Весь лес гудел. Дебаты шли и споры.
У братии звериной нервный срыв:
Пронесся слух, что зайцев всех в оффшоры
Отправят, предварительно отмыв.
Когда ж парнокопытные взбрыкнули,
За что мол лишь косым такая честь,
То волки им прозрачно намекнули,
Что где-то кто-то тоже хочет есть.
В квартиру мою вчера заглянул
Нашего дома дворник.
Зайца невзрачного мне протянул,
Грязного, как беспризорник.
Он его под крыльцом нашел,
Должно быть собаки загнали.
«Помыть бы его сейчас хорошо,
Ты любишь зверюшек, сказали.
Так ты уж, пожалуйста, похлопочи,
А то я, боюсь, не сумею».
Я воду горячую в ванной включил
И зайцу намылил шею.
Нет, «Дед Мазай» написан был не мною.
Меня Некрасов в том опередил.
И никогда, ни летом, ни зимою
На зайцев я с ружьишком не ходил.
Спасать их тоже мне не приходилось,
Лет пятьдесят, как я уж городской.
Вот у отца, да, кролики водились,
Но это зверь немного не такой.
Кто Вас учил так виртуозно брить?
Но и сама она достаточно сурова — Все, до чего дотянется рука,
Она под корень тут же сбрить готова.
У братии звериной нервный срыв:
Пронесся слух, что зайцев всех в оффшоры
Отправят, предварительно отмыв.
Когда ж парнокопытные взбрыкнули,
За что мол лишь косым такая честь,
То волки им прозрачно намекнули,
Что где-то кто-то тоже хочет есть.
Но все же, где Ваши небритые зайцы?
Но весь неопрятный и пахнущий дурно,
Ни разу никем никогда не помытый,
Косой, лопоухий, к тому ж некультурный.
Нашего дома дворник.
Зайца невзрачного мне протянул,
Грязного, как беспризорник.
Он его под крыльцом нашел,
Должно быть собаки загнали.
«Помыть бы его сейчас хорошо,
Ты любишь зверюшек, сказали.
Так ты уж, пожалуйста, похлопочи,
А то я, боюсь, не сумею».
Я воду горячую в ванной включил
И зайцу намылил шею.
Меня Некрасов в том опередил.
И никогда, ни летом, ни зимою
На зайцев я с ружьишком не ходил.
Спасать их тоже мне не приходилось,
Лет пятьдесят, как я уж городской.
Вот у отца, да, кролики водились,
Но это зверь немного не такой.
Покупайте бритву, воду грейте.
Я поймаю и отмою зайца,
Ну а Вы его потом уж брейте.
И взглядом превратила в дурака.
Она мозги мои в бараний рог согнула,
Лишила воли, чести, кошелька.
Не тяни свои длинные руки.
Я же вижу насквозь тебя, Вась,
Ты же не по любви, а от скуки.
Взглядом сердце мое не суши,
Не предамся с тобою я блуду.
Лучше в этой сибирской глуши
Я смиренной монахиней буду.
Вспоминая о прожитых днях.
А проснувшись, нашел беззаконие
На измятых своих простынях.
Я девчонок совсем не касаюсь,
Ну их к черту, накрашенных дур!
Я хотел бы, но я опасаюсь —
Вдруг детишки случайно пойдут.
Вот когда, наконец, стану взрослым,
В корне сразу же я изменюсь,
Пить, курить (ну и прочее) брошу
И, конечно же, срочно женюсь!
Нас загнал в жестяные коробки.
В них, как ежики, ежимся мы
И назад вылетаем, как пробки.
Спутник мой был предательски сбит
Пролетавшим пакетом отходов.
Я мечусь в паутине орбит
В безысходной тоске год за годом.
Я в пространство в отчаянье шлю
Крик души, оцифровано-сжатый.
А в ответ: «Ожидаю. Люблю.
Ну когда ж ты вернешься, проклятый!».
Для них теперь своим я в доску стал.
Они меня орешком угостили,
Который уж немного прорастал.