Белое марево бледнело, словно таяло, и постепенно от него не осталось и следа. Открыв глаза, Сергей с удивлением понял, что находится не в своей, ставшей уже привычной камере, а в просторной комнате с высоким белёным потолком и несколькими довольно светлыми окнами. И лишь решётки на этих окнах подсказали ему, что он по-прежнему в тюрьме.
Выпавший снег преобразил сад. Деревья ещё не полностью уронили листву и сейчас, припорошенные снегом, стояли точно барышни в оранжево-багряных с белым кружевом платьях. Осенняя сырость сменилась уже зимней свежестью. Анна шла по садовой дорожке, полной грудью вдыхала морозный воздух. Как она ждала этот снег! Совсем скоро можно будет отправиться в дорогу. Их участь была решена, и единственное, что сейчас тревожило Анну – предстоящая разлука с маленьким сыном. Однако она не теряла надежды...
Карманные часы Breguet, лежавшие на столе, прозвонили полночь. Анна отложила перо и закрыла толстую тетрадь в тиснёном переплёте из голубой кожи – её дневник.
Наконец, его привели в просторный зал, и Петрушевский увидел императора. Николай Павлович стоял у большого стола, покрытого зелёным сукном. Античные черты лица молодого царя были напряжены, покрасневшие глаза, говорили о бессонной ночи, их взгляд сразу остановился на лице вошедшего арестанта. Нахмурившись, Николай, словно пытался что-то понять.
Люди, окружавшие её, события, происходившие с ней – всё было, как в тумане. Иногда казалось, если она выйдет из этого тумана, то проснётся, очнётся от кошмарного сна и вернётся в свою прежнюю счастливую жизнь, вновь окажется в объятиях любимого мужа.
Прокручивая в памяти всё, случившееся за последний год, она не могла отделаться от странного чувства облегчения, которое вдруг пришло к ней, когда ранним утром, едва начался рассвет, в передней прозвенел колокольчик, и всё, что происходило дальше, показалось кошмарным сном...
В осенний сад зовут меня
Воспоминания мои.
Горит оранжевый наряд
И воздух свеж,
И журавли курлычат в небе.
И кажется, что мы с тобой
Не расставались никогда.
Ты, словно солнце и вода,
Живёшь со мной, не разлучаясь.
И так подряд уж много лет,
Когда приходит осень вновь.
Хочу найти затихший сад,
Чтоб все мечты
И всю любовь
Вернула память.
И голос твой услышу вдруг.
Слова, как тёплые огни,
Зовут меня в былые дни.
Мне не забыть тебя- я знаю...
Пасха 1825 года пришлась на десятое апреля. Пережившая потоп столица праздновала особенно широко. Традиционно Петербург не спал, повсюду горели фонари, яркий свет лился из большинства окон.
За час до полуночи с Петропавловской крепости грянул пушечный залп, огласивший начало Великого Воскресения. Через полчаса – второй орудийный выстрел и ровно в полночь – третий.
В полумраке комнаты, освещённой свечой, Анна склонилась над дневником. Мечтательная улыбка блуждала по её губам. Ещё до замужества у неё вошло в привычку доверять дневнику свои мысли и впечатления. Она не придерживалась строго заведённого порядка, обращаясь к заветной тетради только по велению сердца. Сейчас она перечитала своё описание их с Сергеем первой ночи. И воспоминания о том важном событии вызвали эту улыбку. Порыв ветра распахнул едва прикрытое окно, зашелестел страницами...
Невские тёмные волны бились о парапет. Полная луна висела на фоне петропавловского силуэта, выделявшегося на чернильно-холодном низком небе. Анна стояла у самой кромки воды...
Время царствования отца для него соединилось в одном образе, который часто являлся ему во снах – процессия из траурных карет, тянущаяся из Зимнего дворца в Невскую лавру. Жуткое и фантасмагоричное событие перезахоронения останков императора Петра III стало для Александра олицетворением всего периода, когда на престоле России находился человек, которого судьба назначила ему в родители.
Сергей вышел из подъезда, фонарь, брызгая горячими каплями масла и заставляя подплясывать тусклый кружок света на мостовой, качался от всё усиливающегося ветра. Петрушевский провёл рукою по лицу, точно хотел стереть снегом свои невесёлые мысли. Постояв несколько секунд у подъезда, двинулся прямо по пустынной улице. Если бы не вой разыгравшейся метели, хруст снега под его шагами да проскользнувшие по дороге сани, запряжённые худой лошадёнкой, улица в призрачном свете фонарей казалась миражом...
Чедвик сидел за столом в задымлённом полумраке трактира. Перед ним стояла рюмка, маленький графинчик с коньяком и блюдечко с ломтиками лимона. Джон залпом выпивал тёмную жидкость, морщась, съедал кусочек лимона, тут же подливал ещё и опять выпивал. Время от времени он жестом заказывал себе очередную порцию. При этом его лицо было хмурым, он смотрел перед собой и, казалось, не замечал неуютной обстановки вокруг.