Апофазы любви
Интересно: где та любовь, которой так много?
Та любовь, которая есть в каждом кадре
старых черно-белых фильмов…
вот, ну та самая любовь, которая
гонит куда-то одиноких ковбоев,
та любовь, которая заставляет
так часто и долго курить героев
французских и итальянских кинокартин,
та любовь, которая чувствуется в каждом
из семнадцати мгновений, ну, той самой весны...
Где она? И есть ли она здесь?
И есть ли она для тебя в этом городе?
Евгений Гришковец
***
Говорят, что бывает любовь с первого взгляда.
Думается, это было бы примитивное чувство,
если бы оно овладевало человеком так внезапно.
Вначале может быть только впечатление –
яркое, волнующее. И уже отталкиваясь от него,
приходит нечто иное – глубокое, всеохватывающее
состояние, любовью называемое.
Анатолий Бауэр («Благое молчание»)
Заместитель и первый помощник главреда газеты небольшого заштатного городка, Валентина Волкова (хотя даже друзья порой величали её не иначе, как «Валентина Николаевна» - за некоторую чопорность), готовилась взять интервью у весьма одиозной фигуры, с недавних пор пользующейся в округе дурной репутацией. «На дело» она выезжала редко - в основном, это прерогатива молодых и начинающих сотрудников. Но здесь, как объяснил её старый школьный друг, редактор газеты, Игорь Плетнёв, дело было щепетильное:
- У сорокалетнего Ивана Забродина, скромного учителя биологии, около трёх лет назад умерла жена, - вводил в курс дела Плетнёв. - Мужик крепко запил, даже будто бы малость повредился рассудком, а однажды взял да и выбросился с третьего этажа из окна своей квартиры. Спасли, конечно. Более того, не обнаружили даже трещин на позвонках, это при том, что упал он на спину. Только сильные ушибы, переломы обеих ног, левой руки, и… при падении нечто острое насквозь пронзило черепную коробку, образовав дыру в черепе. Но «трепанация» смертельного исхода не вызвала. История, в нашем городке нашумевшая – впору сценарии для мистических передач писать. Однако с Иваном, пострадавшим бедолагой, после выписки вот уже целый год творится неладное. Он моментально приобрёл репутацию… бабника и распутника. И кто бы мог подумать на тихого, невзрачного мужчину, так любившего и оплакивающего свою жену. Что примечательно, Иван как живёт, так и жил бирюком в своей халупе. Детей у него нет, немногочисленные друзья тоже заходят нечасто, и с ними хозяин не откровенничает. В поведении и во внешности тоже ничего особо вызывающего: худой, метр семьдесят пять, с подобием бородки а-ля Дима Билан, одежда не поношенная, но допотопная – так он выглядел всегда на памяти у горожан. Но к мужчине стали, хоть и по одной, но получается, что табуном, захаживать женщины - молодые и не очень, одинокие и слегка замужние. Чаще Забродин принимает их у себя дома, но порой выезжает и «в гости». Этакий «мальчик по вызову».
Волкова неоднократно слышала об этом господине, но сплетни и слухи вопреки профессиональному любопытству её мало интересовали. Да и мистика какая-то, скорее рай для жёлтой прессы, нежели новость на полосе городской газеты. И, тем не менее, даже такой серьёзный специалист, как её начальник, не верящий в эту чепуху, решил подстраховаться и отправить в «тылы врага» надёжного товарища.
- Хочешь сказать, что меня-то он не совратит, Казанова твой? – спросила Валентина, улыбаясь.
- Не посмеет, - в тон ей ответил Плетнёв, поигрывая перьевой ручкой.
- Это так: даже для лёгкого флирта, не говоря уж о любви, я закрыта, - согласилась Волкова. - Да уж и стыдно в моём возрасте… Сколько, говоришь, ему? Сорок? Да у нас разница почти в десять лет!
- Перестань! Вспомни, как в седьмом классе тебя назначили председателем школьной комсомольской ячейки, ты ещё тогда пламенную речь толкала? Эх, любовался же зал на тебя! Да ты и сегодня точь-в-точь прежняя школьница, такая вся правильная и убедительная. А выглядишь на тридцать пять, ей-ей!
Валентина весело отмахнулась, чувствуя, что смущается.
- Короче, разговори его, выспроси, как он вызывает эти нездоровые увлечения и насколько это связано с его травмой. В понедельник дадим на первую полосу.
- Хорошо, я ему позвоню.
- Я уже с ним созвонился и всё объяснил, - ответил редактор. - И отрекомендовал тебя как самого, хм…,надёжного сотрудника.
- Утешил. – Валентина махнула рукой. - Когда мне приступать?
- Забродин будет ждать тебя в пятницу вечером, – сказал Игорь и, как бы между прочим, добавил:
- Только поаккуратнее с ним, после неудачного суицида он состоит на учёте у психиатра.
***
Позвонив в квартиру, Валентина представилась и напомнила цель своего визита. Цепочка за дверью лязгнула, и на пороге появился мужчина - не со вчерашней и даже не с позавчерашней щетиной на лице, одетый в поношенную футболку и домашнее трико. Человек взглянул на неё исподлобья, после чего стало ясно: гостям он не рад и первых попавшихся женщин с объятьями не встречает.
«Это и есть наш Казанова?» - с сомнением подумала Волкова, ещё раз переспросила имя и заглянула в блокнот – не перепутан ли адрес. Да нет, всё верно. «Ну не иначе, как после минимум трёхдневного похмелья» - заключила про себя журналистка и вошла в квартиру.
Отклонив жест, предлагающий помочь ей снять плащ, она начала разуваться, не слушая бормотания насчёт того, что «ладно, и так проходите, у меня не убрано».
«При всей его мизантропии не позабыты навыки элементарной вежливости, - отметила Валентина. – Хотя, если не хочешь потерять женщину, даже при наличии (или отсутствии) шарма следует держать марку».
- Интересно, с чего это я вдруг стал таким популярным? – Недовольно вопрошал хозяин. – Зачем на этот раз газета удостоила вниманием личную жизнь одинокого вдовца? Я – свободныйвзрослый человек со всеми вытекающими отсюда последствиями! – Тон мужчины был иронично-угрюмым. - Лучше почитайте, что звёзды эстрады вытворяют, мне до них куда там! Пускай медэксперты признают меня моральным уродом и упекают подальше от общества, если я так опасен!
Волкову подобная реакция не смущала, её предупреждали о его неохотном общении с журналистами и медиками, которых хватило на его долю после неудачного суицида. Наверно, так он вынуждает её обозлиться и уйти. Спокойно, в этом деле главное суметь тактично выдержать позицию. Валентина терпеливо ждала окончания тирады.
- Только недавно меня перестали таскать по всевозможным научным центрам, пичкать препаратами, и я, раз уж нормально помереть не удалось, спокойно зажил, - ворчал хозяин. - Так нет, на этот раз, вместо того, чтобы следить за своими несовершеннолетними дочками, общественность кинулась обсуждать мою интимную жизнь – нашли местную достопримечательность!
Несколько минут составили у женщины первое впечатление о хозяине квартиры: «Мужик как мужик, никаким сверхъестественным магнетизмом от него не веет, - думала она, -даже, наоборот, пожалеть хочется. Только ведь не из-за жалости же к нему девки по ночам бегают и не полы ему здесь моют. Кстати, полы и впрямь уже год как не мыты. Кошмар!».
- Тем не менее, вы меня впустили.
Для продолжения беседы Волкова избрала рискованный приём, но случай был для него подходящим: она уже в квартире, а собеседнику, похоже, не терпится излить на кого-нибудь желчь.
- Ну не мог же я спустить вас с лестницы, ещё напишете, что я прогнал представителя прессы.
- «И ваши дамы больше сюда ни ногой», - мысленно добавила Валентина. Это заставило её улыбнуться. Забродин пригласил на кухню.
- Чай будете? – предложил хозяин. - У меня много разных чаёв и бальзамов, мне приносят коробками, пачками, а я их почти не пью. По ночам, иногда.
- Бессонница?
- Скорее, наоборот, пью, чтобы не уснуть.
От взгляда Волковой не укрылся припрятанный в углу за батареей пакет с пустыми бутылками из-под спиртного.
- А, ну да, конечно, понимаю.
Мужчина искоса посмотрел на журналистку, но ничего не сказал. С минуту оба молчали.
- Вы наверно думаете, я спиваюсь, да? – спросил вдруг Забродин. Грустно спросил, и Валентина постаралась возразить.
- Вы не поверите, но я действительно не принимал в рот ни капли, даже кваса паршивого не пил с того злополучного дня. Может, хоть вы не будете меня снова спрашивать о том, что я тогда пережил?
- Не волнуйтесь, обещаю, что не спрошу. Беседа у нас пойдёт сегодня о другом.
Валентина отказалась от чая, и мужчина жестом пригласил в комнату, являющуюся гостиной. В целом квартира выглядела более менее уютно – на полу ковёр, в углу чайный столик, на столике чёрно-белая женская фотография в траурной рамке. Это показалось Валентине диким для человека, меняющего женщин, как минимум раз в неделю.
- Это моя жена… покойная, - процедил хозяин, когда они проходили мимо фото.
Сесть Забродин не предложил, но и сам не садился.
- К какому же выводу пришли проверявшие вас врачи? – Поинтересовалась Валентина, косясь на фото: круглое миловидное лицо, честный взгляд, плотно сжатые губы.
- А ни к какому! – Злобно отозвался хозяин. - По старой доброй традиции разошлись во мнениях. Томография, помимо дырки в черепе, ничего не выявила. Онкологий никаких нет, поэтому препаратов, регулирующих гормональный уровень, мне не назначили. «У вас повышенное внутричерепное давление»! – передразнил Забродин. - Короче, ветер у меня в голове гуляет. По мне ведь заметно, не так ли?
Валентина не улыбнулась, так как терпеть не могла глупых шуточек. Хозяин же, видимо, желая хоть чем-то её пронять, подвёл к стеллажам с книгами, занимающим целую стену.
Вот! – он показал на стопку книг, журналов и распечаток. - Не перестаю бегать по интернет-кафе, заказывая новейшие исследования в области нейрофизиологии и медицины. И, знаете, к какому выводу пришёл? – он многозначительно посмотрел на женщину, и его лицо показалось Валентине безумным, трогательным и смешным одновременно. – То, что всё дело в голове, точнее, в травме… вы меня поняли.
Мужчина вдруг сильно оживился и заговорил с азартом исследователя.
- Эта дырка – он ткнул себя в затылок, - даёт просто колоссальные, феноменальные возможности. Краниохирургия, то есть операция по трепанации черепа - одна из самых древнейших в мире и была распространена по всем континентам. Например, ещё в Древнем Египте при жизни людям делали искусственную маленькую дырочку в черепной коробке, которая, по убеждениям древних, позволяла открыть у человека экстрасенсорные способности, в частности, ясновидение. Конечно, операция проводилась только для узкого круга избранных – жрецов, чьим долгом было общение с богами и духами.
- И что, вы хотите сказать, что и у вас открылся дар к пророчеству? – Усмехнулась Валентина.
- Дар… - Иван снова рассеянно охватил ладонью лоб. «Привычка, - подумала Волкова, - или голова после травмы у него всё время болит».
- Это не так просто. Хотя, знаете, для тех, кто побывал на краю того света, многое перестаёт казаться странным. Оно попросту обезличивается.
Забродин помолчал, размышляя, стоит ли говорить дальше, и продолжил, решив, то стоит.
- Знаю, в это трудно поверить, но я, как в том фильме «Зависть богов» - не ловелас и не дамский угодник,никогда им и не был. Я отдал бы всё, чтобы женщины перестали чувствовать эти, исходящие от меня, чёртовы флюиды!
- Может, у вас возникает очень сильная болезненная потребность? – Предположила Валентина.
- Ничего подобного, - ехидно отвечал Иван.- Это чаще у женщин так бывает. Хотя теперь я стал ощущать более сильный прилив потенции, чем, однако, вовсе не горжусь.
«Ничего себе, хорош дар! – Подумалось Валентине. -Это всё равно, что человека, у которого пчелиный укус вызывает анафилактический шок, обмазать мёдом и привязать к улью на пасеке».
- Вы не знаете, какой самый сильный инстинкт управляет миром? – Вдруг спросил Забродин. И сам же ответил.
-Благодаря голливудским фильмам и падению цензуры, об этом знают все. Я в своё время на первом курсе биофака не понимал, почему Ухтомский в своём учении о трёх доминантах ставил на первое место именно доминанту размножения. Ведь без принятия пищи мы бы не обошлись вообще, однако насыщение идёт лишь вторым в этой очереди. Почему? Для отдельного индивидуума – логично, но если смотреть на ситуацию в целом, на мир в его разнообразии, то, да, пища действительно, как само собой разумеющееся, отходит на второй план. Главное – не исчезнуть. Для большинства из нас это страшно, ужаснее этого ничего уже нет.
Я задумался о том, как сексуальная революция, подобно крикам популяции о помощи, может быть связана со всё более возрастающими мыслями цивилизации о скором исчезновении. Обе эти тенденции прямо пропорциональны друг другу. Получается, что на самом деле мы бессознательно… или всё-таки осознанно, идём к вымиранию. Понимаете?
Он взглянул на собеседницу и увидел, что понимать она не собирается, лишь с олимпийским спокойствием продолжает молча его слушать.
- Вы кандидатскую защищать не пробовали? – наконец отозвалась Валентина.
- Представляете, пробовал. В своё время я отучился в аспирантуре. Пока писал статьи, сдавал экзамены, всё было ничего, но на защите в комиссии одному особо представительному биологу не понравилось направление моей темы, вот и не дал хода. «Материалистом, - говорил, - надо быть, сельское хозяйство поднимать, физиологические ресурсы человека изучать, а у вас тема чуть ли не про «Есть ли жизнь на Марсе». Стендалем меня называл. Я ведь тогда работал над психогенетикой приматов – поиском факторов возбуждения влюблённости у особей противоположного пола. Теперь понимаю, что именно тогда действительно был материалистом. Но, благодаря своей травме, я могу продолжать свои научные исследования, только на базе уже не приматов, а разумных людей!
- Звучит как-то зловеще, - заметила Валентина, глядя на просветлённое лицо Забродина. – Получается, что ваш фокус с женщинами – это всего лишь ради научных опытов?
«Ну да, этого я примерно и ожидала, - мрачно подумала Валентина. - Строит из себя Фрейда и убеждает, что занимается богоугодным делом. Биолог хренов!»
- Нет, вы не так поняли…
Мужчина тоскливо посмотрел на подоконник, в сторону небольшого сооружения из коробочек в виде башни. Валентина проследила его взгляд и разглядела сигаретные пачки. Ещё на входе она почувствовала запах смога от вещей, заполнявших жильё, заметила под окном слой пепла. Сама она не курила, но оба её мужа в своё время выходили на балкон с пачкой «Мальборо» или «Парламента» - она особо не вникала в их названия, но в её квартире и до сих пор оставался едва уловимый запах табака. В редакции тоже многие любили подымить, но в присутствии Волковой спрашивали разрешения, после чего она милостивым кивком головы иногда давала такую возможность.
Забродин приблизился к окну, медленно снял одну пачку, так, чтобы его сооружение не развалилось.
- Вы курите? – спросил он.
- Нет, не курю. И вам не советую. Лучше расскажите немного о вашей жизни… до трагедии.
Иван, всё так же осторожно, опустил пачку на прежнее место.
- Жену я очень любил. Познакомились, когда учились в аспирантуре. Я тогда сиротой уже круглым был, отвык от домашних щей и наглаженных рубашек. В аудиторию старался входить бочком, никогда не опаздывал, чтобы лишнее внимание к себе не привлекать. А она химик-ядерщик, собиралась устраиваться в наш НИИ. Детдомовская. Комсомолка, спортсменка и всё такое. Что во мне нашла, до сих пор не понимаю. Прожили почти пятнадцать лет, ну, ссорились, конечно, не без этого, но ни разу сильно друг друга не обидели. Жаль, что с ребёнком как-то не получилось – опоздали мы, всё на попозже откладывали.
- Она вас любила все эти годы?
Забродин снова прижал ко лбу ладонь.
- Любила. Но иначе, чем я её.
Иван прошёлся взад-вперед по комнате и чуть не смахнул со стола фотографию покойной жены.
- Не могу отделаться от мысли, что проклятье Любви, того, чего я так по-настоящему и не испытал, преследует меня всю мою жизнь. Вы удивляетесь?
Валентина приподняла правую бровь:
- Вы же только что сказали, что любили…
- Да, - перебил её Забродин, - я повторю, что очень, ОЧЕНЬ любил свою жену!
Валентине стало немного не по себе от его возбуждённого тона, но она нашла в себе силы не подать вида, что струхнула.
- Но, - продолжал Иван, - это было не совсем то… как бы сказать проще: предопределённость, что ли. Мы просто встретились, как говорится, в нужном месте в нужное время. Кажется, что этого просто не могло не случиться. Скажу вам больше: всё, что произошло со мной после её смерти – результат самобичевания, за то, что не любил её так, как следовало бы. Глупость, скажете? Когда уходят близкие люди, не станешь докапываться, над чем стоит грустить, а над чем нет, о чём жалеть, а о чём забыть. Вспоминается всё самое лучшее. Да, если я кого-либо и любил в своей жизни, то только её. Насколько способен любить эгоист.
- А когда вы обнаружили в себе… ваш дар, - перевела разговор журналистка, - как вы это почувствовали?
- Сначала мне начали сниться сны, - рассказывал Забродин. - Но не эротического характера. В них было так хорошо. Там я был самым счастливым человеком на свете. Во сне я любил. Всем сердцем, по-настоящему. Но не кого-то конкретно, а просто любил. И было так странно – засыпать со слезами горя на глазах, а просыпаться – со слезами счастья. Я ждал этих снов, но они быстро закончились. Но вместе с ними закончилась и наиболее острая фаза моего горя. Наверно, сны эти были вызваны защитной реакцией организма. Тогда я подумал, что горе – обратная сторона счастья, как боль и ненависть – обратная сторона любви. Если человек не умеет горевать, страдать и ненавидеть, то он не умеет и любить… Так говорили ещё тысячелетние мудрецы.
- А кого вы ненавидели?
- Всю свою ненависть, на которую только был способен, я обратил на себя… А разве не так оно и есть? – спросил Иван с грустной усмешкой. – Разве не я виноват в том, что загнал себя и других людей в ловушку?
Валентина проигнорировала вопрос Забродина, сочтя его риторическим, и напряжённо продолжила:
- Почему решили воспользоваться своей новой способностью привлекать женщин?
- Поначалу, - ответил Иван, - я задумался: что, если этот несчастный дар неспроста, и я могу кому-то помочь, морально обогреть, подарить радость? И потом это, всё-таки, власть. От власти трудно отказаться, особенно если никогда не был наделён ею раньше.
- Рассуждения, едва ли достойные похвалы, но мне импонирует ваша откровенность. – сухо заметила Волкова. - Продолжайте.
- Вы видите, я не оправдываю себя. Но как узнать, что означает та или иная способность: стоит ли использовать её, как нам кажется, во благо, или не использовать совсем?
- А разве бывает талант, умение, хотя бы экстрасенсорный дар, который невозможно использовать в благих целях? – парировала Валентина, явно желая пристыдить собеседника.
- Пиррокинез, например, - без промедления ответил Иван. - Люди порой сами себя не контролируют, когда неведомым образом вызывают возгорание предметов или самовозгорание. Мощнейший взрыв атомарных ядер – и дикая энергия огня на свободе. Конечно, благо, если по близости окажутся дрова, приготовленные для костра, и пламя перекинется на них – счастливое совпадение.
Валентина усмехнулась. Затем оба несколько минут молчали, обдумывая сказанное.
Наконец, Волкова взглянула на часы и поняла, что её визит затягивается, и перешла к основным вопросам.
- И всё же, каков сам… механизм вашего воздействия на женщин? Вы ведь, как дипломированный биолог, уже достаточно его изучили?
-Да, вполне, - ответил Забродин, и голос его сделался металлическим. - Помимо моей воли внутри меня аккумулируются феромоны мощной консистенции. Это как пыльца или семена цветов: при малейшем прикосновении они могут «выстрелить», и находящиеся рядом представители противо… извините, женщины, чувствуют это.
- При каких обстоятельствах происходит «выстреливание»? – последовал вопрос.
- Это воздействие я называю очарованием. Раньше я в течение полугода не знал, в какие именно моменты из меня начинает бить фонтан флюидов, когда происходит скачок ферамонов. Это случалось каждый раз по-новому, в разных местах, при различных моих настроениях и самочувствиях. И даже потом, когда я пробовал пару раз сознательно вызвать это воздействие, так сказать, настроиться, у меня ничего не получалось.
- Вы можете распознать приближение этого… очарования?
- Да. Я начинаю испытывать жар, будто при температуре. Внимание, зрение слух – все
обостряется. Мышцы начинают дрожать, слегка ломит суставы. Очень похоже, как с бодуна… Так иногда пиррокинетикам и позавидуешь: лучше б уж сразу самовозгорание - и фьють! – Он взмахнул ладонью вверх.
- Теперь позвольте вопрос, хоть он и не совсем этичный.
Позволяю, - безразличным тоном заявил Забродин, и Волкова продолжала, придав голосу безэмоциональности, насколько могла:
- Когда вы начали вступать в отношения с дамами, попавшими под ваши флюиды?
- Я не помню. – Признался Иван. - Не сразу. Видимо, в какой-то момент мне было одиноко и тошно, я жил эти годы в изолированной прострации. Не евнух, всё же.
- А как долго длится действие очарования?
- На всех по-разному. Скорее всего, это зависит от мощности потока феромонов, под который попадают женщины. А, может, довольно быстро, просто некоторые из дам живут воспоминанием чувства и снова хотят меня видеть. При новой же встрече процесс нередко запускается снова. Физиологически находиться в состоянии страстной влюблённости человек способен не более полутора-двух лет, иначе организм не выдержит.
- Скажите, а сами-то вы при этом что-нибудь испытываете? Ну, там, нежность, хотя бы?
Глаза Забродина едва заметно сощурились, но он и бровью не повёл, быстро ответив.
- Ничего, ровным счётом. Хотя… Пожалуй, нежность. И жалость. Но это вас уже не касается. Финита ля комедия! - Иван развёл руками. - Свои физические ощущения в такие моменты я вам уже описал.
Он нервно заходил по комнате, поминутно прикладывая руку ко лбу.
- А каковы возрастные рамки женщин, попадающих под ваше влияние?
Забродин резко остановился.
- Знаете, я вижу, куда вы клоните – хотите выставить меня зверем в своей газете. Это влияние – НЕ МОЁ, оно происходит спонтанно, независимо от меня!
- Понимаю, что хотите снять с себя ответственность, - не обращая внимание на резкий выпад, подчёркнуто спокойно сказала Валентина. - Однако вы меня не услышали - повторю: сколько в среднем лет вашим спутницам?
Забродин взорвался.
- Можно подумать, что у меня под матрасом дневник, где я отмечаю свои победы и данные своих любовниц!
«Мужчина явно раздражён, - отметила Валентина. – Обычно именно в состоянии сильного волнения происходят все гормональные выбросы и химические гормональные перепады».Вдруг Волкову осенила догадка: а ведь это она сама его провоцирует. Ну да, чтобы вызвать этого слабого человека на откровенность, обнажить все меркантильные побуждения. Или ей интересно, что будет дальше: сможет ли она, благовоспитанная и благопорядочная во всех отношениях женщина в годах противостоять натиску эмоций, от которого не устояли беспечные девицы, ждущие приключений? Перед глазами Волковой промелькнули первая любовь, как вводится, безответная, замужество – первый ранний брак. Новая встреча спустя годы, долгие колебания – стоит ли обжечься во второй раз? Неудачная беременность, развод и – всё. Любила ли она? Поднимаясь по лестнице в эту квартиру, женщина, не сомневаясь бы, дала себе утвердительный ответ. Бесспорно – иначе какой был во всём этом смысл? Во всей её жизни? И перед чем она сейчас находится? Может быть, он просто дурит ей голову и разводит цирк, чтобы напустить туману перед читательской аудиторией?
- Я повторяю свой вопрос…
- Не трудитесь. Примерно от 20 до 70. Я удовлетворил ваше любопытство?
- Не любопытство, а формальный вопрос, ответ который будет особенно интересен нашим читательницам. Им, должно быть, не терпится встать к вам на очередь… Только… Неужели вы могли бы понравиться даже тому, кто вас презирает?
Иван подошёл к окну, достал сигарету из пачки и смял её в кулаке.
- Это вы о себе говорите? – спросил он, не поворачиваясь. Голос казался спокойным. Возможно, Забродин всё-таки совладал с собой. Ответа не последовало.
- Вы, кажется, хотели откровенности? – напомнил Иван. - Вы её получили, и не моё дело, как вы ею распорядитесь. Честное слово, пишите, что вам Бог на душу положит. Просто я устал говорить со стенами. А тут мне показалось, что рядом – живой и мудрый человек, способный если не понять, то хоть выслушать. Похоже, я снова ошибся. Ну да это бывает, я почти привык. Но… я не хочу, чтобы и вы подверглись этому воздействию, - сказал он, нехотяповернувшись лицом к собеседнице, и добавил без тени улыбки. -Жертв и так на сегодня достаточно.
- А мне всё же интересно…
И вдруг её как током дёрнуло. Валентина посмотрела на интервьюера взглядом человека, проглотившего горчицу. Что это с ней? Может, действительно, наткнулась на оголённые провода? Она смотрела на него и как будто видела впервые. Забродин, казалось, ничего не заметил. Или сделал вид. Но почему-то теперь он преобразился: всё те же небритость, судорожная походка, трико… И нечто новое. Глаза стальные. Нет, голубые – и почему она сразу не заметила? Да-да, ярко-голубые! Но стоп, разве это что-то меняет? Нет, постойте… Откуда эта тоска? А с нею – ещё целая гамма эмоций, чувств. И все они сконцентрировались вокруг одного человека. Валентине показалось, что она задыхается и вот-вот потеряет сознание. Страх немного отрезвил и включил «аварийный сигнал» – Волкова мотнула головой, силясь если не отогнать наваждение, то хотя бы не показать вида. О да, лучшая защита – нападение! Пусть думает, что она задохнулась от гнева!
- Для вас, Забродин, женщины – лишь приматы, над которыми вы ставите эксперименты! Пусть эти способности от вас не зависят, однако кто же вам теперь помешает купаться в любви и писать научную диссертацию на базе «живого» материала? На самом деле вы и мизинца их всех не стоите, не то, чтобы ответных чувств с их стороны. Всего хорошего! – всё это Валентина выпалила на одном дыхании.
Хозяин дома едва успел повернуть замок, как женщина, наскоро обувшись и накинув плащ на плечи, опрометью выбежала из квартиры.
***
После визита Валентины Волковой к Ивану Забродину прошёл день. Но выходные в одиночестве тянутся долго и скучно. В прихожей над телефонным столиком овальное зеркало отразило её лицо, которое показалось ей бледнее обычного: серые глаза, при тусклом свете ставшие ещё темнее, давно начавшие седеть у висков локоны волос, выбившиеся из-под неизменной высокой светло-русой причёски. Безотчётным движением Валентина поднесла руки к затылку и распустила волосы. Вздрогнув от их тепла, подёрнув плечами, женщина ещё несколько минут смотрела на себя – почти без эмоций, узнавая и не узнавая своё отражение в зеркале. Полная? Да вроде нет. Но сантиметров восемьдесят в обхвате талии-то будет. Впрочем, при росте метр шестьдесят восемь - вполне гармоничные пропорции. «Вот родила бы – ходила бы сейчас, как кадушка, в дверь бы не пролезала», - решила утешить себя Валентина, но на душе стало ещё тоскливее. Красивая? Да уж не урод. Большие серые глаза, правильные крупные черты лица, ещё густые волосы – натуральный пепельный блонд. Вот губы тонковаты. Но она их никогда и не подчёркивала. Немолодая? Но выглядит моложе лет на десять, благодаря генетике. Всё также медленно, не выходя из раздумий, женщинаопустилась на банкетку. Вообще раздумья и мысли были свойственны её натуре, но не такие, как теперь. Валентина привыкла к тому, что может объяснить себе в этой жизни практически всё. Над «сверхъестественным» же и «непознанным» она просто иронически улыбалась, считая примитивной блажью. Нет, она и теперь ни на йоту не сомневалась, что раскусила малахольного афериста. Может, прав был Игорь - у неё противоядие на флюиды Забродина? Но было, было в том, что он говорил, нечто такое… Такое, что заставило её задуматься о жизни. О её собственной жизни. Вот и всё, и никаких эмоций, только здравый смысл и трезвый анализ.
Валентина помнила, как внезапные внутренние токи порою пронизывали всё её существо, когда она находилась рядом с «проверенными боевыми друзьями», как она их про себя называла. Однажды, например, перед в общем то «банальным дружеским объятием». Причём, мало того – она готова была чем угодно поклясться, что и парня рядом с ней в эту минуту пронзил равно такой же «ток». Её иногда это сильно озадачивало, и, чтобы быть верной самой себе до конца, она начинала самопроверку: прислушивалась к собственным ощущениям, старалась встретиться с этим другом снова и снова под благовидными предлогами. Но каждый раз понимала, что – ничего. Абсолютно ничего такого она к этому мужчине не чувствует. И вообще, это только друг. Иногда она даже задумывалась, а нормально ли это – испытывать будоражащие «токи» к друзьям без любви. В её идеализированном сознании любовь представлялась совершенной противоположностью низменным эротическим фантазиям и прочим «извращениям». Что до мыслей о том, что яко бы эти ощущения могли иметь единую гармональную природу, так ей тогда это было даже смешно. Как смешно было вспоминать теперь эту неосведомлённость. А впрочем… Валентина грустно про себя отметила, что с тех пор она пожалуй ни сколечко не изменилась.
А что, если всё дело не в любовных флюидах, а в некоем гипнотическом действии слов? Может, это слова, подобно коду, заставляют женщин хотеть их услышать снова и снова? Но при чём здесь она? Она всегда стремится внести ясность в любую ситуацию, разобраться до мелочей, и верит, что во всём можно найти свою логику. Даже в бреду этого полуспившегося (врёт он, что не пьёт!) дегенерата Забродина.
Не вставая, журналистка облокотилась на стол, покосившись на телефон.
Сколько она так просидела? Наверно, долго. Когда её рука всё же потянулась к телефонной трубке, Валентина вдруг снова вспомнила захлестнувшую её волну неведомой радости, нежности и восторга. Убедившись ещё раз про себя, что ею сейчас движут не личные желания и воспоминания, Валентина принялась набирать номер.
Услышав глухое «Алло», она поздоровалась, представившись, официальным тоном.
- Мы с вами не договорили в прошлый раз: я повела себя… немного некорректно и теперь прошу у вас прощения.
- Я вас прощаю, - последовал ответ. – Что-нибудь ещё?
- Мне хотелось бы закончить интервью. Вы не возражаете?
- Ну что ж, давайте встретимся… Только…
- … Не у вас дома…
- … Не у меня дома…
Эту фразу они произнесли почти одновременно.
***
Встреча была назначена на завтра, в уличном кафе около полудня. Апрельский воскресный день порадовал ярким солнцем, но посетителей, кроме них, почти не было.
На рандеву Забродин явился в шляпе и тёмных очках – для конспирации. При Виде его Валентина чуть не прыснула от смеха. Нет, он, определённо забавный, даже, пожалуй, симпатичный, только странный. И вот он уже вещает:
- Есть три компонента, из которых ядро – это любовь. Её окружает иллюзия любви, а внешнее кольцо составляет тоска по иллюзии любви, - говорил Забродин, и Валентине подумалось: «Должно быть, так ораторствуют пророки новых религий».
- В одиночестве мы испытываем не любовь, а тоску по иллюзии любви. – Продолжал Иван. - Иллюзия любви – это потребность раствориться в другом человеке, согреться его теплом. И нам уже кажется, что именно к нему мы испытываем огромную нежность, на самом же деле – благодарность за тепло. Иллюзия – первая производная, а тоска по иллюзии – вторая производная любви.
- А разве не бывает просто тоски по любви?
- Бывает. Но это как раз и есть иллюзия любви.
- Погодите, а что же есть тогда, по-вашему, сама любовь? Абсолютное счастье, без тоски и обмана?
- Если тоску вызывает к жизни одиночество, иллюзию – близость другого человека, то сама любовь – гораздо более тесная и сложная связь между двумя индивидуумами. Она не боится одиночества и физическая близость для неё не предел.Это синтез всех многочисленных слоёв, составляющих любовь.
- Не соглашусь с вами, - мотнула головой Валентина. - В любви каждый любит собственный вымышленный образ человека, который и близко-то не стоит с оригиналом.
- Понимаю и, разрешите, продолжу вашу мысль: чем сильнее человек витает в облаках и чем больше у него запросов относительно избранника, тем надуманнее этот образ, так?
- Естественно.
- Тем не менее, так обычно ведёт себя недолговечная влюблённость, - пояснил Иван. - А вот то, что приходит на смену эндорфиновому взрыву, уже долговечнее. Как недавно доказали американские психологи, на смену гормону радости приходит «гормон уважения», окситоцин. Мне всегда казалось, что существует некий гормон, отвечающий за длительное чувство любви, в которое я верил. Обожание, очарование, страсть – безусловно, не миф. А любовь? Поначалу «механизм запуска» у любви и страсти может быть одинаков: Кто-то произнёс фразу, а у нас уже сложился ассоциативный ряд – и понеслось. Что-то разбередило нам душу, а «виновник» этого и не заметил.
И, если на то пошло, разве так важно, что именно мы любим: самого ли возлюбленного, кого-то в прошлом, на него похожего, свою ли мечту – человека, «отфотошопленного» в нашем воображении, или сложившийся стереотип? Так можно и про жизнь сказать: а есть ли она вообще? Что это – сон, метаморфоза или чей-то грандиозный вымысел? Если любовь – это ложь, то и жизнь есть самая главная иллюзия на свете.
Но для меня то, что я вам описал, - это только теоретическая модель, философские эскизы. Почувствовать любовь в действительности, как она есть, в «чистом виде», почти так же нереально, как увидеть Бога.
- Это должно зависеть от внутренней культуры и развития личности.
- Безусловно.
- Весьма впечатляющая теория, - искренне похвалила Волкова. - Но вы – знаток любви, вам и карты в руки.
Забродин, воодушевившись после комплимента, продолжал.
- Как писал один из современных метапсихологов: «Если человек может сказать, что такое любовь, значит, он никого не любил». Но как быть, чтобы всё-таки хотя бы немного понять любовь? Для того и нужны апофазы. В первую очередь, это перечисления всех известных нам компонентов любви, которые не могут являться ею в целом. Называйте любой из них:
- Искреннее самопожертвование.
- Это не любовь. Ещё.
- Секс, половое влечение.
- И это не любовь. Дальше.
- Умение всегда быть рядом и помочь.
- Это преданность и взаимопомощь.
- Нежность, восторг перед любимым.
- Это, скорее, обожание. Стоп, не продолжайте больше, всё равно бесполезно. Теперь понимаете, насколько высока сама любовь? Она действительно выше всех имеющихся в природе слов. Как никогда мы не сможем постигнуть Бога.
- А есть те, кто не способен любить? – Осторожно спросила Волкова.
- Теоретически на это способны все. И, так или иначе, в своей жизни это проявляет каждый. Каждый по-своему.
Иван перевёл дыхание и продолжал.
- Вы смотрели фильм Сергея Мокрецкого «Четыре возраста любви»? Фильм 2008 года. Это четыре независимые друг от друга новеллы, в которых большей частью выражается не любовь как таковая, а её апофазы (уж простите мне этот неологизм!), то есть бок о бок с персонажами идёт Не-Любовь, безлюбие, невозможность продолжения любви (а иногда и жизни) дальше. Я прочёл почти все комментарии к этому фильму, но пока ни в одном из них не находил его подлинного понимания рецендентами. Почему? Потому что большей частью все ринулись искать Любовь! И - не нашли. Нечто, всё же, почувствовали. Ведь как свет можно увидеть на фоне тени, так и любовь – на фоне безлюбия. Жизнь даёт нам почувствовать относительность чего бы то ни было, «нечто» в сравнении с «чем-то». Но я, кажется, увлёкся булгаковщиной, простите.
Валентина слушала, не перебивая. Иван принял её молчание за побуждение говорить дальше:
- Я убедился, что апофазы (позвольте уж мне оперировать своим термином) бывают смежными и контрастными. Смежные – это синонимичные друг другу понятия и явления, которые часто путают, но они далеко не одно и то же. Например, те же пресловутые влюблённость и страстность можно назвать смежными апофазами любви. А вот сильные ненависть и неприязнь – варианты контрастных апофаз любви и приязни. Закон полярных шкал: «курсор» отношений может двигаться по шкале от «плюса» к «минусу», как сказали бы философы-герметисты. В противоположных понятиях зачастую и находишь истинный смысл предмета своего размышления. Но апофазы лишь показывают нам, как сильно расширяется поле нашего познания и что оно на самом деле беспредельно, как Вселенная.
- Простите, но такое ощущение, что мы с вами на философском симпозиуме, - не выдержала Валентина.
- Не представляю, честно говоря, зачем я вам всё это рассказываю…, - ответил Забродин.
- Наверно, потому, что не ведёте таких разговоров со своими… женщинами, - вновь не без шпильки предположила Валентина.
Иван остановил вдруг на ней свой блуждающий взгляд и впервые посмотрел на гостью пристально. Однако по его фокусировке не похоже было, чтобы Забродин разглядывал её внешность.
- А знаете, и в самом деле, - словно очнувшись, проговорил Иван, - я не веду с ними подобные разговоры.
Валентина едва заметно хмыкнула.
- И вы не случайно заметили про симпозиум…
Несколько секунд Забродин хмурился, не решаясь заговорить о чём-то важном и наболевшем для него. И вдруг, тряхнув головой, начал другой рассказ.
- Родители погибли в автокатастрофе, когда мне было 15 лет, растить меня продолжала бабушка. Наверно, этот страшный год и заставил меня по-настоящему задуматься о бытии человека – как земном, так и загробном. Поэтому сразу после школы я поступил на философский факультет филиала московского вуза в нашем городе. Если бы в то время где-нибудь бы уже открылись кафедры теологии или, хотя бы в областном центре – духовная семинария, то я, не задумываясь, ушёл бы туда. Возможно, удел монаха – это лучший вариант, как могла бы сложиться моя жизнь, я и до сих пор порой так думаю...
- Вы и сейчас такой же пламенный верующий? – спросила Валентина, стараясь всё же, чтобы сарказм прозвучал как можно мягче. - В вашем доме не видно икон.
- Они есть, но в надёжном месте. Никому не собираюсь их демонстрировать.
- Да и едва ли это будет уместным, предполагая нравы ваших посетителей, - отозвалась Валентина. И тут же осеклась, отвернувшись от Забродина, чтобы спрятать краску стыда на лице. В который раз она тщетно пыталась удержаться от неуместных подколок, но никак не могла понять, что же заставляет её выходить из себя и всё сильнее обвинять этого чужого, несчастного и непонятного ей человека.
- Да, вижу, что вам нравится намекать на моё аморальное поведение, - широко улыбнулся Забродин, словно в ответ на прозвучавший в его адрес комплимент.
«Ну точно, сумасшедший! – Подумала Валентина. – Неплохо было бы уже закругляться с беседой».
- Вы спросили, верю ли я в Бога, - продолжал тем временем Забродин, который, похоже, не собирался слезать с любимого конька, - Да, я верю. Но сейчас моя вера не совпадает с классическими постулатами христианства. Не со всеми, во всяком случае.
- Как и у большинства мирян, особенно у тех, кто прошёл советскую закалку, - вздохнув, подытожила Валентина.
- Насчёт советской закалки и веры хочу-таки сказать пару слов, - ехидно проговорил Забродин; его глаза широко раскрылись и заблестели, на бледном лице появился лёгкий румянец.
- Была у меня в жизни такая история. Как уже говорил, в восемнадцать с половиной лет я легко поступил на философский факультет. И на первом же курсе взялся писать научную работу о философской и религиозной вере. Но. В отличие от моего научного руководителя, я не собирался противопоставлять эти два явления, - напротив, страстно желал доказать всему миру раз и навсегда, что вера в трансцендентальное (в божественное, если хотите) – психологическая потребность абсолютно каждого, и её невозможно искоренить никакими антипропагандами. Знаю, - он рассёк ладонью воздух в ответ на открывшийся, было, рот Валентины, готовой возразить, - для большинства современных людей это уже навязнувшая в зубах аксиома, но тогда, в самом начале 90-х, я желал подойти к её обоснованию с несколько иной стороны. Но я малость увлёкся. В тот год в нашем областном административном центре собиралась одна из первых в России межрегиональных религиозных конференций. И меня, как подающего надежды студента, занимавшегося вопросами религии, направили туда в виде исключения (первокурсники не участвовали), как докладчика. О, если б вы знали, сколько напыщенного снобизма приходится пропускать через себя на подобных сборищах!
- Поверьте, я-то знаю, - вздохнув, заверила Валентина. – Продолжайте.
- Когда подошла моя очередь докладывать, я вдруг страшно разволновался. Внезапно понял, что моя заданная в заявке тема – ничто и ни о чём. Я оборвал себя на полуслове и заговорил о своём недавнем открытии, заручившись учением одного из своих любимых философов – Карла Ясперса (учение о философской вере, религиозное экзистенциальное направление). С детской улыбкой на лице, искренне поприветствовав аудиторию, я, как мне думалось, в два счёта поставил все точи над i, доказывая собравшимся в зале теологам-атеистам (!), что на самом-то деле никаких атеистов просто не существует, это им самим лишь только так кажется!
Валентина мысленно схватилась за голову.
- То есть, вы хотите сказать, что мы верим, даже когда не верим? – спросила журналистка, плохо вникая в смысл этой фразы.
- Именно! – почти вскричал Забродин. – И я уже предвкушаю ваши ожидания от той реакции, которой меня удостоили виднейшие доктора социальных и философских наук.
- Ну, ещё бы! - качнула головой Валентина, однако, удержалась от дальнейших комментариев.
- Провал мой был оглушителен. Сначала досталось от главного критика – кажется, доктора естественных наук. Его лицо из желтушно-желчного превратилось в пунцовое, словно я оскорбил его лично. Затем, после выступления, ко мне не преминули подойти две солидные дамы – постарше (маститая доктор наук и, конечно, материалист до мозга костей) и помоложе, вероятно, её бывшая ученица. Обе по-очереди убеждали меня, что я занимаюсь совершенно не своим делом. Мне говорили о мужских добродетелях, например, о том, что уже неплохо было бы задуматься если ни о собственном бизнесе, то о хорошем месте в индустрии – в наши непростые инфляционные времена женщины тянутся к практичным парням, а не к романтично настроенным утопистам и пустомелям. Я рассеянно кивал и соглашался. Даже улыбался и зачем-то благодарил.
Забродин помолчал несколько секунд, затем продолжил.
- На следующий день после конференции я слёг с температурой. А за полторы недели болезни, валяясь в постели, я много всего передумал. Поправившись, в первый же день вошёл в деканат филфака и забрал все свои документы. К концу лета перевёлся в вуз естественнонаучного профиля, на биологический. Решил внять советам большинства и быть, так сказать, поближе к земле…
- Вы всё ещё романтик-утопист и пытаетесь создать своё собственное учение, - констатировала Волкова. - Интересно, кто же будут его адептами? Как вы сами уверяете, – не ваши поклонницы. Хотя на каком-то этапе беседы с вами мне начало казаться, что основная цель их визита – послушать своего кумира и учителя.
«Остановись! – услышала Валентина свой внутренний голос. – Тебе никто не давал такого права – осуждать то, чего ты просто не понимаешь. Или не желаешь понимать».
- Не могу судить о ценности ваших открытий для культуры и общества, - серьёзно и тихо проговорила женщина, -но совершенно очевидно, что вы своими же руками испортили себе карьеру.
- Да я счастлив, что смог бросить им всем в лицо то, о чём сейчас ораторствуют с кафедры их аспиранты! – с жаром воскликнул Забродин. -Карьера? Слава? Не спорю, когда-то я мечтал о славе. И разве не приобрёл её теперь, пусть и сомнительную, в нашем городе? Ха-ха-ха! - Иван Забродин нервно расхохотался.
«Ну, всё. Пора кончать этот балаган, - подумала Валентина. – У бедняги и так с детства психика искалечена, а лишний раз бередить ему душу равно преступлению».
Иван меж тем говорил, ни к кому не обращаясь и ни на кого не глядя:
Я стал… и всегда, наверно, был эгоистом, захотел убежать от себя, да не вышло. Пресловутая любовь, которая меня окружает – лишь апофаза, показатель того, что на самом деле любовью не является. Иллюзия, мираж колодца с водой перед умирающим в пустыне путником. Но мне не просто не суждено напиться из этого источника, а ещё и следовало самому для кого-то им стать; сапожник без сапог – это ли не самая жестокая в мире насмешка?
Валентина по привычке взглянула на часы. Иван это заметил и смутился.
- Простите, у меня такое бывает: когда волнуюсь, начинаю говорить витиевато.
- Теперь понимаю – Медленно проговорила Волкова. - Вы стараетесь искупить свою вину перед женой, пользуясь даром для того, чтобы скрасить дни обделённых любовью женщин. Но вы же знаете, что даёте иллюзию, о которой они могут жалеть всю жизнь!
- Да. Но подумал я об этом довольно поздно. Одна из моих… м-м, знакомых обещала в скором времени отнести собранный на меня компромат в полицию, если я не прекращу встречаться с другими женщинами и не перееду к ней. Она не блефует: видеосъёмка, кучафотографий, на которых я принимаю «гостей». Яко бы дома у меня притон, и я устраиваю оргии. Всё оперативно схвачено; женщина богата и может себе это позволить.
- А вы переезжайте – чего вам стоит? И потом, это же мечта – огромные апартаменты, богатая сытая жизнь, ухоженная привлекательная женщина – ловите свой шанс! Или боитесь, что иллюзия в конце концов раскроется?
Иван усмехнулся, словно всхлипнул.
- Перестаньте. Если бы я хотел кем-то воспользоваться, давно бы купался в роскоши. А теперь, боюсь, мне грозит участь зюзькиндова парфюмера, ха-ха! Если бы три года назад при мне бы кто-нибудь так пошутил, я, честное слово, врезал бы ему! Но вообще могу сказать в своё оправдание, что с самого начала не лгал этим женщинам. Говорил, что серьёзно болен. Даже, представьте, пытался сам их «лечить». Вы слышали что-нибудь о любовных противоядиях? Нет, не об эликсирах знахарок и средневековых алхимиков. С тех пор, как любовь официально признана медициной психическим заболеванием, появились и лекарства, транквилизаторы. Я консультировался со своим знакомым врачом-психотерапевтом, направлял и даже приводил к нему некоторых женщин – они не возражали…
- …так как были влюблены в вас? – закончила журналистка.
Забродин зябко вздрогнул, повёл плечами. Вид у него был жалкий.
- Не повторяйте, бога ради, это слово! Любви-то, может, никакой и нет, это действительно болезнь…
- После всего, что вы только что о ней говорили?
- Вы правы. Я просто опять пытаюсь убежать от правды.
- Вы просто запутались в своих поисках истины. Вам надо переключиться на что-нибудь другое.
- Например?
- Здоровье. Наладьте режим питания и сна, поменьше курите, и в голове будет…
- Пусто, - перебил Забродин. - Знаете, после вашего ухода я перестал пить чай, - проговорил он, усмехнувшись.
- Почему?
- А и так не спится. Всё время курю и думаю, вспоминаю свою жизнь и задаю себе вопросы – как будто сам у себя беру интервью. Скажите, - спросил он тихо, подавшись вперёд, - а почему вы пришли сюда?
Его вопрос почему-то застал Валентину врасплох, хоть она к нему и готовилась.
- Чтобы закончить интервью. Я объясняла вам по телефону.
Он покачал головой.
- Это в воскресенье-то?
Волкова не растерялась:
- Вот именно, чтобы в понедельник был готовый материал. Я не привыкла бросать начатое дело, а выходные для меня хуже всякой работы: вспоминаешь, что не с кем идти в ресторан! – Наигранно хмыкнула Валентина. Но Забродин почти не расслышал.
- Я бы хотел знать… - Иван снова подался вперёд и понизил голос. - Поверьте, это вас не унизит. Вы что-то почувствовали ТОГДА?
- Уже не помню, - отмахнулась журналистка. - Так была разозлена на вас. Вы наверняка и сами видите, когда это происходит с женщиной?
- Обычно да. Но ведь, к счастью, далеко не все реагируют желанием сблизиться. Многие скрывают чувства, и, я надеюсь, благополучно переживают этот синдром.
- Так зачем же вы спросили? Вероятно, ничего и не происходило. В противном случае, переживу.
- …Бывает так, что тоска по любви стимулирует и саму любовь,– задумчиво проговорил Иван. -Когда потребность кого-то любить становится слишком велика, дело за избранником обычно не встаёт. Но у меня-то, вот беда, все чувства, видимо, закоротило во время злополучного прыжка из окна. И вы тогда были правы: я недостоин даже такой любви, не говоря уже о настоящей.
«Как странно, - думала Валентина, возвращаясь домой, погружаясь в себя и наблюдая за своими чувствами. - Значит, не всё ушло, и меня всё ещё тянет быть счастливой. И разве это так плохо? Наверно, «магический удар» по мне Забродина как-то этому способствовал. А, может, и нет, просто показалось интересным то, что раньше считала бредом».
***
Прошла неделя, а материал, собранный журналисткой Волковой в интервью с Иваном Забродиным, так и не попал в газету. И даже Плетнёв почему-то не наседал, не спрашивал, махнул лишь рукой, мол, нам есть и так, чем полосы заполнить. Валентина старалась убедить себя, что ей показалось, как главный редактор прячет в усах (по просьбе жены он недавно отпустил усы) плутоватую усмешку.
Иди-ка ты, Валя, в отпуск, - посоветовал он ей. – Не возражать!
Волкова не любила отпуска, но на этот раз возражать не стала.
И тут как гром среди ясного неба, новость: Забродин в СИЗО! Обвиняется чуть ли не в групповом изнасиловании. Видно не блефовал про свою ревнивицу и про компромат.
Через полчаса она сидела перед ним в комнате для посещений.
- Я знал, что плохо кончу, – полушутя вздыхал Забродин. - Когда после неудавшегося самоубийства я очнулся в палате и понял, что жив, подумал: конец. Сколь верёвочке ни вейся… А теперь и не знаю, где был конец, где начало.
Волкова молчала. Ей и не хотелось особо говорить. Только слушать.
- Зачем вы пришли на этот раз? Неужели вы всё ещё тоскуете по иллюзии? – Спросил Забродин уже серьёзно.
- Я здесь не как представитель прессы.
- Это я уже догадался…
- Подождите, не перебивайте меня. – Сказала Валентина и решительно мотнула головой. - Я расскажу, что было тогда, при нашей первой встрече. Да, я действительно что-то почувствовала, но меня вовремя унесло из вашего дома. Весь оставшийся вечер мне было жутковато, но я выпила карвалол с валерианой и легла спать. Утром слегка болела голова, но мысли были заняты обычными будними делами. Мне ни к чему вам лгать, я вообще как-то лгать не привыкла.
Иван смотрел, не моргая. «Как у него глаза ввалились, - подумала Валентина, - и такие чёрные круги, прямо как «фонари» после драки».
- Принести вам что-нибудь – пищу, медикаменты?
- Местный медпункт меня вполне устраивает, и кормёжка – тоже, - заверил Иван. - Не заботьтесь обо мне. Ко мне сюда ещё приходят посетительницы – даже в тюрьме от них всё нет покоя.
- Хорошо, ведь приходят вас приободрить. Как бы перед стенами тюрьмы забастовку ради вас не устроили.
- Просто они больны, не в себе. Но у них это пройдёт. А вот я тяжко болен, - вздохнул Иван.
- Часто вас навещают? – напряжённо поинтересовалась Валентина.
- В последние дни всё реже. Ещё до СИЗО я почувствовал спад их активности.
- Уверена, что ваша мадам скоро сама заберёт свои компроматы. Всего хорошего.
- Подождите! Знаете, почему женщины перестают ко мне приходить?- Иван подался вперёд, и Волкова наклонилась к нему. - Постепенно они теряют ко мне интерес. На женщин-следователей и других сотрудниц полиции я не оказал ровным счётом никакого влияния. При каждодневном контакте на расстоянии вытянутой руки это, как правило, происходило.
- Что ж, это, должно быть, теперь досадно для вас?
- Что вы! Я уже не надеялся на это чудо. Только догадываюсь, что тому причиной.
- И что же?
Забродин явно колебался с ответом.
- Все мои флюиды устремились в меня самого.
Валентина, не поняв, мотнула головой.
- Так вы что же, сами от себя теперь в восторге?
Иван вдруг начал смеяться. «Истерика», - подумала Валентина и поднялась, чтобы позвать врача, но мужчина взял себя в руки.
- Вы уходите, потому что боитесь меня. Думаете, я псих? А во мне только недавно родилось нечто, по-настоящему нормальное, человеческое. Надо же, так бы и подох, не испытав…
Женщина быстро встала и вышла. Забродин смотрел в пустоту, затем опустил голову на стол. Через десять минут в дверном проёме промелькнули белые халаты, появилась Валентина с бумажным списком в руках.
- Вот что, - сказала она, подходя к столу, - я договорилась с медсестрой, вам на ночь дадут хорошее успокоительное. Растением с него вы не станете, зато на утро будете в норме.
Она заметила, что Иван не понимает, о чём она говорит. Он словно вообще не почувствовал, что она вошла. Может, зря она так, не стоило бежать, а надо было дать ему договорить?
Наконец, Валентина заставила себя взглянуть Ивану в лицо и задержать на нём взгляд. Ну вылитый Родион Раскольников! Как измучили его эти женщины. Если раньше он обвинял себя в нелюбви к жене, каялся, что стал невольной причиной её смерти, так теперь он вынужден нести ответственность за десяток человек, попавших под его зависимость. Вот уж поистине щедрое наказание послала ему судьба за попытку самовольно уйти из жизни!
Валентина чувствовала, как говорит ему что-то, но голос прозвучал издалека.
- Вам обязательно надо отдохнуть, - её рука легла ему на плечо. – Держитесь, теперь всё плохое для вас скоро кончится.
Он поднял на неё глаза. Края его сухих губ немного дёрнулись в попытке улыбнуться.
- А знаете… На этом свете есть вещи, которые действительно стоят того, чтобы ждать. Даже вернувшись с того света, - проговорил он, накрывая её руку своей.
***
Она вышла из СИЗО и отправилась пешком, хотя её дом находился в противоположной части города. Ветви плакучих берёз, вчера усеянные салатовыми бисеринами почек, нынче распушились нежной зеленью. «Как странно. Значит, не всё ушло, и меня всё ещё тянет быть счастливой, - подумала Валентина. – И разве это так плохо? Наверно, «магический удар» по мне Забродина как-то этому способствовал. А, может, и нет, просто показалось интересным то, что раньше считала бредом».
К полудню стало жарко в плаще, и она шла, смахивая пот со лба. Вспоминала выпускной июньский вечер и тех, кого считала своими друзьями за неимением подруг. Неужели когда-то она была для них не только школьным товарищем? И тех двух мужчин в её судьбе, почти родных ей, как братья. Вот её жизнь, вернее, иллюзия жизни (если перефразировать его цитату). А что ещё? А ещё тюрьма, в которой некто, уничтоженный любовью, как феникс из пепла, возрождался ею же вновь. Или это она рождается, чтобы снова, как в детстве, теребить берёзовые серёжки и не считать это глупостью? Наверно, она проверит это завтра - в этом районе целые рощи берёз, а времени впереди у неё теперь стало больше. Ведь жизнь началась недавно.
