Однодневка
Однодневка
Утро четверга белым бело от снега. Ночью шел мелкими, как соль, крупицами. Шум машин невнятно летит с дальнего конца улицы, от перекрестка с проспектом. Что-то не так с правым глазом. Склеен. Просыпаюсь, тру пальцами. Вижу сосульку в амбразуре окна.
Похолодало. Это ощущается сквозь одеяло. Согретый мной воздух отличается от воздуха квартиры. Глухие звуки, скрип металла и гидравлики. Прибыл мусоровоз, он словно флагманский корабль муниципального флота.
Холодный линолеум обжигает босые ноги. Возле окна сквозняки. Я чувствую это и вижу, как слегка колышется занавеска. Тучный мужчина в бежевом пуховике разгребает лопатой снег. Шторы в окне напротив задернуты. Там живет девушка. Иногда она забывает отгородиться от мира, и я могу смотреть, как она раздевается или одевается. Но, честно говоря, чаще всего мне наплевать.
Сдержанно мочусь в унитаз. Веющий мочой парок касается ноздрей. И вправду похолодало. Хорошо это или плохо? Солнечно.
Открываю кран. Струя бежит в раковину. Дурацкие смесители. Миллиметр, и прохладная вода превращается в кипяток. Что с глазом? Гляжу в зеркало. Первое впечатление – будто я всю ночь рыдал. Глаз красный и воспаленный. Под ним обвис фиолетовый полумесяц. Гной в уголках и на ресницах. Комочки совсем как хлебные крошки, смоченные слюной. Я не дрался и не пил. Наверное, коньюктивит. Или бешенство. Как проявляется бешенство?.. Глаз в прожилках. Он намерен слезиться. Меня тянет моргать.
Умывшись, иду на кухню. Обои мятного цвета. Нет, блевотного. Как посмотреть. Включаю радио. Открываю банку с кофе. Запах вырывается наружу. Он словно встревоженное привидение.
Сегодня день святого Валентина.
Отвалил каши в тарелку и бросил в микроволновую печь. В железной кружке на плите нежится молоко, правее – кофейник.
- А еще есть «Приведение», - говорит диктор на радио. – Очень трогательная и чувственная лента с Патриком Суэйзи и пучком Оскаров.
Всего одним, подумал я. Вупи Голдберг за лучшую женскую роль второго плана. В эфире обсуждают лучшие фильмы о любви. Меня это ,в принципе, не смущает, но и не трогает.
- Весна на заречной улице…
- Неспящие в Сиэтле…
За весь фильм Том Хэнкс и Мэг Райан были в одном кадре не больше пары минут.
- … Дом у озера…
Жаль, когда неплохие по задумке сюжетные твисты фантастического характера берут и портят излишними соплями. В пример тому еще и «Меняющие реальность» с пополневшим Мэтом Дэймоном. А вот «Исходный код» - образцовый представитель категории, когда начальную идею все-таки не загубили.
- Москва слезам не верит…
Советское кино. Что тут скажешь? Ломти хлеба в хлебнице отвердели. Открываю плавленый сыр со вкусом салями.
- Унесенные ветром…
Пятидесятые. В те времена экранизации были очень странные. Взять «Жизнь взаймы» по Ремарку – с путаницей имен, изменением национальностей персонажей – зачем это? Я не читал «Унесенные ветром» и не смотрел.
- Красотка.
- С легким паром…
- Три метра над уровнем неба…
- … Рассекая волны, - сказал кто-то. В эфире на мгновение повисла тишина.
Извращения, эпатаж, ужас и безысходность. Фон Триер. О любви ли это? Когда жена еб@тся с другими перед парализованным мужем по его же просьбе? Кофе топорщится в кофейнике, скулит микроволновка. С аппетитом кусаю бутерброд.
- Обещать не значит жениться…
- Свадьба лучшего друга…
- Дневник памяти…
Смешиваю кофе с молоком. Ставлю тарелку с кашей на стол, нарезаю колбасу.
Фон Триер быстро тонет в потоке типовых западных представителей кинематографа.
Я разбит. Сижу в баре на одной из мелких улочек-паутинок проспекта. Тяну пиво из мутного бокала. Жую сдобную булочку. Ем сладкое — со мной такого давно не происходило.
Через какое-то время вошла и уселась напротив высокая женщина. Старше меня лет на восемь, а то и на все десять. Волосы выбелены и темны только у корней. Снимает пальто. Она в синем платье с пуговицами цвета морской волны. Платье говорит, будто она ждет кого-то. Женщина заказывает салат, жареную картошку, соус и апельсиновый сок. Еду приносят, и она ковыряет в тарелке вилкой. Она никого не ждет.
Я разбит. Соус льется мимо картошки на столешницу. Толкаю ей стопку салфеток. Улыбается. Говорит, какой красивый вечер. Я отвечаю — да. Кусает губы.
-Вы часто здесь бываете?
-Нет. Зашел случайно. Спокойное место.
-Это точно. Говорят, в таких местах удобно наблюдать за людьми.
-Да. Какие они, люди?
-Что?
-Ничего.
Волосы сбрызнуты лаком. Щеки пухлые, румяные. Нижняя губа оттянута. Зубы ровные. Пахнет не ею, а ее едой. Говорит, что одинока, живет недалеко отсюда. Когда наклоняется , платье топорщится, и видны верхушки грудей.
-Простите мое любопытство, но чем вы занимаетесь?
Нет желания говорить правду. Говорю первое, что приходит в голову.
-Возглавляю бухгалтерский отдел в одной частной фирме.
-Правда?
-Да.
-Вы не похожи на бухгалтера... Скорее на актера или писателя. Вы как-то странно смотрите.
Я смачиваю влагу. Наверное, глаз напоминает сливу.
-Простите за слезы. Вы не причем.
-Ха-ха, - неужели это шутка?
-Продуло.
-Бывает.
Допиваю пиво. Беру еще кружку. Она заказывает вермут с водкой. Говорит об отце, работавшем доктором в частной клинике. О том, что его вышибли за пьянство. О том, что она умеренная секретарша в юридической конторе. О том, что бывала в Париже целых три раза. Я говорю, что Париж — красивый город. Краснея, спрашивает, не хочу ли я зайти к ней. Посмотреть фотографии. Их целая куча. Я разбит.
Поднимаемся на лифте. Она звенит ключами. Словно это отмычки. Общий коридор чистый, свежая побелка. Прошли в тяжелую черную дверь ее квартиры. Бледная гостиная. Ваза с цветами на столе. Наверное, купила себе сама. Говорит, чтобы я садился. Может, я хочу выпить? Можно, она будет называть меня по имени?
Звенит бокалами на кухне. Я сдергиваю с полки книгу. Островский. «Гроза». Импотенция и истощение актуальности в литературной вселенной. Том напоминает обезличенный строительный блок.
Она приносит бокалы. Бутылка в шкафу. Коньяк — пахнет остро и возбуждающе.
-Вы много читаете? - спрашиваю я.
-Да. А ты?
-Не очень, - смена местоимения звучит отчаянно и натужно. Она старается не выдать это.
Коньяк греет горло. Острота остается на губах. Вываливает мне на колени ворох фотографий. Я пригвожден к месту. Обездвижен. Любуюсь видом с Эйфелевой башни, Лувром, Собором Парижской Богоматери, Пантеоном и Триумфальной аркой. Мы сидим так довольно долго, часов до одиннадцати. У соседей слышно телевизор. Может, идет «Рассекая волны». Наконец, последняя фотография тонет в стопке «просмотренные».
-Боюсь, мне пора.
-О нет, прошу вас, не уходите, - снова «вы».
-Ничего не поделаешь.
-Пожалуйста, останьтесь. Вы у меня первый гость за полгода. Едва ли не пришествие Христа.
-Видите ли, дело в том, что мне нужно выгулить пса.
-Хах. Неужели он не может потерпеть до утра?
-Я бы не хотел проверять...
Она толкает меня обратно на диван, всаживает язык между стиснутыми губами. Слышу, как грохочет ее сердце. Тычет мне в лицо поцелуями. Я ее не знаю. Мне плевать. Пышная, душная грудь. Сильные руки стягивают меня, как обручи. Я разбит. Выкручиваюсь из них, как Гудини из кандалов.
-… Прошу вас, не уходите. Вы не пожалеете, честное слово. Я раньше занималась гимнастикой, могу даже диплом показать. Я … как вам нравится? Не смейтесь! Я в отчаянии. И я так одинока. Я не хочу, чтобы вы уходили. Пожалуйста. Я дам вам тысячу. Нет, пять.
-Простите.
-Умоляю... Десять.
-Это глупо.
-Вам этого мало, вам хочется больше? Я дам еще. Вам будет приятно со мной. Я выброшусь из окна, если вы уйдете.
-Не надо.
-Я умру. Правда, умру.
-Кончай это цирк, - «ты» служит пощечиной. - На улице полно мужчин, ищущих женщин. Тем более сегодня.
-Но я хочу вас... тебя. Не эти волосатые сальные яйца. У тебя красивые руки. И ты молодой. И лицо милое. Даже глаз. Хочешь, я тебя раздену? Я сделаю все.
-Я должен идти.
-У меня есть деньги. Мне нужен мужчина. Я не могу больше выносить одиночество. Почти год прошел, с прошлой весны. В Париже. Умоляю тебя. Неужели не ясно, до чего может дойти женщина? Разве во мне что-нибудь не так? Вот смотри, я покажу... Я не уродина! У меня красивые груди. Я разденусь, и ты увидишь...
-Прекрати.
-Да-да-да, увидишь.
-Я все равно уйду, что бы ты ни сделала.
-Это заставит тебя передумать. Гляди. Вот. Смотри. Видишь?
-Да, прекрасная грудь.
-Дай сюда руку, так... они упругие. У меня не было детей. Чувствуешь, какие твердые?
-Чувствую. Очень красивые, твердые. Но это бесполезно.
-Неужели у тебя даже не встал? Совсем?
-Какая разница?
-Можно, я потрогаю?
-Не надо, там все в порядке.
-Тогда давай я бедра покажу. У меня очень хорошие бедра. Ни жира, ничего.
-Не нужно этого делать. Я и так вижу, что ты фигуристая и стройная.
-Ты не представляешь, какой несчастной я себя чувствую. Ну и плевать. Да, плевать …
-Не плачь. Прости.
-Зачем мне твои извинения?! Я хочу любить. Я умею любить. Ты голубой?
-Считай, что да.
-Зачем ты вообще пошел? Ты же отлично знал, зачем я тебя приглашаю.
-Не знал... знал. Не знаю, знал ли. Просто пошел. Почувствовал себя джентльменом. Получилось глупо.
-И не делай вид, будто деньги не важны! Никакой ты не бухгалтер. Я вижу. Ты так же жалок, как и я!
Падает в рыхлое кресло. Складка на животе переваливается через поясную резинку туго натянутых колготок. Лоскуты волос свисают на шею.
Плачет. Слезы текут по лицу. Я встаю. Из глаза сочится жидкость. Я моргаю и плачу вместе с ней. Переволновалось пиво в животе. Хочется рыгнуть. Я усилием воли сдерживаюсь. Она сидит — снова напротив, на этот раз полуголая. Слезы текут по соскам, срываются каплями вниз, словно по сталактитам в пещере. Ни жалости, ни страсти.
Разворачиваюсь и иду к двери. Окна квартиры выходят на улицу. Надеюсь, во дворе не будет слышно удара.
Дохожу до лифта. Смачно рыгаю. Все песни и фильмы о любви. Что спасет мой глаз? Нажимаю кнопку вызова, но, не дождавшись, иду обратно.
Она думает, что я забыл бумажник или ключи. Но я прикрываю дверь и прохожу на кухню, ставлю чайник на газовую плиту. Хватит на сегодня коньяка и разбитых надежд.
Возвращаюсь в комнату. Говорю:
-Почему бы тебе не поехать в Париж?
-Я была там уже три раза.
-Почему бы тебе не поехать и не остаться?