Часть 3. Лес в огне

Автор:
Веда Велимира Лесная
Часть 3. Лес в огне
Аннотация:
Продолжение книги "Баба Урса". Начало тут: http://litclubbs.ru/articles/2561-budni-potomstvennoi-vedmy.html
Вторая часть: http://litclubbs.ru/articles/2599-yubilei.html
Текст:

    Будильник звенит громко и безпощадно. Я страдальчески мычу, переносясь из-под невского моста в свою московскую обитель, даже во сне предполагая скорую жару. Когда же наконец столбик термометра опустится хотя бы на три-четыре градуса? Последний раз такая жара была лет тридцать назад – тогда по всей стране сами собой загорались прошлогодние травы, деревья; взрывались, рассыпая во все стороны снопы искр, трансформаторные будки, не выдерживающие такой высокой температуры. Над Москвой висел плотный смог из дыма от горящих болот.

    Ночные часы почти не помогают – балконная дверь распахнута настежь, и там спит муж, ничуть не смущаясь еженощными изменами со звёздами. Утром он как ни в чём не бывало появляется в комнате, с видом победителя шлёпает в ванную и с наслаждением плещется там, пока я возвращаюсь из своих снов в реальность. Хорошо хоть детей собирать не надо – они догуливают последние в своей жизни летние каникулы, наслаждаясь безмятежными деньками.

    В ожидании своей очереди в ванну я, на ходу протирая глаза, ползу в кухню – там уже вовсю командует моя мамуля, готовя нам завтрак. Я осматриваю кипящие сосиски, томящийся под крышкой омлет и открываю холодильник. Что там у нас есть? К сосискам томат, к омлету майонез… а надо? Почему-то вспомнилась баба Урса с её батареей всевозможных приправ – она при каждой трапезе выставляла на стол ведёрко с майонезом, но открыть его мы так и не удосужились. Когда на столе стоит такой симпатичный керамический горшочек с восхитительной домашней сметаной, до майонеза как-то очередь не доходит.

    - Мамуль, а у нас сметана есть?

    - Всё в холодильнике, - отвечает мама, наливая в кружки свежезаваренный чай с неповторимым ароматом. Такой я пила всего несколько раз в жизни – в далёком лесу и совсем недавно в петербургской гостинице. А, вот почему я вспомнила бабу Урсу. Мама заварила сбор, подаренный мне лесной ведьмой. Его состав я спросить не догадалась, но напиток действительно бодрящий и целебный.

    Стукнуть бы Ярослава по макушке. Ведь знает, что мне нужно с утра быть в редакции, но всё равно занимает ванную первым и выходить оттуда не торопится.

    Я смотрю на часы – сегодня снова придётся ограничиться лишь умыванием на скорую руку, ибо на полное омовение времени уже нет.

    Пока муж плещется, я проглатываю завтрак, умываюсь над кухонной раковиной. Яр догоняет меня у двери.

    - Уже ушла?

    - Ну да. Время не ждёт.

    Он чмокает меня, ерошит короткие волосы:

    - Иди, пацанка. На работе живёшь больше, чем дома.

    Я извиняюще улыбаюсь, машу ему рукой и закрываю за собой дверь.

    В редакции шумно и многолюдно – сегодня обязательная еженедельная летучка, отсутствие на которой не очень-то приветствуется.

    Я киваю Наде, заглядываю в кабинет Главного – дверь открыта, ибо при таком количестве народа в закрытом помещении духота появляется моментально. Но окно уже снято со шпингалета, чтобы сразу распахнуться в нужный момент, ибо дверь закроется при появлении Главного.

    Слева от двери тихо – там сидят техники – зубры издательского дела, погружённые в свои далёкие от производства мысли; и молодые парни, уткнувшиеся в телефоны. Им ни к чему общаться вслух – пальцы быстро набирают каждую появившуюся мысль, тут же отправляют по назначению, и все вместе ребята являют собой иллюстрацию фразы «Пусть весь мир подождёт!».

    В углу напротив собрались те, кому по долгу службы приходится общаться с людьми – отдел рекламы, отдел сбыта, отдел писем, пишущая братия, свободная от командировок. Тоха тоже здесь, вовсю амурничает с ванильной Юлей – молоденькой сотрудницей, недавно появившейся в коллективе. Пишет она исключительно о косметике, хотя сама ею пользуется очень умеренно. Но заметки приносит регулярно, с цифрами, ценами и адресами, где предмет обсуждения можно купить.

    Поодаль, особняком от всех, сидит молодой человек астенического вида, с кожей синеватого оттенка – дистрофик, что ли? Он ни с кем не общается, не тыкает в телефон. Тонкие длинные пальцы держат ручку и записную книжку в твёрдой обложке карманного формата, руки крест-накрест лежат на скрещённых же коленях, взгляд устремлён в противоположную стену. Представитель фирмы-партнёра или новый сотрудник?

    Появляется Главный, здоровается со всеми, проходит к своему столу. Дверь сразу закрывается, разговоры стихают.

    Главный обращает всеобщее внимание на астенического юношу:

    - Коллеги, познакомьтесь, это Андрей Новожилов, будет возглавлять представительство нашего журнала на Урале.

    Юноша встаёт, сдержанно кланяется под одобрительный гул. Из общего гомона выделяется голос:

    - Растём, Игорь Севостьянович?

    - Растём, - кивает Главный. – Спасибо нашей Юле с косметикой и Дане с бабой Урсой.

    Я замираю с открытым ртом, остальные ещё продолжают по инерции гудеть, но интонация гула понемногу сдвигается к удивлению.

    Любимое детище Главного, любовно пестуемое издание практически обо всём на свете набирает популярность за счёт заметок о косметике?! Вот это да…

    Моя заслуга вкупе с бабой Урсой в росте популярности журнала представляется мне ещё более сомнительной. Да, признаю, личность необычная, но я писала о ней целых два года назад – срок для периодического издания немалый. Свою же нынешнюю статью я ещё не сдала и даже никому не заикнулась о великой промашке Главного – отправить в один адрес двух сотрудников сразу.

    Летучка идёт своим чередом, разбираются общие вопросы, чьи-то ошибки, досадные казусы. Награждать сегодня некого, но многие украдкой поглядывают на Юлю – её заметки ничем не хуже, но и не лучше подобных статей в других изданиях. Я ловлю на себе несколько взглядов с тем же вопросом: ты-то при чём? Ну не знаю, извините великодушно, - я непроизвольно пожимаю плечами, и взгляды устремляются на Главного.

    Летучка подходит к концу, в кабинете остаются несколько человек. Я решаю подождать в приёмной, но Главный жестом усаживает меня обратно.

    - Андрей хочет издавать свой журнал в рамках нашего. Ты позволишь открыть его своей статьёй о бабе Урсе?

    Я с сомнением смотрю на синюшного долговязого подростка: откуда он взялся такой самоуверенный? Почему сразу я? А если статья не впишется в общую направленность новорождённого издания? А если оно вообще провалится? А если…

    Андрей по-своему истолковывает моё сомнение и спешит заверить:

    - Все необходимые ссылки на автора и первоисточник будут.

    О, так он о моей первой статье? Чем же она ему так приглянулась? Я перевожу взгляд на Главного. Тот кивает:

    - Соглашайся, дополнительный гонорар не повредит.

    - Ну ладно, - киваю я. Открываю рот, чтобы спросить о последней командировке, но вспоминаю о книге, лежащей в моём рюкзаке:

    - Кстати, Игорь Севостьянович, вам привет от неё, - достаю подписанный томик, подаю ему. Он благодарит, читает автограф. Урса написала его по всей титульной странице, так что название потерялось в крупном почерке ведьмы. Рядом – её фото, с чуть лукавой улыбкой на губах. Кажется, она вот-вот хулиганисто покажет язык мне и Главному, и всем, кто на неё взглянет. Фото слегка подправлено – грим явно нарисован на фото, а не на лице (руки бы оторвать тому, кто это делал), причёска обведена по контуру, обрезая выбивающиеся волоски и лишая образ воздушности. Интересно, Урса это видела? Напрочь испоганили фото и впечатление об авторе. Главный тоже хмурится, глядя на это варварство. Поворачивается к Антону:

    - Что ты привёз?

    Тот выкладывает на стол флэшку. Главный быстро просматривает содержимое, отмечает несколько кадров:

    - Эти в номер. Во, и Дана тут. Как тебе Урса-художница?

    - Не хуже, чем писательница. Удивительная личность, - абсолютно искренне отвечаю я, и меня тут же прерывает возглас:

    - Как писательница??!

    Мы все поворачиваемся к Антону. Сказать, что он ошарашен, - значит ничего не сказать. Он переводит взгляд с меня на в меру удивлённую Юлю, безстрастного Главного, отстранённого Андрея (похоже, вписываться в наш коллектив он не собирается. Тяжеловато придётся с ним работать), упавшим голосом повторяет:

    - Как – писательница?

    - Ну да, - мне безгранично жаль Антона, но мой язык успевает раньше, чем ответит Главный. – Художница Урсула Медведева и писательница Велга Земляникина – одно и то же лицо. Я сама об этом узнала уже после того, как ты смылся с выставки.

    Мне показалось, или Главный улыбнулся ну слишком уж грустно для постороннего ведьме человека? Когда баба Урса подписывала ему книгу, она спросила его имя и ничем не показала, что оно ей знакомо. Или я что-то упустила? А вот Главный уже второй раз пожелал напечатать статью о ведьме, известной в весьма специфичных кругах и к безмерной популярности явно не стремящейся. Причём направил по одному адресу сразу двух сотрудников. Неужели не знал, что Велга и Урсула – одно и тоже лицо?

    На Тоху жалко смотреть. Он сел, сгорбился, обхватив голову руками. А ведь он ещё не знает об импозантном блондине и Ёже на лимузине. Сказать? Я впервые вижу Антона таким несчастным, да и есть от чего. Разнюхивать и вытаскивать на всеобщее обозрение подобные маленькие тайны – его специализация. Каждая такая находка неизменно подкрепляется фотографиями, так что пустомелей парня не назовёшь. А тут такое фиаско.

    Но мне ещё самой предоставлять отчёт о собственной командировке, и я, поколебавшись, протягиваю свою флэшку.

    - Игорь Севостьянович, взгляните пожалуйста на отмеченные кадры. Вы знаете этих людей?

    Главный открывает мою флэш и меняется в лице. Едва заметно для постороннего взгляда, но я-то ждала именно этого. На долю секунды застывший взгляд, окаменевшие мышцы – он быстро просматривает материал, отмечает несколько кадров и возвращается к первоначальным. Смотрит на одного, на второго, вынимает флэшку и подаёт мне:

    - Готовь статью.

    Берёт со стола флэшку Антона, протягивает ему:

    - Антон! Возьми флэш и иди работать!

    Антон поднимает руку не глядя и тут же сбивает массивную настольную лампу со стола Главного. Я всегда подозревала, что эту лампу Главный держит на столе на случай самообороны – настолько неуместной она казалась в общем убранстве кабинета. Но сейчас лампа летит в сторону редакторского кресла, ударяется тяжёлым стеклянным абажуром в плечо Главного и с грохотом валится на пол. Осколки толстого и тонкого стекла разлетаются во все стороны ( интересно, сколько раз уже падала эта лампа? Ибо разбить такой толстый абажур о деревянный пол одним нечаянным толчком мне кажется сомнительным).

    В кабинете происходит суматоха: Юля хватается руками за щёки, вскакивает со стула и оказывается у меня на пути. Я отталкиваю её и подскакиваю к Главному. Антон с другой стороны стола бросается подбирать следы своего деяния, Андрей просто вскакивает и, оценив масштабы происшествия, остаётся на месте.

    Дверь открывается – в неё заглядывает Надя:

    - Что случилось?

    Я мельком взглядываю на неё:

    - Нужен совок и веник! – и тут мой взгляд падает на монитор, стоящий на столе Главного.

    Сколько раз мне приходилось видеть в кино замедленные действия персонажей: звуки превращаются в тяжёлый гул или невнятный шорох либо исчезают совсем, пешеход безконечно долго переносит ногу с одного места на другое, рука наносит удар так медленно, что можно сбегать в магазин, купить парочку шоколадок, слопать их, запивая лимонадом, вернуться на прежнее место – и никто даже не заметит, что ты куда-то отлучался.

    Сейчас я оказалась тем самым бегуном за шоколадкой. Все звуки разом исчезли, люди превратились в детали пейзажа; в живой действительности остались лишь я и экран на столе Главного. Сколько лет я работаю под началом этого человека? Сколько лет ему самому? У меня никогда не было повода, да и надобности прикасаться к его компьютеру. Но то, что я сейчас увидела на экране, поразило меня до состояния ступора.

    Нет, с первого взгляда вроде бы обычная фотография. Высокое синее небо с белыми облаками. Земля с выгоревшей травой. Кусочек кроны дерева с незнакомой листвой и причудливо изогнутыми плодами.

    В центре кадра – солдат в строгой серо-зелёно-песочной форме необычного покроя с автоматом в руках… или не с автоматом? Я не такой уж великий знаток оружия, но всемирно известный автомат Калашникова узнать могу. Здесь же явно что-то другое. Поза динамичная, настороженная – солдат резко повернулся на пятке, так что длинная чёрная коса, взлетевшая из-за спины, оказалась слегка размытой и приобрела сходство с жалом скорпиона. Жёлтые кошачьи глаза, строго и зорко глядящие на фотографа, лишь усилили ассоциацию. Баба Урса. Не юная, но заметно моложе, чем сейчас.

    Стало быть, в лес к бабе Урсе я попала не случайно. И на презентацию Велги Земляникиной тоже. Почему же Главный отправил по одному адресу сразу двоих сотрудников? Неужели не знал, что герой дня на презентации и на выставке – один и тот же человек? Или наоборот – потому и направил, что знал?

    «На вот, почитаешь. По пути на работу купил»…

    «По пути на работу купил»…

    «По пути купил»…

    Нет, не случайно купил…

    Мысль, неожиданно всплывшая в ответ на воспоминание, моментально обрела уверенность. Я поворачиваю голову к Главному и тут же закрываю рот, физически ощущая ускорение времени вокруг меня. Главный сидит в прежней позе и с прежним выражением лица. «Да оно когда-нибудь менялось ли?..»

    Дверь открывается, в кабинет входит уборщица тётя Нюта с веником и совком, отстраняет Антоху, деловито собирает мелкие осколки. Надя заглядывает через порог, снедаемая любопытством, но в приёмной появляются посетители, и она с явным сожалением закрывает дверь кабинета.

    Антон уходит вслед за тётей Нютой, неся в обеих руках остатки лампы. Андрей снова усаживается, что-то черкая в своём блокноте. Что в нём не так, кроме цвета кожи? Юля присаживается рядом, заводит с ним разговор, который Андрей поддерживает довольно активно. Главный замечает мой взгляд – безумный, надо полагать, - и отправляет меня восвояси:

    - Иди работай. Сегодня сдашь?

    Я киваю. Больше мне в кабинете делать нечего, но уходить совсем не хочется. В воздухе явно пахнет тайной, давно витающей вокруг меня, но не поддающейся моему пониманию. Главный влюблён в Урсу? Ну и что? Она не призналась мне, что знакома с ним? А кто я ей, чтобы она сообщала мне такие подробности?

    Я вздыхаю и ухожу готовить статью. Материала много, впечатлений ещё больше, я пишу всё, что приходит в голову, боясь упустить какую-нибудь важную подробность. В отснятом материале мелькает Антон, снимающий Урсу на фоне её медведицы с голубым зайцем на руках. Мадонна. Право слово, мадонна. Я ловлю себя на мысли, что вижу в медведице Урсу, принимая это как само собой разумеющееся. Что же за тайна окутывает эту, без сомнения, необычную старушку? Увиденная сегодня фотография на столе Главного явно ни при чём. Ореол таинственности вокруг ведьмы я чуяла изначально, но раньше объясняла его себе необычной репутацией лесовушки. Вновь открытая информация лишь добавила очков необычности и таинственности, породила новые вопросы и не дала ни одного ответа.

    Отчаявшись что-либо понять здесь и сейчас, я вздыхаю и начинаю компоновать статью. Материал никак не желает втискиваться в отведённый объём. Звонит телефон, и я с облегчением решаю пойти пообедать.

    В ухо врывается голос дочери:

    - Мамуль, что ты скажешь, если я уеду в другой город?

    - Зачем??

    Все тайны моментально улетают из головы. Зачем моему ребёнку уезжать из города?!

    Дочь тараторит быстро и без пауз, торопясь объяснить раньше, чем я похороню её новость:

    - Понимаешь, наш класс участвовал в городском конкурсе «Будущее – это мы!» Я заняла четвёртое место, и мне ещё весной сделали предложение, от которого просто нельзя отказываться. Сегодня пришло приглашение поработать с ведущими специалистами в Тихом океане. Мамочка, я сама себе не прощу, если откажусь!

    Ой батюшки. А я-то всегда думала, что это её увлечение морскими ежами и португальскими корабликами временное и проходящее. Что же теперь делать? Вдруг появилось щемящее чувство осиротевшей и опустошённой души. Конечно, рано или поздно дочь покидает родительский дом, переезжая в семью мужа. Но не настолько же рано! И совсем не замуж…

    Я хватаюсь за единственный возможный аргумент:

    - Но тебе же ещё нет восемнадцати лет?! И в океан?!

    - Если вы с папой дадите своё согласие, то всё будет в порядке! Мне осталось-то всего полгода! Всё это время я буду жить на берегу и одна никуда-никуда!

    Трубка в моей руке накаляется нестерпимым жаром. Ну почему родителям всегда кажется, что их дети вечно будут малышами? Почему я не возразила против появления в доме первого аквариума – маленького, всего на пять литров, с одной-единственной золотой рыбкой и двумя чахлыми кустиками водорослей? Стеклянный шар на изогнутых ножках прочно поселился на подоконнике в детской комнате, и трёхлетний ребёнок надолго превратился в статую мыслителя, наблюдающего за жизнью в аквариуме и прерывающего это занятие весьма неохотно и лишь под напором непреодолимых обстоятельств в виде жестоких взрослых, регулярно и безапелляционно возвращающих чадо в лоно семьи. А однажды, вернувшись домой, я обнаружила рядом со стеклянным шаром параллелепипед с парочкой разнополых гуппи, спрятавшимся в углу сомиком и крохотной улиткой на стенке водоёма. Расспросы прояснили следующее: гуляя с братом и бабушкой, малышка нашла в песочнице камешек, понравившийся ей настолько, что на ночь она положила его под подушку, не желая расставаться с находкой. Папа, осмотрев его, пожал плечами:

    - Обыкновенный гранит. Применяется в строительстве, - и отдал камешек доче.

    Спать на твёрдой остроугольной находке оказалось неудобно, с собой носить рискованно – а вдруг потеряется? Поразмыслив, кроха подарила его золотой рыбке, но через два дня камешек вновь оказался под подушкой. Слишком уж неуместно выглядела остроугольная фигура в прозрачном сверкающем шаре с изящной обитательницей. И крохотная рыбозаводчица решительно заявила домашним:

    - Мне нужен ещё аквариум и новые рыбки!

    В новом аквариуме кусочек гранита занял почётное место у ближайшей стенки, прижав собой корешки стремящейся кверху травки.

    И вот моя уже совсем взрослая дочь, не удовлетворяясь десятком аквариумов в своей комнате, собралась к предмету своего обожания на постоянное жительство…

    Я тру пульсирующие виски и безнадёжно спрашиваю:

    - До вечера время терпит?

    - Мамуль, - в голосе слышатся одновременно нетерпение и разочарование. – Очень желательно сообщить ответ сегодня, иначе вместо меня могут взять кого-то другого!

    Я сдаюсь.

    - Ладно. Всё равно через полгода уедешь и без нашего разрешения.

    - И-и-и! –восторженно визжит трубка. – Мамулечка, я тебя люблю!

    Раздаются короткие гудки, я в изнеможении прислоняюсь к стене.

    - Дана, вам плохо?

    Поднимаю голову и натыкаюсь на внимательный взгляд уральского гостя.

    - Я… нет… дочь в океан уезжает…

    - В океан? Уезжает? В него обычно уплывают, - собеседник поднимает бровь, но в голосе нет и тени улыбки. Я машинально дополняю:

    - А ещё уходят. Кто-то надолго, а кто-то и на всю жизнь.

    Андрей внимательно смотрит на меня, потом неожиданно предлагает:

    - Вы ещё не обедали? Может, составите мне компанию? А то я что-то ничего не понял.

    Я вспоминаю, что и сама шла обедать, но звонок дочери ошеломил и заставил напрочь забыть обо всём. Как же не вовремя она со своим отъездом... Но пообедать всё же надо. Я обречённо киваю Андрею и отлепляюсь от стены. По дороге в кафе сумбурно объясняю спутнику суть проблемы. Он слушает молча и уже сидя за столиком спрашивает, как мне показалось, для поддержания разговора:

    - И что с вашей дочерью не так?

    - Да не должна девушка по миру мотаться, - вздыхаю я. - Её дело детей растить, дом держать, а она… Всё на своих моллюсков променяла.

    - Ну насчёт променяла говорить рановато, - отзывается Андрей. - А по миру мотаться… Вы вроде тоже больше в разъездах, чем дома?

    -Потому и не хочу такого для своей дочери. Не женское дело всю жизнь вдали от дома быть.

    Андрей ставит нож лезвием на тарелку и внимательно смотрит на меня. Потом задаёт вопрос, от которого я теряюсь:

    - А пока вы в отъезде, кто ваших детей растит?

    - Как кто? Я… муж… мама… - и умолкаю, сражённая очевидной абсурдностью ситуации.

    Собеседник тоже уделяет внимание горячему чаю, вроде бы начисто забыв о разговоре. Говорить уже нечего – всё и так ясно. Промотавшись половину своей жизни по необъятным просторам родной страны, я видела своих детей два, много три дня в неделю. Получается, я их практически не растила, не видела, как они растут, а стало быть, я плохая мать и решать судьбу своих детей не имею права. А то, что дочь обратилась ко мне за разрешением улететь на другую сторону земного шара – чистая формальность, не более.

    Андрей допил свой чай и сидит, вроде бы безмятежно наблюдая за парочкой, укрывшейся в уголке за большущей монстерой в широком деревянном ящике. Бедное растение, ему же тут темно и тесно, неужели никто этого до сих пор не понял?

    Спохватившись, я поднимаюсь из-за стола, и Андрей тут же поднимается следом. Кафе расположено на углу довольно оживлённого перекрёстка, и я без оглядки шагаю с узкого тротуара на дорогу. Мой спутник мягко придерживает меня за локоть, извиняюще говорит:

    - Нам красный.

    Вот озадачил. Чуть под машину не попала.

    В редакции я включаю компьютер и тупо смотрю в монитор.

    Работа никак не хочет возвращаться в голову, но сдать статью надо сегодня. Наконец я решительно беру мышь и начинаю безжалостно удалять снимок за снимком. Вот и решение проблемы. Кадры с выставки в моей статье хоть не совсем неуместны, но всё же и не совсем в тему. Я оставляю допустимый пяток снимков: покупатели у столов с тиражом книги, Урса на фоне «Автопортрета с братом», рядом с напыщенным оратором из Литобъединения, с книгой в руках, в обнимку с Ёжей. Фото блондина я, поразмыслив, решаю убрать. Что-то настолько глубоко личное промелькнуло между ним и моей героиней, и личное совсем непростое, что выставлять их отношения напоказ было бы верхом безтактности.

    Перечитываю готовую статью, ещё раз пересматриваю оставленные снимки и несу материал Главному. Он просматривает наискосок, на фотографиях чуть задерживается и размашисто пишет на уголке: «В номер!» Потом откладывает листы в сторону и смотрит на меня.

    - Далеко ехать? – догадываюсь я.

    - На Кавказ, - и, видя моё безпокойство, добавляет: - Андрей тоже поедет. Можете с ним скооперироваться.

    Опять Андрей. Зачем мне с ним объединяться? У него наверняка своя задача и уж точно свои интересы. Открывая свой журнал, вряд ли он будет исполнять указания Главного. Да и Главный не имеет обыкновения отправлять с одним и тем же заданием несколько человек. Это правило не сработало лишь однажды – когда задания моё и Антона сошлись на одном человеке. Неужели они действительно не знали, что Урса и Велга – одно и то же лицо? Такой прокол – серьёзный удар по репутации Антона как специалиста в раскрытии всевозможных личных интриг наших героев, а Главный должен был заранее знать, что два события происходят одновременно в одном и том же месте – а стало быть, там хватило бы и одного репортёра. Я вспоминаю заставку в компьютере Главного. Нет, он точно знал, куда направляет сразу двух своих сотрудников. При раскрытии интриги он ничуть не удивился двуликости лесной ведьмы. Гораздо больше его напрягло мелькнувшее на снимках лицо неизвестного мне блондина.

    Что-то закипает в моей голове, расширяясь во все стороны, но пока не спеша оформиться в чёткие мысли. Думай, Дана, думай. Складывай воедино то, что промелькнуло мимо мужских глаз.

    Итак. Фото Урсы на экране компьютера Главного – скорее всего с тех времён, когда он с ней общался. Сколько же лет прошло с той поры? Два десятка, не меньше. Больше, чем живут на свете мои дети. Главный хорошо знает блондина и не слишком рад его появлению рядом с Урсой. Точнее, совсем не рад. На обнимашки моей героини с Ёжей отреагировал куда спокойнее, даже вид просветлённого счастливого лица Урсы, глядящей на подаренный Ёжей роскошный букет, не выказал столько эмоций, сколько безмолвный поединок взглядов Урсы и блондина, попавший в мой объектив. Уж не любовный ли треугольник раскрылся нечаянно перед моими глазами? Сколько лет этой истории? Сколько лет я знаю Главного? Как раз почти те же два десятка. Сколько лет ему самому? Явно меньше, чем Урсе. А блондин и вовсе рядом с ними мальчик. Любовный треугольник?!

    Поглощённая своими мыслями, я рассеянно киваю Главному и выхожу из кабинета. Вполуха слушаю Надю, возвращаясь в действительность лишь на времени отъезда.

    - Как завтра? Я же дома совсем не побыла… Я завтра не могу… У меня дочь насовсем уезжает…

    Надя смотрит на меня, мягко произносит:

    - Дан… ты же журналистка. Новости хороши, когда они вовремя. А с дочерью сегодня успеешь поговорить.

    Я не спорю. Надя никогда не выезжала из города по служебной необходимости, у неё ещё нет детей, и она пока не может понять моих чувств. Я молча киваю, забираю документы и иду в бухгалтерию.

    Дома в прихожей меня встречает огромный чемодан на колёсиках, напоминая, что всё происходящее – реально и неотвратимо. Дочь выносится из кухни, вся перемазанная мукой и с сияющими глазами.

    - Мамулечка пришла! – Она с разгона вешается мне на шею, стараясь не испачкать мукой и оставляя её на моей одежде, лице, волосах, и я обнимаю её в ответ, мою несовершеннолетнюю крохотулю, при моём абсолютно среднем росте встающую на цыпочки, чтобы достать губами мои щёки. Вот и всё, мои дети выросли, я им больше не нужна. Конечно, они будут и впредь меня любить, но издалека, отдавая всё своё время и силы своей собственной юной жизни и своим заботам.

    Аня тянет меня в кухню – там вовсю кипит работа прямо-таки в промышленных масштабах: муж катает тесто, мама лепит пирожки, сын деловито ворочает лопаткой и вилкой в двух сковородках. Рядом на втором столе стоят кастрюли с пирожками – жареными и печёными. Я перевожу взгляд на духовку – за стеклом маячит заполненный противень и комментирую:

    - Вот это аппетиты…

    - Так чтобы всем хватило, - радостно отзывается дочь, открывая холодильник. – С мясом уже готовы, сейчас делаем с творогом, а ещё будут с картошкой, капустой и яблоками. Мой руки, я сейчас тебе чай сделаю и суп разогрею. Подвинься, - она безцеремонно толкает брата, ставит на дальнюю конфорку маленькую кастрюльку. Юрик шпыняет её локтем в ответ:

    - Не толкайся, раскомандовалась тут. Обожгу, смотри.

    Я впервые вижу свою дочь такой оживлённой и счастливой. Неужели ей дома жилось так плохо, что она счастлива уехать за тридевять земель?!

    Дочь хлопочет с ужином для меня, сервирует в гостиной маленький столик, на котором все годы её детства я писала свои статьи и переводила чужие. Удивлённо и благодарно обнимаю свою крохотулю, но аппетита это не добавляет. Хозяюшка уносится в кухню, вынимает из духовки готовые пирожки, загружает очередную порцию и возвращается ко мне.

    - Мамуль, а ты чего не ешь?

    Она усаживается рядом, прижимается ко мне – совсем как в детстве. Когда мы в последний раз вот так сидели? Лет пять тому, не меньше. Я обнимаю её, отвечаю стандартное:

    - Что-то не хочется…

    - Ты расстроена моим отъездом? Я буду часто-часто звонить, честное слово!

    Я улыбаюсь, глажу её по волосам – таким же коротким и непослушным, как у меня. Что поделаешь, мой ребёнок вырос, и я не имею права держать его подле себя. Но вопрос Андрея раскалённым гвоздём засел в мозгу и не даёт покоя. «А пока вы в отъезде, кто растит ваших детей?» Моих детей… кто растит… Я непроизвольно прижимаю к себе дочь. Это мой ребёнок. Мой. Несмотря на все обстоятельства.

    Ну да, печь пирожки мне приходилось нечасто, но ведь приходилось же. И дети принимали в этом самое деятельное участие. Чего как раз не скажешь о любимом муже. Он присутствовал чаще номинально, подпирая собой дверной косяк или в лучшем случае высказывая своё мнение об используемых начинках. А тут поди ж ты – орудует скалкой, как будто всю жизнь этим занимался. Ну да, обычно это делаю я. А в этот раз меня заменили свободной парой рук. Молодец доча, сумела вытащить папочку из компьютера.

    Дочь опять убегает в кухню, возвращается с двумя пирожками на тарелке – печёным и жареным:

    - Мамуль, попробуй, скажи, какой лучше?

    Вот хитруля, таки заставит меня поесть. Я откусываю один пирожок, другой. Тесто взято из одной порции, и особой разницы в качестве я не вижу. Мне хороши оба. Дочь пододвигает остывший чай, я машинально беру кружку запить пирожок. Неповторимый букет моментально достигает мозга и заставляет очнуться. Они сговорились, что ли? Даже дома напоминают о лесной ведьме и предстоящей командировке. Я вздыхаю и говорю дочери:

    - Я завтра тоже уезжаю. Рано утром. На Кавказ.

    - Ты у меня молодец. Я тебе так завидую, - Аня прижимается ко мне, утыкается носом в плечо.

    - Ты? Мне? В чём же?

    - Ты так интересно живёшь. Столько путешествий, столько знакомств, и дома успеваешь, хоть книги пиши.

    Вот это новость. А я-то думала, что моя работа дома никому не интересна. Ну написала что-то, бегая между очередным супом и квадратом гипотенузы, делённым на скорость реакции окисления железа времён расцвета империи Александра Македонского и умноженным на фотосинтез двудольных растений. Уехала, приехала, снова уехала. А на деле выходит, что мной ещё и гордились…

    Аня снова убегает в кухню, а я, подумав, принимаюсь уничтожать уже остывший суп.

    Кавказ встречает меня такой жарой, которая Москве и не снилась. Это в Москве-то жарко?! Я смотрю под ноги и с благодарностью вспоминаю чиновников, надумавших по мере износа асфальтовых покрытий заменять их каменными и плиточными мостовыми. Они так раскалены, что закипит вода в чайнике, просто выставленном на дорогу, но хотя бы не плавятся, как асфальт, в котором ноги вязнут почти намертво, грозя необратимым ожогом, а лёгкие забиваются едкими испарениями летучих углеводородов.

    В углу, образованном двумя стенами станционного здания, маячит большой полосатый зонт. Практически все пассажиры прибывшего поезда устремляются туда. Просто удивительно, как при таком напоре островок под зонтиком остаётся цел. Подойдя поближе, я нахожу ответ: перед столиком, обозначающим торговый прилавок, снуют два крепких парня, загоняя всех подходящих в одну очередь и подавляя малейшие признаки нарушения порядка. За прилавком раскрасневшаяся от жары продавщица быстро подаёт требуемые напитки, отпускает покупателей. За её спиной вторая девушка сноровисто вскрывает упаковки с бутылками, убирает пустые и время от времени окликает третьего парня:

    - Мамед, «Лайкани» закончился! «Терская» нужна! «Липецкой» с Петром принеси! Просто воды надо!

    Мамед ныряет в здание вокзала, возвращаясь оттуда с новыми упаковками требуемых напитков. Люди берут по несколько больших бутылок в одни руки, с благодарностью отмечая их температуру – не ледяную, но всё же заметно ниже температуры тела.

    Я обречённо смотрю на извивающуюся агонизирующей змеёй очередь. Сколько нужно времени, чтобы обслужить несколько сотен покупателей? Скорее сам растаешь подобно асфальту.

    Откуда-то сбоку появляется Андрей. Быстро оценив ситуацию, поворачивается уходить и замечает меня.

    - Дана? Здравствуйте! Тут в ста метрах от вокзала есть магазинчик, в нём цены вполовину меньше. Идём?

    Я послушно двигаюсь за ним. Когда он успел всё тут разведать?

    Рядом с вокзалом в подвальчике действительно обнаруживается небольшой магазинчик, весь дальний зал которого занимает довольно широкий ассортимент самых разных напитков. Цены ну не вполовину, но заметно ниже, чем на перроне. Вода, как водится, в самом конце, идти к ней нужно через довольно узкий и оттого неуютный проход между двумя рядами стеллажей с напитками совсем другого пошиба. Неужели в такую жару кому-то ещё и горячительное нужно?

    Продавцы как раз вывезли в зал новую партию воды и аккуратно выставляют бутылки по сортам и размерам. Андрей берёт с полки две баклажки «Шишкина леса», суёт мне в руки, сам цепляет с тележки две упаковки по шесть таких же баклажек. По пути к кассе закидывает в корзинку что-то из продуктов. Я, поразмыслив, следую его примеру.

    Остановка общественного транспорта прямо рядом с магазином, но Андрей критически оглядывает наш груз и поднимает руку. Тут ещё такси ездят? Машина материализуется раньше, чем я успеваю закончить мысль.

    В гостинице Андрей помогает мне занести в мой номер мои покупки, упаковку воды. Вторую забирает в свой номер. Договариваемся встретиться в фойе через полчаса.

    Я волоку продукты в кухню – ура, холодильник работает! Запихиваю всё внутрь, оставляю на столе батон и молоко. Пью прямо из пакета, ещё нужно рюкзак перебрать, а время идёт.

    Когда я выхожу в фойе, Андрей беседует с дежурной – строгой седой тётенькой в очках, - внимательно слушая и кивая головой. Едва мой ключ с лёгким стуком касается стола, коллега прощается с собеседницей и устремляется к выходу, жестом приглашая меня следовать за ним. На улице нас ожидает странного вида кабриолет – с крышей, но без окон. Стены обозначены небольшими столбиками, поддерживающими крышу, с витиеватой резьбой по всей высоте. Достоинства этого решения выявляются сразу, как только мы трогаемся с места. Горячий поначалу воздух обтекает лобовое стекло, врывается с боков под крышу и тут же уносится дальше, понемногу снижая свою температуру, и мои лёгкие слегка расправляются, позволяя наконец вздохнуть посвободней.

    Кабриолет бодро катит по нешироким улочкам с уклона на подъём и наоборот, по московским меркам очень быстро вынося нас на окраину города, где, кажется, собрались жители со всей округи. Мы подкатываем к небольшой группе, томящейся около застывшей техники – бульдозеров, экскаваторов. Кроме людей в тёмных майках, безучастно коротающих время в тени своих машин, там изнывают несколько человек в белых рубашках и галстуках. Местная законодательная власть. Кому из них на этот раз пришло в голову захватить в личную собственность очередной уголок общей природы? Не тому ли холёному, с брезгливо поджатыми губами, толстячку, вытирающему обильный пот с рано обозначившейся лысины? Или вон тому, молодому, прямому, словно жердь проглотил, высокомерно поглядывающему не только на работяг в тёмных майках, но и на своих собратьев из элит-класса?

    Среди белых рубашек маячит тёмно-синее платье, с претензией на строгость, но из-за коротких рукавов выглядящее легкомысленным халатиком. Женщина снимает белую широкополую шляпу, обмахиваясь ею, как веером, и на висках распушаются выбившиеся из узла рыжие завитки. Моё сердце падает, но тут женщина поворачивается ко мне, и я, с облегчением переводя дыхание, произношу:

    - Здравствуйте! Корреспондент журнала «Вечный странник» Дана Углицкая. Вы могли бы ответить на несколько моих вопросов?

    Дама бросает на меня раздражённый взгляд, но тут же берёт себя в руки и принимает официальный вид:

    - Здравствуйте. Что вы хотите узнать?

    - Скажите пожалуйста, что тут происходит?

    Конечно, в общем виде мне известен ответ, но я обязана опросить и зафиксировать точки зрения разных сторон, по возможности точно и объективно. Дама отвечает коротко и нехотя, но старается сохранить нейтральный тон:

    - Стройка саботируется. Городу необходим свой завод по производству прохладительных напитков. А жители протестуют. Как будто не для них стараемся.

    - Почему же они протестуют? В такую жару против прохладительных напитков?

    Мы обе вытираем мокрые лица и шеи, и дама нервно оглядывается на своих спутников. То, что она в этой компании далеко не первое лицо, было понятно изначально, но после этого жеста не становится её жалко и грустно одновременно. Я вспоминаю слова бабы Урсы, выданные ею при очередном разговоре о здоровом питании:

    - Все войны в мире за власть. Власть у того, у кого земля. Потому что вся еда, вода и прочие блага только от земли.

    Перед глазами встаёт баба Урса – тонкая, прямая, с острым взглядом кошачьих глаз и пламенеющей шевелюрой, удивительно похожей на кудри моей собеседницы – но это их единственное сходство. Моё недавнее открытие кусочка прошлой жизни лесной ведьмы лишь усиливает диссонанс восприятия мной чиновницы из душного южного города. Кто назвал это место Кавказом? До самого горизонта во все стороны почти безлесное плоскогорье – гибрид казахстанской целины и таврических степей. Кое-где даже ковыль по ветру стелется. И лишь на месте, где сейчас ломаются копья о новостройку, шумят – ну, не вековые – но огромные деревья с обширными кронами, в любой из которых свободно разместится вся пернатая братия нашего московского двора.

    Со стороны города нарастает треск мотоцикла. Он приближается к нам и мчится дальше, неся на себе полуголого всадника в сверкающем шлеме. Я провожаю его взглядом. Что за модель? Даже в двух шагах звук мотора не бил по ушам, находясь на вполне приемлемом уровне. Дама тоже глядит вслед мотоциклисту и говорит с неприязнью:

    - Один из тех, кто своими действиями спровоцировал все эти безпорядки.

    - Какие это действия? – к собеседнице подлетает микрофон. Ей это явно не нравится, и она сухо повторяет фразы из милицейского протокола:

    - Находясь в состоянии алкогольного опьянения, нарушал общественный порядок на территории лесопарковой зоны, выкрикивал лозунги, порочащие государственную власть и призывы бойкотировать решения власти и строительство завода.

    - Вот как? – хмыкаю я. – За это вроде уголовная и административная ответственность предполагается? Почему же он тогда катается на свободе?

    - Потому что он и его приспешники взбаламутили полгорода! И они окружили лес живой цепью! – срывается дама, и владельцы белых рубашек оглядываются на нас, но в разговор не вступают. Я сама обращаюсь к хозяину в сотый раз протёртой лысины:

    - Скажите пожалуйста, как такое могло произойти? Ведь это русские люди, их всё же нелегко поднять на массовые демонстрации просто так? Или там нет русских, а бузят кавказцы?

    Мужчина краснеет, потеет, растягивает воротник и лишь потом отвечает:

    - Да, лица кавказских национальностей там есть. Возят повстанцам воду, продукты, прочие предметы первой необходимости…

    - Повстанцам?

    Вот так. Одним словом поставил конфликт населения с местной властью рядом с движениями Степана Разина, Емельяна Пугачёва и иже с ними.

    Лысина снова потеет, покрывается давно потерявшим свежесть носовым платком. Сколько же лишнего носит в себе этот ещё не старый, бывший даже когда-то симпатичным, но так бездумно запустивший себя мужчина? Я помимо своей воли отступаю чуть назад и в сторону. Ветра практически нет, потому моя уловка особого эффекта не даёт.

    На лице собеседника отражается мучительная работа в поиске подходящего определения, но игра словами явно не его конёк. Он безнадёжно пожимает плечами и поворачивается лицом к лесу. Оттуда слышится звук гитары, но людей не видно. Впереди, словно авангард сказочного войска,, сплошной линией стоят высокие кусты, образующие живую изгородь. Присмотревшись, я замечаю под ними силуэты собравшихся небольшими группами защитников.

    Из-за кустов появляется мотоциклист с рюкзаком на плече и шлемом в свободной руке. Наклоняется к сидящим на земле защитникам, и белокурые волосы, собранные на затылке, закрывают лицо. Кавказец?! За ним появляется второй с рюкзаком чуть поменьше, и я с удивлением узнаю в нём Андрея. Вот как?! Не просто журналист, а совершенно определённо обозначивший свою точку зрения оппозиционер? А как же журналистская безпристрастность?

    Работяги в тени своих машин накрывают импровизированный стол и принимаются за еду. К чиновникам подъезжает сверкающий «Мартазен». Из него выходят два крепких парня и румяная молодуха. Парни открывают багажник, в котором обнаруживаются полевые бачки и пакет с посудой. Белые воротнички живо выстраиваются в очередь, почтительно пропуская вперёд лысеющего толстяка. Кто же он такой? Губернатора и городничего я знаю по фотографиям, двое из присутствующих также мелькали в прессе вторым планом. А толстяка и рыжекудрую даму вижу впервые. Зачем они вообще притащили её сюда? К импровизированной столовой дама подошла последней, пригласить её вперёд никто и не подумал. Явно ну ооочень мелкая сошка – тот самый стрелочник, который всегда во всём виноват.

    Услышав щелчок фотоаппарата, толстяк оглядывается на меня и поворачивается спиной. Наивный. Вряд ли земляки не узнают его характерную фигуру в окружении личной охраны. Интересно, он назовёт мне свою фамилию? Пока что я её не спрашивала, но это не проблема. А вот с рабочими поговорить надо бы. Дождавшись завершения трапезы, я подхожу к ним.

    Машины раскалены так, что даже странно смотреть на прячущихся в их тени работяг.

    - Здравствуйте! Журнал «Вечный странник», корреспондент Дана Углицкая. Можно задать вам несколько вопросов?

    - О чём? Об этом? – Потемневший на солнце парень с выгоревшими добела волосами кивает на лес. – Наше дело маленькое. Сказали копать – копаем. Сказали стоять – мы стоим.

      - А почему стройка вызвала такой протест населения?

      - Леса им жалко, - хмыкает парень. – Завод не на столе умещается.

    - А вам леса не жалко?

    Парень открывает рот, но вмешивается его напарник с ещё более тёмным лицом и потухшим взглядом:

    - Нам всё равно, - мрачно взглянув на молодого копателя, изрекает он.

    - Как же всё равно? Ведь вы тут живёте, этот зелёный островок единственный на много километров от города, а вам всё равно? Без него тут пустыня будет!

    - И в пустыне люди живут, - парирует старший и отворачивается, давая понять, что разговор окончен, и кивает парню, увлекая его за собой.

    Хорошо хоть не спросила, знают ли они мой журнал. Хотя вопрос почему-то так и вертелся на языке.

    С тоской оглядываюсь по сторонам. Всю свою репортёрскую технику я навесила на плечи, а рюкзак с бутылкой воды остался в машине. Фраза «Полцарства за коня!» приобретает масштаб и объёмность. Свои полцарства я бы сейчас отдала за глоток воды – хоть из крана, хоть из ручья. Но в обозримом пространстве ничего подобного не наблюдается.

    Раздаётся звонок телефона – такой неуместный в этом застывшем раскалённом воздухе. Это у меня такой противный сигнал стоит? На экране привычно маячит рядок цифр. Мне по роду занятий приходится много общаться с полузнакомыми и совсем незнакомыми людьми, потому я спокойно принимаю звонок и говорю:

    - Алло?

    - Дана, вы где? – Раздаётся в трубке. Андрей? Откуда у него мой номер? Но вслух послушно рапортую:

    - Рядом со стройкой, в гуще официальных лиц.

    - Это где … маячит? – Я почему-то сразу догадываюсь, что это фамилия толстяка. Как он с такой фамилией ещё и во власть попал?..

    - Ну да. Где бульдозеры стоят.

    - Идите в лес, посидите в тени. У меня мотор закипел, ближайший час точно не заведу.

    Почему нет? С другой стороной тоже поговорить надо. Я честно сохраняю нейтралитет, но этот небольшой уголок пока ещё живой природы действительно практически единственный на всём степном плоскогорье. Кто только эти холмы к Кавказским горам причислил? Очевидно, по признаку повышенной сейсмоопасности, из-за которой здесь нельзя строить здания выше трёх этажей. Гостиница, в которой мы поселились, вознеслась ввысь на все четырнадцать, являясь единственным небоскрёбом города и одновременно памятником неграмотности и безалаберности, но заселяются лишь те же три нижних этажа во избежание большого числа жертв в случае обрушения.

    Я оглядываю участников похода на лес – представителей власти в потемневших от пота рубашках, работяг, изнывающих у своих машин. Сами бульдозеры, экскаваторы, замершие у едва начатого котлована, являют собой печальное зрелище, грустное и неприятное одновременно. Словно невиданные чудища из неведомых миров, случайно попавшие в чуждую среду и задыхающиеся в неродной атмосфере. Им неуютно здесь, в двух шагах от зелёного массива, кислород разъедает их тела, но они не могут даже удалиться от враждебного им места и вместе с аборигенами изнывают под палящими лучами местного светила.

    Около леса происходит движение, я вижу там Андрея, призывно машущего мне рукой, и наконец иду к нему.

    За вроде бы негустой полосой кустарника обнаруживается больше десятка человек, сидящих и лежащих в разных позах. Я блаженно опускаюсь рядом и закрываю глаза. В конце концов, не война в классическом понимании слова. Можно и вздремнуть. Но Андрей окликает светловолосого парня, виденного мной на опушке:

    - Познакомьтесь, это Ясень, организатор обороны леса. Это Дана, журналистка. Работает со Снежем, - парень вскидывает голову, в его взгляде, обращённом к Андрею, явственно читается интерес. Я недоуменно гляжу на коллегу. Ясень крепко пожимает мою руку, порывается что-то сказать, но Андрей улыбается так странно, что мы оба – я и полудикий воин – глотаем готовые сорваться с губ вопросы.

    Коллекция неразгаданных тайн, витающих вокруг меня, пополняется совсем уж неожиданным вопросом: я работаю со Снежем?! – и вдруг в моей голове складываются воедино фото на экране компьютера в кабинете Главного, необычная лесная ведьма, странная реакция моего начальника на давних знакомых бабы Урсы, необъяснимая для него благосклонность к молодому основателю пока ещё безвестного издания, своей синюшной кожей прямо-таки просящемуся на обложку журнала «Другие галактики». Я работаю со Снежем? И при этом впервые слышу это имя. Во что же я вляпалась? И похоже, уже давно…

    Из глубины леса слышится негромкий звук гонга, и Андрей кивает Ясеню и лежащим в тени парням:

    - Идите пообедайте. Я тут побуду.

    Несколько человек поднимаются, идут вглубь леса. Ясень кивком зовёт меня с собой, и я, поколебавшись, принимаю предложение.

    Идти по лесу гораздо приятнее, чем изнывать на опушке под палящим солнцем. Я с непривычки слегка запинаюсь за редкие кочки и невысокую траву, парни же идут спокойно, как по ровному полу. Обращаю внимание на их обувь – у кого-то, как и у меня, на ногах лёгкие сандалии без носков, у Ясеня и ещё двоих ребят высокие ботинки, плотно облегающие голени почти до самых колен. Странный фасон, я такого ещё не видела. Солдаты? Но оружия при них нет, одеты вразнобой, кто в синей майке, кто в бело-зелёную полоску, причёски самой разной длины и фасона, общаются между собой на языке обычных людей, без каких-либо специальных армейских словечек.

    Идти приходится недалеко – минут через пятнадцать нашим взглядам открывается поляна с уходящей в другую сторону хорошо накатанной грунтовой колеёй. Неподалёку я замечаю наш кабриолет в компании ещё нескольких автомобилей и мотоциклов. Моё внимание привлекает пятнистый экземпляр с мордой дракона над передним колесом, так что фара выглядит как звезда во лбу пушкинской царевны. Сбоку ноги защищают полураскрытые драконьи крылья, не только раскрашенные, но и выгнутые по форме конечностей пресмыкающегося.

    Мы подходим к небольшой «Газели» с раскрытыми дверцами, между которыми на положенной поперёк жерди висит крышка от кастрюли. Поняв, что это и есть импровизированный гонг, я невольно улыбаюсь и встречаюсь взглядом с хозяином передвижной столовой – приветливым старичком с аккуратной седой бородкой и неожиданно яркими голубыми глазами. Он озорно подмигивает мне и выкладывает на обычный столовский поднос несколько пакетов:

    - Здравствуй, барышня! Нашего полку прибыло? Тебе борщ, окрошку, чорбу? На второе рис, гречка, капуста, котлеты, гуляш – выбирай!

    - А салатика нет? – Растерянно мямлю я.

    - Одним салатиком сыта не будешь, - дедок шустро накладывает мне целую горку одноразовых ёмкостей, желает приятного аппетита и тут же строго приказывает:

    - Посуду и все остатки вернуть! Чтобы в лесу чистота была!

    Я смущённо благодарю, оглядываюсь в поисках места, где можно устроиться пообедать. Иду в тень стоящих рядом раскидистых – кого? – даже названия не знаю. Но тень от них не хуже, чем от родных берёз и клёнов. Усаживаюсь между двух стволов, растущих на земле не меньше, чем я, осторожно глажу шершавую кору. Действительно ли их корни растут настолько глубоко, чтобы пережить нынешнюю запредельную жару?

    Ко мне подходит Ясень с подносом в руках:

    - Можно к вам в компанию? Как-то не привык есть в одиночку.

    Я киваю, подбираю поближе юбку. Ясень усаживается рядом, начинает разбирать пакеты. Я следую его примеру. В пакетах обнаруживаются плотно закрытые лотки с окрошкой, салатом, рисом, двумя котлетами, холодным компотом. В отдельных пакетах лежат хлеб, салфетки, столовые приборы. Ничего себе обезпечение у защитников леса. Кто же всё это оплачивает? Даже если тут собралось всего-то человек сто, сегодняшний обед вкупе с доставкой наверняка обошёлся в круглую сумму. Но это же не единичная акция доброжелателей?

    Ясень с аппетитом наворачивает борщ, при такой температуре ничуть не успевший остыть, вприкуску с местным пирожком – хачапури. Заметив мой взгляд, тут же протягивает мне второй, но я отказываюсь и поспешно принимаюсь за окрошку. Хачапури лежат и на моём подносе, но окрошку всё же лучше есть с обычным хлебом, желательно ржаным – так меня ещё бабушка приучила, и нынешний пшеничный в сочетании с кислой основой блюда выглядит не совсем уместно. Но другого хлеба здесь нет, и вообще – спасибо и за это. Сколько лет мотаюсь по командировкам, а вот так запросто, только потому, что я оказалась рядом, меня кормят впервые.

    Ясень не даёт мне оставаться со своими мыслями, обращаясь с самым простым вопросом:

    - Вы из Москвы? – Я утвердительно киваю. – Что там с домом Васильева?

    Безнадёжно машу рукой:

    - Владение-то частное. Защитников слишком мало. И у них нет никаких юридических оснований там находиться. А наследникам ресторан важнее.

    - Хорошо хоть не ночной клуб. В ресторане можно, по крайней мере, картины развесить.

    - Все всё равно не уместятся. Их же гораздо больше, чем в залах выставлено.

    - Это да. Мастер был удивительный, - кивает собеседник. – Мы одну картину выкупили, называется «Плач валькирии».

    Что-то знакомое слышится мне в этом названии. Где я его слышала? Но найти ответ на этот вопрос не представляется возможным, и я просто разглядываю собеседника, нежданно оказавшимся так близко – руку протяни, - что можно разглядеть не только небольшую татуировку за ухом, но и самые мелкие детали рисунка. Кружочки, палочки, треугольники, ромбики – всё вместе напоминает пиктографическое письмо древних инков (или майя?), от которого мне становится не по себе. Что в нём такого? Почему по мне дружным стадом побежали противные колючие мурашки?

    Ясень замечает мой взгляд и улыбается:

    - Это мы учились татуировки делать.

    Я смаргиваю, стараясь скрыть свои истинные чувства. Неужели от какого-то ученического рисунка может вот так противно закопошиться в душе холодный липкий страх? Как можно беззаботнее спрашиваю:

    - И что означает этот рисунок?

    Ясень мычит, мотает головой, дожёвывает котлету и наконец отвечает:

    - Да просто накалякали что попало, - спотыкается о мой взгляд, улыбается и суёт в рот следующую порцию еды. Прожевав, меняет тему разговора:

    - Вы давно в журналистике?

    - Двадцать семь лет. Моим первым репортажем была подборка статей об извержении вулкана Эйяфьядлайёкюдль в Исландии. Учителя увидели в выдерках из интернета пробуждающийся талант, и с тех пор я безнадёжно застряла сначала в школьной стенгазете, потом вот во взрослой журналистике.

    - И сколько изданий сменили за эти годы?

    - Ничего я не меняла. Игорь Севостьянович принял меня сразу после журфака, даже диплом смотреть не стал. Велел назавтра принести заметку о своей соседке и распрощался. Готовую статью прочитал, написал: "В номер!" и послал меня в отдел кадров. С тех пор так в одном издании и работаю.

    Через поляну уже протянулись длинные тени. Я поворачиваю голову - с нашего места солнца не видно, его закрывают густые кроны местных исполинов. Что за деревья? Берёзы и липы так высоко точно не вырастают...

    С ближайшего ствола сереньким комочком прыгает на землю небольшой зверёк, отбегает на два метра и останавливается, глядя на нас круглым блестящим глазом. Ясень откидывает в сторону кусочек хлеба - белка тут же хватает его и проворно взбегает на дерево.

    К весёлому повару подходят пообедавшие защитники, сдают посуду, благодарят за обед. Дедок весело балагурит, ребята смеются, отшучиваются, и вдруг все разом замолкают, дружно поворачиваются в одну сторону. Я смотрю туда - вроде всё как прежде. Но Ясень резко напружинивается, взгляд сузившихся глаз становится хищным, ноздри втягивают воздух. Он вскакивает, суёт деду свою посуду и широкими шагами пересекает поляну в направлении всеобщих взглядов. В воздухе явно повисает тревожное напряжение. Я поспешно сдаю свою посуду и бегу вслед уже скрывшимся в лесу людям. Ноздри уловили запах дыма - и все вопросы временно испарились, уступив место единственной мысли: горит лес!

    У кромки огня суетятся люди, но огонь расширяется слишком быстро - в такую запредельную жару деревья вспыхивают как свечки, горят так стремительно, с громким треском разбрасывая вокруг себя снопы крупных искр, что силы явно неравны. Со стороны долетает крик - горящие деревья, упав, образовали кольцо огня, внутри которого остались люди. К ним устремляются извне, начинают сбивать огонь невесть откуда взявшимися зелёными вениками. Я оглядываюсь, набираю себе веток с ближайшего куста и тоже спешу на помощь. Узники тоже сбивают огонь изнутри, но кольцо неумолимо сжимается. Всё затянуто дымом, со всех сторон пылают костры выше моего роста и слышится кашель.

    Моих ушей достигает крик:

    - Куда?! Сгоришь!

    Я едва успеваю отпрянуть - перед глазами мелькает ярко-синяя кисточка, выходящая из нарукавного шеврона. Мимо меня огромными прыжками влетает в огонь худощавый парень в зелёной форме с куском ткани на голове, через считанные секунды возвращается, волоча под той же тканью двоих соратников. Их принимают под руки, а неудержимый прыгун вновь исчезает за трескучей стеной. Выводит ещё двоих, кто-то поливает дымящуюся ткань из бутылки, и парень в третий раз прыгает в огонь. Выходит теперь не скоро, с другой стороны, но вновь не один. Обоих уводят прочь от огня, оставшихся Ясень переставляет на другие места.

    Откуда-то появляются люди с лопатами, вклиниваются в строй огнеборцев. Я выпрямляюсь перевести дыхание, что-то больно ударяет по животу. Фотоаппарат! Слава богу, в чехле. Тихо чертыхаюсь, вынимая прибор. То, что я по-быстрому наснимаю сейчас, не идёт ни в какое сравнение с происходившим десять минут назад. Но увидеть такое зрелище снова мне что-то не хочется. И я, проклиная себя за брошенные ветки, всё же щёлкаю затвором, стараясь не думать об исторической и культурной ценности пойманных кадров. Наконец зачехляю верного друга и бегу набирать себе свежий веник. Кто-то движется мне навстречу, сбивая огонь таким же веником. Я вижу огнеборца краем глаза, неимоверно раздражённого вездесущим дымом. Парень тоже кашляет, но продолжает хлестать по языкам пламени. Встретившись, мы на секунду выпрямляемся, одновременно рукавами смахиваем пот со лба и вертим головами в поиске следующего очага огня.

    Я вижу Ясеня, остервенело машущего топором. На нём странная броня, и если бы его не окликнул работающий рядом, я ни за что не признала бы в нём недавнего собеседника. Топор у него тоже как из сказки, на длинной ручке, позволяющей рубить пылающее дерево увеличенным же лезвием, сверкающим в сполохах яркими бликами, так что кажется, будто летает жар-птица вокруг гибнущего жилища.

    Меня резко толкает в плечо чумазый - только белки глаз сверкают красными отблесками, - похожий на гостя из преисподней Тенгиз - его я видела на обеденной поляне. Он резко, с заметным акцентом, бросает мне:

    - Журналистка? Пачиму не снимаешь?

    Я растерянно перевожу взгляд с него на пылающее дерево, на веник в своих руках, вновь на Тенгиза. Он вырывает ветки из моих рук:

    - Снимай! Делай то, что умеешь и зачем сюда приехала!  — И исчезает за стеной дыма.

    Ну что ж, репортёр так репортёр. Настраиваю камеру и начинаю снимать всё подряд - Тенгиза, Ясеня, горящие деревья, клубы чёрного дыма, полуживого зайца, бегом пронесенного мимо меня; лопаты, взрывающие высохший дёрн, рыжие кудри, выбившиеся из-под зелёной кепки, солнце, просвечивающее сквозь дым - для этого кадра пришлось опустить камеру почти к самой земле, а потом щёлкнуть повыше, где дым был уже гуще, и никакое солнце пробиться через него уже не в силах. Стараясь снять крупным планом лица, узнаю вдруг Андрея и растерянно опускаю свой "Фокус". Коллега реагирует на замедленное движение, резко поворачивается и моментально всё понимает:

    - Снимай! Кадрами поделишься? - Я киваю, и он возобновляет своё занятие.

    Дым таки заставляет меня отступить, я пытаюсь промыть глаза слезами. Кто-то берёт меня за руку, и я послушно иду за поводырём. Болтающаяся на шее техника обжигает живот, и я задумываюсь о состоянии ремней, удерживающих мои орудия труда.

    Меня выводят на ту же поляну - машина с обедами всё ещё стоит там, но весёлого повара рядом нет. Вместо него у машины суетится молоденькая девчушка в белом халате, обихаживая раненых. Ей помогают два шустрых мальчугана лет по десять. Медсестричка ловит мой взгляд, прикрикивает на помощников:

    - Ну что встали? Бегите ещё за водой!

    Мальчишки подхватывают бидоны и скрываются за деревьями.

    Мой провожатый командует мне:

    - Подставляй руки! - И тоненькой струйкой льёт на мои ладони горячую воду. Я споласкиваю руки, промываю глаза, умываюсь и наконец поднимаю взгляд на помощника.

    - Спасиб...

    Баба Урса уже льёт на руки худенькому подростку. Из-под спортивной кепки выглядывает маленькая заколка с розовым цветочком, на ухе виднеется такая же серёжечка. На самом кончике брови малюсенькая родинка, живо напомнившая вдруг мою непоседу. Где она сейчас? "Мамуль, я тебе так завидую! Ты так интересно живёшь!"

    Я грустно улыбаюсь. Очень интересно живу, конечно. Сколько в своей жизни ездила в командировки, всегда была спокойным сторонним наблюдателем. Первые эмоции появились, пожалуй, всего лишь пару лет назад, когда меня направили ну совсем как в сказке: поди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что...

    Точно как в сказке, я забрела в чужой страшный тёмный лес, нашла избушку Бабы Яги. Точно как в сказке, хозяйка меня напоила, накормила, спать уложила, наутро в путь-дорогу снарядила, вручив напоследок путеводный клубочек с напутственным словом. И моя жизнь как-то незаметно стала меняться.

    Неожиданно для себя я обнаружила, что мои дети уже совсем большие и живут своими собственными заботами.

    Неожиданно нагрубила соседке Аграфене Львовне, седой любопытной старухе, кажется, сбежавшей из позапрошлого века и до ужаса любящей копаться в чужом белье. Как-то так аккуратно нагрубила, такими вежливыми словами, что обычно бойкая на язык соседка не нашла ответа и теперь, случайно встречаясь со мной на площадке, лишь вежливо здоровается и торопится прочь.

    Неожиданно расцвёл кактус, лет пятнадцать росший у нас на подоконнике и превратившийся за это время в странное зелёное чудище из ребристых шаров, сплошь утыканных длинными острыми иголками. Просто однажды, зайдя в кухню после очередной командировки, я так и замерла на пороге, увидев протянувшиеся мне навстречу полуметровые цветоносы с нежными белыми, переливающимися тончайшими оттенками бледно-бледно-жёлтых и зеленоватых тонов, огромными звёздами на концах.

    Неожиданно я обнаружила, что по всем вопросам, возникающим в моих статьях, я имею собственное, часто отличающееся от общепринятого, мнение. И этот лес, за который сейчас сражаются не на жизнь, а на смерть десятки людей, мне тоже совсем не безразличен...

    Я вновь вскидываю глаза на ведьму. Она-то тут откуда взялась? Я рассталась не более недели назад за две тысячи километров отсюда с элегантной строгой писательницей, словно видящей тебя насквозь грустными кошачьими глазами. И вдруг такая встреча в горящем горном лесу... В голову приходит шальная мысль, обезкураживающая своей неожиданной очевидностью. Обхожу ведьму и смотрю на её левый рукав — там из шеврона с эмблемой неизвестного мне рода войск свисает небольшая ярко-синяя кисточка на недлинном шнурке...

    В дыхательное горло вдруг влетает слюна, и я захожусь в резком кашле. Тут же слышу такой знакомый уверенный голос:

    - Это не дым. Постучи по спине!

      Кто-то хлопает меня по загривку, придерживает за плечо, чтобы я не упала. Прокашливаюсь, благодарю за помощь и оглядываюсь. На поляне людей немного — трое тех, кого вывела Урса, рядом хлопочет юная медсестричка, одновременно скандаля с пациентом, порывающимся уйти:

    - Нечего тебе там делать, ты уже своего нахватался! Если будет совсем плохо, тебя позовут, не сомневайся!

      Рядом с Урсой вытирает лицо мокрыми ладошками тоненькая девчушка в лёгких брючках и ковбойской рубашке с подвёрнутыми рукавами.

      Уже совсем стемнело, поляну освещают фары автомобилей, замерших на краю поляны в ожидании владельцев. Небо почти наполовину озарено сполохами пожара. Сколько уже времени прошло? Получается ли укротить огонь? Что вообще я делаю тут, на этой тихой поляне, с фото-видеотехникой на шее? Не помня себя, я подбегаю к медсестричке и перевешиваю всё на неё:

    - На хранение.

    Урса громко хмыкает — мне слышатся такие знакомые насмешливые нотки — и хватает меня за руку:

    - Погоди.

    Достаёт из машины налобный фонарик, прилаживает мне на голову — второй такой же на её голове слепит мне глаза, и я поневоле зажмуриваюсь — и кивает:

    - Идём.

    Мы почти бегом пересекаем поляну и не сразу обнаруживаем увязавшуюся за нами девчушку с родинкой на конце брови. Пустила бы я свою дочь в стену огня? «Мне до восемнадцати всего полгода осталось»... Урса машет рукой:

    - Иди уже, - и мы торопимся дальше, в сторону нешуточной битвы. Там уже орудуют пожарные, заливая стоячие факелы. Земля вокруг взрыта лопатами, усыпана ветками. Уже погашенные костры растаскивают тонким слоем, гася оставшиеся уголья. Наши фонари оказываются весьма кстати при передвижении по лесу, но сильно мешают при поиске очагов загорания, так что приходится их всё время переключать. Но всё же мы постепенно передвигаемся, медленно, но неуклонно сокращая полосу огня. Наконец выпрямляемся, ища очередные отблески. Урсу окликает подошедший из темноты Ясень.

    - Огонь остановлен. Мы дозоры выставляем. У западных ворот подежурите?

    Я киваю, Урса с Ясенем улыбаются, словно увидели малыша, волокущего полное ведро воды. Ну ладно, проглотим.

    Ясень прощается, мы с Урсой идём напрямик по пепелищу. Урса шагает уверенно, как по своему собственному лесу. Или она и впрямь теперь тут живёт? Тогда было бы вполне объяснимо, почему она так яростно сражалась за этот в общем-то небольшой зелёный островок. Стоп, а я почему? Мне тут не жить, я отсюда уеду меньше чем через сутки и, может быть, забуду эту командировку как страшный сон. Из темноты выплывает лицо девочки с родинкой у брови. Забудешь тут, как же. Рядом с этим зелёным оазисом останется жить девчушка, явно сбежавшая из-под родительской опеки в поисках своего океана. И мне совсем не всё равно, каким будет её океан. Будет ли она в нём жить или выживать.

    Моя спутница внезапно выдаёт замысловатое ругательство и резко сворачивает к появившейся на пути ограде из колючей проволоки. Оттуда явственно тянет дымом, но пройти нельзя — проволока идёт в обе стороны, теряясь в темноте.

    Урса меряет взглядом высоту и достаёт из сумки на боку небольшие щипчики, показавшиеся мне маникюрными. Нет, у маникюрных рабочая часть покороче будет... ручки не такие массивные... и вообще какие-то странные щипчики...

    Но двухмиллиметровую проволоку перекусывают как нитки, махом являя широкий проход в заграждении. Ведьма суёт в рот закопчённый палец, поднимает его над головой и другой рукой показывает:

    - Туда!

    Мы почти бежим, едва не спотыкаясь на кочках, ямах и недогоревших ветках. Встретившуюся кучку золы с тоненькой струйкой дыма Урса размётывает ногой в высоком солдатском ботинке, и мне вновь становится не по себе. Да кто она такая, в конце концов? При каждой встрече моя спутница предстаёт передо мной в другом обличье, порождая массу новых вопросов и не торопясь приоткрыть хотя бы краешек завесы над своими тайнами. Но сейчас об этом думать некогда — впереди виден розоватый отблеск, и мы устремляемся туда. Открывшаяся картина заставляет ведьму разразиться такими грязными ругательствами, что я испуганно приседаю и прижимаю уши руками, невольно увидев себя зверьком, сжавшимся в комочек.

    Огромное выгоревшее пространство заканчивается догорающим костром — даже мне, безтолковке, ясно, что пожар начался отсюда. По другую сторону костра огню идти некуда — там темнеет чёрным провалом наполовину вырытый котлован с замершей у краёв техникой. В кострище явственно просматриваются прямоугольные контуры сгоревшей упаковки, тлеющие и пыхающие красным угли образуют чёткие прямые линии, выходящие далеко за пределы кострища.

    Ведьма стремительно обегает вокруг экскаваторов — чёрных обгоревших монстров на чёрном пожарище — и с яростным рыком срывает с себя форменную рубашку с кисточкой на левом рукаве. Услышь я такое при первой встрече, умерла бы на месте от страха. Но сейчас лишь на секунду впадаю в оторопь, скоро прихожу в себя и спешу следом, растерянно озираясь. Что она хочет сделать? Рубахой эти угли не погасишь...

    Урса, видимо, и сама уже сообразила, что её эмоции тщетны. Остановилась, опустила руки, горестно глядя на мерцающие контуры. На её груди сверкает кровавыми металлическими отблесками кулон на тонкой цепочке, похожий на гильзу от автомата. Или от пулемёта?

    Глаза ведьмы меняются, принимая знакомое мне выражение. Такой взгляд я видела на фотографии в компьютере Главного. Урса оглядывается — по всей окружности луч выхватывает пустую черноту — и машет рукой:

    - Пошли. Тут недалеко есть ручей, хоть умоемся.

    К ручью мы подходим, когда небо на востоке уже алеет. На берегу маленькими звёздочками мерцают остывающие угли — то, что осталось от мостика. Рядом валяется безформенный спёкшийся слиток, в котором весьма отдалённо угадываются контуры алюминиевой кружки на цепочке.

    Урса наклоняется — в шаге от бывшей кружки едва слышно журчит малюсенький ключик. Под ним в углублении, достаточном, чтобы уместилась ведёрная ёмкость, плавают обгоревшие ветки, трава, обломок доски. Дальше по небольшой ложбинке течёт ручеёк шириной с ладошку — Урса ставит ноги по обе стороны от него и протягивает руки к источнику. В луче вновь сверкает гильза-кулон. На мгновение мне даже кажется, что передо мной обычный воин регулярной армии — в тёмно-зелёной майке, таких же пятнистых брюках со множеством карманов на ремешках и липучках, высоких ботинках на тех же липучках... чьей армии? Я не особо обращала внимание на амуницию тех военных, с кем доводилось общаться. Но что-то в этих ботинках кажется мне неправильным или непривычным... что же?

    Умывшись, ведьма уступает мне место, и я подставляю ладони под тоненькую струйку, как с трамплина, стекающую с края валуна, выступающего из обрывистой стенки углубления. После многосуточного пекла вода кажется обжигающе ледяной, и я на секунду задыхаюсь, по-рыбьи хлопая губами. Потом плескаю водой в лицо, с трудом удерживаясь от соблазна плюхнуться обеими ногами в бочажок прямо в сандалетках. Меня останавливает мысль, что вода может окончательно сделать воспоминанием изрядно потрёпанную за последние сутки обувку. Тут же в памяти ярко всплывает просторный мост с каменными изваяниями по краям, широкий тротуар, изящные ступни, легко и стремительно несущие свою хозяйку на ту сторону реки... Нет, я, пожалуй, так не смогу. Босиком, да ещё по лесу... Да после ещё не остывшего пожара... Потому я споласкиваю лицо, шею — на запылённой майке расползаются влажные пятна, тут же растворяя сажу, немедленно пропитывающую тонкую ткань намертво. Выпрямившись, замечаю, что небо стало заметно светлее. Урса прослеживает за моим взглядом и согласно кивает:

    - Светает. Сейчас дойдём до моста и там остановимся. Это близко, минут двадцать идти.

    Мост встречает нас нетронутой предутренней тишиной и яркой зеленью. В обе стороны от него тянутся полосы кустов и деревьев, таких странных после ночной схватки, словно на нашей многострадальной планете высадился десант диковинных существ, ужаснувшихся тому, что увидели на Земле. Или недавний пожар был следствием катастрофы их летательного аппарата? С какой целью они прилетели к нам? Вытянулись вдоль реки по обоим берегам, и непонятно, то ли жажда их мучает, то ли взяли под контроль стратегически важный объект...

    Урса уверенно подходит к высокому клёну, выделяющемуся среди собратьев своими размерами. Низко кланяется дереву и неожиданно нежно певуче произносит:

    - Здравствуй, батюшко Родушко! Прости детей несмышлёных за беду учинённую! Позволь посидеть в твоей тени, посторожить лес от неумных пришельцев!

    Мне показалось, или правда пошла от исполина волна, подхваченная другими деревьями? В предутренней тиши звук явственно катился от ветки к ветке, медленно затихая вдали.

    Урса присаживается под деревом, приваливается спиной к широкому стволу. Я осторожно опускаюсь рядом, приваливаясь к стволу с другой стороны. Неожиданно наваливается усталость, я закрываю глаза, но Урса толкает меня локтем:

    - Смотри, какой красавец.

    На противоположном берегу, освещаемый сбоку лучами восходящего солнца, стоит олень с огромным кустом на голове. Как они носят такую тяжесть? Ещё и за ветки небось цепляются... Я смаргиваю, и олень исчезает. На том месте, где он стоял, маячит высокий рыжий куст. Искоса взглядываю на ведьму... на ведьму! Но Урса продолжает смотреть через реку с нежностью и тихой радостью в глазах. На шее поблёскивает кулон в виде гильзы с непонятным значком на боку. Ведьма с гильзой на шее...

    Урса улыбается, говорит словно сама с собой:

    - Что пригляделась? Аль чего необычного увидала?

    Я нерешительно отвечаю:

    - Твой кулон... это же гильза, да?

    - Да, - звучит в ответ, и в глазах я не вижу привычных уже бесенят и зоркой настороженности. - Это от пули, убившей моего друга, - и резко меняет тему: - Ты так и катаешься всю жизнь по командировкам?

    - Ну не всю жизнь... половину, - теряюсь я. - Так получилось...

    - Любишь путешествовать? - короткий взгляд искоса.

    - Да не то чтобы слишком...

    В самом деле, как так вышло, что тихая домашняя девочка практически всю взрослую жизнь провела на безконечных дорогах необъятной страны? И вроде ездила-то не слишком далеко — самое большее сутки пути... Но почти всегда сидела у окна, поглощая глазами мелькающие пейзажи, как картинки в калейдоскопе. Возвращению домой каждый раз радовалась несказанно, где-то между путешествиями умудрившись увеличить свою семью из одной мамы на любимого мужа и двух не менее любимых малышей... Которые как-то незаметно выросли и давно уже не малыши, а вполне взрослые самодостаточные личности...

    Урса понимающе хмыкает:

    - Нравится журналистика?

    - Да вроде тоже не особо, - я ошарашенно смотрю на собеседницу. Приехали. Что я тогда вообще делаю всю жизнь??

    - Как же тогда журналисткой стала? Да ещё разъездной? - Урса смотрит внимательно, в глазах желание понять, и я послушно начинаю размышлять вслух:

    - Ну... я в школе чисто случайно оказалась редактором стенгазеты... Говорят, хорошо получалось... Мои выпуски в районных конкурсах призовые места занимали... Вуз от дома недалеко был... Меня туда почти автоматом приняли, по одним дипломам с этих конкурсов... Там уже подрабатывала внештатником в нескольких изданиях... Получила приглашение от Главного... Вот с тех пор и катаюсь...

    - А семья как? Ты же на работе больше, чем дома.

    - Вроде бы нормально... было, - перед глазами всплывает счастливое лицо дочери, и я внутренне гасну.

    - А теперь выяснилось, что ненормально?

    - Получается так. Пока я колесила по стране, кропая репортажи, моих детей растила моя мама. Она же обихаживала моего мужа — готовила, стирала, убирала... Я тоже что-то делала, но теперь мой вклад в семью кажется мне таким ничтожным... Видела их от силы два дня в неделю... Все заботы были на маме...

    - У тебя героическая мама, - соглашается ведьма. - Но если все годы всё было нормально, что теперь не так? Муж ушёл?

    - Да нет, муж на месте. Он программист-аналитик, ему кроме своего компьютера больше ничего и не надо. И дети замечательные... Только выросли без меня...

    - И отдалились от тебя?

    - Скорее я всю жизнь была в стороне от них... Слишком мало времени проводила с ними... А теперь дочь уехала насовсем. В океан... А ей ещё даже восемнадцати нет...

    - По зову сердца? Или лишь бы уехать?

    - По зову сердца. Она с детства возилась с рыбками, улитками, осьминогами... Но я никогда не думала, что можно променять на них свою естественную среду обитания... Ведь человек существо сухопутное...

    - Ну-у-у, - тянет собеседница. - Если обращаться к самому началу, все живые существа вышли из воды. Да и сейчас выходят. Ты родила русалку — пришло время ей вернуться в свою стихию.

    Я ошарашенно смотрю на ведьму. А ведь действительно, Аня всегда любила воду. Мы даже отвели её на плавание, но когда там замаячили многодневные выезды на соревнования, двенадцатилетний ребёнок твёрдо сказал:

    - Нет! Без меня мальки погибнут.

    Тренеру понадобилось довольно много времени, чтобы понять, о чём, собственно, вообще идёт речь и какое отношение ЭТО имеет к плаванию?! Ведь девочка прирождённая пловчиха, её ждёт Олимп! Я помимо своего желания вздыхаю:

    - Ведь могла стать чемпионкой по плаванию! Хотя бы часть времени жила бы дома! А она предпочла своих моллюсков...

    Урса внимательно смотрит на меня:

    - Тебя гложет не её выбор, а то, что она уехала из дома?

    Я удручённо киваю. Урса провожает взглядом стайку птиц, говорит задумчиво:

    - Все когда-то покидают родные гнёзда. Кто-то на время, кто-то на всю жизнь. Кто-то обещает встречу через год, а получается — уходит навсегда, - на лицо набегает тень, но ведьма быстро овладевает собой: - Так бывает. И никто не виноват, что так получается. Просто в какой-то момент жизненные пути расходятся в стороны в миллиметре, в секунде от пересечения. Потом судьбе может заблагорассудиться снова свести именно эти пути так близко друг к другу, что можно услышать дыхание с той стороны... и снова развести, не дать даже мельком увидеть того, кто же дышал так близко от тебя...

    Урса смотрит прямо перед собой — на дальний берег текущей далеко внизу реки, а я ошарашенно смотрю на неё. А чему я, собственно, удивляюсь? Не с рождения же живёт в лесу умная образованная женщина, умеющая обращаться с электроникой и носящая на шее гильзу от пули. У неё наверняка была совсем нескучная, богатая событиями жизнь. И были в её жизни не только — и скорее совсем не розы...

    Перед глазами вновь всплывает фотография с рабочего стола моего Главного. С автоматом так не позируют... Снимок явно сделан если не на рабочем, так сказать, месте, то, по крайней мере, на тренировочном полигоне.

    Явно Главный давно знает Урсу. Знает, что Велга и Урса — одно лицо. И определённо влюблён в неё. В бабушку? В женщину... и совсем неважно, сколько ей лет. Но Главный явно моложе неё... на сколько же? До пенсионного возраста он ещё не дожил, а Урсе... юбилей ничего не значит, у женщины возраст не спрашивают, и вполне вероятно, что для презентации слово «юбилей» просто придумали ради красивого антуража. Но в звании пенсионерки Урса точно уже не первый десяток лет. И её любит такой шикарный красавец, как наш Главный? Скорее всего с тех самых пор, когда боевые папарацци ловили её с оружием в руках... И не Главный ли был тем самым папарацци...

    ...А блондин? Может, сын кого-то из них?..

    Лицо собеседницы теряется в наплывающей завесе тайны, постоянно висящей вокруг неё, но время от времени становящейся незримой и почти неосязаемой. Язык сам собой выдаёт давно мучивший меня вопрос:

    - Баб Урс... а тот блондин с презентации... который спросил о твоих планах... вы ведь давно знакомы?

    Короткий удивлённый взгляд, быстрое возвращение к обычному оценивающе-насмешливому тону:

    - Хм... интересный поворот твоих мыслей. Видимо, всё же в журналистике ты не случайно. А что-нибудь ещё с презентации вынесла?

    Я послушно выдаю первое, что приходит в голову:

    - «Автопортрет с братом». Портрет Тёмы. «Комарик-охранник». «Волчица выла». Сама идея совместить презентацию книги с художественной выставкой замечательна. Ёжа. Принц на белом лимузине, - сама улыбаюсь этому воспоминанию.

    - Ёжа мой давний приятель, - губы ведьмы трогает та же нежная мечтательная улыбка, что и после встречи с принцем. - И мой советник по личным вопросам.

    - Ого. А мой Главный? Он знал, что ты здесь?

    - Вряд ли. Я сама не знала, что в такие события влезу. Но и в стороне оставаться нельзя. Леса — обязательное условие жизни на Земле. Да и зачем ему знать обо мне?

    Я украдкой вглядываюсь в лицо:

    - Мне кажется, вы не просто знакомы. Он к тебе явно неравнодушен.

    Урса на это лишь улыбается. Не оглядываясь, будто сама себе говорит:

    - Ясень идёт.

    Я прислушиваюсь, но блондин всё же появляется неожиданно. Всё ещё в собственных мыслях, я вспоминаю, что Главный тоже блондин. Вроде бы не к месту всплывает, что и Андрей — с виду синюшный заморыш, а на деле очень даже надёжная личность — блондин. И всех их в моих глазах что-то связывает, лишь заметно выбивается из ряда рыжая цыганка Урсула, чьи смоляные от рождения волосы и сейчас пламенеют в тон кусту на той стороне реки.

    Ясень устало улыбается:

    - Я так старался идти очень тихо... Неужели опять на ветку наступил?

    - Нет, не наступил, - успокаивает его ведьма. - Но ты же знаешь, я тебя не слышу, а чую. На любом расстоянии, - и подаёт парню руку.

    Я внутренне напрягаюсь: вот оно, нематериалистичное! То, что рукой не потрогаешь, линейкой не измеришь! Ясень же, почтительно наклонившись, принимает протянутую руку, и Урса вмиг оказывается на ногах.

    - Какие новости? - хором произносят они, дружно смеются, после паузы женщина продолжает первой:

    - У нас спокойно. Хозяин леса благодарит защитников за труды.

    Ясень улыбается радостно, ничуть не удивляясь:

    - Ты его видела? Какой он?

    - В этот раз показался оленем, - дальнейший изумлённый возглас парня объясняет, что же так смутило меня в этом звере:

    - Но здесь не водятся олени! Лес для них слишком мал, чтобы прокормиться!

    - Один водится.

    Я невольно поворачиваю голову к рыжему кусту. Вот ты какой, хозяин здешний...

    - Я пришёл вас в дозоре сменить. На поляне ждёт машина, отвезёт в город.

    Ясень протягивает мне руку и легко ставит меня на ноги. Я восхищённо оглядываю его мышцы. Силён!

    Мы прощаемся со сменщиком и трогаемся в обратный путь. Он оказывается гораздо короче начального — случайно здесь оказались, мадам лесовушка? Как по собственной поляне провела... Тут же мысленно прикусываю язык. Сама же назвала лесовушкой. Ей любой лес дом родной.

    На поляне нас ждут Андрей и юная медсестра, увешанная моей аппаратурой. Глаз выхватывает знакомый кабриолет. Рядом во второй машине сидят трое парней — сколько же времени они собираются нести свой дозор? А нам с Андреем нужно торопиться в свои редакции, рассказывать миру о здешних событиях.

    Коллега распахивает дверцу, помогает нам с Урсой устроиться в машине и садится за руль. Я благодарю сестричку за помощь, на ходу перевешивая технику на себя. Моя миссия здесь окончена. Осталось всё пережитое уместить в статью. Но это потом, потом... Сначала в душ и спать... будильник бы завести, поезд ждать не будет... но навстречу выплывает толпа синекожих гуманоидов, среди которых, кроме Андрея, я с удивлением узнаю Главного, Урсу, Ёжу и загадочного блондина. Главный вертит синим пальцем и строго произносит:

    - Спать! Ты и мне, и своей дочери нужна живая и здоровая!

    Блондин ловит мой взгляд и укоряюще качает головой:

    - Сутками дома не бываешь, думаешь, детям достаточно твоего внимания?

    Андрей и Урса хором говорят каждый своё, а Ёжа ободряюще подмигивает:

    - Не переживай, будет и у твоей дочери принц на белом дельфине. А ты будешь самым дорогим гостем на их свадьбе.

    7.11.14-4.11.15

Другие работы автора:
← Без богов никак
На закате →
проза, дети, инопланетяне, семья, баба урса, пожар, веда велимира, ведавелимира, бабаурса, гуманоиды, лесгорит
Сообщить о нарушении
+1
22:20
785
Веда Велимира Лесная
Баба Урса
nat.raydo
15:50
#
+1
nat.raydo
Все части «Урсы», в том числе и эта, написаны сильно. Не потому, что в тексте придраться не к чему, а потому, что главная героиня стоит того, чтобы о ней писать. Очень яркая, самобытная и целостная личность. ИМХО, если в произведении достойный ГГ, то сюжет к нему прилагается, а не наоборот, иначе получится «экшен ради экшена», то есть бессмысленные попрыгушки.
Ответить
Веда Велимира Лесная
21:20
#
Веда Велимира Лесная
Ого. Благодарю за оценку!
Ответить
Евгений
20:43
#
Евгений
Примитивно:(((
Ответить
Веда Велимира Лесная
10:07
#
Веда Велимира Лесная
Охотно верю )) но предпочтительно всё же высказаться более конкретно. То, что есть, ничем не помогает сделать рассказ лучше.
Ответить
Загрузка...
Ольга Силаева