Раньше конец Июля меня погружал в унылое болото безнадёги. В тридцатых числах Папа добивал квартальный отчёт, и вся дружная семья устремлялась в очередной велопоход. Спрятаться на даче у бабушки, или остаться дома под крылышком старшего брата не вариант. Ибо хрен редьки не слаще. Прощай стабильный интернет, сухие носки, спокойный и до мелочи в кармане предсказуемый мир. Здравствуй дурно-пахнущие туалеты плацкартных вагонов, беготня с велосипедами по никому не известным полустанкам и грязь обочин дорог необъятной родины.
На этот раз – Северный Кавказ! Грунтовка, и мы карабкаемся от столицы самой российской минеральной воды – «Архыз», к Софийской поляне. Папа в восторге фотографирует всё вокруг. Мама радуется как ребёнок, нахваливая чистейший воздух, тишину, и махая руками проезжающим мимо автомобилям. Те азартно сигналят, напоминая о существовании нормальности и в этом мире тоже. Ехать невозможно. Толкаю двухколёсного друга в гору, дыханья не хватает, пот, срываясь с кончика носа, серой кляксой метит каждые пять метров, сандалики в пыли, отчаянно хочется плакать. И когда показалось, что хуже некуда, пошёл дождь. Спрятались под исполинскими лапищами то ли бука, то ли вяза, но лёгкая морось вылилась в свирепый ливень. На меня накинули дождевик и мы побежали. Ледяные капли неслись в лицо, целясь в глаза, рот и уши, просачиваясь за шиворот, и растекаясь мерзкими струйками по спине. Детское сознание услужливо размазало пространство по времени, превратив всё в бесцветный кошмарный сон.
Очнулась в палатке. Не в нашей. Полог потолка в человеческий рост, родители такие называют автомобильными. С меня стащили мокрую одежду, потом не очень, затем и вовсе сухую. Сил сопротивляться и высматривать по углам ухмыляющихся мальчишек не осталось. Взамен натянули толстый, но не колючий, свитер цвета какао в школьной столовой, он словно Чеширский Кот улыбнулся и принялся греть, урча и щекоча усами. На газовой плитке засвистел пузатый чайник, чашка приятно обожгла ладони, а голову вскружило благоухание летнего луга. В палатку заглянули улыбающиеся люди. Они принесли с собой, южную речь, жар раскалённой печи, уютный запах свежего хлеба и большие лепёшки, что назвали хычинами.
– У вас те, что с девочкой на велосипедах? Возьмите. Берите всё, а то пропадут.
Мне сунули в руки, прозрачные от жирных пятен, кули серой бумаги. Вроде обычные беляшеки, такими торгуют на любом вокзале в Москве, но какие же они вкусные! Хрустящая корочка тает на языке. Сочная, обжигающе горячая начинка брызнула мясным ароматом, и ещё долго тянется тоненькими ниточками жёлтого сыра.
– Где велосипедисты? – крикнули рядом.
– Здесь! – отозвались у нас.
Пола палатки откинулась, заглянули двое.
– Ну вот и славно, – проговорила женщина в куртке с триколором на плече. Приблизилась, тронула лоб, улыбнулась, – сами справились, молодцы.
– Одной головной болью меньше, – согласился её спутник, – осталась группа, что пошла на ледник, и скалолазы.
– К стене возьмите студентов, они давно набивались, – распорядился кто-то невидимый, – что там у них? Бог весть. Наверняка только утренний прогноз слышали. Доклад через каждые двадцать минут.
Плитку погасили, отсоединили газовый баллон и принялись пристраивать новую насадку. А на меня пахнуло безмятежным счастьем, что случается лишь в детстве, когда нет страхов, горестей, обид, а есть уверенность, что бы ни случилось, всё будет хорошо. Ведь есть папа и мама. Люди готовые пустить на ночлег, поделиться хлебом и напоить дурманом сказки. Есть даже те, что за вами шагнут в дождь, в пургу, кромешной тьмы не испугаются и не в службу, а по зову сердца.
Автор Соня Эль. Не знаю как в инструментальной музыке, петь не думая о технике, могут не только лишь все, мало кто так может. Это уровень больших оперных театров. Хотя о дыхании наверное думают вообще все. Оценка четыре.
Мой родитель постоянно твердит – «До тридцатника ты влюбляешься в свое отражение, противоположного пола, а не в конкретного человека». Это чтобы я не скулила потом, как побитая собака – «Он раньше был другим».
– Смотри, Кисин в Архангельском.
– Неужто, на рояле приедет играть?
– Давай съездим, наверняка все наши соберутся. Пусть Иришка послушает, как Бетховена понимать надо.
– Чтение афиши на ночь – смертельный грех.
– Детские комплексы полезли: компот из сушёных яблок, курящие женщины, Лунная соната. Ничего потерпишь. Я же езжу на твой футбол.
– Ты в ложе вопишь громче всех.
– А кто ради тебя с куревом завязал?
– Козыри в ход пошли. Я так понял всё уже решено?
– Осталось позвонить маме и пристроить на воскресенье мелких.
***
Кому сказать спасибо? Вездесущим Тик Токерам скулящих козлетонами? Бастам, Гнойным и прочим Моргенштернам, бормочущим несусветный бред? Безголосым отпрыскам нефтяных магнатов? Классика снова в моде! Звёзды первой величины, спешно перетрусив графики гастролей, кинулись в отливающую золотом Россию. Все эти Орлинские, Гарретты, Мути, поспешили в переполненные концертные залы и колоннада усадьбы в Архангельском, считалась одной из первых. Всё изменилось. Прощай старушки в вязаных шапках и светом в глазах, добро пожаловать в мир дорогих автомобилей, шикарных шуб и чёрной икры.
Иришка, в розовом коктейльном платье отиралась у столика с шампанским, вовсю разыгрывая светскую даму, ничего пусть потешатся, весною играть Бетховена.
***
Ей тоже досталась Лунная соната и три месяца с четырёх до пяти за стеной музицировали. Поначалу плоховато, но с каждым днём мелодия обретала знакомые очертания, на экзамене сыграла на пятёрку. Отчётный концерт и вовсе разорвал сердце в клочья. Но не сложилось, не срослось, не осталось даже фотографии, лишь высохшая роза, что с огромным трудом раздобыл в начале апреля, но так и не решился отдать. Вот здесь она всегда ошибалась, мизинчиком не дотягивалась до второй октавы. Мило смущалась, робко улыбаясь и краснея до кончика носа. Маэстро же безупречен, просто феноменален и от этого особенно больно, он словно мастер забытых снов вплетает лучи полной луны в саван непрожитой жизни. Качая на волнах аккордов, светлую печаль, как плачь по первой любви, как реквием по необретённому счастью.
На этот раз – Северный Кавказ! Грунтовка, и мы карабкаемся от столицы самой российской минеральной воды – «Архыз», к Софийской поляне. Папа в восторге фотографирует всё вокруг. Мама радуется как ребёнок, нахваливая чистейший воздух, тишину, и махая руками проезжающим мимо автомобилям. Те азартно сигналят, напоминая о существовании нормальности и в этом мире тоже. Ехать невозможно. Толкаю двухколёсного друга в гору, дыханья не хватает, пот, срываясь с кончика носа, серой кляксой метит каждые пять метров, сандалики в пыли, отчаянно хочется плакать. И когда показалось, что хуже некуда, пошёл дождь. Спрятались под исполинскими лапищами то ли бука, то ли вяза, но лёгкая морось вылилась в свирепый ливень. На меня накинули дождевик и мы побежали. Ледяные капли неслись в лицо, целясь в глаза, рот и уши, просачиваясь за шиворот, и растекаясь мерзкими струйками по спине. Детское сознание услужливо размазало пространство по времени, превратив всё в бесцветный кошмарный сон.
Очнулась в палатке. Не в нашей. Полог потолка в человеческий рост, родители такие называют автомобильными. С меня стащили мокрую одежду, потом не очень, затем и вовсе сухую. Сил сопротивляться и высматривать по углам ухмыляющихся мальчишек не осталось. Взамен натянули толстый, но не колючий, свитер цвета какао в школьной столовой, он словно Чеширский Кот улыбнулся и принялся греть, урча и щекоча усами. На газовой плитке засвистел пузатый чайник, чашка приятно обожгла ладони, а голову вскружило благоухание летнего луга. В палатку заглянули улыбающиеся люди. Они принесли с собой, южную речь, жар раскалённой печи, уютный запах свежего хлеба и большие лепёшки, что назвали хычинами.
– У вас те, что с девочкой на велосипедах? Возьмите. Берите всё, а то пропадут.
Мне сунули в руки, прозрачные от жирных пятен, кули серой бумаги. Вроде обычные беляшеки, такими торгуют на любом вокзале в Москве, но какие же они вкусные! Хрустящая корочка тает на языке. Сочная, обжигающе горячая начинка брызнула мясным ароматом, и ещё долго тянется тоненькими ниточками жёлтого сыра.
– Где велосипедисты? – крикнули рядом.
– Здесь! – отозвались у нас.
Пола палатки откинулась, заглянули двое.
– Ну вот и славно, – проговорила женщина в куртке с триколором на плече. Приблизилась, тронула лоб, улыбнулась, – сами справились, молодцы.
– Одной головной болью меньше, – согласился её спутник, – осталась группа, что пошла на ледник, и скалолазы.
– К стене возьмите студентов, они давно набивались, – распорядился кто-то невидимый, – что там у них? Бог весть. Наверняка только утренний прогноз слышали. Доклад через каждые двадцать минут.
Плитку погасили, отсоединили газовый баллон и принялись пристраивать новую насадку. А на меня пахнуло безмятежным счастьем, что случается лишь в детстве, когда нет страхов, горестей, обид, а есть уверенность, что бы ни случилось, всё будет хорошо. Ведь есть папа и мама. Люди готовые пустить на ночлег, поделиться хлебом и напоить дурманом сказки. Есть даже те, что за вами шагнут в дождь, в пургу, кромешной тьмы не испугаются и не в службу, а по зову сердца.
– Неужто, на рояле приедет играть?
– Давай съездим, наверняка все наши соберутся. Пусть Иришка послушает, как Бетховена понимать надо.
– Чтение афиши на ночь – смертельный грех.
– Детские комплексы полезли: компот из сушёных яблок, курящие женщины, Лунная соната. Ничего потерпишь. Я же езжу на твой футбол.
– Ты в ложе вопишь громче всех.
– А кто ради тебя с куревом завязал?
– Козыри в ход пошли. Я так понял всё уже решено?
– Осталось позвонить маме и пристроить на воскресенье мелких.
***
Кому сказать спасибо? Вездесущим Тик Токерам скулящих козлетонами? Бастам, Гнойным и прочим Моргенштернам, бормочущим несусветный бред? Безголосым отпрыскам нефтяных магнатов? Классика снова в моде! Звёзды первой величины, спешно перетрусив графики гастролей, кинулись в отливающую золотом Россию. Все эти Орлинские, Гарретты, Мути, поспешили в переполненные концертные залы и колоннада усадьбы в Архангельском, считалась одной из первых. Всё изменилось. Прощай старушки в вязаных шапках и светом в глазах, добро пожаловать в мир дорогих автомобилей, шикарных шуб и чёрной икры.
Иришка, в розовом коктейльном платье отиралась у столика с шампанским, вовсю разыгрывая светскую даму, ничего пусть потешатся, весною играть Бетховена.
***
Ей тоже досталась Лунная соната и три месяца с четырёх до пяти за стеной музицировали. Поначалу плоховато, но с каждым днём мелодия обретала знакомые очертания, на экзамене сыграла на пятёрку. Отчётный концерт и вовсе разорвал сердце в клочья. Но не сложилось, не срослось, не осталось даже фотографии, лишь высохшая роза, что с огромным трудом раздобыл в начале апреля, но так и не решился отдать. Вот здесь она всегда ошибалась, мизинчиком не дотягивалась до второй октавы. Мило смущалась, робко улыбаясь и краснея до кончика носа. Маэстро же безупречен, просто феноменален и от этого особенно больно, он словно мастер забытых снов вплетает лучи полной луны в саван непрожитой жизни. Качая на волнах аккордов, светлую печаль, как плачь по первой любви, как реквием по необретённому счастью.