Воспоминания о "ЛитО" /к вопросу о критике

Пока вспоминала и расписывала, пока сомневалась, надо ли это публиковать, в Блогах появилось вот это Метафорическое говно: реабилитация в глазах смотрящего и я решила, что надо.

 Когда-то (в прошлом веке) посещала я заседания городского литобъединения. Люди там собирались взрослые, местами маститые, все как один, безгранично талантливые)), колоритные- не передать.

Председатель «ЛитО», например, называл меня «наша юная поэтесса». Мне было под 25, я писала прозу. Сколько ни пыталась его исправлять- не получалось. Я почему-то впечаталась в его память поэтессой. Юной.

История, которой я хочу поделиться, была для меня знаковой. Ну и поэтессы в ней присутствуют.

Сразу уточню- к творческим людям отношусь с некоторым трепетом и местами почтением, понимая, что уровень развития (и души, и ума) у всех разный, и то, что не всем и не все нравится, процесс естественный. Однако сказать человеку, что мне его стихи не зашли или что рассказ его меня трижды погружал в сон- даже сейчас не всегда решаюсь, чтоб не обидеть автора (потому что, повторюсь, у всех уровень развития разный))).

Так вот. Год так примерно 1997-1998. Имена уже стерты из памяти (кроме Юрия Семёныча), диалоги воссозданы не в точном цитировании, но с передачей смысла и настроения (хотя «батенька» и пара-тройка ключевых фраз намертво врезались).

Зимний вечер. Комнатка с обоями в цветочек, старые кресла и пара затертых диванов, между ними журнальный столик с потрескавшимся лаком. Обстановка теплая: на улице мороз, а в «ЛитО» жарит батарея, да еще и один из мэтров благорасположен больше обычного, т.к. два дня назад вышел сборник его стихов. Юрий Семёныч- большой в плане комплекции, очень душевный дядька с разносторонними талантами; хитрые глазки, хитрая бородка, пластмассовый «дипломат». На стенах «ЛитО», кстати, его фотографии- шикарные пейзажи и портреты, глаз отдыхает. Две бабушки-поэтессы (чудесные старушки лет по 70, лица и руки покрыты морщинками и рифмами, пластмассовый жемчуг, карамельки в кармашках, по книжечке милых детских стишков в городской библиотеке) взирают на него с обожанием и естественной завистью: им сборники пока не светят. Я на одном диване с мэтром, бабушки напротив, через стол. Шутят, поздравляют, пахнут щами, грозятся напоить чаем.

И тут стук в двери и является Пушкин некий товарищ.

- Я, - говорит, - поэт. Приехал в ваш город недавно, хочу влиться в литературное общество.

Юрий Семёныч делает барский жест рукой: проходите, вон вешалка.

Дяденька (пусть, например, Виктор) куцее пальтишко пристроил, уши ладошками погрел, покряхтел-покашлял в коридоре и с чудесно обшарпанным дерматиновым портфельчиком наперевес ринулся жать всем руки. Пусть не покажутся вам мои слова насмешкой (какой смех, там слёзы!), Виктор был типичным бедным поэтом: весь какой-то непризнанный, давно не стриженый, в затертой одежде (с шарфа, которым было обмотано горло, сыпалась моль); старые очки, старый свитер, старые ботинки, даже щетина на подбородке старая. Этот средних лет мужчина выглядел каким-то отчаявшимся и источал аромат несчастной жизни.

- Что же вы, батенька, откуда к нам? Проза, поэзия? Печатались? - с улыбкой вопрошал Юрий Семёныч, пока новенький пристраивался на диване рядом с бабушками-поэтессами. Он уселся с напряженно прямой спиной на самом краешке, портфельчик на коленях.

- Я из Сибири. Строитель. Пишу стихи уже много лет. Печатался.... чуть-чуть и давно, просто много работы, но пишу потихоньку. У меня газеты с собой, показать?

- Конечно! Вы же в печать лучшее отдавали?

- Лллучшее, - с вроде как скрываемой гордостью взволнованно ответил поэт, выудив из портфельчика целлофановый пакет, из которого вынул бумажную папку, в которой оказалось еще несколько пакетиков с бумагами. В верхнем угадывались старые газеты, их и достал Виктор, вопросительно посмотрел на Юрия Семёныча:

- Вы сами прочтёте или мне?....

- Сами-сами, конечно, сами! Из уст автора, так сказать! А что за газета? Орденов сколько....

- «Красноярская звезда», вот, видите.

- Да-да, - и Юрий Семёныч, как это порой свойственно мэтрам, ударился в прекрасно излагаемые воспоминания об одной из своих поездок в те края. История была довольно забавная, бабушки смеялись, упрекали, что «Юрий Семёныч решил их до смерти ухохотать», я тоже сидела рот до ушей, но все мое внимание было приковано к Виктору. Перебить "барина"  он стеснялся. При этом напряжен был до крайности: на лбу выступил пот, по-прежнему прямая спина, похоже, начинала ныть, но сесть откинувшись, он не решался. Его было жалко. Но остановить мэтра возможности не было, так что пытка продолжалась, пока не кончилась история. Бабушки вытерли слезки смешными платочками, и Юрий Семёныч, обведя взглядом наше маленькое общество, вдруг стал серьёзным, хлопнул себя по коленям, подался вперед, поближе к поэту, и сказал:

- Простите. Я тут всех отвлёк.. перетянул одеяло на себя. Простите. Читайте! Мы слушаем!

Мы с бабушками похлопали, чтоб поддержать. Глаза Виктора забегали по строчкам, он откашлялся, встал, вытянул перед собой руку с газетой и начал было читать, но споткнулся, запнулся..

- Ну что вы так, батенька, мы тут все служители муз, не волнуйтесь! - ободрил его Юрий Семёныч.

Но не вышло. Виктор начал было снова, потом еще раз, однако волнение сдавливало голосовые связки, он смутился окончательно и жалобно взглянул на Юрия Семёныча:

- Вы меня простите, я что-то .. не могу, горло прихватило, морозы...

- Я все понимаю. Давайте вашу газету.

Виктор подал листок мэтру, ткнул пальцем в колонку.

Юрий Семёныч прочел про себя. Мы вчетвером напряженно молчали. Он сделал на выдохе «п-п-п» губами, посмотрел снизу вверх на Виктора (тот продолжал стоять) и спросил:

- Вы позволите мне.. вслух? Для всех?

- Конечно! Если вам не сложно..

- Ничуть!

И Юрий Семёныч прочёл.

Я не фанат стихов от слова «совсем». Нет у меня их понимания, какой-то ген отсутствует, я не виновата. Стихи меня почти не трогают, редко-редко что-то проймёт. Это моя проблема, поэтому о стихах я обычно молчу особенно сильно. Так вот, стихи Виктора, на мой вкус, были ужасны. Это была производственно-советская поэзия. Конечно, я не помню наизусть, но там были и «коммунизм — ленинизм», и «стройка — тройка», и «пятилетка - сетка» и даже, кажется, «революция- контрреволюция». Слог выдавливал остатки капитализма и плющил верой в светлое будущее. Это было страшно. Но еще страшнее было от того, что сейчас Юрий Семёныч спросит «как вам?» и я не смогу найти слов, чтобы выразить свое неприятие, не обидев при этом поэта, а он и так был запредельно несчастен.

- Что скажете? - мягко спросил нас мэтр.

- Ну что вы хотите, - вдруг сказала одна из бабушек, - Юрочка, дорогой, ну это какого года стихи?... 80го?! Ну конечно! Молодой человек шел на поводу конъюктуры, ну вспомните, вы же тоже грешны агитками!

- Мы все такое писали! - поддакнула вторая поэтесса.

- Хорошо. (Виктору) А есть у вас что-то более позднее и менее .... партийное? Лирика, может быть?

Поэт раскидал на столике газеты, искал, листал, наконец, остановился.

- Это о любви. Я сам прочту!

- Пожалуйста-пожалуйста.

Второе стихотворение Виктор озвучил почти без запинок, но оно было не менее ужасно. Его я тоже наизусть не помню, но в нем были и «розы — слезы», и «тебе - судьбе», и «глаз — алмаз», и естественно, «кровь — любовь».

Юрий Семёныч помолчал. Потянулся и взял наугад газету, автор подскочил и ткнул пальцем в свое стихотворение. Мэтр пробежал по нему взглядом.

- Ну что ж, - сказал он, положив газету на столик, - дамы! Вы подумали? Вам есть что сказать?

Я сразу отрицательно помотала головой. Одна из "дам"  цапнула со стола газетку и страшно заинтересовалась новостями Красноярского края десятилетней давности. Вторая, пряча глаза, пробурчала:

- Я не очень понимаю эти молодежные течения.. Юрочка, вы же знаете, я больше по детской поэзии…

- Ну что ж, - повторил Юрий Семёныч. Голос его был вроде и мягок и даже добр, - Вот что, батенька, я вам скажу: стихи ваши плохи. Судя по сложению и срокам давности, лучше ваши стихи станут вряд ли. Если позволите, мой совет — бросьте поэзию. Стройте, любите, читайте, но сами- не пишите. Таланта в вас нет. Спасибо, что проявили мужество прийти.

На Виктора было невозможно смотреть. Он постарел еще лет на десять, сгорбился, скукожился; дрожащими руками в тишине собрал газеты, суетливо сложил их в папку, сунул её в портфель и вдруг встал очень прямо и срывающимся сухим голосом потребовал:

- Прежде чем уйти, я хотел бы узнать, кто меня судил!

Юрий Семёныч бровью не повёл и всё так же благожелательно уточнил:

- Вы хотите, чтобы я прочел вам что-то своё?

- Да!

- Это легко. У меня тут как раз новый сборничек вышел.. - и достал книжечку из «дипломата», - ЧТО б вам такое прочесть, чтоб недлинно… - мэтр листал странички, пробегая их глазами, - да вот, пожалуй.

Он не стал вставать, напротив, расслабленно откинулся на спинку дивана и прочел свое стихотворение. И его я тоже наизусть не помню. Но оно было легкое, танцевали строчки и рифмы. Я не люблю стихи, но ЭТО мне понравилось. Я его поняла, я была с ним согласна, в нем была мудрая мысль и ни капли претензии на что-то великое. Это было просто и со вкусом.

Бабушки захлопали, я тоже. Юрий Семёныч кивком поблагодарил нас и посмотрел на Виктора. Тот ответил постаревшим голосом:

- Мне всё понятно. Спасибо!

Он развернулся, подхватил с вешалки свои вещи и покинул «ЛитО».

- Как вам? - спросил вдруг Юрий Семёныч у меня.

- Я бы так не смогла!

- Не смогла бы ЧТО?

- Да всё. Ни как он, ни как Вы. И отшить его ТАК я бы тоже не смогла.

- Ооооо, отшивать- это вам не стихи клепать. Тут УМЕТЬ надо! - довольно засмеялся мэтр, бабушки подхватили, просили полапать книжечку и еще что-нибудь почитать. Причем просили искренне, даже без кокетства.

***

Я не знаю, писал ли еще стихи Виктор. Но даже не это меня волнует.

ЧТО он понял? Что стихи его и правда плохи? Или, как это свойственно многим творческим людям, лишний раз убедился, что мир еще не готов к его поэзии?

Я никогда его больше не видела и очень надеюсь, что этот человек нашел-таки свое счастье. (помните, в «Формуле любви» Фимка тоненько так тянет в адрес Жакоба: «Беееееедненький»? Вот и тут так же "жалконько". Это, наверное, ужасно унизительно. Хорошо, что мы больше не встречались))))

Дальнейшие вопросы, скорее всего, проросли из моей неуверенности и сверхсамокритичности.

Как, если в самом деле плохо (а от тебя ждут ответа), КАК найти эту грань неумолимой корректности? Ведь за мягким плюшевым тоном Юрия Семёныча чувствовалась непробиваемая скала уверенности. Он был дружелюбен, бескомпромиссен, не сыпал утешениями; он был решителен, но не унизителен. Участников «ЛитО» Юрий Семёныч мог критиковать и более строго, и ехидно, но обидно не было: он будто бы изначально видел, КАК ЭТО должно быть и после его комментариев хотелось исправиться, а не переубеждать мэтра в том, что он не прав. Это воспитание? Интеллигентность? Нажитое опытом мастерство? Талант, который либо есть, либо нет?

И Насколько надо ощущать себя мастером или, не знаю, истиной в конечной инстанции, чтобы уметь сказать человеку в глаза, что он бесталанен? Понимать, что вот Я (который выношу вердикт) не ошибаюсь. Ни в рифме, ни слоге, ни в определении степени одаренности другого человека. И понимать, и принимать эту ответственность за свои СЛОВА и даже, возможно, дальнейшую жизнь человека.

***

и да, в "ЛитО" было еще несколько роскошных на мой вкус историй, как-нибудь поделюсь потому что в танце меня не остановить