Сказка - ложь

В некотором царстве, в некотором государстве, жила была Марфа-Краса. Марфа – девица хороша, хоть и жидкая коса.

Жила она уже порядком времени и по-разному, да всё о любви тосковала.

Как-то раз случилось ей особенно запечалиться. Уж и позабыто, в чем причина той глубокой грусти была, но как раз в это-то время, ни раньше ни позже, а именно когда девица особенно тосковала, залетел в их края Змей: зеленый, длинный, худой, чешуйчатый, да до выпивки людской охочий.

Вот со жгученькой-то всё и началось.

Ведь у Марфы дома как раз пол-литерки самогоночки тогда валялось. И Змей, не будь дурак, ее быстренько-то по запаху и вычислил. Приполз, блистая чешуей, тихонько в избу забрался, а потом ишь! Дыхнул на Марфу перегаром, да и обернулся добрым молодцем!

Та, конечно, сперва, змея-то завидев, немного поиспугалась. Но как молодца пред собой узрела - оклемалась, закокетничала, да и выдала (даже с большой охотой) жгучий, разжигающий змеиный пыл напиток.

Зеленоватый молодец обрадовался, разулыбался, показывая острые, давно не чищенные зубищи, присел за стол, да и вылакал вместе с Марфой всю бутыль из чарочки деревянной. Недолго думая, сбегали за второй, а там, вишь, запели-спелись.

А к утру так змей у Марфуши пригрелся, что и остался на совсем.

Долго ли коротко ли девица-немолодица немного свою жажду любви утолила раз, потом еще немного – и вышли на свет два маленьких да ладненьких змеенка. Глядишь, зажили уже вчетвером. И вроде всё ничего: милёхонько да худо-бедно.

Да недолго счастье-то было. На ту беду, в округе начался голод страшный: посевы гибли, семьи нищали, мужики в бандиты поголовно подавались, деревня, что ни день меньше становилась, да печальнее. Перевелась у Марфы жгучая, а след стали они со змеем друг на друга серчать: то змей Марфе на орехи выдаст, чтоб не журчала, то Марфа на змея с табуреткой налетит, чтоб шел еды добывать. Да все больше и больше разлад в доме ставал. Что ни день то склоки, сопли и слезы.

Опостылела Марфе чешуя змеиная блестящая, проснулась в ней жажда жизни иной, лучшей, оклемалась тоска по любви в жизни невиданной, малость притушенная . Стала Марфа думы думать, да кричать что ни день:

- Где злато твое, проходимец? Обдурил меня, честну женщину, обвел вокруг пальца, опорочил, змеенышей на шею, вон, понавесил и лежишь теперь, солому подминаешь! Где злато мне по долюшке причитающееся, я тебя спрашиваю?!

Змей обычно глаза прикрывал на тюфяке сенном, да отворачивался от Марфы к стене бревенчатой. А иной раз, как достанет баба бывало так и выдаст ей по первое число.

- Какое такое злато?! – вопрошает. – Мне почем знать, что за злато?! В жизни не видывал и ничего сходного не обещал!

Долго ли, коротко ли промутужились так они вместе, да со змеенышами еще, ан в один день пошла Марфа в поле работать - последние худенькие колосочки жать - да и встретила доброго (с виду) молодца.

Удалец тот был приезжий, но не издалека, а тут - из соседней волости. Лучшей жизни искать приехал, а нашел Марфу, на свою беду. Коренаст был, мал и усат, как таракан. Зато не блестел зеленой чешуей, чего Марфушке вполне достало. Взяла она молодца под локоток и привела его в дом родной.

- Вот, - говорит. – Будьте знакомы - Николаюшка. Будет с нами теперь жить. А тебе змей, пора и честь знать!

- Ты че, баба, вздурела?

Зеленый, обиженный до глубины души, полез было выколотить из дурехи блажь, да не тут-то было. Николаюшка-богатырь р-р-раз его кулачищем дородным и осел змей, жгученькой потравленный, на пол в уголке.

- Ох! – говорит и глазюками кружит токмо.

Так и зажили, впятером значится. Да только змея так легко не проймешь. Поднабрался он сил, поправился, поочухался и думу нехорошую замыслил. Да и придумал, малохольный!

И вот одним днем ненастным Марфа вышла в сени за капусткой квашенной, что к обеду хотела на стол выставить, как вдруг слышит стук-не стук, бой-не бой! Мать честная! Что творится-то!

Бросила Марфа крынку, да в избу на всех парах назад и полетела. Глядь, Николаюшка ее лежит повержен, по русым волосикам кровь течет из раны глубокой в головушке светлой. А змей стоит довольный, улыбается глупо, нелепо. Руки ей кровавые показывает, мечем богатырским потрясает. Неуверенно.

Марфа глаза округлила, кричит:

- Ииирод, пааамаагите!

Тут змеята с улицы в избу влетели, и отец их, чешуйчатый, ручищи-то кровавые за спину спрятал. Стоит, поганец, насвистывает да переминается на ножищах своих зеленоватых.

И чтоб тут быть могло, да богатырь-то не будь дурен – не окочурился! От первого потрясения отошел, встал и змея тишком, со спины – схватил, да заломал. Крутит он руки его поганые, а у самого кровушка так и сочится по лицу, да не бросает, одолевает.

Змеята, испуганные, в страхе великом на богатыря кидаются, а матушка их в стороны разбрасывает.

- Не мешайте, - велит, - папку своего вязать!

Наконец, одолели они вдвоем змея поганого, усмирили змеенышей перепуганных.

Набежало тут народу в избу, схватили чешуйчатого, да мигом увезли в пещеру холодную. Там и заковали в оковы исполинские, чтоб не убёг.

Ох уж и много всего молва потом баяла, каких только злодеяний змею-до-жгучей-охочему не приписали!

А Марфа только вздохнула, да новую жизнь с богатырем начала. Да вот снова не безоблачную. Ведь удальца-то она уж и так и эдак полечила, да по знахарям поводила, а все без толку. Калека стал, бедолага. Ну маленько оклемался и так уж ладно.

Ко всему змеята-то остались! И куда их-бишь теперь?! А они, постылые, об ноги трутся, да ластятся, негодные! И как?..

Ох Марфа и осерчала. Она их и веником, и метелкой!

- Отстаньте, окаянные, - вопит. – Ишь, ластить еще змеиное-то отродье!

Старший-то змеенок потерпел-потерпел, погрустил-потосковал, а потом и улетел ни с чем куда глаза глядят. Знать спрятался, забился в лесу темном непролазном, да так там и остался. Говаривали, толи заплутал, толи сам захотел, а зажил во мраке и сырости в лесах на болоте.

А младший – пугливый, не смог. Ну матушка смотрела-смотрела на него, а потом взяла, да крылья и оторвала, чтоб тоже того гляди не убег (чего токмо он ей понадобился вдруг?). Потом мукой старательно отпрыска вымазала, выпачкала. Глядь – вроде и нормальный, человеческий вышел!

И с той поры зажили они втроем. Худо бедно. Иной раз даже счастливо, почти. Змеенок, что будто человек, богатырь, что уже калека, и Марфа, что снова без любви. Потому как калеку-то любить – на то сердце нужно, да волю дюжую и разума хоть чуток. А тут – чего нема, того нема. 

Вот и весь сказ!