Шаг мой тверд
С наслаждением вслушиваюсь в цоканье своих каблуков по асфальту тротуара. В их неспешности и размеренности есть гармония, и даже не смотря на то, что каждый шаг не похож на другой, нечто неповторимое. Я намеренно выверяю свой шаг до миллиметра, до доли секунды, до градуса подъема стопы и джоуля силы, чтобы шаги звучали в унисон. Жаль, что из-за дефектов дорожного покрытия они не могут соответствовать друг-другу идеально. В лицо мне дует свежий ветерок, я жадно вдыхаю запах сирени, доносящийся из дворика за пару кварталов отсюда, и подставляю щеки ласковому майскому солнышку. Теплый ветерок запускает свои похотливые, но нежные руки мне под плащ и красиво развевает его. Глядя на тень, восхищаюсь эффектностью своего образа. Я ровно-ровно шагаю по тротуарчику и улыбаюсь своим мыслям. Радость и счастье наполняют мою грудь. Хочется побежать быстро-быстро, да еще и вприпрыжку! Но нельзя. Идти надо медленно и ровно. Потому что таковы правила игры. Потому что так интереснее.
Узенькая улочка кончается, и я выхожу на проспект. На проспекте людно и ездят машины. Водители следят за дорогой, а пешеходы стараются не смотреть на меня. Так они хотят казаться храбрее. Так они обманывают себя и друг друга. Я улыбаюсь. Потому что я-то вижу, что всё равно, то и дело украдкой на меня косятся, и на лбах выступает пот. Потому что сталь приятно обременяет мою руку. Потому что шаг мой тверд, а Обреченный уже в поле моего зрения. Потому что я улыбаюсь.
Только дети во все глаза таращатся на меня. Потому что не видели меня в деле, а только слышали о моем существовании. Я улыбаюсь детям и выстукиваю каблуками «От улыбки станет день светлей...» Дети шарахаются в ужасе. Мамаши стараются закрыть их от меня собою. Я смеюсь на них, ведь мне нет до них дела. Пока.
Я не сбавляю шага. Обреченный прикорнул прямо на земле, прислонившись спиной к автобусной остановке. Он устал бежать и упал без чувств. Прохожие останавливаются поглазеть. Люди любят подобные зрелища. Им нравиться, когда я прихожу МИМО них. Не давать волю чувствам! Не прибавлять шага! Обреченного никто не разбудит. Да это ему и не требуется - они всегда чувствуют, когда я рядом. Они и те, кто их любит. Этого не любит никто.
Никто не спасет отмеченного моей печатью, ни священники, ни врачи, ни колдуны.
Обреченный открывает глаза и видит меня. В глазах его ужас. Я подмигиваю ему и улыбаюсь. Он пытается бежать, падает на колени перед толпой, умоляет. Люди с интересом наблюдают за ним. Никто не поможет тому, кто отмечен моей печатью. Он бросается к автомобилю, что остановился на перекрестке, нервно дергает за ручку. Красивая молодая женщина холодно задвигает запор на двери прямо под его носом. Ее зрачки чуть заметно расширяются. Это означает, что Обреченный привлекает ее сексуально. Она пожимает плечами в знак того, что ей очень жаль. Жаль, что он отмечен моей печатью. Она грустит, о возможном вечере, романе, а то и замужестве. Он бьется головой о стекло, разбивает себе лоб и бежит. Не сбавляя шага, вытираю кровь со стекла платочком и мило улыбаюсь девушке. Девушка благодарно кивает мне. Она молода и демонстративно меня не боится. Однако, это всего лишь кич - зрачки выдают ее с потрохами.
Шаг мой тверд. Я иду по следу. Меня забавляет перепрыгивать с, невидимого никому кроме меня, отпечатка ботинка на другой. Со стороны, это должно выглядеть забавно, но почему-то, кроме меня, никто не смеется. Я не смущаюсь. Я привыкла. Обреченный пытается скрыться во дворе, хоть и прекрасно знает, что его там ждет. Перед входом в подъезд, он растягивается на асфальте и царапает в кровь колени и руки. Я стараюсь идти помедленнее, вслушиваясь в щебетание на деревьях невидимых птичек. Обреченный забегает в подъезд, но я не тороплюсь его преследовать. Я прекрасно знаю, что по пути наверх он не пропустит ни одно двери. Он будет звонить, ломиться, умолять. Максимум, что он услышит, это будет смущенное «извини, мужик», или же неубедительное «мужайся, брат». Я вальсирую со стареньким доктором. Это сдерживает меня, но ненадолго. Доктор устает, садится на скамеечку и курит.
Я захожу в подъезд. Слышно стук шагов о железную лестницу, ведущую на чердак. Потом все стихает, и я могу с удовольствием послушать звон своих каблучков о ступеньки. Я чувствую взгляд из-за двери, на миг останавливаюсь и, приветливо улыбаясь, машу рукой дверному глазку. Мне вдруг хочется попрыгать на двух ногах, и до чердака я добираюсь вприпрыжку. Люк сверху завален чем-то тяжелым, но я легко его открываю и забираюсь на пыльный чердак. Темно и грязно. Я аккуратно ступаю. Обреченный с визгом отчаяния бросается из укрытия с ломом. Я останавливаю арматурину рукой, укоризненно качаю головой и цокаю языком. Он бежит к слуховому окну и выскакивает через него на крышу.
Я иду за ним, пританцовывая. Главное – не ускорять шаг. Вылезаю на крышу и осматриваюсь. Весеннее яркое солнышко отражается в новенькой крыше и слепит глаза. Забираюсь рукой в карман плаща и достаю темные очки. Смотрю на свое отражение в оцинкованной стали. Я великолепна. Обреченный на противоположном конце крыши. Замер, вознеся руки к небесам. Он умоляет о спасении всех известных ему богов, духов, демонов. Глупец! Никто не поможет тому, кто отмечен моей печатью. Он отрывает глаза от неба и смотрит на меня глазами, полными слез и ужаса. Обреченный молится. Он умоляет меня, однако умоляет меня отнюдь не об отсрочке или о спасении. Он просит только об одном – ускорить шаг. Я улыбаюсь ему и качаю головой.
Никто и ничто не заставит меня изменить темп моих шагов! Потому что таковы правила моей игры. Потому что так интереснее. Потому что шаг мой тверд, плащ черен, а коса остра!
