Трилогия времени: Будут боги тебе завидовать

Но светлеет восток и исчезла луна,
Гаснут звезды в небесной дали.
Скрип замка разобьет мир волшебного сна.
Просыпайся. За нами пришли.
"Колыбельная для Тэлли" Тэм Гринхилл

1

По пустоши гуляет легкий ветер. Но кусок меха уже давно не таит в себе тепла. Женщина стоит, замерев, наблюдая за тем, как занавес облаков тянется к горизонту, пожирая едва узнаваемые созвездия — спустя тысячу лет они будут выглядеть иначе.

На холм от реки поднимается напарник.

— Они вонзили ей стрелу в сердце. Четырёхгранная. Шрам будет похож на звезду, — он подходит ближе. — Вот браслет и серьги. Больше ничего не осталось.

Привыкшие к темноте глаза замечают волнение на его лице.

— Одежда?

— Платье порвано. Она пыталась убежать, зацепилась за острые камни, — мужчина присаживается на колени.

Треск разрываемого подола, казалось, слышен в стане тремя километрами выше по течению реки.

— Где она?

— Воды быстры, — проверяя свою работу, отвечает напарник. — Вот-вот она попадёт в обиталище морских рыб. А Вам нужно спуститься к реке — предводительница пятилась по илистому берегу. К рассвету грязь на платье должна засохнуть.

— И шрам должен затянуться, — замечает Мира. — Не медли уже. На тебя смотреть тошно, — женщина скидывает меха и уводит край платья дальше от ключиц. — Где?

— Достаточно.

Мужчина извлекает пластину из своей походной сумки, и прикрепляет её к груди напарницы. К серебристому устройству от планшета тянутся два электрода. На экране чуждой этому времени техники лёгкими движениями выводится набросок предполагаемого шрама, оставшийся после извлечения стрелы из тела убитой.

— Готовы?

— Давно. Уже много лет, — нараспев подтверждает женщина.

Острая боль пронзает кожу. Мира едва успевает вдохнуть. Её опрокидывает назад — она падает на мшистый ковёр. Судорожно стискивает в пальцах колкую зелень.

В горящее болью сознание впиваются ощущения последнего утра, где она укрывала спящего мужа толстым пледом. Ладони наливаются теплом. В память врывается аромат кофе, поток свежего воздуха из открытого окна, шаги в библиотеке на втором этаже, оставленные ключи на полке в прихожей. «Лайонелл», — проносится в ней зов к нему.

Через несколько секунд всё кончается. Следующими приходят возможность дышать и чувство жгучей прохлады. Последнее приносит силиконовый аэрозоль, который доведёт только что созданный шрам до совершенства — отличить от давно зажившего рубца будет сложно.

— Я не перестал бы уважать Вас, даже начни Вы кричать. Как многие.

— Им можно, — после первого вдоха говорит женщина. — Они были не предупреждены, — в висках перестаёт стучать. — Сними всё с меня. Начинает воротить от этого диссонанса.

Пока мужчина возится с проводами, Мира успокаивает напарника:

— Это поможет укрепиться их верованиям, а они создадут богатый пласт культуры, который не сможет изменить ни одна из последующих современностей.

— Ради подобной миссии можно было выбрать менее ценного агента, — ворчит мужчина, укладывая технику в сумку.

— Спасибо, Керк, — хриплый смех украшает сошедшую ночь. — Порадовал.

Параллельно с ухмылкой женщины над пустошью расцветают ленты северного сияния — его лучи тянутся от горизонта. Пытаясь показаться как можно южнее, уводят взгляды к широкому полуострову.

2

Зимой, когда одна из них подкинула в календарь идентичный нашему январь, я беззастенчиво любовался молодой и гордой тобой. Ты заметила меня, но не придала значения — старик со шрамом не будет интересовать тебя в ближайшие сорок семь лет. Лишь потом, когда я обрету его два года назад, ты вспомнишь, что я тебе кого-то напоминаю.

В непривычной тишине пешеходной улицы ты окружена стайкой туристов, неведомо как забредших в твой город. Ты шепотом делилась с ними историей своих любимых мест. Легкий снег уже успел накрыть ваши плечи — снежинки подарили твоей челке созвездие Дракона. Я заметил его, когда намеренно проходил мимо, пытаясь украсть твой взгляд напоследок. До дублирующего месяца оставалось пять лет.

Неделю назад ты умерла. Извещение вручил мне лично координатор твоего направления. Он был настолько официален, что даже не сошёл с коврика в прихожей. Я держал конверт в руках, догадываясь, что ждёт меня внутри. Мужчина хрипло добавил, что бюро соболезнует моей утрате. Да, это именно те слова, которые я хотел услышать сразу после признания того, что такой исход был известен всему направлению. Включая тебя саму. Почему ты не доверилась мне в этот раз? И сейчас же ты ответила в моей голове: «Что бы это изменило, родной?» Сколько лет ты прожила, зная, что оставишь меня вот таким? Одиноким, седым и уставшим воевать с этим миром.

Наша дочь после прочтения письма-уведомления из Бюро времени посмотрела на меня твоими зелёными глазами, а заплакала лишь, когда очутилась в саду, среди высаженных тобой кустов сирени. Лира осознала твой уход лишь спустя сутки. Сказать о смерти бабушки внукам мы ещё не посмели. Они всё ещё ждут тебя из командировки с игрушками в подарок. Когда мы окончательно примиримся с мыслью о том, что тебя нет, у нас появятся силы, чтоб поддержать малышей.

На похоронах я думал лишь о том, что у тебя оставался личный лимит на «будущее» посещение, и искал тебя взглядом среди посетителей кладбища. Такой визит был бы больше всего похож на тебя. Но сейчас ко мне пришла надежда — быть может, ты навестишь меня позже. И теперь я обретаю единственную цель в жизни. И буду ей верен, покуда мои глаза не сомкнутся навек.

В день нашего знакомства, лишь заметив тебя в вестибюле Бюро, я почувствовал, как ухнуло, будто в колодец, моё сердце. Тогда я понял, что это чувство во мне больше не сможет повториться. И подошёл к тебе. Тепло первого рукопожатия я помню и по сей день. Чудесно, что после с ним познакомилось всё мое тело. Оно и душа. Я безмерно благодарен тебе за то, что в тебе всегда находились силы, чтоб согреть меня уставшего и разбалансированного. Спасибо тебе за то, что не боялась моих настроений, и готова была впустить в свои объятия мои агрессию и злобу. И затем уничтожить их. Я ощущал твои руки, даже когда находился очень далеко и географически и временно. Это чувство, и только оно помогало мне выживать и исправлять всё, что выходило из-под контроля. Знаю, что где-то ты сделала бы всё и за меня, если бы увидела, что я падаю.

Знаю, сколько терпения тебе пришлось проявить в ожидании меня. Однажды я вернулся и получил урок, который окончился лишь спустя час, когда ты обессилела вырываться из моих объятий, и мне удалось остановить твои нравоучения поцелуем. Эта битва стоила нам двух настольных ламп, твоего разорванного платья, отлетевших пуговиц моей рубашки и одной опрокинутой скульптуры пятнадцатого века. Последнюю ты отказалась восстанавливать, аргументируя тем, что едва заметный неопытному глазу скол будет служить напоминанием мне.

Но и до этого я успел ранить тебя бесчисленное количество раз. Ты оправдывала меня, говорив, что подобными поступками я делаю тебя женщиной. А ведь это я с тобой очень вырос.

Моя красивая, добрая девочка. В тебе ютились такие прекрасные миры, не нарисованные, не написанные, не рассказанные. Я влюбился в тебя всем сердцем, безоглядно. Ты была яркой, теплой, лучистой, необыкновенной. У меня сердце замирало от накрывающего меня желания целовать тебя, касаться тебя, любить тебя. Ты так нужна моим рукам, Мира.

Сегодня во сне я признавался тебе в любви, а ты слушала меня. Улыбалась мне светлыми глазами. После я наблюдал за тем, как ты смотришь фильм. За тем как дышишь, как реагируешь на смены картин, как твоё лицо меняется. Я сидел рядом, гладил тебя по волосам, расплетал твои косы и заплетал их снова. Прикасался к твоим плечам, рукам, лицу самыми кончиками пальцев. А потом взял одну из твоих рук и дотронулся губами твоей ладони, прошептав твоё имя вкупе со своей фамилией. Но после я обнимал тебя, и проснулся, когда не встретил сопротивления, и мои руки упали мне на грудь. Отныне я женат на пустоте, отмеряемой тихим шелестом секундной стрелки.

Я всегда буду любить тебя, моё солнце. Запада ты не коснёшься.

3

Девушка застывает у входа. Плотный край полотна на легком ветре щекочет предплечье. Узкий проход к импровизированной площади стана пуст. По нему можно аккуратно пробраться, посмотреть на творящееся действо в центре лагеря.

Она оборачивается к сидящему у входа стражу — грузный мужчина лениво посапывает, пригревшись в лучах полуденного солнца.

— Молох, — окликает она его.

Нет реакции.

— Молох! — тычет указательным пальцем в бородатую щеку.

Качнув головой, мужчина открывает глаза.

— Госпожа осталась посмотреть на казнь. Я тоже схожу.

Сонное лицо озаряется улыбкой. И девушка, подбирая юбки, торопится по уже намеченному маршруту. Обходя оставшуюся после дождя лужу, именуемая ныне Ригадой девица задается вопросом о том, почему лишившийся шестью лунами назад языка мужчина не утратил своего добродушия. За ряд шатров до площади она останавливается, поправляет складки платья и медленно вливается в блуждающую толпу. В центре уже высится наспех сбитый настил. На него взвалили высотой в два локтя и шириной в один спил дерева.

— Её убили. Простому человеку не под силу воскреснуть, но Карательница вернулась на утро. Она приспешница темных богов. Только с их ведома можно отправить к праматери все деревни от Лучистых гор до пустоши.

— Я был в одном из поселений три луны назад — её шаг уже отзывался в иссушенной земле. Люд собирался уходить к воде. Но не успел.

— Последний колодец иссох за день до того, как её ступня коснулась тех земель — настолько она кровожадна.

— Подол небесной богини пылал зелеными огнями, когда темные возвращали её к жизни.

Толпа огалтело делится слухами и домыслами. Некоторые из них кажутся и вовсе немыслимыми. Ригада бродит среди людей, побросавших привычные дела — у матушек не хватает воды, чтобы умыть проснувшихся на второй завтрак младенцев, а ведра с нею стоят тут же.

В один момент по площади начинает расходиться шум — на настиле появляется палач. Одежда его грязна. Нижнюю часть лица закрывает кусок тряпицы. На видимой левой половине лица ярким пятном лежит отпечаток ладони. Пятно выделяет точеные скулы и линию бровей.В руках у мужчины тяжелый меч, ближе с которым не хочет познакомиться никто, как и с его обладателем — толпа у настила заметно делает шаг назад. Осматривая площадь, палач закидывает орудие себе на плечо плашмя. Наложницы князя, лагерь которого раскинулся вокруг, пытаются привлечь возгласами внимание мужчины на настиле, пока их крики не заглушает рев толпы.

К лестнице в окружении стражи подходит Карательница. Её голова покрыта мешковиной с прорезями для глаз. Руки свободны от пут. Её походка не таит в себе страха. На помост женщина восходит с должной предводителю уверенностью, но последнюю она тут же теряет, едва увидев палача. Ноги её подкашиваются, и женщина падает на колени. По толпе проносятся крики и оскорбления, смех. Карательница не без труда поднимается и продолжает свой путь. Остановившись, она осматривает орудие справедливости, воплощенное в молодом человеке. Затем опускается у спила дерева.

Собравшиеся будто по команде замолкают.

— Твоими руками пролит не один кувшин крови, — приговор начинает разноситься по площади. — Отныне на клан Серых камней объявлена охота, — палач ходит позади Карательницы. — Твои последователи будут уничтожены. Тёмные покровители не помогут тебе увидеть следующего солнца. Во имя нашей праматери, я сопровожу отнятые тобой души в их вечное поклонение Великой богине. Её сад у озера станет им приютом. Луны будут озарять их смелый путь.

Приговор достигает задних рядов. Робко к центру начинает двигаться распознаваемый гул:

— Слово, — звук усиливается. — Сло-во! Слово! Сло-во!

Женщину на настиле бьет дрожь. Палач поднимает левую руку. Будто завороженный клубок змей толпа следит за его жестом, и смолкает в один миг, лишь только он схлопывает ладонь.

— Люди милостивы. Тебе подарено слово.

С настила слышится шепот, прерываемый немедленным негодованием людей. Затем громкое:

— Велика милость, которой я достойна. И я принимаю справедливость. Моя душа достанется земле. И вашим стопам.

Отвернув от палача лицо, стягивает мешковину и кладет голову на спил, прикасаясь ухом к дереву. Жмурится от яркого солнца и слез. Палач заносит меч...

Когда Ригада возвращается к шатру своей госпожи, Молох уже не спит. Серьезный взгляд устремлен на девушку.

— Что случилось? — спрашивает она.

Страж кивая в сторону входа, одергивает полотнище. Полуденные лучи заливают гостью, сидящую на ковре у остывшего очага. Ригада входит в шатер.

— Кто ты? — не выявив признаков высокого рода, спрашивает она.

— Радости и тепла твоему дню, — женщина поднимается на ноги. — Я прислана передать тебе послание.

— Не я хозяйка, а госпожа ныне находится на приеме у...

— Послание предназначается тебе, — твердо уточняет гостья.

— Кто же посмел измарать снежную бумагу ради меня?

— Ты сама, — тихо отвечает женщина.

Ригада слышит течение жизни за трепещущими на легком ветре полотнищах шатра. Боковым зрением она видит блуждающего у входа Молоха.

— Это невозможно, — девушка удивленно смотрит на женщину. — Рабыни не обучены письму.

— Не в этом времени.

Звук на улице отвлекает обеих от диалога, но в следующее мгновение гостья чувствует острый клинок у своей шеи.

— Из какого ты года? — шипит Ригада, крепко держа клинок в руке.

— Две тысячи пятьдесят восьмой. Я...

— Кто твой поставщик? — рабыня усиливает нажим лезвия. Вот-вот на коже проступят капли крови.

— Джесуп.

— Ммм... Старый осёл ещё жив в твое время. От кого письмо?

— От тебя, — выдавливает незнакомка. — От тебя, мама.

Рука рабыни не дрожит. Прищурившись, она внимательнее осматривает гостью — взгляд ошарашено блуждает по лицу женщины.

— Не вижу ни одной схожей черты, — кривится Ригада.

— Я похожа на отца, — хрипло отвечает незнакомка. — Ты сказала, что не поверишь. И мне нечего тебе предложить в подтверждение моих слов. Можешь только принять от меня письмо. И я уйду, не нарушив твоей миссии.

— Садись на ковер, — приказывает Ригада, уводя нож от шеи женщины. — Твой отец довольно симпатичный. Я уже знакома с ним?

— Да, — потирая место возможного пореза, говорит гостья. — И нет.

— Зачем я создаю петлю?

— Не могу сказать, — из потайного кармана юбки незнакомка достает конверт. — Поскольку мне это неизвестно. Но ты знаешь, что делаешь.

— На данный момент я в этом не очень уверена, — принимая послание, хмыкает Ригада.

Гостья пытается встать, но её останавливают:

— Ты не сдвинешься с места, пока я его не раскрою, — угрожают ножом. — Если ты меня обманула, лично закопаю тебя за соседним холмом. Будь ты археологом в своем времени, то могла бы изучить свои останки. Согласись, неплохой подарок за оказанную услугу?

Женщина робко улыбается, рассматривая рабыню, впитывает каждое ее движение, эмоцию. Так много объяснений поведению матери видятся ей сейчас, что её жизнь кажется совершенной, правильной и выверенной. Последнее будет зависеть от воспринятого содержания письма. Собственно, итог маленького задания Аннелиры будет известен уже через несколько часов. Сейчас же женщина чувствует неимоверную заботу, которую ей хочется подарить девушке, сидящей напротив. В данном времени они могли бы с легкостью поменяться друг с другом ролями.

Конверт аккуратно вскрыт ножом. Рабыня бегло изучает единственную страницу, и укладывает её обратно. Послание прячется в широком поясе её платья.

— Как мы назвали тебя?

— Очень красиво, — уклоняется от прямого ответа гостья.

4

Здравствуй!

Хотелось начать это послание более грандиозно, учтя его содержание, но, пожалуй, по большей части, от именно твоего здоровья зависит содержание этих строк.

До последнего момента откладывала написание этого послания. Но передача состоится уже через полтора часа и три года.

Вот сейчас, вслед за кривыми моего почерка в память врезаются слова сожженного когда-то письма. Забавно, что спустя такое количество лет мне приходится воспроизводить его по памяти. Благо, последняя у нас не такая уж дырявая, правда?

Аккумулируя собственную жизнь, сложно выдать универсальный совет на все времена. Да и «предсказывать» твою судьбу я не стану. Разумеется, мне очень удобно говорить общими словами, видя итог этой жизни, чувствуя его. И жалеть мне, знаешь, не о чем. Тебе уготована большая, яркая жизнь. Данное письмо является её гарантом. При условии, конечно, соблюдения некоторых условий.

Через много лет и одну прекрасную любовь ты превратишься в седовласую старуху. В таком облике ты будешь обладать достаточным опытом. Как минимум душевным. В твоей жизни появится человек, которого ты полюбишь раз и навсегда. Ты узнаешь, когда это произойдёт. Он будет упрям и хрупок, и только эти качества сделают его особенным для тебя. Будь готова проявить терпение. Будь готова проявить силу и стойкость. Они научат тебя быть собой — покажется, что не ты вовсе, но это ты сама. Настоящая и стоящая женщина. Сама удивишься, каковым спектром чувств обладаешь и как ловко умеешь им управлять. Правда, тотального контроля достигнуть не удастся — примиряйся с этими моментами как можно раньше, отпускай их.

Вот-вот мне предстоит переход. Вполне возможно, меня настигнет небывалый гнев женщины, с которой отныне мы обе знакомы. Даже обидно, что поделиться этим событием мне будет не с кем.

Мира, юная Мира. Скольким же мне хочется с тобой поделиться, уберечь тебя, утешить, ободрить. Ты и сама догадываешься о количестве ограничений, присущих нашей службе.

Поразительно, каким коротким вышло послание.

Здравствуй всегда! Спасибо тебе за то, что сделала нас такими.

А теперь об условиях...

5

— Ты умерла, — отвернувшись, Аннелира смотрит в пустоту ночного двора.

— Верно, — вместе с шорохом гравия отзывается голос. — Три года назад. Или двенадцать веков назад. Умру и через двадцать восемь часов. Я так богата нынче на собственные смерти.

— Тебе всё известно?

— Абсолютно всё, — протягивает Мира, рассматривая свою хмурящуюся дочь.

— Поспособствовал кто? — очередной чеканный вопрос.

— Я сама, — гостья отводит ворот пальто и извлекает из внутреннего кармана три конверта. Протягивает их хозяйке дома. — И ты.

В тишине Лира оставляет удивление при себе, выплескивая наружу только короткое:

— Нет.

— Ты грозишься нарушить порядок, — прижимает послания к груди.

— Я не подвластна вашим протоколам.

— Очень жаль, — вздыхает Мира. — Тогда ты бы знала цену этой встречи.

Стена упрямства и осторожного расчета, подобная высокому забору по периметру дома, даёт трещину. Дочь, наслышанная об опасностях в работе родителей, вспоминает о правиле кругового времени: несвершившееся не приведёт к своему свершению. А просьба гостьи была именно о свершении.

— Мама... — Аннелира прикрывает глаза рукой. — Не могу.

Мира видит в ней отцовскую хрупкость, напоминающую карамельную паутинку на десерте. Она знает как создать осколки, но собирать их уже нет времени.

— У тебя будет шанс увидеть меня настолько молодой, что уже и мне не вспомнить, — изгиб губ превращается в улыбку. — Представляешь?

— Смутно, — выдыхает. — Пройдёшь в дом? Остальные в пригороде, а я сегодня снова заработалась у кульмана.

Мира подхватила полу пальто, ступила на лестницу.

— Можно.

Спустя несколько минут на кухонный стол перед Аннелирой ложатся три конверта, на которых значится по надписи: «Мире», «Лайонеллу», «Инструкции». Все с гербовой печатью их семьи. Молодая женщина скользит пальцами по кружевному узору.

— Обидно, что всё случилось в такие времена. Отец себе едва нашёл место после твоего ухода.

— У тебя есть двое суток, чтобы принять решение. После мой напарник уже не сможет привести тебя ко мне. Здесь инструкции и карты.

Гостья кашляет, разрушая подступивший к горлу ком, способный лишить её стойкости.

— Ты даже не спросишь как он? — взрывается Лира. — Как выживал, получив уведомление из министерства? — она встает, начинает ходить маятником вдоль стола. — Как мы хоронили свои воспоминания о тебе в пустой могиле? Как он в исступлении глядел, как преданный пёс, на входную дверь, ожидая, что ты раскрасневшаяся вбежишь с мороза в теплый дом? Ты снова вот так просто дашь указания и скроешься?

Молчание черной дырой вбирает в себя все слова и объяснения. Но Лира их сейчас не услышит.

— Мама! — разбивается крик о стены. — Почему ты не отвечаешь?

— Не забудь передать ему письмо, — второй комок отчаяния возвращается в желудок по пищеводу. — Всё-таки я писала его больше сорока лет.

6

Лайонелл, любимый.

Если бы у меня спросили о тебе, мне пришлось бы пересказывать свою жизнь сначала. Первая её часть состояла из ожидания, ибо я верила, что каждый проживаемый мною день неизменно ведет меня к тебе. Вторая часть моего существования включила в себя жизнь с тобой, где все пространство, окружавшее нас, превращалось в тягучий золотой сироп, призванный пропитывать нас ощущениями друг друга. Последняя же глава моей жизни превратилась в безмерно разрывающую меня невозможность остаться с тобой в постели тем июльским утром, когда я уходила с полным сердцем любви к тебе.

Наш союз стал сказкой с, увы, печальным концом — для пущей достоверности душу необходимо было бы вывернуть наизнанку перед слушателями. Ведь мало кто поверит в обыкновенных людей, построивших мир, достойный правды, мир, который всегда был полон тепла.

Многие из них обязательно усомнились бы в реальности происходившего между нами, и начали бы сравнивать мою историю со своей. Вероятно, начало у них окажется одинаковым, даже первая половина событий будет схожей, но останутся открытыми вопросы «смогли ли они пережить трудности далее?» и «какие лица несли на себе по выходу?»

Я не буду лукавить, упомянув, что серость нас не коснулась. Как в один из моментов мы раскрылись друг перед другом простыми и ничтожными людьми, скинувшими с себя спесь и придурь нарочитых бахвальства и идеализации. Ключевым останется то, что мы смогли помочь друг другу, приняв себя и партнера. Тогда ко мне пришло осознание того, что я способна принять тебя, как принимают на душу самый тяжкий грех, постепенно примиряясь с ним, тем самым становясь его частью. И от такого груза я не желала избавляться, потому что он в какой-то мере отражал меня саму.

Меня не оставляла уверенность в том, что я нахожусь рядом с человеком, который не вселяет в меня страх быть непонятой. Или же обратное — даёт мне знать, что, получает именно то, что я готова дать ему, то, что ему нужно и важно. Это непостижимая сущность наших отношений. Сущность, которая при каждом удобном случае ввергала меня в приятное остолбенение. И если хотя бы не подобный факт может считать нас людьми, принадлежащими друг другу, то, что же тогда?

Я помню твои письма, оставляемые на кофейном столике. Ты писал прекрасные письма. Сталкивал буквы с пологого спуска, затевал прятки с «е» и «с», порой и с «ь». Маскировал «н» под «п» и наоборот. Я дотрагивалась до обратных сторон разноцветных листов, и будто бы стержень твоего пера плясал на кончиках моих пальцев. Твои строки были безотчетно влюблены. Как и я в их автора.

Мы смеялись в один голос, заливались рассуждениями, откидывая всё, что тревожило когда-то нас вместе, и каждого в отдельности. Мы сходились на шепот, убаюкивая друг друга. Выверено, четко и красочно мир струился сквозь наши пальцы, связывая и путая наши голоса. И когда я в такие моменты тянулась к тебе с поцелуем, неимоверное солнце каждый раз расцветало внутри меня.

Всё обилие ситуаций, моя борьба с собственным эгоцентризмом, который косвенно вызван терпением и уважением к тебе самому, сделало меня настоящей. Женщиной. Лайонелл, ты пробудил во мне нежность и красоту, которые после преобразовались в нашу неповторимую дочь. Неудивительно, что Аннелира появилась так скоро. Она воплотила в себе твои прекрасные черты лица и характера, прихватив от меня лишь малую толику упрямства и холодного ума. Я уверена, её руки не дрогнули, вручая тебе это письмо.

Я была живой. Я была живее всех живых рядом с тобой, Лайонелл, потому что мне всегда было ради кого улыбаться, вытачивать себя изнутри, выплывать из самых глубин собственных страхов. Я люблю тебя, Лайонелл. Очень сильно люблю. Без тебя мой мир не носил бы столько красок и оттенков, не было бы в нём столько света и тепла. И теперь, когда я знаю обрушивающуюся на меня участь, меня греет лишь одна мысль — моя любовь будет старше твоей на добрых тысячу лет и больше.
Даже боги не смогут похвастать подобным.

7

Жилище палача стоит отдельно от большого стана согласно велению князя. Ибо никто не должен тревожить покой проводника душ к всемогущей матери, покровительнице смертных.

Входя в шатер после утренней прогулки к реке, Зэйнар видит готовых к омовению плакальщиц. Женщины сидят у бадьи с водой, опустив головы.

— Да? — ведет он взглядом по разложенным для обряда предметам и ритуальным одеждам.

— Господин, Карательница ожидает встречи с тобой, — шепчет одна из рабынь. — Сегодня. Сразу после полудня.

— Вчера её душа без моей помощи отправилась к праматери, — отвечает Зэй, подходя ближе. — Главный страж князя при мне донес эту новость нашему повелителю, — ладонь мужчины скользит по темным волосам одной из женщин.

— На заре она появилась у входа в стан, господин, — сглатывая в страхе, говорит рабыня. — Её раны зажили, а взгляд был угрожающ. Посланник князя велел нам подготовить тебя.

— На все воля благодетеля, — Зэй скидывает жилет, верхнюю рубаху, штаны, и обнаженным замирает у бадьи.

Мужчина погружается в воду, чувствуя как она покрывает кожу влажными объятиями. Когда почти всё его тело скрывается под зеркальной гладью, он делает полный вдох и полностью уходит под неё. Поверх воды ложится горсть охры — старшая рабыня плавно ведет рукой. Темно-русые волосы Зэйнара, поднимаясь из воды, принимают в лучах солнца красные отсветы. Капли, стекающие по лицу мужчины, оставляют едва заметный след, особенно резкие его повороты ложатся на скулы и подбородок. И продолжают свой ход вниз, даже когда палач уже стоит на деревянном полу. Женщины обтирают тряпицами волосы и лицо Зэя, собирая влагу с его кожи.

Когда они спускаются к его груди, младшая рабыня заметно краснеет. Замечая это, на лице мужчины растягивается наглая ухмылка. Он вспоминает как девушка несколькими ночами ранее, позабыв о своём статусе, не была столь скромна. Зэй чувствует, как думы о той встрече разжигают внизу живота огонь, готовый выдать его, и глубоко, шумно вдыхает. Когда он освобождает свой разум, плакальщицы уже стоят на коленях, вытирая его ноги.

Чуть позже старшая подносит чашу с козьей кровью.

— Я соберу в себе убитые тобой, Карательница, души. Ныне они не будут терзаемы.

Мужчина принимает миску из рук. Делает глоток. Возвращает рабыне. Та ставит её у ног Зэйнара. Обе женщины опускают руки в кровь. Их светлая кожа тут же приобретает алый цвет. Первый отпечаток ложится над сердцем палача. Количество кровавых пятен скажет зрителям о числе убитых. Но убитых не счесть — рисунок заполнит всю площадь тела Зэя. Когда младшая завершает свою работу и оказывается снова у ног своего господина, тот берёт её за подбородок и мягко сжимает. Щёки крадут оттенок у козлиной крови. Недовольно вздыхает старшая плакальщица.

Зэйнар поднимается на настил, в руках его тяжёлый меч. Одежда грязна. Нижнюю часть лица закрывает кусок тряпицы. На видимой левой половине лица ярким пятном лежит отпечаток ладони. Пятно выделяет точеные скулы и линию бровей. Осматривая площадь, палач закидывает орудие себе на плечо плашмя. Щебетливые девицы пытаются привлечь возгласами внимание мужчины, пока их крики не заглушает рев толпы.

К лестнице стража подводит Карательницу. Голова покрыта мешковиной с прорезями для глаз. Руки, свободные от пут, висят плетьми по бокам. Грудь мягко поднимается при вдохе. Походка её проста и спокойна. Зэй скользит взглядом по изгибам тела женщины — даже возраст не смог скрыть былую красоту. «В молодости ты была прекрасной». Её образ бросает палача в мысли о том, что родись они оба с разницей в пару-тройку лет, он мог бы через неё стать толчком для новой жизни, а не отнимать имеющуюся.

На помост Карательница восходит с должной предводителю уверенностью, но последнюю тут же теряет, едва увидев палача. Зэй наблюдает как она падает, не выказывая удивления, сжимает в руках меч — слышно потрескивание перчаток из суровой кожи.По толпе проносятся крики и оскорбления, смех. Женщина не без труда поднимается и босыми пятками проходит по гладкому настилу, не отрывая взгляда от мужчины.

— Здравствуй, — не пытаясь перекричать собравшихся, говорит женщина. — Моя смерть станет достойным украшением твоего мастерства.

Затем опускается на колени.

Собравшиеся будто по команде замолкают.

— Твоими руками пролит не один кувшин крови, — приговор начинает разноситься по площади. — Отныне на клан Серых камней объявлена охота, — палач ходит позади Карательницы. — Твои последователи будут уничтожены. Тёмные покровители не помогут тебе увидеть следующего солнца. Во имя нашей праматери, я сопровожу отнятые тобой души в их вечное поклонение Великой богине. Её сад у озера станет их приютом. Луны будут озарять их смелый путь.

Приговор распространяется по площади. Эхом к центру начинает двигаться гул:

— Слово. Сло-во! Слово! — звук усиливается. Палач ощущает его силу кожей. — Сло-во!

Женщину рядом бьет дрожь. Она охватывает свои плечи. Зэйнар поднимает левую руку. Будто завороженный клубок змей толпа следит за его жестом, и смолкает в один миг, лишь только он схлопывает ладонь.

— Люди милостивы. Тебе подарено слово.

С настила слышится шепот, прерываемый немедленным негодованием людей. Затем громкое:

— Велика милость, которой я достойна. И я принимаю справедливость. Моя душа достанется земле. И вашим стопам.

Отвернув от палача лицо, стягивает мешковину и кладет голову на спил.

— Звёзд твоей душе, — едва слышно произносит Зэйнар.

— Руби, — сквозь слёзы умоляет женщина.

Палач заносит меч. Его рука не дрогнет.

Когда завершающийся день выплеснул на лагерь полную чашу сумерек, палач входит в жилище князя. Тот сидит у костра и ворошит мечом поленья. Гость находит на обеденном столе полупустой бочонок пива. Чашей набирает себе питьё.

— Твои рабыни уже сосватаны богатыми и сильными воинами с северо-востока, — тихо начинает седовласый мужчина. — Моими названными братьями.

— Я буду тосковать по ним, — отхлебнув пива, говорит Зэй.

— Ты едва не потерял благоразумие от младшей, — меч выходит из огня. — Мне пришлось предложить мешок золота, чтобы загладить твою... — взгляд ищет подсказок у пламени. — Несдержанность. Так что дай вольную обеим. Затем отправляйся домой. Твой испытательный срок завершен, Лайонелл. Ты официально принят в Бюро времени. Поздравляю.

Июнь 2017