Интервью с Дереком Льюисом
Пролог
Одним осенним, хмурым днём в пятой квартире дома номер три по Зеркальной улице я встретился с Дереком Льюисом — писателем, пожалуй, первым в мире, ставшим персонажем своих же произведений, и переставшим быть настоящим, живым человеком.
Эту встречу мы планировали уже очень давно, но постоянно откладывали по самым разным причинам. То у него дела-заботы, то я теряюсь во времени и пространстве.
Потом он превратился в персонажа, и я уж было решил, что интервью никогда не состоится. Однако Дерек меня заверил, что его состояние никак нам не помешает.
И вот мы здесь, в скромной его обители, где звучат мелодии рок-н-ролла, а на стенах висят картины, по всей видимости дешёвые репродукции работ сюрреалистов.
— Устроишь мне экскурсию? — спросил я, снимая обувь.
— О'кей, — сухо ответил он. — Вот громоздкий шкаф, в котором висит моё пальто, плащ, шарфы и шляпы. Я всё думаю, куда бы его переставить? Не нравится мне, что он здесь стоит. Вроде бы и удобно, но как-то нелепо смотрится. Хотя один я вряд ли с этим справлюсь.
— Хочешь я тебе помогу?
— Да, твоя помощь была бы весьма кстати.
— Хорошо, — ответил я, открыл шкаф и принялся вытаскивать оттуда его вещи.
— Что ты делаешь? — спросил Дерек.
— Ну, не потащим же мы его с вещами внутри…
— Не надо ничего никуда тащить, — он забрал у меня вещи и повесил их обратно в шкаф. — Просто, когда будешь писать текст интервью, напиши, что шкаф стоял в спальне.
Шкаф Дерека, где хранились его драгоценные шляпы, шарфы, пальто и плащ стоял в спальне. Там было очень темно. На окне висела тяжёлая чёрная штора, стены и потолок выкрашены в тот же цвет. И когда мы вошли, Дерек не стал включать свет. Поэтому я мало что разглядел, кроме кровати, письменного стола, а также компьютера, стопки тетрадей и бюста Шопенгауэра на этом самом столе. Долго мы там не пробыли и дальше порога я не проходил.
Гостиная была полной противоположностью спальни: светлая, просторная, в какой-то мере даже помпезная. Сложно не быть помпезной в сравнении с тем мрачным аскетизмом кельи молодого, пылкого литератора.
В гостиной, среди книжных полок и подставок, стилизованных под античные колонны, мы и разместились, покончив с не особо умелой экскурсией, и перешли к вопросам, надеясь, что собеседник из Дерека получится чуть лучше, чем экскурсовод.
Часть первая:
Об изменении состояния
— Как же так получилось? — спросил я его.
Дерек сидел в кресле, в углу, возле окна, подпирая кулаком подбородок и закинув ногу на ногу. Я сидел на диване.
— Ты про изменение моего состояния? — задал он мне встречный вопрос.
Я кивнул.
— По неосторожности, — ответил Дерек, почесав нос. — Это примерно как если бы я был химиком, смешивал различные вещества и вдруг произошёл бы взрыв из-за того, что я что-то там недоглядел, утратил концентрацию на мгновение или слишком увлёкся.
— И каково тебе сейчас?
—Должен сказать, не так уж плохо. Есть чем заняться. И нет той суеты, присущей обычной жизни, нет вообще ничего лишнего.
— Но если ты всего-навсего персонаж своих произведений, как я могу видеть тебя, взаимодействовать с тобой?
—Чудеса, да и только, — сказал он с улыбкой, разведя руками.
— Ты когда-нибудь сможешь вернуться к обычному человеческому состоянию?
— Теперь уже вряд ли. Ведь появился ты. К тому же, чем дальше, тем глубже я вязну именно по эту сторону реальности.
— А причём тут я?
— Ты и так это знаешь.
— Но читатели не знают. Думаю, для них стоит пояснить.
—Ну, мы с тобой как левая и правая палочки «Твикс»; как различные воплощения Шивы; как Кристиан Бейл в фильме «Престиж». Роли наши распределены, и меня вполне устраивает то, как они распределились.
— Меня тоже.
Часть вторая:
Как Дерек Льюис стал писателем
— Хорошо. Расскажи о том, как ты стал писателем?
— Не думаю, что я стал писателем... Это на самом деле любопытный вопрос, и я бы хотел подробнее на нём остановиться. Дело в том, что среди людей, в той или иной степени интересующихся литературой, до сих пор, насколько я знаю, не утихают жаркие споры о том, кто имеет право называть себя писателем. Тот, кто пишет прозу? Но таких пруд пруди. И многие из них пишут плохо. Разве можно назвать их писателями? Толстой — вот писатель! А это?.. В общем, неудовлетворительное определение. Идём дальше. Тот, кто зарабатывает деньги литературным трудом? Причём столько денег, чтобы хватило прокормить себя и свою семью, если тебя вдруг угораздило ею обзавестись. Да, многих такое определение устраивает. Но Дарья Донцова довольно долго была самым богатым писателем России. Надо ли говорить о качестве её прозы? Э. Л. Джеймс заработала кучу денег на своих «Оттенках серого». Стефани Майер — тоже не бедствует. В то время как Кафка, По, Бодлер, Достоевский, мягко говоря, не могли похвастаться тем же. Из этого следует заключение: раз финансовый заработок мы делаем мерилом, тогда люди из первой группы — настоящие писатели, а из второй — жалкие позеры или кто-то в этом роде. С этим лично я не могу согласиться. Поэтому такое понимание сущности писателя кажется мне ошибочным. Какое же тогда верное? Я склонен полагать, что настоящим писателем может называться тот, чей образ жизни подчинён тому, чтобы писать как можно больше и как можно лучше.
— В соответствии с этим определением, ты можешь назвать себя настоящим писателем?
— На данный момент нет, не могу. Но я стремлюсь к этому.
Часть третья:
Творческий процесс, вдохновение и музы
— Расскажи о том, как всё происходит? С чего начинается, чем заканчивается? Есть ли какие-то ритуалы, привычки? Где черпаешь вдохновение?
— Как много вопросов… Ну, обычно всё начинается с какого-нибудь замысла, малюсенькой, крошечной идеи, которая возникает при самых разных обстоятельствах. Это может быть и сон (чаще всего сон), и прогулка, и музыка, и многое другое. Но поскольку последний год я находился, к сожалению, не здесь, (сюда я вернулся совсем недавно), то мой привычный рабочий план, а вместе с ним и весь образ жизни полетели к чёрту. Привело это к тому, что я стал писать очень стихийно, минуя стандартную структуру.
— Это как?
— Писал, когда придётся, писал мало, писал урывками, порой начинал с конца или с середины, сперва писал диалоги, какие-то детали, описывал место действия, какие-то решения героя, которые в конце приводят к финалу, прописывал финал, а уже после всего выстраивал структуру. Но при этом старался писать каждый день (и у меня почти получалось).
— А почему ты стал писать так?
— Да время было плохое и трудное. Столкнулся со многими неприятностями. Это меня и подкосило. Я бы, наверное, совсем бросил писать, если бы мог.
— А ты не можешь?
— Не могу. Продержусь максимум три дня. Потом меня тянет обратно.
— То есть это уже привычка, зависимость?
— Видимо. Не знаю. Может у меня какое-нибудь расстройств Я не пытаюсь это как-то осмыслить, определить, классифицировать. Мне просто нравится писать. Даже в плохие дни, когда это даётся с трудом. Для меня писательство — очень естественное занятие. Это лучшее, что есть в моей жизни. И я не могу представить себя без этого.
— Значит, тебе не требуется вдохновение для того, чтобы писать?
— Ну, меня порой настигает вдохновение, и происходит это довольно часто, в этом смысле я могу назвать себя по-настоящему счастливым человеком; я очень радуюсь вдохновению и стараюсь в полной мере его использовать. Но я не жду этого особого состояния. Я нередко обращаюсь к музам, это да. Но не более того.
— К музам?
— Да, в разное время моими музами были разные женщины. По одной за раз. Сперва была Д., потом Р.С., к которой я больше не планирую возвращаться, затем В., к которой ещё обязательно вернусь, и последняя на сегодняшний день — это М. Есть ещё и другие, те, о которых читатели пока не знают. Мои музы, должен сказать, — это вполне реальные женщины. Гораздо реальнее меня самого. По крайней мере большинство из них. Р.С., М., Д. и В. У каждой есть паспорт, ИНН, тело и всё прочее. Но с Д. и В. произошло примерно то же самое, что и со мной, поэтому они и реальны, и в то же время нет. А вот Р.С. и М. это не грозит. Более того, М. — моя главная муза — далека от того образа, который рисует нам воображение, когда мы слышим слово «муза». В ней нет ничего возвышенного, она довольно приземлённая девушка. И вообще у нас довольно непростые отношения, если говорить об отношениях между людьми, а не между писателем и его музой. Во многом это из-за того, что мы слишком разные и у нас вряд ли есть что-нибудь общее.
— Почему же тогда именно она стала твоей музой?
— Не знаю. Полагаю, дело исключительно в моём восприятии. Ведь я обожаю всех этих женщин. В каждой из них есть нечто такое, что вдохновляет меня. Они во всех смыслах прекрасны. Вот и всё. Что же касается самой М., то она, несмотря на все свои качества, действительно ценит искусство и ради него готова пойти на многое. Благодаря этому М. способна в любую секунду высечь творческую искру, из которой потом разгорится пламя. Кроме того, она очень трезво, рационально оценивает свою роль музы и относится к ней со всей ответственностью; она чётко понимает, что ей нужно делать для того, чтобы вдохновить меня. А ещё М. не позволяет мне слишком уж долго и увлечённо витать в облаках, что порой тоже очень важно.
— Ты сказал, «она готова пойти на многое». Можешь привести пример? Что она такого делала, чтобы вдохновить тебя на творчество?
— Не скажу. Это останется только между мной и М.
— Ну хорошо. А что за история с Д.? Она довольно часто так или иначе фигурирует в твоих рассказах.
— Да, она очень важный элемент всего. Если говорить о реальной жизни, то мы учились вместе некоторое время. Я страшно её любил, а она меня нет. Потом я не видел её много лет, потом встретил вновь, а потом она опять пропала. Я не видел её очень-очень давно и вряд ли когда-нибудь увижу ещё. Если говорить о рассказах, то я не хочу раскрывать всех деталей. Но насколько мне известно некто по имени Родерик Депре вроде как планирует написать некое продолжение «Порочного круга», в котором будут даны ответы на то, кто убил мать главного , куда пропал его отец и что на самом деле случилось с Д.
— Всё верно. Продолжение будет.
Часть четвёртая:
Национальность, имя и язык
— Так. Давай начистоту. Что с именем?
— А что с ним?
— Ну, человек пишет на русском языке и называет себя «Дерек Льюис». В чём причина?
— Причина… Раз она так нужна, то я думаю, у меня действительно есть некоторые проблемы с национальной идентичностью. Не сказал бы, что мне это мешает жить. Нет. И сильного дискомфорта я из-за этого не испытываю. По крайней мере сейчас. Ведь лично мне не слишком-то важно, кто я по национальности. И на этом, если так можно выразиться, безразличии строится «национальный базис» моих произведений, то есть само отношение ко всему национальному; отсюда же произрастает желание создать место, государство, не существующее в реальном мире, вобравшее в себя мои общие представления о том, каким должно быть государство и какие процессы, события могут ему навредить.
— Что это за представления? Расскажи.
— Я бы не хотел слишком в это вдаваться. Но если вкратце, то я считаю, что государство — это общественное объединение людей, целью которого является наиболее эффективное удовлетворение своих потребностей, избегание всевозможных угроз и реализация самых светлых, возвышенных, достойных стремлений. Оно должно основываться исключительно на гуманистических ценностях, верховенстве права и равенстве всех перед законом. Любые проявления нетерпимости, ксенофобии, алчности, насилия должны искореняться и неизбежно приводить к самому строгому наказанию.
— Несколько утопично, ты не находишь?
— Возможно. Но это не то, что есть на самом деле, это то, к чему, я считаю, необходимо стремиться, и то, что я хочу видеть хоть где-то.
— Понимаю.
— Если же вернуться к вопросу о национальной идентичности, то главным и первичным её основанием является язык. Я, как ты сам заметил, пишу на русском языке. Кроме того, на этом языке я говорю и думаю. И в детстве я не учил никакой другой язык. Разве что английский. Поэтому я считаю себя русским. И имя Дерек Льюис (как и Родерик Депре, к слову) для меня не менее русское, нежели Игорь Петров, Олег Сидоров и прочие подобные. Многие русские имена, как мы знаем, заимствованы у греков и других народов. Чего бы не заимствовать ещё парочку?.. Ну и да, это имя основано на моём «настоящем», — он сделал кавычки в воздухе, — имени, если кому-то угодно считать «настоящим», — и ещё раз, — исключительно данное мне при рождении имя. И конечно, нельзя не отметить, что факт о моём национальном самоопределении, самоощущении, приведённый ранее, наверняка вызовет весьма неприятные чувства и эмоции у людей определённых взглядов. Хотя, может не только у них. Пожалуй это и в самом деле довольно странно, когда человек объявляет себя представителем одной нации, пусть и на лице у него написано совсем другое. Тут я бы сказал, что следует разделять понятия «этнос» и нация», но раскрывать именно этот аспект не стану, дабы не растягивать и без того очень долгий ответ. Если же использовать сравнения и аналогии, то моё положение в этом смысле схоже с положением Кафки. Он был евреем, родившимся в Чехии, а писал при этом по-немецки. Не знаю, что он сам думал и чувствовал по этому поводу, но в целом данное сравнение мне кажется справедливым и точным. Однако не стоит воспринимать его слишком буквально: я не еврей, к Чехии и Германии не имею никакого отношения... О! И ещё пример я вспомнил. У Моррисси есть песня «Irish blood, English heart». Вот у меня тоже как в той песне: кровь туда, а сердце сюда. Но я не пытаюсь выдавать себя за человека другой нации. Ни в жизни, ни тем более в литературе. Не только потому, что у меня не возникает такого желания, не только потому, что это очень глупо, но и потому, что это в принципе невозможно. Именно поэтому я никогда не переносил место действия своих произведений в Штаты, Англию или любую другую страну, кроме России. Хотя и родную страну я никогда не упоминал. Я специально создал определённое место, город-государство, которое находится «где-то на севере Европы», имеет свою историю, культуру, традиции и прочее. Это позволяет мне устанавливать собственные правила.
— По-твоему, это плохо, если автор переносит место действия за пределы своей родной страны? Ведь Шекспир, к примеру, будучи английским писателем переносил место действия в Италию и Данию. И тот же Кафка, которого ты не раз упомянул.
— Я бы не сказал, что это плохо. В литературе вообще можно делать всё что угодно. Весь вопрос лишь в одном: а зачем? Решение переносить место действия в другую страну накладывает на автора отдельную большую ответственность («отдельную», потому что есть и другие). Оно приводит к необходимости подробнейшим образом изучить, исследовать ту культурную среду, в которую собираешься помещать своих персонажей. Иначе получится нелепо и карикатурно. И одно дело просто переносить место действия, но совсем другое — пытаться сделать вид, будто ты зарубежный автор. Ведь как бы ни старался писатель скрыть своё происхождение (хотя лично мне непонятны причины таких устремлений) его непременно выдадут детали. Особенно если это не слишком умелый автор. Ведь культура каждой страны, каждого народа невероятно обширна. Она содержит в себе великое множество элементов, которые в совокупности представляют собой узор судьбы того или иного народа. Названия улиц, системы измерений, одежда, дома, автомобили, устройство быта во всём его многообразии и многое-многое другое — всё это очень важно, оно позволяет нам составить полную картину мира, в который мы погружаемся в процессе чтения. Да, конечно, можно попытаться избавиться от этих деталей. Допускаю, что это вполне возможно. Однако, произведение, лишённое таких деталей, будет пресным, как суп без соли. Но и с солью, как известно, перебарщивать не стоит. Не надо наряжать персонажей в лапти и кокошники, заставлять играть на балалайках и прочее. Хотя, это, конечно, зависит от тех целей, которые преследует тот или иной автор. Передо мной, к примеру, не стоит задачи «раскрыть Россию», взломать код той загадочной «русской души». Я хочу рассказывать, прежде всего, о людях, которые испытывают определённые чувства, мне, скажем, хорошо знакомые, эти люди сталкиваются с такими же трудностями, пытаются их преодолеть, либо не выдерживают, «ломаются», сдаются. И возможно где-то есть настоящие, живые люди, которые испытывают примерно то же самое, сталкиваются с тем же. И как раз им мои произведения могут прийтись по душе, я на это надеюсь. А напоследок хочется отметить, что я не пытаюсь сломить разделение людей на национальности. Я всего-навсего пытаюсь обратить внимание читателей на вещи, которые мне кажутся более важными и значимыми. И моё имя есть первичное выражение этой идеи.
— Коротко: кто ты по национальности?
— Russian heart, tatarsian blood — вот так я отвечу.
— Окей, разобрались.
Часть пятая:
Вопросы от читателей
— У меня есть парочка вопросов от твоих читателей…
— Хорошо, — с улыбкой сказал Дерек и как-то даже оживился.
— Так… а куда же я их подевал? — я стал копаться в бумагах, ища нужные вопросы.
— Кхм-кхм… — закашлялся он и немного нахмурился.
— Да уж, неловко вышло…
— Не то слово!
— На самом деле, — сказал я, понизив голос, — никаких вопросов от читателей не было изначально. Просто я решил немного над тобой подшутить.
— Ну понятно.
— Переходим к блицу!
Блиц
— Моррисси или Роберт Смит?
— Безмерно люблю обоих, но Смитс в последнее время слушаю чаще.
— Литература или музыка?
— Лизыка.
— Величайший писатель в истории человечества?
— Бальзак.
— Какую книгу сейчас читаешь?
— «Собор Парижской Богоматери».
— И как тебе?
— Очень нравится.
— Да, я эту книгу тоже люблю. Что читал до этого?
— «Волшебную гору» Томаса Манна.
— Понравилось?
— Да. Но совсем не так, как «Собор».
— Что будешь читать после «Собора»?
— «Отца Горио» или рассказы Фицджеральда. Но только потому, что других непрочитанных книг в моей личной библиотеке не осталось. А я не люблю читать в электронном формате. М. обещала мне привезти пару новых книг, но я не знаю, когда её ждать. Сейчас вот думаю, что надо, наверное, перестать отвечать развёрнуто на вопросы из блица, и после интервью прогуляться до книжного магазина.
— Любимая книга?
— «Норвежский лес».
— Любимый альбом?
— И вот опять ты вынуждаешь меня отвечать развёрнуто, — от наигранной досады он хлопнул себя по колену, резко вскочил и тут же обратно сел. — Потому что невозможно ответить кратко на этот вопрос. Ведь чтобы назвать альбом любимым, нужно любить абсолютно все треки, представленные на альбоме. А такое случается крайне редко. К тому же, мы — поколение не альбомов, но плейлистов. Поэтому я больше всего люблю компиляции. «Louder than bombs», к примеру. Хотя, конечно, есть всё же несколько альбомов, которые мне нравятся. «Truth?» Сугизо — такой философский, с претензией на авангард; «Silence Yourself» Сэведжес — такой смелый и дерзкий; «Cigarettes Aftex Sex» от одноимённой группы — такой нежный, с ароматом мечты; «Skeleton Tree» Ника Кейва — такой космический и невероятный; «Devour» Мане — такой мрачный и глубокий. «A Moon Shaped Pool» Радиоголовы — такой тоскливый и светлый; «Nevermind» Нирвана — такой отрезвляющий и горький. «Bara No Seidou» Мэлис Майзер — такой вдохновляющий и восхитительный. И ещё наверняка есть несколько альбомов, которые мне очень нравятся, но сейчас я не могу вспомнить. Выделить какой-то один альбом, который бы мне нравился больше остальных, я не могу… Ладно, вру. Могу, конечно. Но это долго. А нам пора закругляться.
Эпилог
На этом интервью завершилось. Я поблагодарил его за искренние ответы и за то, что он нашёл для меня время. Дерек в ответ предложил мне чашечку чая, но я отказался.
— Мне надо спешить, — сказал я. — Черновики ждут!
— Ну ладно, как знаешь.
— Что будешь делать дальше? — задал я последний вопрос, стоя в дверях.
— Помимо похода в книжный? — он улыбнулся, явно считая себя очень уж остроумным.
— Да, — ответил я, посмеиваясь, — помимо этого.
— Ну, — Дерек вмиг стал серьёзным, — я должен уладить кое-что, — вид у него был озадаченный. — Впрочем, тебе это и так хорошо известно, — сказал он и был абсолютно прав.
Мы тепло распрощались и я побрёл домой, думая о том, стоит ли мне предупредить Эрика, или же оставить всё как есть.
