девочка?

– Не знаю, Мати. Люблю и всё. И жалею. Он же не понимает, чего лишён.

Лицо Крады было бледным, но взгляд лучился ясностью:

– И я увидела будущее, Мати. И поняла в чём моя миссия… – сердце Матеры зашлось от сострадания, но она не произнесла ни слова и дождалась продолжения откровения. – Скоро Вольга обретёт себя и поймёт, что должен делать, и будет творить ради искупления содеянного. Я не должна ему мешать. Напротив, я всю жизнь буду помогать ему. Но как женщина, оставшаяся непокорённой им, как путеводный свет...

– И что? Что ты решила для себя?!

– Я стану затворницей, как ты, – спокойно ответила Крада.

– Нет! – воскликнула Матера. – Не делай этого! Затворницами становятся женщины пожившие в миру, потерявшие родных и любимых! А ты ещё молода, ты должна рожать детей! Я видела совсем другую судьбу для тебя. Я видела тебя матерью трёх дочерей с прекрасными именами: Вера, Надежда и Любовь. И ты, и они могли бы сделать многое для восстановления Порядка и Гармонии в нашем погрязшем в разврате мире. Крада, опомнись, не беги от своего предназначения!

Крада задумалась, прислушалась к чему-то внутри себя и кивнула:

– Хорошо, Мати, я подумаю. В тиши. Дай мне время и место в твоём затворе. Хотя бы год затворничества. Один только год…

В день, когда Крада вернулась в город, чтобы поселиться в затворе Матеры, Вольга уехал почти за тысячу вёрст, в глухие леса искать исцеления у родовых истоков. Он довольно быстро отыскал избушку лесника, починил крышу и обустроил домик для жилья. Нашёл и расчистил Родник с минеральной водой, и даже пучки чертополоха в полуразвалившемся амбарчике с лежалым подгнившим сеном. Во время работы и в коротких перерывах он много думал о прошлом и будущем, а по вечерам, держа перед собой небольшое зеркало, подолгу разглагольствовал перед Демоне – то выговаривая ему, то каялся, отчего тот заметно скучнел и бледнел.

Гложущая нутро тоска постепенно отпускала Вольгу. Он жёг в костре чертополох, пил из Родника детства и беседовал во снах с бабушкой. И светлел душой и мыслями, с каждым часом уверяясь, что нечто важное снизойдёт на него и укажет, что делать в будущем. И такое случилось. Как-то вдруг, как всегда бывает, когда чего-то подспудно ждёшь, желая того и опасаясь разочарования.

Это случилось на вечерней заре у Родника, когда он медленными глотками вкушал воду и светлое видение Крады. Упиваясь им, он взглядом художника оценил красоту и чистоту образа девушки и непроизвольно воскликнул: «Она совершенство!». И с этим словом на него снизошло: он будет являть миру совершенство Женщины! Потому что прозрел и видит это. Пусть пока только в нескольких: в Краде, в Матере, в бабушке и в …Маре. В мраморе, в дереве, на полотнах он будет создавать красоту, дарящую любовь бескорыстную и далёкую от порока. То, о чём говорил ему недавно Бажен. Возвести на пьедестал совершенное создание Творца, явить остальным красоту и гармонию – разве не в этом миссия настоящего Художника?

Вечером, поведав о своих планах собственному отражению, он позволил себе пошутить над Демоне:

– Ну что, подселенец? Худо тебе? Понятно, ты разочаровался и во мне и в Учителе. Видать, совершенные создания Творца ему всё же не по зубам. Но ты не отчаивайся. В конце концов, плюнь на него, как он когда-то на своего Учителя, и переходи на мою сторону. Тогда мне не нужно будет тратить время и силы на борьбу с тобой, и вместе мы такого наворотим!

– Сумасшедший, – буркнул Демоне, мысленно прощаясь с мечтой о бессмертии.

– Сам такой, – ответил Вольга и победно расхохотался.

Откуда-то из глубины леса ему вторила проснувшаяся сова…

9.

Сова издала клокочущую трель и, свистнув, зачастила: так, так, так, так…

«Ястребиная сова, – распознала птицу Крада и улыбнулась. – Так, так, так, любимый. Ты уже ступил на Путь. Всё будет хорошо, Творец услышал тебя, и ястреб обернётся белым соколом…».

Крада подбросила хворосту в костёр и углубилась в созерцание огня…

Догорела вечерняя заря, и ночь набросила покров тишины на пущу, на луг и скромный теремок на подклети, наполовину врытой в землю. Бровка леса застила окоём и на вершинах деревьев задремали первые звёзды.

Костёр потрескивал согласно мыслям девушки, а та уговаривала огонь отнести собрату его за тысячу километров её пожелание любимому, чтобы тот освободился от Демоне и поверил, что задуманное им исполнится. Крада точно знала, что он в сей час тоже смотрит на огонь и думает о ней. Она вгляделась в спокойное в отблесках костра лицо отшельника и улыбнулась. Вольга послал ответную улыбку, и яркий язычок пламени взметнулся в небо. Этот знак несказанно обрадовал Краду, и она утвердилась в своём решении, объявленном утром Матере, когда та навестила затворницу.

Передав ей продукты и осмотревшись, наставница сообщила, что зимовать в лесу Краде не придётся, потому что Мара успела оставить завещание, по которому всё её немалое состояние отходило Матере. Дом в городе наследница выставила на продажу, а особняк в Посаде собирается переоборудовать в пристанище для умудрённых жизнью одиноких женщин, готовых стать наставницами и помогать ей в борьбе с Алонзо.

«Да, милая Мати, да! – послала Крада наставнице своё окончательное решение с летящими в небо искрами. – Я твёрдо решила зимовать одна, чтобы никакие свидетели и случайности не мешали мне помогать Вольге в его трудном обретении себя! Здесь, в полном одиночестве, я намного сильней, чем среди людей.

Без вольных или невольных помех, моя любовь будет доходить до него быстрее и точнее. Любовь, не искажённая завистью и вожделением. Разве не ты учила меня, что любовь - это не жажда обладать другим, а помощь в обретении самого себя. Как любящему, так и любимому. Я останусь здесь на столько времени, сколько буду нужна Вольге. Пока не получу знак вещей птицы. Когда это случится – не знаю. О том ведает лишь Творец, ему я доверила свою судьбу…».

– Так, так, так, – зазвучала согласием совы тишина.

– Так, так, так, – вторили ей другие хранительницы тайн первозданной тьмы, издревле почитаемые многими народами за мудрость.

– Так, всё так! – засмеялась Крада и, вскочив, воздела руки к надмирному оку луны. – Ты слышал, Вольга? Я с тобой, любимый, как бы далеко мы ни были друг от друга! Помни об этом, когда воплощённый в тебе демон начнёт брать верх. Когда тёмные силы ополчатся на тебя, и ты ослепнешь от мрака – вспомни, что я рядом, и обопрись о моё плечо. А если боль захлестнёт тебя так, что трудно будет дышать – взгляни на небо, отыщи на нём белое облачко, узнай в нём меня – и доверься мне. И не волнуйся, если облачко распухнет и потемнеет – это значит, приняв на себя твою боль, я обязательно прольюсь дождём, и стечёт с тебя беда, как вода. Ты поднимешь ко мне лицо и сможешь выплакаться – я прикрою твою слабость, а ты очистишь душу и наполнишь её радостью. И будешь творить. Я знаю, так и будет, потому что люблю. Верь мне, любимый…