Мемуары

Успеть бы все записать, а то вдруг в маразм впаду, подумала я, когда мне было лет десять, и сразу начала всё записывать. Мемуары, на мой взгляд, довольно спорная вещь - очень удобно, когда тут помню, а тут не помню, а спросить уже и не у кого, аххаха, потому что свидетелей днём с огнём не сыщешь.

Всё началось с Димы Синицына.
Мы шли из детского сада, и, пока наши мамы беседовали о чём-то приземлённом, Дима решил, что они пусть как хотят, а мы будем о возвышенном, и выпалил, что любит меня. Вокруг всё цвело и пахло, но шли мы мимо бойлерной, а там то ли авария на линии, то ли ещё какой сюрприз; запах экскрементов шибал в нос и перебивал весть романтический жасмин и страстную сирень, аж глаза слезились. Мои представления о романтике в ту минуту совершенно разошлись с суровой действительностью, посему Диме был дан от ворот поворот.
Позже, когда мы подросли и на всякий случай перестали здороваться, я всматривалась в тощего Диму с его такой нескладной длинной шеей, в куцего пуделька, с которым он наматывал круги вокруг дома, и думала, что не зря я тогда. Нет, всё же не зря. Ну зачем мне Дима в полосатом шарфе, которым Землю по экватору опоясать можно?.. Нет, не моё.

Потом ещё был такой забавный мальчик, кажется, Вадик. Мы проторчали всю школьную третью четверть в санатории, дышали морским воздухом; как ослабленных (ой, видал бы кто мои "ослабленные" щёки!) нас кормили по шесть раз на дню, скотину на убой так не кормят, учили по пять уроков в неделю, сдували пылинки и исследовали на предмет несуществующих заболеваний. Так вот нет, чтоб Вадик сказал это, скажем, под сенью вечнозелёных туй. Или на сыром песке зимнего пляжа - мрачное небо, холодное зелёное море... Да на худой конец на автобусной экскурсии, в интиме прижатых друг к другу кресел! Нет же. Ему припёрло сказать это на вокзале. По приезду и снятию нас с поезда. Пахло тоже не розами, чужие чемоданы пребольно пинали под колени, это там, на югах, была уже совсем настоящая весна, а здесь - сыро, слякотно, то ли с неба капает, то ли из-под колёс брызжет; родители рвут детей в разные стороны, переполох и паника, и тут выясняется, что моё красное платье было самым красивым. Что он побил Серёжу Котова за право постоять со мной вместе на фотографии - так и сняли: огромная я и Вадик, в прыжке почти доставший до моего плеча. Оба мы в пилоточках, в галстучках - любо дорого. Но момент признания безнадёжно испорчен. Какая, в баню, любовь, если только что по твоей ноге носильщик прокатил телегу, гружёную чемоданами?...

Ну и чтоб не совсем в детство впадать, насплетничаю про охранника Костю. Пришлось мне в ту пору работать администратором в сети супермаркетов. И вот у меня беготня, я взмыленной лошадью галопирую из зала в зал, со склада в администраторскую; у меня приход товара, мне надо всех и вся построить, успеть, уложиться, а тут, понимаете ли, Костя. Стоит, молчит, смотрит. Отражает лысиной лампы дневного света и раздражает меня так, что я готова его убить. Что тебе, спрашиваю, Костя? А Костя со своей любовью. А у меня так вовремя в одной руке десятикилограмовая сетка с морковкой, в другой весы - цену перекачать, в зубах ручка.
Ну как же так-то!

И, между прочим, это не я такая привередливая. А вот просто умеете, вы, мужики, моменты подходящие выбирать.

И да, у всех этих историй есть чудесная обратная сторона, которую я с удовольствием бы послушала, но спрашивать, увы, не у кого. И я точно так же бездарно влюблялась в каких-то своих героев, и получала от них довольно  чувствительных щелчков по носу, но всё равно это очень светлые воспоминания. Даже если в подростковом возрасте так не казалось.