Алексей Ханыкин

Soul Memory

Soul Memory
Работа №407

То не мертво, что вечность охраняет,

Смерть вместе с вечностью порою умирает.
Г. Лавкрафт, Безымянный город

Душа человека на протяжении всей его жизни обречена на страдания и муки. Короткие моменты счастья едва ли могут перетянуть чашу весов, поперек которой возлегли волнение, горечь, утрата и боль. Есть лишь едва тлеющие угли надежды, которые неведомым образом поддерживают тепло в наших душах. Надежды на то, что после того, как все вокруг стемнеет, когда жар и холод поблекнут, а свет навсегда растворится во тьме, все изменится. И даже если перемены не грозят великим благом, то хотя бы вечным покоем... Но что, если смерть не есть избавление? Что, если это пугающее и вместе с тем чарующее явление подобно фотоснимку, запечатлевшему нашу сущность. Нашу тягу к печали и страху. Что, если смерть — нет, даже не продолжение жизни, а ее олицетворение?.. Что, если человеку никогда не суждено избавиться от самого себя?

Эта мысль более других пугала Генри в самые непредсказуемые и по совместительству самые не подходящие моменты. Действительно, что еще должно быть на уме у человека, на голову которого несколько часов назад словно бы обрушились все несчастья сией грешной земли. Изрядно истощенный долгой дорогой, Генри изнемогал от голода, едва не сбиваемый с ног жутким ветром. Одежда его давно промокла под проливным дождем, и впору было опасаться простуды. Вдобавок ко всему этому, его не пускали на порог собственного дома. Отчего, если быть точнее.

- Ау-, - вопрошал Генри к небесам, - кто-нибудь меня слышит?

Но беспрестанный вой ветра поглощал его голос. Тогда Генри в отчаянии колошматил по металлическим, чуть проржавевшим воротам, в глубине души понимая, что заглушить глас природы ему все равно не под силу.

Но как сквозь серую пелену туч проступают благословенные солнечные лучи, так среди несчастий Генри блеснула улыбка Фортуны.

Скрип дубовых дверей донесся даже на таком расстоянии, и Генри с облегченным сердцем увидел закутавшегося в меха дядюшку Уильяма. Тот, завидев племянника, несся к воротам сломя голову, порою с трудом удерживаясь на ногах и крепко прижимая шарф к груди и шее.

- Генри! Боже, какое счастье! Но как ты здесь? - возгласы дяди Билла было сложно разобрать, даже когда тот оказался в шаге от нежданного гостя и уже занимался замком на воротах.

- Позже, дядюшка, позже! Мне бы отогреться!

- Чего? - повысил голос Уильям, щерясь от барабанящих по лицу капель дождя.

- Говорю, позже, - что было сил, кричал Генри, волоча за собой здоровый чемодан. - Позже, дома!

Дядя Уильям кивал в ответ и что-то говорил, но разобрать его речь было не возможно. Бросив калитку незапертой, он тщетно пытался ухватиться за ручку чемодана и помочь Генри, но постоянно поскальзывался и наступал в лужу, забрызгивая и без того грязного гостя.

В холле уже суетилась тетушка Дори.

- Уильям! - тревожно крикнула она, как только дядя Билл показался на пороге. - Что случилось? Кто там?

- Все в прядке, Дори, - начал было успокаивать жену дядя, не успевший снять мокрую одежду, как женщина заметила Генри и изменилась в лице.

- Генри, мальчик мой, - воскликнула она еще громче прежнего и полезла на гостя с объятиями.

- Аккуратнее, тетушка Дори, - только и успел промямлить гость, - вы же испачкаетесь!

- Брось, мальчик мой. Сколько же мы не видели твою юную мордашку? Раздевайся, раздевайся. Молли, - крикнула она в сторону, - Молли, принеси сухую одежду! Твой брат прибыл!

Улеглась суматоха не скоро. Характер у тети Дори, надо сказать, сильно разнился с типажом ее спутника — дядя Уильям, хотя и тот еще плут и авантюрист, был все же человеком спокойным, предпочитающим размеренный образ жизни (наверное, эта черта характера передавалась в семье по мужской лини), тогда как тетушка отличалась излишней эмоциональностью и порывистостью. Впрочем, это не мешало ей быть примерной и хозяйственной женой. Видимо потому, что она всегда чувствовала, когда стоит убавить пыл, а когда и вовсе помолчать.

Как уже упоминалось, мужская линия семьи испокон веков отличалась сухостью характера и некоторой строгостью нравов. Образцом такого стереотипного темперамента являлся отец Генри и старший брат Уильяма, его звали Питер. Наверное, стены этого старинного особняка слышали его голос гораздо реже, нежели кого-либо, когда-то жившего здесь. А если и слышали, то наверняка в неодобрительном, часто сварливом тоне. Даже диву даешься, когда видишь, какую прекрасную дочь мог воспитать настолько замкнутый человек.

А ведь Молли, сестра Генри, поистине была прекрасной. Что называется и душою и телом. Как положено брату, Генри никогда не обращал внимания на ее природную красоту (быть может, до сегодняшнего дня, что, впрочем, он списывал на длительную разлуку). По натуре же своей Молли была скромной и стеснительной, но всегда открытой для дружеской беседы. Правда, единственной ее подругой была тетушка Дори.

Прошло немало времени, прежде чем Генри в чистой и сухой одежде ужинал за огромным семейным столом в компании тетушки, дяди, сестры, отца и племянника.

- Генри! – Дори обратилась к гостю, не успевшему разобраться даже с горячим блюдом, - Не терпится услышать твою историю. Как же ты сюда попал? Ведь в твоем юном возрасте...

Отец Генри неодобрительно фыркнул, глядя, как Дори развязывает разговор за ужином, но всеми кухонными делами заправляла именно она, поэтому вслух выражать неодобрение не стал.

- Полноте, Дори, дай юноше опомниться! - возразил дядя Уильям, - Человек, вероятно, до смерти устал от дороги.

Генри действительно выбился из сил и даже несколько жалел о том, что его визит не был инкогнито. Все, чего он сейчас хотел — набить брюхо и улечься в теплую постель, однако, воспитание не позволяло проигнорировать интерес родственницы.

- Да тут и рассказывать нечего, - сказал он, не прекращая жевать и рискуя нарваться на грубость отца. - Третьего дня мы были в дороге, когда нас настигла непогода. Дождь барабанил с такой силой, что порвал всю обшивку в карете, а извозчик едва справлялся с лошадьми и почти не различал дороги. Кончилось все тем, что карета застряла в грязевой колее, а при попытке вытолкнуть, мы умудрились повредить колесо. Благо, несчастье случилось неподалеку, и закончить путь представлялось возможным своим ходом. Правда, если признаться, мысль о том, что я не доберусь до дома живым, уже закрадывалась в мою голову.

- Ну, хватит кокетничать, Генри, - прервал его дядя Уильям, - ты всегда был крепким малым. Что же стало с беднягой-извозчиком?

- Понятия не имею. Он уверял меня, что справится один, а убедиться в этом мне не представлялось возможным.

- Что же, будем молиться за его душу.

Наконец-то установилось молчание, чему Генри был несказанно рад, однако, вскоре он сам был вынужден его прервать:

- Дядя Уильям...

- Да, мой мальчик?

- Я толком не понял, куда отлучились матушка с Дианой и как скоро вернутся?

Праздная улыбка пропала с лица дядюшки, и тот взял некоторую паузу, прежде чем ответить.

- Твоя любезная матушка вместе с младшей дочерью отправилась на юг, поправлять здоровье... Точной даты их возвращения мы не знаем, но надеемся их увидеть в ближайшие дни. По секрету тебе сказать, Генри, когда я услышал твой шум за оградой, я, было, принял тебя за Софию.

- Но ведь она никогда не уезжала на отдых...

- Времена, мой мальчик, меняются. Люди стареют, а здоровье все слабеет и слабеет...

Остаток ужина был проведен в безмолвии. Дядюшкой, кажется, тоже овладели мечты о скором сне, тетя Дори почему-то казалась подавленной, Молли подчинялась собственной скромности, а отец был лишь рад тому, что правила обеденного этикета, наконец, восторжествовали. Даже пятилетний Томас казался слишком спокойным для ребенка его возраста.

Комната Генри была тронута лишь временем. Он, в общем-то, и не сомневался в том, что матушка не позволит осквернять единственную материальную память о сыне в его отсутствие. Комната словно бы заснула в день его отъезда и пробудилась лишь сегодня. Только безбожник-паук оплел самые темные закоулки бледно-серебристыми узорами, только пыль похоронила под собой полку с книгами, крышку комода и подоконник, только все вокруг словно бы обесцветилось и говорило Генри: это — твоя настоящая жизнь. Жизнь, которой больше нет.

И без того невзрачные обои пожелтели, деревянный пол и старая кровать скрипели при каждом соприкосновении, большой масляный портрет, выполненный в темных тонах, скрывался за внушительным слоем пыли. На нем молодые дед и бабушка.

Дед — суровый, пронзающий взгляд, короткая стрижка и тонкие усы. В одной руке трость, за другую держится бабушка. Этот портрет - единственная вещь, что позволяла Генри заметить сходства отца с дедом. В жизни они были словно совершенно разными людьми.

И бабушка. Молодая, с гладкой бледной кожей, ниже деда на пол головы. Одетая в призрачное-белое платье, она мнится роковой невестой из страшных легенд, которыми пугают детей перед сном. Но, к счастью, они прожили счастливую жизнь. Дедушка, конечно, был сам не свой после ее смерти. Даже спустя многие годны глубочайшее отчаяние периодически настигало его, но все же, он всегда вспоминал о ней с теплым сердцем.

Да, пожалуй, бабушку Генри любили все, кто имел честь быть знакомым с нею. И, как казалось самому Генри, больше всех ее любил он сам. Она была самым близким человеком в его жизни. Все невзгоды и обиды детства, все слезы — все было облегчено стараниями этой женщины. Ах, если бы она была жива! Кто знает, может быть Генри не настигла бы столь трагическая судьба.

Дождь монотонно барабанил по окну. Ветер успел утихнуть, но тучи все еще затягивали небо. Генри взглянул в окно, но трудно было что-то разглядеть в кромешной тьме ночи кроме темного силуэта дерева и нечетких очертаний семейного кладбища, что располагалось на заднем дворе имения, почти под окном комнаты Генри. Это послужило пищей для немалого количества детских кошмаров, но небольшим утешением было то, что комната располагалась на втором этаже и большую часть обзора в летнее время года занимала крона дуба, который за последние годы совсем уж иссох и подчистую распрощался с листвой.

Наконец, Генри переоделся в ночную рубашку, улегся в постель и с облегчением закрыл глаза. Боже, как давно он этого не совершал этого столь простого, но исполненного блаженством действия.

Обычно в подобных случаях человек засыпал почти моментально, что называется, не коснувшись головою подушки, но сегодня Генри одолела бессонница. Некоторое время он просто лежал, то закрыв, очи, то бесцельно глядя в потолок, и пытался избавиться от навязчивых картин минувших дней, одна за другой будораживших его память. Затем его начали отвлекать звуки из коридора. Сначала это был скрип половых досок — Генри решил, что кому-то приспичило справить нужду. Немного позже Генри мог поклясться, что слышит какие-то голоса, а спустя четверть часа раздался далекий, приглушенный звук музыки. Мелодия была хоть и едва различимой, но навязчивой и весьма раздражала. Генри не мог представить, кому в такую пору могло придти на ум заняться столь неуместным развлечением, но будучи на правах гостя в поместье, когда-то считавшимся его родным домом, он не решился возражать.

Дождь стучал в окно все реже и реже, но почему-то — может из-за недостатка сна — Генри казалось, что в частоте его звуков какая-то сумасшедшая упорядоченность, какой-то скрытый подтекст. Не в силах справиться с раздражителями, бедолага зажал голову подушкой, но сон все никак не шел к нему.

Промучившись еще несколько часов, Генри все же решился выйти из комнаты. Музыка уже давно смолкла, но по общему шуму можно было понять, что большая часть семьи уже бодрствует. Если вообще кто-то в этом доме ложился спать.

На кухне его встретил как всегда оптимистично настроенный и полный сил дядюшка Уильям.

- А ты ранняя пташка, Генри! Не припомню за тобой такого греха.

- Если бы. - Генри едва ворочал языком. - Я, похоже, за всю ночь и пяти минут не проспал.

- То есть как — похоже?

- Ну, знаете, бывает состояние, когда не до конца понимаешь, во сне ты или в бреду. Своего рода бессонница...

- Да... Похоже, организм взбудоражился от детских воспоминаний. Такое бывает после длительной разлуки, знаешь ли...

- Может быть, - пожал плечами Генри. Не было никакого желания выяснять по поводу ночной музыки и прочего шума. - Как прошла ваша ночь?

- О, ты знаешь, Генри, отлично. Нет, конечно, в моем возрасте все не может быть прямо таки... идеальным. Немного болели кости, немного вступило в спину... А так, вполне себе милая ночка.

Тетушка Дори, уже вовсю погруженная в кухонные дела, суетно бегала от стола к столу, от кастрюли к буфету, но не успел Генри моргнуть глазом, как перед ним уже стояла чашка горячего супа.

Во время завтрака он попросил дядюшку, который обычно со всей любезностью вызывался помогать во всех начинаниях племянника, сопроводить его к могиле бабушки, дабы отдать дань памяти женщине, воспоминания о которой мучили его большую часть минувшей ночи, но тот на удивление Генри наотрез отказался. «Мы, говорил дядя Уильям, в последнее время привыкли сторониться столь ранящих душу мест». После этого он, конечно, рассыпался в извинениях и каяниях, но все равно непоколебимо продолжал стоять на своем, даже пытался отговорить самого Генри.

Но Генри также был тверд в своих намерениях. Так как на улице все еще капал дождь (Генри был удивлен, что такая погода в этих местах может держаться настолько долго, на его памяти этот случай был уникальным), юноша облачился в льняной плащ. Одолжив у тетушки Дори немного цветов, которые она заботливо выращивала на приусадебном участке, он вышел на улицу через черный ход, что располагался на первом этаже рядом с чуланом, аккурат под его комнатой.

Задний двор порос дикой травой, которая была примята нескончаемым дождем, небо было затянуто плотной дымкой туч, через которую было невероятно трудно пробиться солнечному лучу, так что создавалось впечатление, что на дворе не раннее утро, а, по меньшей мере, сумерки.

Спотыкаясь о длинную, вьющуюся траву, Генри таки пробрался к могиле бабушки, благо она была в самом начале кладбища. Оказавшись перед надгробным камнем, он опустился на колени и склонил голову. Снова нахлынули воспоминания. Раннее детство, взросление, юность — все это трудно представить, не вспомнив о ней. И самое последнее воспоминание... Она спускается по лестнице к ужину, держась одной рукой за перила. Вся семья уже в сборе, отец нервничает из-за того, что бабушка задерживает вечернюю молитву. Гулкий грохот из гостиной, Генри первым вырвался из-за стола, но бабушка уже закрыла глаза в последний раз. Ее чуткое и от того слабое сердце ушло на покой.

На секунду юноше показалось, что бабушка смотрит на него, и его снова настиг стыд за то, как его изменила судьба. За то, что он переступил свои собственные идеалы. Идеалы, которые она прививала ему с пеленок. Генри сделалось немного не по себе, и он поймал себя на том, что крепко сжал стебли цветков в кулаках, и их шипы поранили кожу. Испытывая смешанное чувство неудобства и смятения, он положил цветы к надгробному камню, теплая струйка крови сбежала по замерзшим ладоням и капнула прямо на ее имя.

***

- Твоя бабушка была прекрасной женщиной, - сказал дядя Уильям, вдохнув табака и выпустив две тонкие серые струйки через ноздри, - и матерью. Да, мы не так уж хорошо с ней общались... Тогда, понимаешь, времена были суровые. Нас было двое — я и твой отец. Уж мы-то ей нервов потрепали... Это с тобой она была эм... мягкой. Но все же, она была отличной матерью. Знаешь, ты молодец, что не забываешь о ней. Кроме тебя тут никто ее не навещает. Твой отец, по нему не скажешь, но он скорбит. Временами выходит на балкон и долгое время смотрит куда-то вдаль, сквозь оградку, сквозь могильный камень... Но на этом все. Кладбище уже, небось, бурьяном поросло?

На закате дня Генри с дядей воспользовались временным дождевым затишьем и расположились на креслах-качалках на террасе второго этажа особняка. Места здесь было много, вид на двор открывался отличный. В былые времена они часто проводили здесь вечера за курением табака.

Генри оторвал от губ трубку.

- Да, поросло как следует. Наверное, нужно привести кладбище в порядок. Только дождаться хорошей погоды.

- Это занятие обречено на провал. Я уже и не помню, когда в последний раз видел солнце. Нет, друг мой. Эта земля достойна лишь ненастья.

«Ерунда, подумал Генри. Это от нежелания ленивого дядюшки работать. Все мое детство прошло в знойной жаре при палящем солнце. А может, дядя Билл излишне погрузился в меланхолию этого вечера».

- Очень жаль, - сказал он после долгих минут молчания, - что мы разминулись с матушкой и сестренкой. Кто бы мог подумать...

- А вот здесь переживать не о чем. Уверен, они тебя застанут здесь по возвращении.

- Так они и впрямь должны скоро вернуться? Вы мне так и не рассказали, как далеко они сейчас.

- Кто знает, мой мальчик. Кто знает. Наверное, там, где нет этого промозглого ветра.

Генри, вздохнув, окинул взглядом двор, в котором он вырос. Яблоня, пережившая удар молнии, все еще стояла в саду, почерневшая и бесплодная. Видимо, до нее тоже никому не было дела в этом доме, который Генри уже переставал узнавать. На другой стороне двора был заброшенный колодец, с давнего времени вызывавший у Генри и всей его семьи болезненные воспоминания.

- Что это там? - вскочил Генри к краю террасы. - Это Томас! Дядя Билл, Томас играет у чертового колодца.

Дядя Уильям лишь что-то безразлично проворчал.

- Эй, малыш! - не унимался Генри. - Слезь оттуда. Отойди от колодца!

Из дома выбежала тетушка Дори и позвала ребенка.

- Спокойствие, Генри, - сказал вдруг дядя Уильям, убирая опустевшую трубку, - единственное, что у нас осталось.

Затем он поднялся с кресла и ушел в дом. Едва его фигура скрылась во тьме коридора; на пол террасы начали падать капли возобновляющегося дождя, и Генри тоже был вынужден удалиться в свою комнату.

Усиливалось чувство недосыпа, кроме того появилась непонятная ноющая боль в боку. Но вместе с телесными тяготами Генри одолевали душевные терзания. Странное поведение дяди Уильяма не давало ему покоя. Неспроста человек, которого Генри знал, как свои пять пальцев, человек, некогда бывший ему лучшим и, можно сказать, единственным другом так вдруг переменился, стал скрытным, угрюмым и даже несколько тревожным. Нет, конечно, не бывает постоянных людей. Существуют трудные периоды жизни и прочее, прочее, прочее, однако, если близких людей что-то и отличало от остальных, так это то, что первые могли определить дурные метаморфозы на раз — по одному лишь взгляду.

Последние годы жизни Генри прошли как в тумане, а сейчас, точно очнувшись ото сна, он не мог восстановить все детали «минувшего дня». Воспоминания пятилетней давности были размыты, но, кажется, сквозь время и память Генри преследует какая-то мысль об Уильяме.

Тогда, пять лет назад, когда Генри выпал из отчего гнезда и только-только обустраивался в университетском общежитии, от матери пришло письмо, содержание которого оставило на душе у юноши неприятный осадок. Настолько неприятный, что и само письмо всюду следовало за ним — в кармане его пиджака.

Генри дрожащими руками кинулся к комоду и отыскал одежду, в которой приехал. К счастью, письмо все еще было на месте — и это было настоящим чудом, ибо Генри уже почти успел о нем забыть.

Письмо за годы изрядно пострадало. Часть текста была заляпана желтыми пятнами, кое-где бумага порвалась, местами — испачкалась. Содержание его Генри помнил смутно. Можно даже сказать — почти не помнил и поэтому погрузился в чтение.

«Дорогой Генри! Знаю, не прошло и недели, как ты покинул дом, и, вероятно, во время отправления этого письма еще находишься в дороге, но прочитаешь его ты уже на месте. Перво-наперво желаю сообщить, как сильно мы все соскучились по тебе (не представляю, как переживу эти пять долгих лет!). Как только будет возможность, непременно сообщи о своем обустройстве!..

...случившийся беды в день, предшествующий твоему отъезду. Диана не выходит из комнаты и плачет сутками; дядюшка Уильям совсем плох. Его настигло несчастье пристраститься к алкоголю, днями он не выпускает из рук бутылку, а ночью не смыкает глаз. Виски сделало его черствым и грубым, он постоянно срывается на меня и Диану, чего не позволял себе никогда, а порою... Порою, он тихо плачет, когда думает, что никто не слышит. Я пытаюсь не показывать слабость, но, Генри, знал бы ты, как мне приходится тяжело, особенно в твое отсутствие!..

…и еще раз прости, что взвалила на тебя все эти проблемы. Я плохая мать, Генри. Я должна поддерживать тебя, в такую нелегкую пору, но последние деньги пришлось потратить на...

С любовью, твоя мать, София и сестренка Диана.»

Читая письмо, Генри ужаснулся своей безответственности — как он мог тогда бросить мать и сестру в такой ситуации? И больший ужас его настиг, когда в его голову закралась мысль о том, к чему его бездействие привело. В самом деле, страшнейшее, что есть в жизни — неведение. Именно оно заставляет часами выдумывать самые худшие последствия, развивая паранойю и сгущая тучи над головой.

Что могло произойти с матерью и младшей сестрой? Почему Молли и тетушка Дори не помогли им? Неужели Уильям настолько запугал жену? Может быть, они скрывают его страшную тайну? Может быть, он напился до озверения и, потеряв контроль над рассудком, невзначай убил их?

Генри становилось тошно от собственных мыслей.

Или, может быть, они сбежали? Прячутся где-нибудь на соседней ферме, а дядя Билл все ждет возвращения, утопая в стыде и не зная, как искупить грехи...

Юноша не мог усидеть на месте и уже долгое время ходил взад-вперед по тесной комнатушке. Пройдя от окна к двери очередной раз, Генри почувствовал нестерпимый голод. Это было достаточно странно, если принимать во внимание какой сытный ужин подала тетушка Дори. Но Генри даже рад был пробудившемуся аппетиту, ибо нашел в нем возможность отвлечься от навязчивых мрачных мыслей.

Для того чтобы добраться до кухни, нужно было спуститься на первый этаж, пройти мимо чулана и через столовую выйти в кухню. Делать это Генри старался как можно тише, дабы не потревожить чей-нибудь сон, но больше всего он надеялся, что тетушка Дори не задержалась на кухне — а зная ее привычки, Генри мог предположить такую вероятность. Неприятно будет, если она примет на свой счет то, что гость остался голодным.

Когда Генри, стоя в дальнем конце столовой, протянул руку, чтобы открыть дверь кухни, он услышал далеко позади звук шагов. Обернувшись, он заметил женский силуэт в белом ночном платье. Несмотря на то, что звук скрипящих досок доносился отчетливо, движения под длинным подолом платья заметно не было, и создавалось впечатление, что тело плывет в воздухе.

- Кто это? - крикнул он, и его голос утонул в стенах пустого вытянутого помещения.

- Кто это? - громче повторил он, но ответа не последовало.

Тогда он, срываясь на полубег, стремительно пересек столовую и вернулся в коридор. Женщина плавно поднималась по лестнице. Генри смотрел во тьму, пытаясь разглядеть лицо женщины, но, ослабив на мгновение концентрацию, подвернул ногу и с жуткой болью повалился на острые ребра ступеней. Но боль перебила одна-единственная мысль: платье! Белое платье он узнал сразу — точно такое было на его матери всякий раз, когда та заходила перед сном в его комнату, чтобы пожелать спокойной ночи.

- Мама? Это ты? Подожди...

Но женщина словно не слышала его. Генри, чертыхаясь и с опаской ступая на больную ногу, поднимался на второй этаж, но таинственная дама, безразличная к миру живых, как жуткий ночной призрак, уже была в «мертвом» крыле.

«Мертвое» - так в тайне называл его сам Генри. С давних времен, еще до его рождения, в комнатах того крыла никто не жил, кроме деда и бабушки. Более того, отец строго следил, чтобы никто — особенно из детей — не нарушал там порядка. В свое время, Генри получил немало розг за излишний интерес. Но нет, никакой страшной тайны эта часть особняка не носила. Все дело в характере мистера Питера и в его почтении к истории собственного рода. Добрую половину этажа, где располагались спальни более старших поколений, он превратил в некое подобие музею собственной семьи. Правда, вряд для кого-то, кроме него самого этот музей представлял большую ценность.

Ни секунды не раздумывая, Генри был готов пересечь незримую границу отцовой немилости, как перед его лицом открылась дверь, и в коридор вышел дядюшка Уильям в пижаме. Лицо у него было отнюдь не сонное.

- Что такое, мальчик мой? Я услышал шаги, и подумал...

Еще никогда в жизни Генри не был так не рад собственному дяде. Пришлось на ходу придумывать историю о том, как нужда отвлекла его ото сна, а на обратном пути в темноте он не разобрал дорогу. Когда же разговор был закончен, и дядя Генри вернулся в свои покои, женщина в белом платье уже исчезла.

Отпустив в адрес злосчастного родственника не малую долю проклятий, Генри взял с себя слово, что следующим днем, во что бы то ни стало, обязательно отыщет мать в «мертвом» крыле особняка.

Почему она вынуждена там прятаться, и виноват ли в этом дядя для Генри оставалось загадкой. Но в причастности последнего он был убежден.

Оставшаяся часть ночи тянулась долго и была сопряжена с телесными муками, перебивающими все мысли, как удрученные, так и полные надежд. Продолжала болеть подвернутая нога, все еще «ныло» в боку, голод так и не был утолен. Кроме того, где-то на краю сознания снова заиграла навязчивая мелодия прошлой ночи. Все это, как считал Генри, отпугивало сон и в эту ночь, посему к вышеперечисленным симптомам добавилась «отяжелевшая» от нехватки сна голова.

Наутро бедолага чувствовал себя самым настоящим ходячим трупом. На ногу уже можно было безбоязненно опираться, но при неловком повороте боль давала о себе знать. Спускаясь на первый этаж, Генри услышал ругань. Голоса были громкими и порывистыми, но разобрать удалось немногое.

-…Дори, я тебе уже тысячу раз говорил, не лезь в чужую жизнь. Придет время, и парень сам во всем разберется!

Поняв, что речь идет о нем, Генри, было, остановился у двери в столовую, движимый желанием дослушать разговор инкогнито, но его окликнул голос сестры.

- Генри, ты проснулся. А я уже собиралась будить тебя к завтраку.

- Доброе утро, Молли. Я давно… не сплю. Просто чувствовал себя не лучшим образом.

- Не переживай! Похлебка тети Дори творит чудеса! Ну же, идем.

Перебранка супругов угомонилась в одно мгновение. Помимо дяди Уильяма и тетушки Дори за столом безучастно сидел малютка Томас.

- Ну, вот и все в сборе!, - Поприветствовала тетушка Дори вошедших.

- А как же отец? – спросил Генри, попутно удивляясь первому случаю непунктуальности главы семейства на его памяти.

- Разве ты не знал, Генри? – удивилась Молли. – Отец болен воспалением легких.

- Он старается соблюдать постельный режим, - поддержала девушку тетя Дори, - Но не переживай, я уже отнесла его порцию к нему в покои.

Когда все уселись и завтрак начался, Ггенри обратил внимание на дядю Уильяма. Тот все время завтрака вел себя подозрительно молчаливо и налегал на спиртное. В один момент, когда дядюшка наклонился, чтобы наполнить очередной бокал виски, Генри увидел на его шее страшный шрам от веревки. Такой мог остаться только попытки свести счеты с жизнью.

Предпочитая как можно дольше не раскрывать своих подозрений, юноша сделал вид, что не заметил увечья. Когда дядя Уильям закончил с завтраком, он уже был достаточно пьян. Язык его понемногу развязывался, но речь вряд ли можно было назвать связной. Он говорил что-то о грозе и отчаянии, а когда тетушка Дори попыталась его успокоить, он и вовсе вскочил на ноги и прокричал, что намерен «срубить чертово дерево, сломавшее его жизнь».

Генри оставался безучастен, пытаясь проанализировать поведение дяди и понять, что же все-таки произошло в этом доме, но все попытки были тщетными – слишком безрассудными были действия Уильяма. В конце концов, Генри начал подозревать своего родственника в сумасшествии.

Когда тот, игнорируя слова тетушки Дори, удалился за топором, Генри счел нужным поговорить с его женой.

- Тетушка Дори, - сказал он, - вам не кажется поведение дяди Билла странным?

Женщина некоторое время подумала, прежде чем ответить.

- В последнее время мне уже ничего не кажется странным. И ты привыкнешь, мальчик мой.

- И все же, - настаивал Генри, решивший, во что бы то ни стало, разобраться со всеми тайнами сегодня, - мне кажется, что его что-то тревожит.

- Ты прав. Конечно, прав. Его душа никак не найдет упокоения. Но ты должен понять его минутную слабость. В конечном итоге, все это от его волнения за нас всех.

- Да, наверное…

Столовая к этому времени уже опустела. Тетушка Дори собирала со стола посуду, и Генри, решив, что от нее ничего узнать не удастся – в лучшем случае дядя Уильям не был с ней откровенен, в худшем она могла его покрывать, - покинул помещение. Проходя в гостиной мимо окна, он заметил фигуру дяди Уильяма в конце сада. Держа в руке топор, он двигался в сторону одиноко стоявшей яблони. Решив понаблюдать за безумным родственником, юноша вышел во двор.

Издалека яблоню трудно было рассмотреть детально, но даже оттуда было видно, что с ветвей почерневшего от давешнего удара молнией гнилого дерева свисали спелые плоды. Это противоречило всем мыслимым законам природы, и Генри, было, открыл рот от удивления, но внимание его перехватило поведение дядюшки. Вопреки ожиданиям, он выпустил из рук топор, упал на колени и заплакал, схватившись за ствол злосчастной яблони. На секунду Генри даже показалось, что дерево имеет над этим человеком власть.

Из размышлений юношу вывел далекий звук падающего в воду камня. Малыш Томас снова сидел на краю колодца и игрался с камнями.

- Малыш, тебе ведь говорили не подходить к колодцу. Неужели нельзя играть на крыльце?

Но Томас не ответил. Целиком погруженный в свое занятие, он с невероятной точностью напомнил Генри его собственного брата. Того же возраста, с тем же именем, с теми же привычкам. Когда Генри впервые увидел племянника, а это было в день его приезда, двумя сутками ранее, он решил, что дядя Уильям и тетушка Дори назвали ребенка в память о погибшем Томми. Его погубил несчастный случай: давно, девять лет назад, младший брат Генри точно так же играл с камнями, сидя на краю колодца, и сорвался вниз. Его смерть была настоящей трагедией для всей семьи, особенно для отца. Генри старался как можно меньше вспоминать о той черной полосе его жизни, но похожий на брата как две капли воды Томас делал эту задачу невыполнимой.

- Томас, подойди сюда, - сказал Генри в воспитательном тоне.

Малыш послушался. Присев на корточки возле ребенка, Генри спросил:

- Томас, тебя тревожит то, что папа кричал утром на маму?

Ребенок поднял глаза на Генри.

- Я давно не видел маму, - сказал он с удивлением в голосе. – А где моя мама?

***

Семейная библиотека располагалась на втором этаже особняка, в самом углу, и соседствовала с комнатой Генри. Помещение было достаточно просторным, за годы существования она пополнилась внушительным количеством книг и была хорошим поводом для фамильной гордости.

После неудачной попытки найти женщину, которая разгуливала по дому ночью (двери в «мертвом» крыле все как одна были заперты, а на стук никто не отзывался), Генри начал сомневаться уже в собственной вменяемости. Боясь собственного безумства больше, чем любой другой напасти, спустя четверть часа он уже сидел в библиотеке и читал статью с названием «влияния недостатка сна и физической усталости на душевное здоровье». Текст был написан сложным, научным языком, обилие терминов делало статью трудноусваеваемой, мысли путались и сбивались. Кроме того, из головы не выходила вырезка некролога из пожелтевшей от времени газеты, которая попалась на глаза Генри, когда тот искал нужную литературу.

В тексте некролога подробно описывалась смерть Питера Мерфи.

«Самый старший из ныне живущих членов старинной династии Мерфи, Питер, скончался в возрасте тридцати девяти лет от пневмонии. Напомним, что неделей ранее при трагических обстоятельствах погиб его пятилетний сын Томас, по неосторожности упавший в колодец с ледяной водой. Нырнувший за ним отец вытащил лишь мертвое тело ребенка и заработал воспаление легких. Неделю его организм боролся с болезнью, но сильно ослабленный скорбью, был вынужден отступить перед ликом смерти».

Если возможно представить ситуацию, когда человек сомневается абсолютно во всем, даже в самых, казалось бы, незыблемых вещах, таких как свое существо и свое благоразумие, то именно в таком состоянии находился Генри. Последнее, что он чувствовал, были тошнота и головокружение, мир резко ушел из-под ног, после чего все вокруг внезапно потемнело, раздался глухой стук удара, и его затылок заболел еще сильнее.

Генри понятия не имел, сколько прошло времени в действительности, но ему показалось, что буквально в следующую секунду в библиотеку ворвались напуганные Дори и Молли.

- Что случилось? – тяжело дыша, спросила тетушка, - Генри, с тобой все в порядке?

Генри ощупал руками голову, которая раскалывалась от боли и огляделся.

- Ничего страшного, - сказал он, обнаруживая, что каждое его слово отдается пульсирующей болью в голове, - качался на стуле.

- Как же ты так… неловко.

Суетясь, Дори и Молли помогли Генри встать и проводили его в комнату. Там он лег на кровать и, оставшись в одиночестве, попытался избавиться от всех мыслей, терзавших его на протяжении последних суток.

Казалось, что все попытки прояснить ситуацию лишь наводят вред здоровью Генри. И физическому и психическому.

Зачем я вообще все это затеял? – спрашивал он себя. – Что если дядя Уильям не врет, и матушка действительно в отъезде? Но как объяснить его странное поведение.

Но тут же Генри посетила мысль о том, что его собственное поведенье и его подозрения кажутся куда более странными и даже безумными.

«Если хочешь в чем-то разобраться, начни сначала, – шепотом говорил он себе. Я собирался навестить семейный дом из-за проблем с деньгами. Больше всего я опасался, что мать прознает об истинной цели моего визита, но – словно бы на руку мне – она была в отъезде. Все, что мне было нужно – взять в долг у дяди Уильяма и удостовериться в том, что он сохранит мою тайну. Но вместо этого я стал его подозревать, объявил безумцем и самым, что ни на есть злодеем. Кажется, мои карточные долги сделали меня параноиком».

«И запомни, Мерфи, - говорил ему Долговязый Тэдд, - у тебя неделя. Не думай, что сможешь сбежать от меня».

Но Генри и не думал сбежать. Лишь взять перерыв, занять денег у добродушного дяди и вернуться в город. Там бы он наверняка отыгрался, вернул положение и, может быть, даже разжился бы некоторыми деньгами. Но время идет, а Долговязый Тэдд, вероятно, уже заждался. Что Генри будет говорить ему, когда тот его найдет? А ведь о нем ходили всякие слухи…

Генри чувствовал, как бред окутывает его, словно мягкое, уютное одеяльце, как входит в доверие и становится частью его самого. Чем-то неотделимым. Паразитом, живущим в симбиозе.

Время тянулось предательски медленно, а самочувствие Генри не улучшалось. За долгие часы, предшествующие ночи, Генри успел надумать и передумать десятки планов действия. Он то обвинял своих родственников в заговоре, то считал их своими спасителями, чуть ли не ангелами. Порою, он даже думал о том, как скрыть собственное безумие. Ведь самые странные слухи ходили о болезни души. Говаривали, что нет ничего страшнее, чем быть узником госпиталя для душевнобольных.

Когда же, наконец, ночь вступила в свои права – он дожидался, он был уверен, что и сегодня услышит звук скрипящих досок в коридоре, - Генри предпринял отчаянный шаг.

Распахнув дверь комнаты, он вышел в коридор. Женщина в белом платье была уже в самом конце, объятая темнотой. Не говоря ни слова, Генри шел по «мертвому» крылу. Играла навязчивая музыка. С разных сторон раздавались голоса. Двери комнат оказались не запертыми, некоторые даже открытыми настежь.

Генри заглядывал в «музейные» помещения и видел там незнакомых людей в старинных одеждах. Они играли в карты, разговаривали, смеялись и выпивали. Кто-то играл на скрипке, какая-то женщина пела, а вокруг нее кружились в танце несколько пар.

В конце коридора была комната бабушки Генри. Именно за этой дверью скрылась таинственная женщина. Генри до последнего верил, что мать скрывается в этой комнате, и собирался узнать причину. Он толкнул дверь, и та медленно с протяжным скрипом отворилась. Но вместо матери в кровати лежала старая, до боли знакомая Генри женщина. Женщина, могилу которой он почтил цветами.

Она безмолвно смотрела на него, и лишь лицо ее исказилось в доброй улыбке. По морщинистой щеке стекла слеза, пальцы переминали кончик одеяла.

Отойдя от оцепенения, Генри развернулся и пустился в бег по коридору. Превозмогая вновь проснувшуюся боль в подвернутой ноге и боку, он в один мах слетел с лестницы и забежал в чулан. Там, в темноте, среди прочего мусора он нащупал руками черенок лопаты и вышел на улицу через черный ход.

Небо снова было затянуто тучами. Тяжелые капли дождя давили на Генри словно бы вдобавок ко всем безумствам, свалившимся на него. Минуя оградку кладбища, он пробрался к могиле, воле которой все еще лежали его цветы. Лопатой он смахнул их и принялся копать.

Насквозь промокший, он стоял по пояс в могиле и откидывал лопатой землю, под которой должна была покоиться его бабушка. Должна была! Но прокляни его душу дьявол, если Генри не видел ее только что своими глазами, живой!

Наконец, лопата ударилась о твердую крышку гроба. В нетерпении Генри бросил инструмент и руками расшвыривал остатки грунта. Крышка не поддавалась: она была прибита гвоздями. Еле стоя на ногах и шатаясь на ветру, Генри взял лопату и принялся, что есть силы, колотить ею по гробу. Когда же доски были разбиты, показались бархатная красная обивка и тело в белом саване.

Оно словно не было тронуто временем – в точности такое, каким Генри ее запомнил на похоронах в далеком, уже почти не существующем прошлом.

Почти не в силах справиться с отдышкой, юноша выбирается на землю. Он с большим усилием отрывает взгляд от стеклянных глаз покойной и осматривает кладбище. Десятки могил его родственников, которых он даже не знал. Его глаза бегают по именам умерших, но в лучшем случае Генри едва помнит их из рассказов отца и бабушки. Неподалеку от потревоженной могилы Генри замечает два могильных камня, надписи на которых он не может разобрать.

Протерев их от грязи, Генри читает вслух:

«Дори Мерфи, Умерщвлена стихией».

«Молли Мерфи, Умерщвлена стихией».

Его губы едва заметно искривляются во фразе, которую не дано услышать никому.

- Так вот что убило дядю Уильяма.

Теперь он точно знает, что где-то среди этих памятников есть два, которых он еще не мог видеть. Он ходит по кладбищу, как зомби, пока не натыкается на них. «Он умер во грехе, но мертвые не потерпя́т разлуки», гласит эпитафия одной из могил. Имя человека, захороненного рядом, Генри долгое время боялся прочесть, хотя и без того его знал.

+3
21:45
1417
08:49
Неоднозначное мнение о рассказе. С одной стороны, с готической прозой я знаком давно и любому современному тексту, да еще и в исполнении автора из России, предпочту «Замок Отранто» и «Мельмота-скитальца». С другой стороны, перед нами не провальная попытка создать что-то в рамках устоявшегося жанра. Сгодится почитать, но при условии, что сканворды в поезде закончились или едешь на работу, а плеер разрядился.

Опять же, повествование не выдающееся и не провальное. Детали стандартные и надиктованные жанром. Хорошо бы прополоть сорняки — пунктуационные, речевые, грамматические.
Приятно было прочесть этот рассказ.
Стиль выдержан до конца.
18:46
Что-то минусов прям наставили, неплохой же рассказ.
Вот вам, автор, плюс.
Достаточно предсказуемая концовка
Комментарий удален
23:57
+1
Божечки, Автор! Ужасти. Как же все долго-то… Но
— Спокойствие, Генри, — сказал вдруг дядя Уильям, убирая опустевшую трубку, — единственное, что у нас осталось.
И это правда. Потому что ну сколько можно? Вы умудрились растянуть жвачку на сколько тысяч знаков? А сама идея, между прочим, максимум на 10. МАКСИМУМ! Ну нельзя же так.
Сейчас, если мой отзыв покажется вам слишком грубым, не читайте.

В вашем произведении два существенных минуса. Первый — все здесь ясно С САМОГО НАЧАЛА. А вы начинаете тянуть эту жвачку, неспешно, как… не буду говорить, как кто, окончательно убивая идею. Вы рассказали массу ненужных подробностей — вы хотели, чтобы чувствовался колорит? Но тут ничего, кроме колорита не осталось. Это мистика как бэ, все должно настраивать на мистический лад, а оно — увы! — не настраивает.
И второй минус — это стилизация. Со стилизацией вы, имхо, переборщили. Мне все время веяло чем угодно: Диккенсом, этим Стерновским Шенди и тэ дэ, но увы, не мистикой. Ни ожидания не было, ни трепета перед сверхьестественным. Ни разу. Писали бы все нормальным языком, не трогали бы этот выспренный стильчик, честно говорю, лучше было бы.
К сожалению, пока ничего, кроме улыбки, не вызывает.
21:25
Наверное, я дурочка, потому что с самого начала главной фишки не поняла, поняла только к середине :(

Задумка, Автор, чудесная, и исполнить ее Вы тоже постарались хорошо, немного в стиле Лавкрафта, но текст нужно править, и править основательно. Я поначалу выделяла бросающиеся в глаза недочеты (на мой взгляд), но после немного устала этим заниматься. Опубликую что есть, может быть, пригодится.

Действительно, что еще должно быть на уме у человека, на голову которого несколько часов назад словно бы обрушились все несчастья сией грешной земли.

А что тогда непредсказуемого в появлении этих мыслей?

Изрядно истощенный долгой дорогой, Генри изнемогал от голода, едва не сбиваемый с ног жутким ветром. Одежда его давно промокла под проливным дождем, и впору было опасаться простуды. Вдобавок ко всему этому, его не пускали на порог собственного дома. Отчего, если быть точнее.

Это и есть все несчастия грешной земли? Гиперболы гиперболами, но…

Но беспрестанный вой ветра поглощал его голос. Тогда Генри в отчаянии колошматил по металлическим, чуть проржавевшим воротам, в глубине души понимая, что заглушить глас природы ему все равно не под силу.

То есть он свой голос еще и шумом ворот хотел заглушить? Чтоб уж наверняка…

— Генри! Боже, какое счастье! Но как ты здесь?

Знаете, а ведь на порог собственного дома его не пускали, получается, только ворота. Это о них шла речь?

наверное, эта черта характера передавалась в семье по мужской лини

Супруги приходились друг другу родственниками? Если нет, казалось бы, нет никаких оснований делать подобный вывод: мы пока ничего не знаем ни об их детях, ни о родителях Уильяма.

деревянный пол и старая кровать скрипели при каждом соприкосновении

Соприкосновение – это друг с другом. Кровать парит в воздухе и иногда касается пола, или они перманентно скрипят?

Паук-безбожник, конечно, порадовал :)

Далее, несколько самых мучающих меня вопросов по сюжету:
Они призраки или ходячие трупы? Первое кажется верным, потому что бабушку-то свою он все-таки выкопал, да еще и гроб был заколочен. Но, если они призраки, тогда как тетя Дори обнимала племянника? Как она готовила реальную еду, которую главный герой ел?
Почему главному герою не сообщили о болезни отца тут же? Почему мать не написала сыну о смерти родителя?
Куда делась Диана? Вроде ее могила в тексте не упоминается.
Почему Томаса называют племянником, если он двоюродный брат?
Как главный герой мог не заметить шрама на шее дяди раньше? Почему дядя внезапно стал странно себя вести только на третий день?

И прочая, прочая. Вопросов много, но, возможно, я просто читала не слишком внимательно, и на них в тексте есть ответы? А если дело в том, что это я чего-то не поняла, не могли бы Вы объяснить — потом, после голосования? Потому что задумка-то фантастическая: З И кстати, я как раз сейчас читаю Лавкрафта :)
01:27
+1
А мне даже понравилось! Я даже плюс поставила. Не смотря на то, что косяков в данном произведение тьма тьмущая, она все же хорошо написано. Но обо всем по порядку.

1. Персонажи
Герои почти не описаны внешне, зато несомненно имеют характер. Только вот я не пойму, почему вы этот характер описываете, а не показываете через действия. Вообще герои здесь очень мало что-то делают. Они больше размышляют и вспоминают. Все должно быть в балансе, но проблема тут не в персонажах. В целом же человеки у вас вышли неплохие и атмосферные.

2. Идея и сюжет
Большое семейство, старый дом с привидениями, семейные тайны, склоки, все такое. Мне это нравится, но вот подали вы все это с сюжетной точки зрения не совсем верно. Начнем вот с чего. Давайте представим, что читать рассказ — это все равно, что карабкаться на гору. На самом деле трехактовая структура в схеме очень сильно напоминает гору. Сначала у тебя возникает идея на эту гору забраться (завязка), котом ты лезешь, лезешь и лезешь по склону, и вот ты на вершине, скатываешься с нее (это кульминация), а потом долго отогреваешься дома и вспоминаешь (это развязка). Суть в том, чтобы сделать путь наверх достаточно крутым, чтобы по нему было интересно лезть и все же можно было взобраться. У вас же подъем настолько отлогий, что по нему скучно идти и достижение вершины вашей горы (кульминации) из-за этого смазывается. Вроде ты не на гору влез, а на холмик взобрался отлогий, который и холмом-то не назовешь. В общем вам нужно сильнее увлекать читателя, сделать подъем круче. А то у вас до середины идет какая-то занавесочная история о том, как живет семейство, а потом резко начинаются какие-то события. Как это исправить? Просто. Пусть он видит этого призрака каждую ночь например. Или дядя сразу показался бы ему странным и он начал за ним следить. А то очень, ну очень слабо удерживаете внимание читателя. А вот с тайнами всякими вы хорошо придумали. Они-то меня и держали — хотелось докопаться, чего же там случилось. И кое-чего в конце я так и не поняла…

3. Язык
Тут я придерусь только к тому, что очень много рассуждений. Автор, поздравляю вас, вы интроверт. Но не забывайте, что читать будут не только интроверты, но и экстраверты, а им нравится любить текст действиями и описаниями, а не рассуждениями. Описаний мало. В большей степени не хватает описания внешности людей и каких-то ярких деталей, сопровождающих такие дома. Да, конечно, они у вас есть, но их очень мало, надо больше и ярче. Тем не менее здесь есть атмосфера. Она прям дышит, и язык ей помогает, причем не описаниями а самой своей структурой, стилизацией под старину. Чуть этот язык обогатить описаниями и средствами выразительности речи, и будет ну очень достойно.

Вывод — очень сильная работа даже не смотря на многочисленные косяки. Если вдруг будете дорабатывать — скиньте мне, хотела бы я это перечитать в законченном варианте. Всех благ.
Рассказ интересный на половину. Первая часть навевает скуку страшную, несколько раз бросал читать, но возвращался, поскольку догадывался, что предо мной не Санта-Барбара — жанр конкурса не тот. Ждал фантастики, дождался! Вполне предсказуемо, но понравилось место действия и небольшие детали, которые намекали на развязку. Автор их расставил по нарастающей и читатель обо всем догадывается сам. И пусть этот приём применен несколько грубовато и топорно, но! У меня так не получается, пока. За это плюс. Пока
Загрузка...
Андрей Лакро

Достойные внимания