Джамиля

Она не была городской сумасшедшей, нет. Во всяком случае я никогда не слышала, чтобы кто-то так ее называл.

Она мне казалась красивой, но при этом я ее отчаянно боялась. Может, меня просто пугали ее густо накрашенные черным карандашом брови. Она никогда не добивалась четкой ровной линии. Ей было важно, чтобы погуще и потолще.

Потом я перестала ее бояться. Я поняла, что ее не боится мама и даже относится к ней с какой-то любовью. Я тогда еще не знала, что любовь - одно из проявлений жалости. Или же жалость - одно из проявлений любви. Бояться перестала, но, на всякий случай, пряталась за мамину спину.

- Красавица моя! - громко восклицала Джамиля, завидев нас с мамой во дворе, моментально меняла свой маршрут и направлялась в нашу сторону. Она шла танцующей походкой, виляя тощими бедрами, подметая подолом всегда длинных и по цыгански пестрых юбок асфальт. Вскинутые вверх руки выполняли плавные движения восточного танца. Она громко пела и улыбалась. Черные волосы гривой спадали на плечи.

- Красавица моя! - Джамиля стояла перед нами и струилась. Струилась глазами, руками, подолом юбки. Она подвижна, как ртутный шарик. Она все время танцевала одной ей ведомый танец под мелодию, которую слышна только ей.

Я пряталась за мамину спину и закрывала ладошками лицо. Джамиля начинала заигрывания. Она кружилась вокруг мамы, продолжая выполнять руками танцевальные движения. Громко смеялась. Как ни странно - и мама всегда смеялась. Мама, которая безапелляционно останавливала руку остальных соседей, когда те пытались ущипнуть меня за щеку. Джамилину руку мама не останавливала никогда.

Я бегала вокруг мамы, Джамиля бегала за мной.

- Красавица моя! - кричала Джамиля и выполняла свой обычный трюк, к которому я всегда оказывалась не готова. Она резко меняла направление движения и уже бежала не за мной, а мне на встречу. Я попадалась в ее расставленные руки и громко кричала. Кричала не от страха, а от восторга. Восторгалась тем, что меня опять обманули. Джамиля приседала на корточки, подобрав свои бесконечные юбки и тихонько щипала меня за щеку. - Красавица! Мне бы твои красные щечки и рыжие волосы!

А потом я доросла до того, что стала Джамиле завидовать. Я завидовала тому, что она всегда танцует. Завидовала ее ярким нарядам. Она могла вместо обычных серег продеть в мочки ушей елочные игрушки, а волосы украсить новогодней мишурой. И у меня появилась новая игра - игра в Джамилю. Длинную юбку заменяла скатерть с бахромой. На уши, за неимением дырок в мочках, я цепляла металлически прищепки от занавесок, на которые крепила все, что блестит. Это было очень больно, но я терпела. Почему-то для игр в Джамилю обычные клипсы меня не устраивали. Я, видимо, понимала, что нужна нотка безумия, которую клипсы обеспечить не могли. И брови вырисовывала черным карандашом так, что они густо срастались на переносице.

И вот, как-то раз, выскочила я в таком виде в комнату, где сидела мама и наткнулась на ее потрясенное молчание. А я рассчитывала на мамин веселый смех. Мама долго молчала. Так долго, что я, не вытерпев боли, отцепила от ушей прищепки.

- Доченька, между игрой и жизнью существует очень тонкая грань. Не переступи ее, - тихо проговорила мама и, неожиданно засмеявшись, добавила - Красавица моя!

В Джамилю играть я перестала. И, как-то незаметно, перестала ей завидовать. Я доросла до того, что стала понимать, что не все относятся к Джамиле как мама. Многие над ней подтрунивали, посмеивались, нелицеприятно высказывались и провоцировали на скандал. Во время скандалов Джамиля превращалась в фурию. Она продолжала танцевать, но этот танец сильно отличался от ее обычных плавных движений. Этот танец был безумен. Она плевалась, ругалась, метала гром и молнию. В толпе зевак, как правило, находились те, кто весело смеялся и, подстегивая Джамилю, громко хлопал в ладоши. Этот смех тогда казался мне более страшным и безумным, чем танец разъяренной Джамили.

Так я и росла, меняя свое отношение к миру через отношение к соседке. И, сама того не зная, на многие годы вперед стала для меня Джамиля мерилом отношения к людям. Я плохо относилась к тем, кто над Джамилей потешался и испытывала дружеские чувства к тем, кто разговаривал с ней по доброму и уважительно. И никакие мамины доводы о том, что люди слабы и имеют свойство отторгать то, что не вписывается в норму, меня не убеждали. В те годы я впервые сделала Джамиле подарок. Отдала ей свою любимую заколку для волос.

- Красавица моя! - Джамиля моментально прицепила заколку на свои нерасчесанные волосы, подобрала юбки и присела на корточки. - Я за тебя жизнь отдам!

Жизнь она за меня не отдала. Не пришлось. Не потребовалась мне ее жизнь. Но мне почему-то кажется, что если бы ей предоставился такой случай, то она сделала бы это для меня не задумываясь. Где и как закончилась жизнь самой Джамили я не знаю. Я переехала в другой город, а потом и в другую страну и никаких известий об этой соседке я не получала.

Там, где я сейчас живу - нет зимы. Очень мягкий климат. Много деревьев, которые цветут круглый год. И огромное количество разнообразных певчих птиц. Мне особенно нравится птица с ярко-синим оперением. Она большая, веселая и очень громкая.

- Здравствуй, Джамиля! - всякий раз обращаюсь я к синей птице, когда замечаю ее на ветке дерева. - В каких краях ты сейчас поешь свои песни?

- Красавица моя! - выводит свою руладу птица и я, прикрыв щеки ладонями, весело смеюсь в ответ.